Текст книги "Горислава. Невенчанная жена"

Низина была не такой гладкой, как при взгляде с возвышенности. То, что представлялось сплошной зеленой поверхностью, на самом деле было густой травой, сопротивляющейся бегущим и скрывающей в своей глубине множество препятствий и коварных ловушек: камней, сучьев, свитых в петли стеблей, кротовьих нор, бугров и промоин. Пользуясь тем, что ноги у него длиннее, Свирид легко вырвался вперед, но вскоре запнулся и упал, пропустив Рогнеду далеко перед собой.

Азарт охватил ее. Придерживая выпроставшийся подол, она припустила с такой скоростью, что Свирид не сразу нагнал ее, а когда это произошло, неожиданно пересекла ему дорогу прямо у него перед носом, вынудив его сбиться с шага, что в конечном счете завершилось новым падением.

– Нечестно! – крикнул он и опять начал настигать Рогнеду.

Ее бег замедляло и платье, и необходимость держать его, вместо того чтобы вовсю работать руками, как это делал Свирид. Она попробовала еще раз загородить ему путь, но он тотчас отклонился в сторону, обходя ее далеко слева. Выходило, что теперь Свирид бежал к дубу не по прямой, как Рогнеда, а спускался по крутому склону, что придавало ему скорости.

Она уже мысленно сдалась, когда Свирид как-то неуклюже запрыгал на одной ноге, а потом не удержал равновесия и покатился кубарем, то исчезая в траве, то появляясь снова. Приободрившаяся Рогнеда полетела дальше стрелой. Когда она уперлась обеими ладонями в морщинистый ствол дерева и обернулась, Свирид еще только ковылял вдали, припадая на ногу, которую, должно быть, подвернул.

Но все было хуже. Когда парнишка добрался до дерева, выяснилось, что он наступил на ржавый наконечник от стрелы и загнал его сквозь подметку в ступню, на манер чудовищной занозы.

– Зачем же ты сюда шел?! – всплеснула руками Рогнеда. – Крикнул бы, что поранился.

– Я кричал, – буркнул он, – но ты не слышала.

– Давай ногу сюда, я стрелу вытащу. А потом придется рубаху рвать на повязку.

– Не, – помотал головой Свирид. – За рубаху мамка ругаться будет.

– Ладно, я от подола оторву, – придумала Рогнеда. – У меня этих платьев и рубах столько, что никто не хватится.

Они сели среди разбросанных по земле желудей, и он выставил перед собой ногу.

– Сапог я снимать буду? – повела бровью Рогнеда.

– Ох, – смутился Свирид и поспешно разулся.

Когда она раскачивала, а потом выдергивала железное жало, он даже глазом не моргнул, показывая, как стойко умеет переносить боль. А когда Рогнеда закончила, привстал, наклонился и поцеловал ее в горячую после бега щеку.

– Этого не надо! – рассердилась она и утерлась рукавом. – У тебя губы слюнявые.

Свирид засопел. Она ловко оторвала ленту по кругу и, морща нос от сырого запаха, оттерла ногу от крови, приложила подорожник и перевязала, предупредив:

– Как домой вернемся, сразу промой травяным отваром, не то загноится и распухнет. Вон дядька Давыд на доску с гвоздем наступил, так оттяпали ногу по самое колено. Черная была, вонючая, толщиной… толщиной… с бревно…

Не дослушав, Свирид опять полез целоваться. На этот раз он пустил в ход не только губы, но и руки, облапив Рогнеду с неожиданной медвежьей силой. Стремясь вырваться, она повалилась на спину, но вышло еще хуже, потому что теперь он навалился сверху, гудя:

– Ну, ну, не брыкайся! Мы не по-настоящему, не до крови, немножечко…

– Дурак! – завопила она, молотя его кулаками по пригнувшейся голове. – Отпусти! Ты рехнулся!

