Текст книги "Путы любви"

ГЛАВА 9

В ноябре лил непрекращающийся дождь, действуя на нервы и настроение.

Изгнание Руода напугало Кинару, но вскоре этот испуг был вытеснен еще большим отчаянием: у нее в животе зрело нежеланное семя Руода. В начале весны она произведет на свет его ребенка. Лета возмущалась и ругалась, тем не менее приняла во внимание бремя Кинары и разрешила ей выполнять лишь более легкие обязанности. Ее больше не посылали за углем или за водой, не заставляли чистить большую каменную лестницу или менять грязный настил в зале. Ее фигура становилась по-женски округлой, лицо тоже округлилось. И хотя в замке не было Руода, который мог бы предъявить права на нее, ни один мужчина не искал с ней встречи. Не потому, что она презирала их, хотя это было действительно так, и уж совсем не из-за ребенка.

Все дело было в ее взгляде. Он держал их на расстоянии. В нем чувствовалось спрятанное внутри сумасшествие. Видя этот взгляд, становилось понятно, почему ее безошибочно тянуло к Руоду.

Только Дара стала понимать всю ее ненависть, хотя у них и не было никаких разговоров об этом. Кинара доверяла ей не больше, чем кому-либо другому, но она чувствовала, что нет нужды скрывать свое мучение и негодование от девушки, которая была всего лишь пленницей.

Теперь, когда Руода в замке не было, свои отрицательные эмоции Кинара направляла на всех, кто остался в замке. Главным образом они были направлены на Макамлейда и на не родившегося ребенка, испортившего ее фигуру.

Дара жалела Кинару, хотя понимала, что та сама выбрала свою участь, но Дара опасалась за жизнь ребенка. Если Лета не позаботится об этом, никто больше этого не сделает. Что касается Дары, то она была уверена, что покинет замок задолго до рождения ребенка.

Лету спрашивали, что она думает об этом. Она пожимала плечами и говорила:

– Если ребенок выживет и Лаоклейн не вышлет его из замка, я буду за ним ухаживать.

Серые краски зимы подходили настроению Дары. Она гуляла под моросящим дождем или в тумане после дождя. Ее лицо было открыто навстречу обновляющей свежести. Она успокаивалась. Когда ее платье под накидкой становилось сырым, а намокшие волосы висели темными прядями, она вновь шла в дом, проходила мимо тех, кто собрался у камина, и шла в свою комнату. В сухой и удобной комнате под тихое потрескивание огня она проводила часы в ожидании и раздумьях.

Как-то после полудня Лета пошла за Дарой вверх по лестнице. Увидев ее волосы, с которых стекали капли дождя, она сказала:

– Ты простудишься, тебя может поджидать смерть в такую ужасную погоду.

– Тогда тебе не придется больше беспокоиться за меня, – ответила Дара рассеянно, снимая сырое платье. Готовое возражение Леты привлекло ее внимание.

– Да, но Лаоклейн не поблагодарит меня за то, что я не досмотрела за тобой.

– Если бы не потеря золота моего брата, он был бы тебе благодарен.

Темные хитрые глаза оглядели Дару, ее густые кудри и гибкое тело. Лета только передернула плечами и стала наливать кипящую воду из чайника в ванну. Она расшевелила угли в камине и ушла, напомнив, что скоро подадут ужин.

Когда Дара купалась, она с беспокойством вспоминала проницательные взгляды Леты. Неужели вся челядь Лаоклейна заметила его страсть к ней? Неужели мужчины отпускали грязные шутки по этому поводу или делали ставки на результат, когда длинными вечерами пили и смеялись? Вполне вероятно. Дара покраснела от стыда. Лаоклейн перестал избегать ее с того вечера насилия во дворе. Она чувствовала, он играл с ней: завлекал, заманивал ловушку, затем отпускал, чтобы начать все сначала. Дара понимала, что он отплачивал ей за злобу, которую она выплеснула на него в тот вечер, приравняв его к Руоду.

Эти размышления были обидными для Дары. В первый раз за этот вечер она заметила, что колкости Дункана в ее адрес стали не такими очевидными и более редкими, чем раньше. Неужели и он заметил намерение своего сына овладеть ею и одобряет его? Потрясенная, она стала перебирать каждого мужчину в отдельности. Фибх, Бретак – все они, как и прежде, восхищались ею, но издалека, не позволяя себе фамильярности с ней. Что же касается Гервалта, даже Ниалла, то они относились к ней как к гостье Атдаира, а не его пленнице.

