Текст книги "Путы любви"

Со времени приезда гостей в Атдаир застолья стали более формальными. Хотя мужчины в большинстве своем ели на рассвете, а затем уходили, Лаоклейн и Дункан присоединились к Ниаллу и Кермичилу за богато накрытым столом. Завтрак редко бывал разным, даже для гостей. Дара поняла, что та обильная еда, которую она ела в то первое утро, была редкостью. Обычно утром подавали овсянку и рыбу. Дара не любила ни то, ни другое. Она довольствовалась хлебом, который каждый день был свежим и горячим.

Ее жизнь протекала более или менее ровно со времени дня Всех Святых. Руод все время был занят и уезжал из замка. Лорда и леди Кермичил Дара избегала. Его из-за холодного взгляда, с которым он смотрел на нее, когда бы они ни встретились. Ее из-за любопытства, которое она не могла скрыть. Дара не выносила любопытства. Криг и Анна, однако, были замечательными друзьями, которые ее понимали и разделяли с ней ее заточение в стенах замка Атдаир.

Спокойное заявление Анны о том, что Дара должна поехать с ними, было неоспоримым, хотя Дара вела себя неспокойно. Ниалл согласился, Криг – тем более. Дара успокоилась и уже думала о том удовольствии, которое ожидало ее впереди в течение нескольких часов.

Это был прекрасный день, редкий для этого времени года. Все еще радовало яркое солнце, бодрящий воздух. Все это было необычно для октября, месяца обычно сырого и серого. Даре было удобно в одежде, которую ей дала Анна. На ней была плотно прилегающая куртка из мягкой замши и широкая темно-зеленая юбка. Сирда оказалась действительно искусной мастерицей. Никто не мог сказать, что юбку отпустили в подоле; она выглядела так, как будто ее шили специально для Дары. Маленькая красивая шляпа такого же темного оттенка, что и юбка, подчеркивала яркие медные волосы.

Лошади, которых крепко держали, с нетерпением стучали по камням подковами, от чего эти четкие звуки становились еще сильнее. Ниалл крепко взял руку Анны и потянул ее вперед, чтобы она ускорила шаг. Дара шла следом, обеспокоенная нахлынувшими дурными предчувствиями. Криг сидел верхом на лошади, а рядом с ним Дара узнала игреневого коня Лаоклейна. Он фыркал, так как вынужден был ждать. Дару привлекло движение у входа в конюшню. Она увидела Лаоклейна, выводящего гнедого мерина. Он сразу же посмотрел на Дару, его кивок рассеял ее сомнения. Она быстро огляделась, ища конюха, который бы ей помог. Но Макамлейд сам с легкостью поднял ее и усадил в седло. От того, как он это сделал, у нее перехватило дыхание. Поднимая Дару, он сильно, крепко сжал ее, и это движение породило у нее определенное предчувствие. До этой минуты она не думала о возможной близости во время этого выезда.

Они встали тесной группой, по бокам – слуги, державшие зачехленных соколов. Птицы, жившие на болотах, и куропатки, испуганные приближением охотников, с шумом взлетали. Слышался сильный шорох крыльев и сухого орляка. Соколы под своими колпаками оставались на месте, хотя видно было, что звуки происходящего волновали их.

Все вокруг говорило о приближении зимы. На пустошах виднелись лишь голые деревья да самые крепкие кустарники. Было ветрено, но Дара не чувствовала этого, она была тепло одета.

На открытом склоне охотники остановили лошадей, потянув за поводья, и спустились на землю. Лаоклейн посадил своего сокола на руку в перчатке. Это была большая птица, она заняла все место от согнутого локтя до вытянутых пальцев. Оперение на хвосте и крыльях было иссиня-черное, светлее оно было на груди – серо-белое. В каждом перышке чувствовалась скрытая сила, смертельная сила была в загнутых когтях. На птице был яркий чехол. Между сильными пальцами Лаоклейна были продернуты яркие шнурки, которыми птица была к нему привязана. Очень осторожно Лаоклейн развязал чехол и снял его с сокола.