Свирид не подчинился. Втянув голову в плечи, он стал ловить Рогнеду за тонкие запястья, норовя прижать ее руки к земле. Ей стало по-настоящему страшно, когда он добился своего и попытался втиснуться телом между ее ног, насильно разводя колени. То, как он пыхтел при этом, как терся об нее и шарил губами, было настолько отвратительно, что она впилась зубами в его щеку и сжала с такой яростью, что пришел черед Свирида драть глотку. Пока он голосил, срываясь на рыдающие нотки, Рогнеда сбросила его с себя, вскочила и побежала куда глаза глядят. Во рту сохранился отвратительный вкус крови и кожи, лоскут которой она отхватила, перед глазами стояла мутная пелена.

Главный ужас вызывала внезапная перемена, произошедшая со Свиридом. В одночасье он превратился в дикого зверя, одержимого похотью. Когда такое случалось с котами или дворовыми собаками, Рогнеда не просто отпихивала их ногой, а лупила чем попало, обращая в бегство. Но Свирид не был ни котом, ни собакой, а потому убегать приходилось ей самой.

Он что-то кричал ей вслед, но она его не слушала. После того как он напал на нее, говорить с ним стало не о чем. Рогнеда так ему верила, а он оказался негодяем. Слепил солнечными зайчиками, чтобы она раньше его подлую натуру не увидела.

Скрывшись среди деревьев, Рогнеда стала забирать влево, рассчитывая описать дугу и вернуться домой, пока Свирид будет искать ее в лесу. Сам Перун подбросил ему стрелу. Охромев, парень уже не представляет собой такой опасности.

Продираясь сквозь кусты, Рогнеда не сразу обратила внимание на то, что высокие деревья вокруг нее сменились осинами да березами, а трава приобрела тот изумрудный оттенок, какой бывает обычно по краям болот. Опомнилась она лишь после того, когда кочка ушла из-под ног и пошла вязкая слякоть, в которую ноги очень скоро провалились по колено. Нужно было срочно поворачивать обратно, однако оттуда приближался Свирид, окликая Рогнеду по имени и уговаривая не убегать.

Она посмотрела вперед, приметив там большую березу, которая, разумеется, росла не из трясины, а на клочке суши. Дальше тоже росли деревья. Перебираясь от одного островка до другого, можно было окончательно оторваться от Свирида и сбить его со следа.

Не заботясь о том, чтобы сохранить одежду сухой, Рогнеда пошла к березе. Под ногами словно перину простелили, и перина эта раскачивалась, проседая под ней. В ушах зазвенели комары, пробудившиеся при появлении поживы. Отмахиваясь от зудящей дымки, Рогнеда выбралась на островок с березой и, не задержавшись, побрела к следующему белому стволу.

Там, где она проходила, поднимался густой смрад. Чтобы сделать шаг, приходилось раскачиваться всем телом. Зато, улегшись под очередной березой, Рогнеда осталась незамеченной Свиридом. Выскочив на край болота, он устремился в другую сторону. Опять повезло. Если бы он повернул влево, как Рогнеда, то сразу увидел бы грязный след, оставленный ею на поверхности. Но ему это в голову не пришло, и она осталась одна.

Одна? Посреди топи?

Рогнеда утерла пылающее, перепачканное лицо рукавом, прикидывая, как быть дальше. Вернуться по своему следу? Нет. Где-то там шастает Свирид. Да и потревоженная топь, должно быть, сильнее засасывает. Правильнее будет выбраться из болота подальше.

Приподнявшись на коленях, Рогнеда расшатала тонкое деревцо, измочалила на сгибе и сломала. Освобожденный от веток ствол превратился в надежный шест. Теперь можно будет ощупывать дно впереди, чтобы не провалиться. Главное – не пугаться. У страха не только глаза велики, но и ноги тонки – подгибаются на ходу, на таких далеко не уйдешь.

Помолившись одновременно всем богам и попросив защиты у лесных и болотных духов, Рогнеда полезла в болото. Шест пригодился не только для того, чтобы пробовать дно на прочность, но и для того, чтобы налегать на него, когда приходилось вытаскивать ноги, слишком глубоко засевшие в мертвенно-холодной топи. Каждый шаг давался с величайшим трудом. Мокрая одежда липла к телу, сковывая колени, будто путы. Внизу все ходило ходуном, дышало, колебалось, жадно причмокивало. Вокруг Рогнеды все бурлило и хлюпало, со всех сторон вспучивались пузыри, похожие на глаза огромных лягушек, всплывших на поверхность, чтобы посмотреть, как станет тонуть глупая девушка. Но на самом деле никаких лягушек тут не было. Никого не было. Даже сонные осенние комары перестали сопровождать Рогнеду. Если бы не те чавкающие и хрюкающие звуки, которые издавало болото, то вокруг царило бы полное безмолвие.