Дара говорила мало вплоть до конца ужина. Мужчины медленно допивали свой эль. Спокойным тоном она попросила Лаоклейна о частной беседе с ним. И хотя он не скрывал удивления, но согласился.

Дару охватило волнение, когда ее закрыли вместе с ним в комнате перед его спальней. Она сидела напротив него за небольшим столом, на котором был беспорядок. Это была небольшая, но удобная комната. Рядом, в другой комнате, горел огонь, согревавший и их. Пламя отсвечивалось на корешках книг, стоявших на полке. Книги были дорогой редкостью в уединенном замке у границы. Любая из этих книг могла бы скоротать скучные дни Дары.

Не зная о ходе ее мыслей, Лаоклейн спросил:

– Ты хотела что-то от меня? Проси, хотя я не обещаю, что смогу выполнить твою просьбу.

Дара встретилась с ним глазами. Его взгляд соответствовал его тону.

– Я не хочу твоих одолжений, Макамлейд, но я имею право быть в курсе дела. Не секрет, что ты послал своих людей в замок Чилтон, чтобы поговорить с моим братом. Есть ли какие-нибудь известия от него или о нем?

– Я возражаю против того, что ты называешь своими правами, но нет причин, чтобы что-то скрывать от тебя. У меня нет ответа от твоего брата, но я и не ожидал скорого ответа. Он искал помощи вашего короля, ему отказали. Генри ищет большую выгоду, чем благосклонность лорда, живущего у границы.

– Это несправедливо, – вспыхнула она. – Бранн служит Генри верой и правдой и не заслуживает такого безразличного отношения!

– Ты возмущаешься из-за него или из-за себя, дорогая? Может быть, ты злишься из-за того, что король не считает твое заточение достаточной причиной, чтобы рисковать своими планами, которые он так тщательно строил?

– Будь ты проклят! – Голос у нее был низким. Дара замолчала, но и в молчании чувствовалось, что она взбешена. Она смотрела на Лаоклейна потемневшими от гнева глазами. В глубине этих карих глаз он видел вызов, который она бросала ему.

– Несомненно, ты вновь презираешь мои манеры, но и твои не всегда совершенны, не так ли, дорогая? Но правда не всегда укладывается в общепринятые нормы.

– Ты оскорбляешь слово «правда», мой господин. Меня не волнует, что Генри думает о моем положении. В отличие от тебя я никогда не испытывала королевской благосклонности. Но Бранн предан ему и стоит того, чтобы Генри обратил на него внимание.

– Ты спешишь защищать своего брата, а он, кажется, медлит встать на твою защиту. Ему известны мои требования.

– Если он затягивает с этим, значит, есть причина. Может быть, у него нет сейчас золота, которое ты требуешь. Или, – добавила она мрачно, – он ищет другой путь к моему освобождению. Его сила в его собственном праве!

Лаоклейн перестал приманивать ее и играть с ее чувствами. Он ответил:

– Ему следует принять во внимание то, что, откладывая решение, он рискует твоей честью… и твоим целомудрием.

Дара вскочила, дрожа. Она была мертвенно-бледной.

– Ты запугиваешь, Макамлейд?

– Я предупреждаю тебя, моя дорогая.

Он сидел неподвижно, когда она пересекла комнату и рывком открыла дверь. Она остановилась в дверях и сказала спокойным голосом:

– Твоя жизнь станет ценой моего целомудрия, милорд.

Когда она закрыла за собой дверь, он, прислонясь к спинке стула, начал внимательно рассматривать тусклую поверхность стола. Дара открыто бросала ему вызов, а защитой ей служили лишь ее ум и мужество. Не многие девушки осмелились бы на такой шаг.

Жребий брошен. В течение всех последующих дней Дара не сомневалась, что только время отделяет ее от встречи с Макамлейдом. Он ясно дал это понять. К счастью, приближался день свадьбы Ниалла, и она перестала быть в центре внимания. Однако у нее не было желания стать предметом любопытства незнакомых людей, и она пылко высказала свои чувства Лаоклейну.

Дункан согласился с ней, хотя у него были свои причины, совершенно отличные от ее.

– Девушке из семейства Райландов не место на свадьбе Макамлейда и Кермичил, представителей двух хороших шотландских родов. Своим предложением ты оскорбляешь род Кермичилов!

Лаоклейн был непреклонен.