Дара видела, что Анна была в напряжении. Ее огромные, темные глаза оглядели склон холма, не упуская из вида ничего. Даре был чужд страх, который испытывала Анна. Она охотилась в детстве. Умела охотиться и с соколами. Этому ее научили грубоватые молодые братья. У Дары не было матери, которая могла воспитать в ней нежность. Отец же не заботился о том, чтобы найти для дочери какую-либо женщину, которая могла бы в какой-то степени заменить ей мать. Дара получила такое воспитание, которое было непозволительно для многих хорошо воспитанных девушек.

Дару взволновали птицы, беспрестанно взмахивавшие крыльями над ними, бросая тень на свои жертвы внизу. Она слышала, как вдалеке Ниалл шептал Анне:

– Птица убивает только для того, чтобы съесть добычу. Человеку не нужно ее бояться. В полете сокола больше красоты, чем в сундуке с драгоценностями.

Дара почти не слышала ответа Анны, а Лаоклейн и Криг совсем его не услышали. Сокол, взмахнув сильными крыльями, быстро поднялся в небо. Он выследил добычу и теперь атаковал сверху, пикируя. Своим бесподобным полетом он напоминал ястреба – охотника. Его добычей была одинокая куропатка. Быстрым и уверенным был смертельный удар сокола. Когти вцепились в добычу, захрустели кости и посыпались перья.

Сокол принес свою добычу хозяину, но не отдал ее ему. Все ждали, когда птица насытится, затем она вновь села на руку Лаоклейна. Ее опять привязали шнурками к руке хозяина и, накрыв голову колпаком, отделили ее от окружающего мира. Ниалл освободил птицу Анны. Сокол был в желтом колпаке, блестящие перья говорили о его здоровье. Птица была меньше, чем у Макамлейда, но такая же ловкая.

Лаоклейн не выдал бы свои чувства, даже если бы знал, чего стоит Анне видеть, как этот сокол, ее собственность, убил и жадно глотает живое существо с мягкими перьями. Было видно, что Ниалл гордится своей невестой, и эта гордость была оправдана. Анна стояла твердо, ни разу не отведя глаз от происходившего перед ней. Лицо ее не выражало ни малейшего отвращения. Анна понимала, что нужно приучать себя к более жестокому миру, чем тот, к которому приучили ее родители. Каждый, кто носит имя Макамлейд, должен быть мужественным и сильным.

По дороге домой веселое настроение Ниалла и Анны почти скрывало мрачное молчание Крига. Молчаливая фигура хозяина стала преградой на пути к тому, что он ожидал. У него не оказалось возможности ни поухаживать за Дарой, ни даже сколько-нибудь серьезно привлечь ее внимание. Макамлейд неотступно охранял ее, ненавязчиво, но это производило впечатление. Даже конь, которого он ей подобрал, и тот охранял ее. Это было не то послушное животное, которое позволяет людям подходить к нему слишком близко. Криг не испытывал подлинного чувства к Даре, его интерес к ней был вызван своеобразием ее положения, он был заинтригован и желал ей добра. Он был переполнен досадой, раздражавшей его. Почти у Атдаира Лаоклейн быстро обсудил что-то с Ниаллом и, обогнав Дару и без усилий привлекая ее внимание, сказал:

– Поехали со мной.

Это был ни приказ, ни просьба. Не проронив ни звука, она повернулась, чтобы присоединиться к нему, не задавая никаких вопросов.

Кригу не оставалось ничего другого, как продолжать путь, возвращаясь вместе со всеми в крепость.

Лошадь Лаоклейна шла спокойным шагом до тех пор, пока Дара, почувствовав, что кровь ее наполнилась отвагой, унаследованной от Райландов, не пришпорила свою лошадь и не пустила ее вскачь, забыв про осторожность. Игреневый конь Лаоклейна едва ли нуждался в коротком приказе своего хозяина, чтобы рвануть вперед. Они ехали рядом по осенней земле, покрытой умирающим вереском. Резкий ветер растрепал заплетенные косы Дары, превратив их в копну спутанных волос. Когда наконец Дара и Лаоклейн остановились, ее щеки и нос раскраснелись от холода и волнения.