– Рогнеда!

Голос, прозвучавший в этой зловещей тишине, заставил ее вздрогнуть и оступиться. Одной ногой она на мгновение ощутила зыбкую пустоту – как будто бездна распахнулась внизу.

– Рогнеда! – все звал глупый Свирид.

Охваченная ужасом, она подалась обратно, упираясь в шест, который, по счастью, воткнулся в твердую кочку. Топь неохотно отпустила. Цепляясь обеими руками за шест, Рогнеда вытащила себя из холодной грязи на восхитительно сухую и твердую землю. Трясина осталась позади, разочарованно булькая и пуская пузыри. Не веря в свое спасение, Рогнеда провела ладонью по мху, не проседавшему под тяжестью руки. Дальше шли ягодные гряды, за которыми высился сосновый бор.

– Рогнеда, возвращайся! – не унимался Свирид, перетаптывающийся на краю болота. – Нельзя там! Засосет!

Она села к нему лицом. Черный след, прочерченный по коварной зелени, был крив и короток. Рогнеде казалось, что она целую вечность пробиралась от дерева к дереву, тогда как путь ее занял не больше ста шагов, если бы они были сделаны по земле, а не по болоту.

– Хватит орать, – сказала Рогнеда.

В лесу ее голос прозвучал очень звонко и отчетливо, так что Свирид сразу услышал и примолк. Рогнеде было неприятно от мысли, что она в таком виде у него на глазах.

Облепленная грязью и тиной, с мокрыми прядями, выбившимися из косы и прилипшими к лицу. Черевички пропали, на грязных ступнях торчали посиневшие от холода пальцы.

– Теперь посуху выбирайся, – посоветовал Свирид. – Не полезешь больше в болото?

– Не полезу, – пообещала Рогнеда.

Это было правдой. Никакая сила, никакая опасность не заставили бы ее повторить подвиг.

– Тогда обходи посуху там. – Свирид показал. – А я тут пойду. Будем перекликаться, чтобы не заблудиться.

– Не стану я с тобой перекликаться, – сказала Рогнеда. – Потому что ты дурак.

– Дурак, – легко согласился он. – Не знаю, что на меня нашло. Наваждение. Прости меня.

Вид у него был такой виноватый и подавленный, что Рогнеде сделалось жалко его. Она представила себе, что случилось бы со Свиридом, вернись он домой один. Ее отец никогда бы не поверил, что она убежала сама, да еще без причины. Все заподозрили бы, что дело тут нечисто, особенно если бы Свирид признался, по какой причине они расстались. А если бы и не признался, то все равно выдал бы себя голосом и взглядом.

– Где твое молоко с пряниками? – спросила Рогнеда.

Она помнила, что он оставил сумку под кустом, когда они затеяли бегать наперегонки, но задала этот вопрос, чтобы показать, что сердится уже не так сильно. Свирид понял и просиял.

– На лугу оставил, – сказал он. – Могу сбегать, хочешь?

– Куда ты сбегаешь с твоей ногой…

– На одной допрыгаю.

Он показал, как будет это делать, и шлепнулся на зад. Рогнеда рассмеялась. Не слишком весело, но уже совсем беззлобно. Он стал прежним Свиридом, влюбленным, послушным и неопасным. Рогнеда встала, отжала на себе подол как могла и пошла искать дорогу в обход болота. Идти пришлось совсем недалеко. Вскоре они сошлись на поляне, усыпанной ягодами. Из кустов с фырканьем вылетели два тетерева и упали в кусты на опушке.

– Я тебе брусники собрал, Рогнеда, – тихо сказал Свирид, протягивая полные пригоршни.

Раздавленные ягоды пускали красный сок. Руки у него были грязнющие, но Рогнеда выглядела не лучше, а потому не стала чваниться.