– Девушка поедет с нами, Дункан, и больше об этом я не хочу слышать. Не говори больше ничего! Я принял решение, терпи.

Для Лаоклейна вопрос был решен, но Даре повезло меньше. Она должна была жить не только со своим собственным растущим страхом, но и со скрытым злобным ворчаньем Дункана. Своим острым языком он намекал на ужасные последствия. Дара знала, что они маловероятны, но все это едва ли успокаивало ее и без того расшатавшиеся нервы. Она стала избегать его еще больше и была благодарна за то, что он тоже к этому стремился.

Время свадьбы наступило слишком быстро, так ей, по крайней мере, казалось.

С той самой минуты, когда они прибыли в замок Кермичил поздно вечером за два дня до свадьбы, Дара привлекла к себе особое внимание. Лаоклейн был загадочным, но он отомстил ей. Не изображая ни преданного обожателя, ни тирана-надзирателя, он, тем не менее, смог создать впечатление, что полностью владеет Дарой, ее душой и телом.

Взгляды, которыми обменивались люди вокруг нее, хихиканье, прекращавшееся при ее приближении, – по всему этому она понимала, в каком свете предстает перед людьми.

По дьявольскому свету в глазах Лаоклейна, по его удовлетворенному виду Дара знала, что он разбирается в ситуации не хуже, чем она. За ее неповиновение он назначил немалую цену.

За всю свою жизнь Дара не чувствовала себя так одиноко, как здесь, в этом замке, переполненном самой высокой шотландской знатью. Ее не избегали. Наоборот, она вызывала любопытство. Ей бы самой больше пришлось по душе уединение. Ее страдание было вызвано ее известностью. Дару нельзя было обмануть, она знала, что любой из них видит в ней только варваров Райландов и ничего больше. Кервин написал свое имя кровью на этих землях, а никто не ставил под сомнение семейные связи. У тех нескольких людей, кто мог бы сделать пребывание Дары более приятным, не было времени для этого. У Анны все время было заполнено, у нее даже не хватало времени на бесконечно продолжавшиеся пиршества и развлечения. У Ниалла было то же самое. Криг разделял со своим отцом роль хозяина. А Лаоклейн все время играл в свою дьявольскую игру.

Рано утром в день свадебной церемонии Дара встала с измятой кровати, на которой она спала вместе с Летой. В большой комнате стояли еще две кровати, на которых спали тоже по двое. Огонь выгорел до тлеющих угольков. Хотя ей было холодно одеваться, она не стала вновь разжигать огонь. Сделать это – значит разбудить других, а ей очень хотелось побыть одной. Без сознательного намерения она прошла в часовню, уже готовую для столь важного события. Множество красивых восковых свечей, дорогая, вышитая золотом ткань на алтаре.

Когда Дара опустилась на колени перед святым алтарем, на ее лице, должно быть, отражалось напряжение от желания вспомнить забытые молитвы. Когда она встала, она увидела, что вошел священник, отец Клариус. Он обратился к ней, видя ее усилия.

– Твои молитвы для тебя бремя, дитя мое? Я наблюдал за тобой в течение двух утренних месс и видел, что покой не снизошел на тебя.

– Мне нет покоя. У меня нет ни веры, ни молитв, которые, прочитай я их, были бы услышаны.

– Тогда это твоя вина.

Отец Клариус пододвинулся и сел на жесткую скамейку, рукой приглашая Дару сделать то же самое. Не обращая внимания на ее нежелание, он продолжил:

– Я слышал твою историю, Дара Райланд. Я сочувствую тебе. Эти набеги ужасны. Я боюсь, они будут продолжаться, несмотря на все попытки прекратить их. В пограничных походах господствует насилие, оно воспитывается в людях. Все же, – голос его стал строгим, – какие бы страдания ты не переживала, твоя вера должна быть твердой, а молитвы должны с готовностью приходить в твое сердце. Если этого нет, то это твой недостаток. Если хочешь, можешь мне исповедаться.

Дара встала. Она почувствовала озноб. Такова была ее реакция на предложение священника.

– Моя исповедь будет лживой, отец, так как я не раскаиваюсь в своей ненависти или злобе. Прости меня, пожалуйста, и молись за меня. Твои молитвы, возможно, будут услышаны. – С этими словами она поспешила удалиться. Раньше Дара и подумать не могла о том, чтобы бросить вызов власти священника, но в последние недели судьба обошлась с ней гораздо жестче, чем она могла представить. И она ожесточилась, стала открыто неповинующейся. Никогда больше она не подчинится никакой власти без борьбы. Будь это власть церкви или человека.