Слезая с лошади, Лаоклейн протянул руки к Даре. Она медленно соскользнула в них. Он взял поводья и повел ее в неглубокую лощину, защищенную деревьями с северной стороны. Под ногами шуршали сухие опавшие листья и засохшие стебли травы.

Дара шагнула вперед, чтобы опуститься на этот грубый коричневый ковер рядом с небольшим ручьем, который прятался в кустах, но выдавал себя своим торопливым шепотом. Дара потрогала пальцами воду. Она была ледяная.

Привязав лошадей, Лаоклейн подошел к Даре и встал сзади. Голос его был так же тих, как и эта маленькая долина.

– Весной этот ручей превратится в бурный поток от дождей и снега, тающего в горах.

Что-то в его голосе заставило Дару быстро взглянуть на него. Острая тоска, прозвучавшая в последнем слове, отразилась в глазах, потемневших и ставших серо-голубыми.

– Ты скучаешь по своим горам?

– Мое сердце там, – ответил он решительно. – Там все наследие рода. Нет места более жестокого и более красивого, чем горы на севере Шотландии. Они владеют тобой, независимо от того, каким великим ты можешь быть. Ни один смертный не может с ними сравниться.

– И, тем не менее, ты остаешься здесь, у границы.

В тишине, которая за этим последовала, она бросила лист в кружащийся водоворот и наблюдала, как он зацепился за крошечный камешек, вокруг которого был его собственный водоворот. Лист засосало под камешек.

– Я верен Джеймсу и Шотландии. Я там, где я им больше нужен. Вот уже много лет я нужен здесь. Границу нужно охранять, но я не останусь здесь навсегда.

– Охранять от Англии?

Он кивнул головой, не обращая внимания на вспыхнувшую в ней злобу, которую Дара и не пыталась подавить. Она торопливо встала, он положил свои руки ей на плечи, нежно, но уверенно поворачивая ее и приближая к себе.

Не возражая, она дала себя обнять и приняла его силу, даже была рада ей. Она устала от борьбы с его влиянием на нее. Она подняла голову для поцелуя. Его поцелуи оказались сладкими. Эта встреча не была похожа на ту, которая казалась такой далекой, но произошла всего лишь менее двух недель тому назад. Удовольствие от этой встречи пугало, оно было незнакомо ей.

Лаоклейн почувствовал ее движение, оторвал свои губы и хрипло запротестовал:

– Нет, не уходи.

Это был удар ледяной действительности, мольба, выраженная в страсти, и шок, разорвавший летаргию, которая овладела ею.

Ее глаза сердились.

– Этого нельзя делать! Я предаю свое имя и своего брата. Ты захватишь мой народ. Моя страна – твой враг. Отпусти меня, – молила она, – дай мне вернуться в Чилтон!

Пыл страсти утих в нем, уступив место холодной непримиримости.

– Нет, до тех пор, пока я не захочу этого. Пока не согласятся с моими условиями…

– Согласится кто, милорд? Мой брат… или я?

Он не ответил ей, повернулся и пошел прочь. Она с неохотой последовала за ним и чувствовала только боль там, где должна была бы быть ярость. Путь обратно проехали в суровом молчании. В темнеющем дворе Лаоклейн сиял ее с лошади, и она быстро убежала в дом.

Он смотрел ей вслед, разозленный и сбитый с толку. До позднего вечера он сидел в большом зале и пил. И хотя в его мыслях, мучивших его, была Дара, он не выгнал Еирик, когда та проникла в его комнату после полуночи.

ГЛАВА 7

Холодным вечером к замку Чилтон подъехала группа усталых всадников. Слабые лучи заходящего солнца лишь слегка окрашивали низкие облака и землю. Кругом было тихо и спокойно. Мерцающий свет в окнах домов на фермах предвещал отдых.