Когда они двинулись обратно, Свирид пробормотал:

– Ты теперь не станешь со мной водиться, да?

Как ему ответить? Что? Не придумав ничего путного, она сказала:

– Сперва накорми, потом спрашивай.

Его широкая, от уха до уха, улыбка была такой счастливой, что Рогнеда не удержалась и тоже улыбнулась.

– Это я мигом! – закричал он и заковылял вперед, намереваясь добраться до сумки первым, чтобы вернуться с нею.

Но пряников ей отведать не пришлось. Навстречу им скакали всадники, сообщившие Рогнеде, что отец срочно наказывает ей ехать в Полоцк. Там уже ожидал ее князь новгородский, прибывший просить руки дочери Рогволода. Дело было такое спешное, что один из гонцов спешился, уступая ей своего коня.

Дрожа то ли от своей сырой одежды, то ли в страхе перед неведомым, Рогнеда вскочила в седло и поскакала, позабыв даже попрощаться со Свиридом. Когда же она оглянулась, его фигурка выглядела такой крохотной и далекой, что уже не значила ровным счетом ничего – ни плохого, ни хорошего.

Новая жизнь началась у Рогнеды. Она стала невестой.

Глава четвертая. Владимир

Заняв место во главе пиршественного стола, Рогволод посадил дочь по левую руку от себя, а дорогого гостя – по правую. Все участники пиршества отметили это про себя и зашушукались, незаметно двигая губами:

– Быть свадьбе, быть.

Присутствовать при столь важном торжественном событии было так важно для приближенных полоцкого князя, что они почти не разбирали вкуса яств, уже стоявших перед ними и сносившимися к столу двумя десятками столовников в одинаковых желтых кафтанах, которые помогали сразу признавать их в толпе. Нет, не поесть-попить явились бояре со своими супругами и детьми. Да и можно ли было их удивить хоть чем-нибудь, будь то сахарные калачи, пироги с лебяжьими сердцами, белуга, начиненная икрой и перепелиными яйцами? Все едали они, все пивали – и горячительный мед, и хмельное пиво, и вина заморские, сладкие, и вина свои, зеленые, горькие. Даже к молочным поросятам, запеченным целиком, не все потянулись, так что уж тут говорить про фазанов с тетеревами.

Владимир ел мало, зато кубки менял часто, мешая напитки без опасения захмелеть. Это Рогволоду нравилось. Он считал, что удаль на поле брани являет тот, кто в застолье не плошает. Но это были лишь предположения. Князь мало что знал о будущем зяте. Сказывали, что родился он от служанки, забрюхатевшей от Святослава и прозывавшейся то ли Малашкой, то ли Милкой, теперь этого никто не помнил, кроме, пожалуй, самого Владимира. На свет он появился не в стольном Киеве, а в каком-то селе, где пряталась мать от праведного гнева княгини Ольги. Потом ее сослали или удушили, потому что воспитанием Владимира занималась не она, а дядька, коим был назначен отважный воевода Добрыня. Однорукий, заметно поседевший, он тоже сидел за столом, а вторым допущенным к пиршеству воеводой стал варяг Рагнар, называвший Владимира не иначе как конунгом Вальдемаром, – не столько потому, что забывался, а желая напомнить молодому князю об их общих корнях.

Заметив, что Владимир в очередной раз показывает стольнику пустой кубок, Рогволод решил, что удаль удалью, а если к концу пиршества гость не сумеет двух слов связать, то все они окажутся в глупом положении. Толкнув Рогнеду коленом, он спросил:

– Что же ты, дочка, не занимаешь нашего гостя беседою веселою? Гляди, решит, что ты без языка уродилась, и передумает на тебе жениться.

– Разве он меня спрашивал? – произнесла она. – И разве я давала свое согласие?

Получилось не только резко, но и громко. Не поднеся кубок к губам, Владимир подался вперед, чтобы лучше видеть Рогнеду. Рогволод нахмурился.

– Достаточно того, что он меня спросил и я согласился.