Мысли об этом разговоре со священником преследовали ее, когда она во второй раз за день опустилась на колени в небольшой часовне. Напряженная тишина царила в стенах часовни и вне их. Стоящая на коленях пара наклонила головы и ждала благословения священника. И это свершилось. Часовня, где вера и покой царили в течение веков, взорвалась радостным одобрением.

Это был свадебный пир, который надолго запомнится. Чрезмерное угощение, развлечения. Менестрели, жонглеры, танцоры в костюмах героев легенды о Робин Гуде. Молодая пара приветствовала жителей деревни во дворе. Лица молодоженов светились счастьем, когда произносились красивые тосты за их будущее. После этого Анна и Ниалл возглавили шествие в зал и сели за стол под балдахином. Стол был накрыт искусно вышитой скатертью и усыпан лепестками засушенных цветов.

Гостей угощали павлинами, зажаренными целиком в хрустящем тесте, гусями, ржанками, цаплями и лебедями. Охотники настреляли косуль и кабанов, которые сейчас были на столе, украшенные яблоками. На деревянных блюдах горами лежала жареная баранина, вареная и жареная на вертеле говядина. Рыбаки наловили камбалы и селедки. Жареные, они тоже красовались на столе. Было много сладостей: желе, драчены, ароматные пироги и засахаренные фрукты. По всему столу были расставлены глиняные горшки с мальвазией, кларетом и вином из ягод бузины. Кружки с элем стояли около каждого.

Слуги снова и снова резали хлеб на досках.

Музыканты беспрестанно играли за шелковым занавесом. Зачехленные соколы сидели над головами на перекладинах под потолком, гончие собаки грызли кости, которые им небрежно бросали со стола. Соколы и гончие были таким же поводом для заключения пари, как и будущее молодой пары. Запах горящего на жаровнях мускуса и серой амбры заглушал менее приятные запахи животных и тел людей, переполнявших зал.

Среди шума торжества Дара сидела настолько тихо, насколько ей разрешили. Всем сердцем она желала быть в эту минуту в каком-нибудь другом месте. По случаю праздника она сделала все, чтобы выглядеть самым наилучшим образом, показать всю свою красоту. На ней было платье из парчи шоколадного цвета. Она старательно шила его собственными руками. Его смелый вырез подчеркивал мягкие изгибы ее груди и плеч. На Даре не было украшений, и поэтому внимание привлекала ее нежная кожа. Ее волосы цвета меда спадали длинными локонами на открытые плечи.

Она успокоилась, обнаружив, что сидит далеко от Лаоклейна, который занимал место почетного гостя во главе длинного стола, за которым шел свадебный пир. Вскоре она уже отражала дерзкие комплименты и еще более дерзкие предложения мужчин, которые мало чем отличались от тех, которых она знала. Не очень умных, но обладавших чувством юмора. Они не блистали умением говорить, но были честными и серьезными до тех пор, пока вино не делало их нахальными. Большинство этих мужчин были деревенской знатью, а не придворными кавалерами.

В середине вечера невеста встала, и рев разнесся до потолка, когда все увидели ее. Она была само совершенство в платье цвета голубого льда, отороченном горностаем, белым, как снег, который уже тонким слоем покрывал землю. Ее волосы были распущены, как того требовала традиция. Их мягкий рыжий цвет отсвечивался у нее на щеках. Кожаные кружки поднялись вверх в прощальном тосте. Его еще не завершили, а невеста со своим окружением уже покидала зал. Вскоре вслед за ними пошли мужчины.

Девушки задыхались от смеха, когда захлопнули перед своими преследователями дверь. Их толчки в дверь заставили Анну дрожать, когда ее причесывали и любящими руками снимали драгоценности. Она старалась прятать свое смущение, отвечая смехом на шутки, когда с нее сняли платье и облачили в прозрачную ткань цвета морской зелени. Анна была весела до тех пор, пока девушки не ушли. Оставшись одна, она, не могла отбросить свой страх перед тем, что должно было произойти.

Она не двинулась с места, стоя перед камином, когда дверь распахнулась и руки многочисленных помощников толкнули Ниалла вперед. Насмешки последовали за ним в комнату. Ниалл ответил тем же и закрыл дверь на засов. С него сняли рубашку и камзол, и сейчас он стоял перед Анной голый по пояс, потея от напряжения.