Были видны неясные очертания стен замка. Ворота, усиленно охраняемые, оставались надежно закрытыми, пока среди всадников не узнали Бранна Райланда. На нем не было привычных дорогих одежд, на слугах тоже не было одежд, расцветка которых говорила бы о том, что они из Чилтона. Их одежды были мрачных тонов, из грубой ткани, которая могла выдержать самую длительную носку.

Лица всадников были грязными и небритыми. Они казались грубой массой, хотя ехали из зимней резиденции его величества.

Только за надежными стенами замка они позволили себе заговорить. Их голоса, смешанные с топотом копыт, объявили о их приезде тем, кто был в доме. Казалось, из открытых дверей исходило тепло. Двое мужчин отделились от этой расходившейся группы и поспешили навстречу теплу.

Старая женщина шагнула назад, когда они подходили, но Бранн взял ее иссушенную руку в свою и провел ее в комнату.

Он вошел в огромный зал, не замечая всей его красоты. Восхищение он оставил своему тестю. Такая изысканная красота в варварских, как предполагают некоторые, северных землях! Яркие гобелены закрывали некрасивый голый камень стен. Высокие свечи в канделябрах усиливали свет огня в камине. Вдоль стен стояли скамьи со спинками. Подушки, лежавшие на скамьях, вышивались поколениями графинь рода Райландов. Длинный стол был покрыт красивой скатертью, его украшали вазы с засушенными цветами, распространявшими по комнате нежный аромат, который смешивался с приятными запахами горячего воска и горящих яблоневых дров.

Лорд Блекдин рассматривал комнату дольше, чем ему хотелось бы. Он занимал себя этим из вежливости, не желая принимать участия в сцене, происходившей за его спиной. Однако он не мог не слышать слов.

– Нет, Милдред, все свелось к нулю. Генри нам не поможет. Он связал мне руки. Если Дару освободят, то это сделают, когда будет удобно графу Атдаиру и на его условиях. Иначе я навлеку на себя гнев нашего господина и наказание.

– Райланды бросили вызов своему королю. Мы, на севере, отдаем свою преданность тому, кому пожелаем! Где она стоит того!

Лорд Блекдин не мог не повернуться, чтобы поближе посмотреть на эту женщину. Входя в дом, он лишь бегло взглянул на нее. Она была независима и сурова. В ней было то, что он искал и нашел в Бранне Райланде. Защитники северных земель давно уже сами себе устанавливали законы, держась в стороне от большей части Англии, а иногда и от короля.

Крушение надежд и вся усталость, накопившаяся со времени его аудиенции у Генри, отразились на лице Бранна. Он согласился:

– И сейчас я могу так сделать. Бросаю вызов Генри и веду своих людей на Атдаир, но я боюсь, что, если мы атакуем Атдаир силой, мы спасем труп.

Стон Милдред заставил его сожалеть о сказанном.

– Прости меня, Милдред. Мне не следовало говорить так с тобой. Успокойся. Я найду выход из этого лабиринта. Я должен.

Это были смелые слова, но тон Бранна был тоном отчаяния. Тогда Милдред сказала:

– Не думал ли ты поискать помощи еще у кого-нибудь? Может быть, Овеин?

– Нет! – Ее предложение стало причиной взрыва, которого она боялась. – Душа моего отца пошлет мне, проклятия. Я буду зря на него надеяться!

– Бранн, твоя гордость глупа! – Она говорила резко, как это делала во времена, когда он был непокорным мальчишкой. – Разговор идет о жизни твоей сестры, а не о чем-то обычном, из-за чего бывало ссорились твой отец и дядя. Их ссоры в результате окончились бессмысленным разрывом между семьями! Потеряна моя Дара, и только ты должен вернуть ее домой. Не пренебрегай ничьей помощью. Даже помощью Овеина Райланда!