Рогнеда отодвинула от себя блюдо, опрокинув солонку. Глаза сидящих рядом загорелись новым интересом. Владимир улыбнулся застольному обществу и передал свою улыбку дальше – сперва князю, потом его дочери.

– Я не для того приехал, чтобы неволить девицу красную. Если я ей не мил, то настаивать не буду.

С этими словами он принялся осушать кубок, в котором, как приметил Рогволод, было налито не пиво и не легкое франкское вино.

– Слыхала? – спросил он Рогнеду. – Ответь гостю.

Она понимала, что молчание будет воспринято не просто как грубость, но как вызов. Однако ей вовсе не хотелось замуж за Владимира. Разве достаточно одного того, что он молод и хорош собой? Новгородский князь разонравился Рогнеде, когда они рассаживались за столом. Пользуясь тем, что ее отец здоровался с приближенными и лично провожал некоторых из них на места, Владимир нарушил все приличия, обратившись к девушке с глазу на глаз.

– Свадьбу сразу по возвращении сыграем, – пообещал он, улыбаясь. – Жду не дождусь, когда ты со мной ложе разделишь. Только попади мне в руки, до утра не выпущу.

Щеки Рогнеды запылали, словно она зашла с мороза в жарко натопленную комнату. Такое ухаживание живо напомнило ей приставания Свирида на прогулке. Девушка еще как следует не опомнилась от пережитого, а тут новый охотник до ее прелестей явился. Наглый, заносчивый, не упускающий ни единой возможности полюбоваться собственным отражением.

– Ты чересчур торопишься, князь, – пробормотала Рогнеда. – Кто спешит, тот людей смешит.

– Ну, с тобой я спешить не стану, – пригрозил Владимир как бы шутейно. – Доводилось видеть, как кот с мышкой играет? Вот и я с тобой так. С таким мужем не заскучаешь.

Отец этого их разговора не слышал, а если бы и слышал, то, скорее всего, только посмеялся бы. А вот дочери его было не до смеха. И теперь, ежась под испытующими взглядами сидящих рядом мужчин, Рогнеда должна была что-то ответить.

А что?

И она прибегла к излюбленной женской уловке, задав встречный вопрос вместо ответа.

– Почему князь Новгородский братьев с собой не взял? – промолвила Рогнеда, опустив вздрагивающие ресницы. – Говорят, их двое у него?

Владимир схватился за пряжку на плече, словно намереваясь сорвать с себя плащ, в котором ему сделалось тесно. Лучше бы она ему не напоминала о братьях. Негодный Ярополк, должно быть, уже приближался к Полоцку, чтобы испортить Владимиру праздник. Он мог появиться здесь в любой момент, а ведь его княжество богаче и больше Новгородского. Что, если Рогволод переменит решение и отдаст дочь за Ярополка? Как снести такое оскорбление, как пережить этот позор?

По пути в Полоцк посольство Ярополка заплутало в лесах и вышло не к той переправе. Ярополк шел за ними по пятам. Согласие Рогнеды нужно было получить сегодня, сейчас. Владимир не сводил с нее глаз.

– Пошто говоришь обо мне так, будто меня здесь нет? – спросил он, с трудом сдерживая раздражение. – Я перед тобой сижу. И до сих пор не знаю, рады мне здесь или нет.

– Рады, князь, рады, – поспешил заверить его Рогволод. – Юные девицы строптивы, как степные кобылицы, пока не объезжены.

– Я не кобылица! – бросила Рогнеда.

Она постаралась принизить голос до шепота, однако гости стали переглядываться и незаметно толкать друг дружку локтями.

– Смотри мне, – прошептал Рогволод, двигая одной половиной рта. – Плеть не только для лошадей годится.

Алая как мак Рогнеда качнулась вперед, собираясь встать и удалиться.

– Сиди! – очень тихо, но грозно предупредил отец. – Ежели выйдешь, то уж обратно не войдешь.

Поведение дочери ставило его в глупое положение. Что же он за властитель такой, ежели с девкой совладать не в состоянии? Рогволод, почти утратив надежду, долго ждал, пока Владимир и Ярополк откликнутся на его завуалированное приглашение, и вот один из них здесь, а Рогнеда кочевряжится, руша тем самым отцовские планы. Он очень любил свою дочь и готов был простить ей многое, только не те капризы, которые могут повредить державному устройству.