Позади Анны горел камин, пламя высвечивало каждый изгиб ее тела под материей, которая не была помехой для глаз. Она неуверенно улыбнулась при виде знакомого взгляда на лице Ниалла, когда он подошел к ней. Он нежно поцеловал ее, борясь со своим желанием сильно прижать ее к себе и дать волю своим сдерживаемым чувствам, Эта девушка теперь была его женой, а не шлюхой за шесть пенсов. То, что он начнет здесь, продлится всю совместную жизнь. Надо иметь терпение. Анна чувствовала прикосновение его пальцев на своих глазах, щеках и губах. Его губы мягко коснулись ее уха, шеи, впадины на груди, где бился пульс.

Постепенно ее опасение исчезло, на что он и надеялся. Сейчас она думала только об этом мужчине, ее муже, и об их любви.

ГЛАВА 10

День был ярким от солнца и снега. Солнце угрожало растопить по крайней мере ледяную корку на плитках во дворе. Гости, которые еще остались в замке, стремились погреться под его лучами. Посреди всей этой суматохи, среди нетерпеливых лошадей, беспокойных слуг Анна прощалась со своими родителями. Лаоклейн крепко пожал руку брату и пожелал им счастливого пути. Сначала молодожены должны были показаться при дворе Джеймса, Ниаллу нужно было представить жену королю, а потом уже вернуться в Атдаир. Он усадил ее на лошадь. И хотя его жена была укутана в меха и ее почти не было видно в них, он обвязал вокруг ее шеи еще и шарф. У Анны был вид счастливой женщины, которую любили, Ниалл вскочил в седло, небольшая кавалькада отправилась в путь.

Когда они проезжали ворота, Лаоклейн перевел взгляд на Дару. На ней было простое платье и накидка, щеки раскраснелись от мороза, а медь ее волос, выбившихся из-под капюшона, сверкала на солнце. Он сказал ей коротко:

– Мы сейчас уезжаем. Позови Лету и слуг.

Дара задумчиво посмотрела ему вслед, когда он ушел. Он говорил в грубом тоне, с раздражением. Может быть, обстоятельства складывались не так, как она думала? Передернув плечами, Дара повернулась и пошла выполнять его приказ. Но про себя решила: он должен знать, что она не согласится на роль служанки.

Лету было легко найти. Она уже собрала слуг вместе. Их вещи были завязаны в аккуратные узлы. С ее вниманием и заботой путешествовать было легко.

Земля, по которой они двигались, покрылась легким сухим снегом, на ветках от мороза была ледяная корочка. Лошади осторожно ступали по тонкому насту. Ноябрь скоро закончится, и свирепый декабрь принесет новые неприятности. Дара задумалась, неужели ее все еще будут держать на шотландской земле, когда звуки Рождества будут слышны по всей Англии.

Большая часть их путешествия домой прошла в молчании. Каждый был погружен в свои собственные мысли. Лишь время от времени раздавались команды непокорным лошадям. Начал падать легкий снег. Лаоклейн направил своего коня к лошади Дары. Она посмотрела на него вопросительно.

– Ты недостаточно тепло одета для такой холодной погоды. – Его тон все еще был надменным. Дара почувствовала, как в ней пробуждается враждебность. Он упорствовал в своем необоснованном обвинении, которое было едва ли справедливым при его собственных ошибках. Он говорил так, будто она была виновата. Дара посмотрела на Лаоклейна:

– Милорд, мои теплые вещи, даже если я и захотела бы их надеть, в Чилтоне.

Его глаза сузились, когда он услышал ее намеренное обвинение.

– Надеюсь, госпожа, это неудобство притупит твой язык. Иначе тебя придется усмирить!

Он рванул вперед, а она беспокойно смотрела ему вслед. Она не чувствовала себя виноватой в том, что, будучи в плену, перестала быть любезной, как прежде, хотя мужество ее выдержало выпавшие на ее долю испытания. Любезность и хорошие манеры для тех, кто может позволить себе пользоваться ими.