Бранн с раздражением смотрел на ее негнущуюся спину, когда она уходила. Даже в старости она была такая же прямая, как и в дни, когда он еще учился. И ее дружественное отношение он помнил с детства. Эти мысли смягчили его злобу, напомнив ему о том, что она говорила так, потому что давно уже любила их. Свою любовь она доказала. Эта женщина была у них единственной после смерти матери. Ее любовь была единственной материнской любовью, которую помнила его сестра. Да, Милдред любила Дару всегда, но никогда по-матерински не прижимала ее к себе. Бранн улыбнулся. Его друг это заметил и своими словами вернул его в настоящее. Брани повернулся к лорду Блекдину и сказал:

– Мерлион, эта бедная женщина имела слишком мало благодарности за то, что отдала свою жизнь трем детям, решившим, что они самостоятельны. Кервин и я обижали ее, заставляли ее страдать, но мы были мальчишками, и что можно было от нас ожидать. Но больше ее огорчала Дара. Она была непослушной, упрямой. Это я и Кервин подстрекали ее к непослушанию. Мы заменяли благочестивые учения Милдред своими, более реалистичными, даже иногда дьявольскими. – Бранн беспокойно зашевелился. – Я не признаю поражения, Мерлион. Выход есть, и я найду его. Я не буду бездействовать из-за политики короля.

– На этом пути полно ловушек, мой друг. Будь осторожен, не попадись.

Лорд Блекдин был хорошим товарищем. Их дружба быстро окрепла в первые месяцы назначения Бранна при дворе, до его поспешного возвращения на север. Когда Бранн искал аудиенции у Генри и ему отказали в возможности вмешаться в дело похищения его сестры, лорд Блекдин вернулся с ним в Чилтон, предлагая ему свои услуги и помощь.

– Ты оберегаешь меня на каждом повороте, Мерлион, а Милдред подгоняет вперед.

Сказано это было без злобы. Друг не обиделся.

– Может быть, я прослежу, чтобы тебе сопутствовал успех в твоих поисках, а осторожность не помешает. И, в конце концов, я тоже заинтересован в результате, если твоя сестра уступит твоим желаниям с той готовностью, с какой ты думаешь. Судя по портрету, она молода и мила, по твоим словам, она упряма. Может быть, она выберет другого.

Удивившись, Бранн ответил:

– Нет, она знает мою любовь к ней. Знает, что я всегда желаю ей счастья. Я в ответе за нее. Она никогда не ослушается меня.

– Нам нужно еще освободить ее. Успех или крах наших планов зависят от этого, – спокойно заметил Мерлион, затем задумчиво посмотрел на ставшее вновь хмурым лицо Бранна.

ГЛАВА 8

Облака разразились дождем. Ветер, неминуемо сопровождавший его, ворвался во двор. Воздух был свеж в отличие от дома, где пахло виски. Дару бодряще обдало холодом. Это был последний вечер пребывания Кермичилов.

С наступлением ночи обстановка становилась все непристойнее, мужчины – более шумными. Хотя Лаоклейн играл роль внимательного хозяина, лицо его оставалось мрачным, он не поднимал глаз, за исключением тех моментов, когда взгляд его останавливался на Даре. Это были тягостные, наполовину свирепые взгляды, которые, в конце концов, заставили ее покинуть этот шумный, переполненный людьми зал. Она чувствовала себя кроликом, пойманным в ловушку. Несмотря на то, что у этой ловушки не было острых, холодных, металлических краев, она была довольно крепка. В замке у Дары оказалось гораздо больше причин для опасения, нежели вожделение Руода. Лаоклейн обладал другого рода силой, которой она не могла противостоять.

Было бы неправильно защищаться, показывая свое безразличие к нему, хотя он избегал Дару с того времени, когда они, оба огорчившись, одни возвращались с охоты. Дара была рада, что все так произошло. Она стыдилась желаний, которые вызвал в ней поцелуй Лаоклейна. Покой ее был нарушен. Она старалась вновь возбудить в себе враждебность к нему, но злость и ненависть, которые постепенно возвращались к ней, охотно уступали место другим чувствам, делавшим ее беззащитной. И хотя сейчас он держался от нее в стороне, она знала, что он желал ее, и боялась своей собственной реакции на это желание.

Дрожа, она смотрела, как меняют свою форму облака. Луна и звезды, спрятавшиеся за ними, были едва видны.