Рогнеда осознала, что зашла слишком далеко, и осталась сидеть. Но это не означало, что она внутренне смирилась. Протест поднимался в ней, как тесто на дрожжах, грозя прорваться наружу.

Худшие опасения князя Владимира сбылись, когда гостям стали подавать блюда для заедки: груши в медовом сиропе, ягодные варенья, кисели, пряники и сладкие пироги. Дорогую посуду помыть не успели, поэтому в ход пошли деревянные и глиняные блюда, однако половина гостей уже не подмечала таких тонкостей. Глаза многих помутнели, жирные губы перестали четко выговаривать слова, а руки, сделавшись неловкими, промахивались мимо кружек и роняли куски. Общие беседы распались на обрывки невнятных бормотаний. С возвышения, на котором стоял княжеский стол, было хорошо видно, как кто-то уже не в состоянии самостоятельно подняться с лавки, а кто-то готов уронить голову прямо в объедки.

– Пора заканчивать застолье, – решил Рогволод. – Уж все накушались вволю, некоторые даже сверх меры.

– Какое веселье без похмелья, – проговорил сидящий очень прямо Владимир. – Люблю я пиршества, они мне по нраву.

Он с благожелательным вниманием выслушал третий или четвертый тост в его честь, кивая в местах, которые ему особо нравились. Боярские речи были витиеваты и туманны. Никто толком не понимал, что они празднуют – приезд киевского князя или его помолвку с Рогнедой. Владимир до сих пор не провозгласил цели своего приезда. Где сваты? Где подарки? Где лобызания с будущим тестем?

Между тем все это вылетело из хмельной головы молодого князя. Вначале он не торопился со сватовством, потому что желал посмотреть на невесту и убедиться, что слухи не преувеличивали ее красоту. Потом вино разлилось по жилам вместе с кровью, и Владимиру стало казаться, что вопрос со свадьбой уже решен. Находись он промеж своих советников, они бы подсказали ему, что пора заявить о своем намерении жениться. Но, увы, они сидели далеко, а их знаков и многозначительных взглядов князь не видел, больше глядя в кубок, чем по сторонам.

Первым понял, что дело плохо, умудренный годами Добрыня. Он прервал увлекательную беседу с полоцким боярином, дернул за кафтан земляка, собравшегося произнести здравицу, и поднялся с места сам. В его единственной руке был зажат кубок, наполненный лишь на треть.

– Дозвольте и мне слово сказать, – начал он, обводя взором сидевших на помосте. – Да будут долгими и счастливыми годы правления великого князя Рогволода. Пусть здравствуют также его сыновья и дочь, красота которой проясняет мой угасающий взор. – Добрыня сделал паузу, поднимая кубок выше и ловя плавающий взгляд хозяина. – Ради нее мы проделали столь долгий путь. Рогволод, уж не обессудь, если сокол унесет голубку из родового гнезда.

По лавкам прокатились понимающие смешки, самые чувствительные боярыни прослезились от умиления.

– Голубка уж высматривает сокола ясного, – был ответ Рогволода. – Вертит головкой, трепещет в волнении: где же он?

Владимир приосанился, развернулся всем корпусом к Рогнеде и поиграл бровями. Она поспешно опустила голову, пряча взгляд. Отец и братья неодобрительно покосились на нее. Чтобы рассеять грозовые тучи, повисшие над главным пиршественным столом, старый воевода решил продолжить тост.

– Все в мире пары требует, – сказал он, откашлявшись, дабы придать голосу особую значимость. – Божьи твари вместе сходятся, люди свои вторые половины ищут. – Он поставил кубок и повернулся из стороны в сторону, чтобы всем его было хорошо видно. – Пока две руки у меня было, все у меня ладилось, все получалось. Стал одноруким, все в два раза тяжелее дается. Так и в союзе любовном. Двоим ничего не страшно, ничто не в тягость.

Добрыня еще некоторое время распространялся на эту тему, сыпля красными словцами и яркими сравнениями. Его, убеленного сединами, все слушали с большим интересом и уважением, лишь Владимир откровенно скучал, глазея по сторонам. После длинного тоста воеводы он посчитал, что все необходимое сказано и добавлять к этому нечего и незачем. По-свойски тронув Рогволода за плечо, он свесил руку с подлокотника и, вольно откинувшись назад, спросил, не желает ли князь взглянуть на привезенные дары, и прибавил с важностью:

– Целый воз под сундуки и лари пришлось отвести. Не поскупился я ни на соболей, ни на жемчуга, ни на злато. Душа у меня широкая, щедрая. Думаю удивить вас, князь, и порадовать. Тебя и дочь твою.

Рогволод, которого начала утомлять эта развязная болтовня, хотел ответить, что лучше отложить смотрины на завтра, чтобы можно было хорошенько разглядеть подарки при дневном свете, когда к помосту подскочил начальник стражи и прошептал:

– Князь, новые гости подъезжают. Скоро у ворот будут.

Рогволод не сразу понял:

– Какие гости?

– Из Киева, князь. Сам Ярополк Святославович пожаловал.

Владимир их не слушал, медленно поворачивая голову по сторонам. Он попытался подпереть бороду кулаком, промахнулся и сделал вид, что просто решил заправить за уши длинные волосы. Рогнеда, заметившая это, презрительно сморщила нос. Рогволоду состояние Владимира тоже не понравилось. Сам он всегда знал меру, чтобы не выставить себя за пиршественным столом посмешищем. Но немедленно принять гостя он распорядился не потому. Приезд Ярополка менял дело. Союз с Киевом представлялся князю более выгодным, чем с Новгородом. Ярополк был старшим сыном Святослава и унаследовал больше.

– Как только прибудет, сразу впускайте, у ворот не держите. – Рогволод быстро потер ладони, издавшие сухое шуршание. – Пусть проводят его в мои покои наверху. Угощения туда снесите, питье. Воды нагрейте. Я его сегодня же приму.

Отдав распоряжение, он поднялся, чтобы провозгласить пир законченным. Поблагодарил гостей, сослался на усталость дочери и свою занятость государственными делами. Если бы он посмотрел в этот момент на Владимира, то, возможно, не поспешил бы с таким решением. В своем желании принять нового гостя Рогволод совсем позабыл про подарки из Новгорода. Уже одно это выглядело в глазах Владимира оскорблением. Когда же он наконец понял, кто и зачем приехал, то ярости его не было границ.

– Зачем брата позвал? – спросил он угрожающе.

Его руки, положенные на стол, сжались в кулаки. Брови Рогволода сошлись на переносице.

– Я волен принимать кого хочу и когда хочу, – произнес он.

– Не привык я, чтобы ко мне относились с пренебрежением. – Владимир уже не проявлял ни малейших признаков опьянения. – И не прощаю такого.

Рогнеда опасливо посмотрела на него, потом на отца. Сейчас только он мог защитить ее от посягательств приезжего красавца-грубияна. Владимир был опасен, как дикий зверь. Можно сколько угодно кормить его с руки, гладить по голове и чесать за ухом, но однажды он рявкнет, оскалится и покажет свою хищную натуру.

– Приехал твой старший брат, князь, – заговорил Рогволод увещевающим тоном. – Не могу же я оставить его за воротами.

– А ты возьми и оставь, – упрямо заявил Владимир.

Гости выбирались из-за столов, не всегда успешно придавая себе вид чинный и достойный. Тех, кому это вовсе не удавалось, подхватывали под руки расторопные слуги. Были средь гостей и такие, что на протяжении пира ждали момента, чтобы обратиться к князю Рогволоду с просьбой, но он держал их на расстоянии неприступной позой и бесстрастным выражением лица. Увидев это, стражники образовали живую цепь, чтобы не подпускать просителей к помосту. Растолкав их, Владимир тоже стал пробираться к выходу из палаты, и его подданные поспешили за ним, усиливая сумятицу.

– Он так посмотрел на тебя, – пробормотала Рогнеда.

– Завтра хмель выветрится, обида пройдет, – отмахнулся отец.

Он ошибался. Обида Владимира была слишком велика, чтобы ее простить.