Три брата – так похожие внешне и такие разные по характеру. Ниалла понять легче всего: молодой человек, гордящийся своим наследием, уверенный в своем положении, молодой любовник, который вот-вот добьется своего. В Руоде была подлость, которая отсутствовала в двух других братьях. То ли он получил ее в наследство от распутной матери, то ли причина была в жестокости жизни, выпавшей на долю внебрачного ребенка дворянина. Она выражалась в его горькой зависти и нападках на всех, кто осмеливался быть рядом. И, наконец, Лаоклейн. Загадка. Сильный, отважный, суровый. Он был лидером. Ни один мужчина не одержит над ним верх, ни одна женщина не покорит. Сила всегда была на его стороне. В его глазах иногда горела гипнотическая мощь, требуя и добиваясь подчинения. Слишком часто в эту ночь глаза Лаоклейна держали ее в зависимости, которой она боялась, и вот она сбежала из зала сюда, на воздух.

Онемев от подкравшегося холода, она была вынуждена пойти обратно в дом. Она шла с неохотой и… была неосторожна.

Неслышно из темноты шагнул Руод. Он стал говорить с подчеркнутой вежливостью:

– Миледи, я испугался за вашу безопасность, когда увидел, что вы покинули зал. Ваша комната пуста, я искал вас здесь.

Его глаза были холодны.

– Мои действия не должны волновать тебя, Руод.

Дара испытывала гораздо больший страх, чем показывала. Хотя от Руода пахло вином, он твердо стоял на ногах, речь его была ясной. Ее подозрение имело основание. Он набросился на нее раньше, чем она смогла промолвить слово, а через несколько минут она не могла даже вздохнуть. Он схватил ее железной хваткой. Его руки вонзились в волосы, голова Дары оказалась неподвижной, когда он целовал ее. Но как только она очнулась от первоначального испуга, ее охватила ослепляющая ярость. Она перестала отталкивать Руода, обнимавшего ее с грубой силой. Это было бесполезно. Ее руки взметнулись вверх, и она стала царапать его лицо.

Взвыв, он грубо бросил ее на плиты, покрывавшие двор. Пальцами он трогал царапины, которые она оставила на его щеках. Глаза его сузились. Он был вне себя от ярости. Он наклонился к ней и грубым рывком поставил ее на ноги. – Чертова кошка!

Одной рукой он крепко схватил ее за волосы, а другой со всего размаха ударил по щеке. От боли слезы затуманили ей глаза. Она была беспомощна против его силы.

Крепкие руки воина высвободили Дару. Чувствуя, как у него вырывают добычу, Руод грязно выругался, проклиная того единственного человека, который мог посметь помешать ему. Еще не видя Лаоклейна, он не сомневался, что это был он. Лаоклейн и Руод в бешенстве стояли друг против друга, забыв о предмете их ссоры. Избитая, вся в синяках, Дара была в шоке.

Она медленно отошла назад, пока не почувствовала за спиной твердую каменную стену.

Руод свирепо бросился в атаку. Но Лаоклейн ожидал ее и был готов выдержать обрушившийся на него вес. Небольшое усилие – и он отбросил Руода назад. Кулаки в кожаных перчатках остановились, когда Руод вновь оказался около его ног.

– Сукин сын, – ругался Руод. – Ты пожалеешь, что вмешался. Слишком долго я был у тебя слугой, исполнял твои приказы. Твои и этой побитой дворняжки, которую ты называешь братом! Он увидит твою кровь на этих камнях.

– Я думаю, что все закончится иначе, Руод.

Руод прекратил медленно ходить по кругу и нанес удар с необдуманной жестокостью. Лаоклейн отвел этот первый внезапный удар, второй удар пришелся Лаоклейну в пояс, он замычал и нанес ответный удар, который достиг цели. Лаоклейн слегка рассек суставами пальцев щеку Руода и почувствовал прилив удовлетворения. Дункан мог гордиться отвагой своих сыновей. Они обладали большой силой, ловкостью и дрались почти на равных, Безупречны были худые сильные торсы. Под натянутыми рукавами рубашек были видны очертания крепких рук. Ошеломляющей силы удары их кулаков каждый раз оставляли свои следы. Далеко не сразу Лаоклейн получил преимущество перед братом, оно было слабым, но вело к дальнейшему успеху, хотя оба уже устали. В ночном воздухе вместо дыхания слышался хрип. Наконец, шатаясь от удара, Руод упал на колени. От этого удара глаз его распух, под ним был синяк. Распластавшись на камне, он обхватил себя руками, но понял, что не может подняться. Силы его покинули. Лаоклейн тяжело дышал. Пот блестел у него на бровях, но у него еще были силы. Лицо его не было повреждено. Медленно он вытащил из-за пояса кинжал. Металл блестел своей дьявольской красотой.

Руод посмотрел на него в изнеможении, его поражение становилось еще горче от сжигающей его ненависти. Лицо Руода исказилось от ужаса, когда он услышал, что произнес Лаоклейн:

– Только кровь моего отца, которая течет у тебя в жилах, останавливает мой клинок, Руод. Тебе нет больше места в Атдаире. Уходи сейчас же и не возвращайся. Здесь тебя ждет только смерть.

Руод с трудом встал на ноги и закачался.

– Не думай, что ты так легко от меня отделаешься, брат. – Последнее слово он произнес с отвращением. – Ты мне заплатишь, и дорого. Я всю жизнь прожил в твоей тени. Больше этого не будет. Мое время придет. Я вернусь.

Когда он уходил, в его горящих злобой голубых глазах было проклятие. Лаоклейн стоял неподвижно, затем, шатаясь, пошел к конюшне. Наступила тишина, Дара не двигалась с места. Через несколько минут появился Руод, сел на лошадь и, завыв, как это делали его первобытные предки, пронесся в ворота, которые для него широко распахнулись.

Только после этого Лаоклейн обратил внимание на Дару, напряженно ожидавшую в темноте. Она вся дрожала.

Старавшийся держаться прямо, он казался каким-то древним воином. Его черты выражали отвагу и врожденную ловкость. Он смело шагнул вперед, но не успели слова благодарности сорваться с ее губ, как он зло остановил их. Говорил он резко, как будто рубил ножом:

– Неужели ты настолько глупа, чтобы думать, что можешь справиться с таким человеком, как Руод? Гулять здесь в одиночку и в такой одежде! – Он оглядел ее голые плечи и грудь, которая была видна из глубокого выреза платья. Дара вспыхнула. – Руод или любой другой из моих мужчин, у которых ум помутился от вина и похоти, могут овладеть тобой здесь, во дворе, как обычной девкой. Или, может быть, ты этого хочешь? – Он не дал ей время на ответ, а притянул к себе, оставляя у нее на руках синяки от своих пальцев. – Это я был слеп, или; Руод был умнее?

– Нет, Макамлейд, никогда, – грубо выкрикнула она. – Не думай, что я буду смотреть на тебя с большим удовольствием, чем на твоего брата-негодяя. Вы вызываете у меня отвращение. Оба! – Дара прекратила свою гневную речь. Она испугалась, когда поняла, что Лаоклейн с усилием сдерживает себя. «Даже, когда он был вне себя от ярости, – думала она, – глаза его никогда не были такими холодными».

Он резко отпустил одну руку, а другой продолжал все так же крепко держать ее.

– Мы вернемся в зал… вместе. – Его холодный тон доказывал, что он справился со своим гневом.

Когда они подошли к залу, его рука слегка касалась ее талии. Но не только это легкое прикосновение удерживало ее рядом с ним. Было нечто большее – стремление успокоиться.

Лорд Кермичил и его жена уже ушли. Дункан, один среди многих, тяжело опустился за праздничный стол и тут же заснул мертвым сном. Другие, забыв обо всем, были увлечены любовными забавами.

Ниалл с любопытством посмотрел на брата, когда тот стремительно вошел со своей заложницей. Крит, видя страдание Дары, быстрым умоляющим взглядом попросил сестру о помощи. Анна уже заметила оцепеневший взгляд Дары и непреклонное выражение лица Лаоклейна. Она подошла к ним в конец стола, уклоняясь от протянутой руки Ниалла. Она не сомневалась в том, что если она не вмешается, то вмешается Криг, с гибельными последствиями.

– Дара, мы уезжаем завтра рано утром. Я хотела бы поговорить с тобой наедине до нашего отъезда. Мы могли бы пойти сейчас в твою комнату?

Анна не решалась смотреть на Лаоклейна, хотя она вздохнула с радостью, что ее голос не дрожал, когда она высказывала свою просьбу.

Дара ничего не сказала, но неуверенно посмотрела на Лаоклейна. Он отпустил ее, отдернув руку, как будто обжегся. Анна сделала вид, что не слышала его крепких ругательств, и взяла Дару за руку. Анна испугалась: рука Дары была ледяная. Не дожидаясь худшего, она быстро повела Дару вверх по лестнице в ее комнату.

Анна расшевелила угли, огонь стал гореть ровным пламенем, но ей не удалось уговорить Дару лечь в постель или сесть в кожаное кресло у камина, чтобы согреться. Вместо этого она наблюдала, как Дара ходит по комнате, нервничая и напрасно сердясь. Слышались редкие слова проклятий. Анна, как женщина, с присущим ей пониманием, глубоко возмутилась и с симпатией услышала то, что лежало в основе страха и неуверенности Дары.

– Он намеревается овладеть мной, – откровенно сказала Дара. – И никто его не остановит.

– Я могу посоветовать тебе только надеяться, что Макамлейд честный человек. Я знаю, что во многом Ниалл похож на него, – мягко ответила Анна. – Если ты убедишь его в своей ненависти… если это именно то, что ты действительно испытываешь к нему.

Дара смотрела в молчаливом испуге. Эта, казалось, легкомысленная девочка так быстро поняла причину всех ее страхов. Насилие она могла бы стерпеть, каким бы грубым или унизительным оно не было, это был бы не ее грех. Но если бы она уступила Лаоклейну с желанием, ему, шотландцу, ее бы прокляли за ее собственную слабость. Дара почувствовала на своей руке руку Анны.

– Может быть, тебя выкупят до того, как тебе навяжут выбор. Я буду молиться, но, боюсь, у тебя не будет выбора. Есть одна вещь, за которую я действительно благодарна, – Руода здесь больше нет. Я всегда боялась его и не доверяла ему, мне было бы трудно жить с ним под одной крышей. И еще, если бы лорд Атдаир был безразличен к тебе, Руод мог бы оставаться здесь еще многие годы.

Дара как-то странно улыбнулась:

– Я рада, что это принесло кому-то пользу, и лучше, что тебе, а не кому-то другому. Если бы я была шотландкой, Анна Кермичил, или ты англичанкой, я бы с гордостью искала твоей дружбы.

– Тебе не надо было бы ее искать, я бы отдала ее тебе с удовольствием.

Анна красивой походкой ушла из комнаты.

Дара закрыла за ней дверь. Она поняла, что сожалеет о потере чего-то, чего она никогда не знала. И вряд ли узнает.

Она боялась, что ночь будет длинной и неспокойной.

Поздно ночью во всем замке Атдаир горела одна единственная свеча. Ее колеблющееся пламя освещало послание, которое закончил писать Лаоклейн. Он все время думал о том моменте во дворе, когда ему пришлось тяжело и он еле сдержал себя, чтобы не изнасиловать девчонку, которую он вырвал из рук своего брата, девчонку, которая в следующий же момент отвергла его с отвращением.

Звук извне, за закрытым окном, насторожил Лаоклейна. Он тихонько встал и пошел открыть ставни, по пути погасив свечу пальцами. Это был Странг. Он нарушил тишину ночи. К его седлу был привязан узел. Это означало бегство. Он подъехал к воротам, и стража, которая уже получила приказ, выпустила его. Он растворился в темноте.

Нетрудно было предвидеть бегство Стран-га. В конце концов, даже бешеные собаки часто остаются преданы своим хозяевам. Улыбаясь своему сравнению, Лаоклейн растянулся на кровати и заснул, не сняв ни одежды, ни сапог.