Однообразие пейзажа успокоило Дару, и она занялась созерцанием. Но покой нарушился, и ее мысли вновь вернулись к Макамлейду. К своему страху, она обнаружила, что почти вплотную подъехала к нему. Они оказались впереди Леты и слуг. Дункан и Гервалт были далеко позади, занятые разговором. По обеим сторонам ехала сопровождавшая их стража. Дара отказалась сбавить шаг и подождать Лету – это было бы признанием того, что он имеет влияние на нее, а в этом она не признается даже себе. Поэтому, когда они в темноте достигли Атдаира, Лаоклейн был достаточно близко от нее. Он заметил, как она задрожала от волнения и нахлынувших воспоминаний, когда на нее упали тени арок.

Вечер она провела в своей комнате, предпочитая тишину одиночества праздничному настроению зала, где обитатели Атдаира продолжали свадебное торжество. Все эти дни Дара была в навязанном ей окружении, и ей больше не хотелось находиться среди людей. Большая часть вечера прошла в невеселых раздумьях о том, почему Бранн откладывал свое решение. На следующую ночь она поняла причину.

День был спокойным. Мужчины находились в помещении для стражи и приходили в зал только во время еды. Был ранний ужин. Для Дары он был испорчен близостью Лаоклейна, который был мрачен. Она встала, намереваясь вернуться в свою комнату.

Гулкий голос Лаоклейна остановил ее:

– Миледи, у меня новости о Чилтоне.

Она повернулась к нему. Ее лицо оставалось спокойным, так как она знала, что за ней многие наблюдают. В ее глазах отражались танцующие языки пламени, а ее щеки неожиданно покраснели. Лаоклейн подошел к ней и взял за руки. Он не промолвил ни слова, пока они не подошли к двери ее комнаты. Они стояли в тускло освещенном холле, не обращая внимания на холод.

Дара подняла лицо. Лаоклейн сдерживался, чтобы не дотронуться до нее. Его хриплый голос передавал его внутреннюю борьбу.

– Бретак выехал вчера вечером сразу после нашего приезда. Он вернулся лишь час назад. Тот, кто находится в Чилтоне и наблюдает, просил передать следующее: две недели тому назад посыльный из Тарана прибыл в Чилтон, ему передали ответ, и с тех пор они несколько раз обменивались посланиями.

– Нет… – она едва произнесла это слово. Он внимательно смотрел на нее. Она побледнела.

– Итак, ты ведь понимаешь, о чем это говорит, и понимаешь опасность этого. Если Овеин Райлаед пытается помочь в этом деле, то это означает, что сумасшедший ищет славы. Неужели твой брат настолько глуп, чтобы разрешить это?

Дару охватила злость.

– Ты называешь глупцом мужчину, который объединяет свои силы с силами своего дяди против общего врага?

– Ваш дядя глупец, – отрезал Лаоклейн. – Он совсем ослеп от ненависти к шотландцам. Если он втянет твоего брата в войну на границе, то Генри повернет против них свои силы. А ты думаешь, что северные земли не встанут на свою защиту? Разразится гражданская война.

– Ты не можешь знать, как поступит Генри! И если Овеин и Бранн освободят меня, ему не придется вмешиваться.

– Ты думаешь, я это допущу, Дара? Ни один человек не возьмет у меня силой то, чем я владею. Он поплатится жизнью. Должно быть, огонь, горящий в тебе, заставляет твоего брата встать на этот путь. Я не думаю, что это жадность. Какому человеку будет дороже золото, чем ты?

Дару пронзил низкий тембр его голоса, и, глядя в его серые глаза, горевшие безрассудным огнем, она закачалась. Его руки поддержали ее. Прикосновение обожгло, и все же она не могла оторвать от него глаз.

Она заговорила тихим голосом и коснулась главного:

– Если бы у тебя было золото, плата за мое освобождение, ты бы все равно не освободил меня, да, милорд? Может быть, Бранн боится твоего обмана? Он не будет рисковать моей безопасностью.

– Чего ты боишься? – спросил он.

– Я боюсь тебя, Макамлейд. Я боюсь себя, – прошептала она.

Свои последние слова она произнесла, когда ее рот был рядом с его губами. Дара почувствовала у себя на спине его ладонь. Другая рука Лаоклейна прикрывала ее лицо. Своими телыми губами он крепко прижался к ее губам. Она знала, что это сумасшествие – уступить его смелому языку, но все же она сделала это. Он сильнее прижался к ней, прижался всем телом. Пытаясь удержаться на ногах, Дара поддерживала себя, держась пальцами за его рубашку.

Он становился настойчивее. Дара почувствовала прохладу на своем лице. Лаоклейн убрал с него свою руку и коснулся ее тела. Его пальцы нежно ласкали ложбинку на ее груди. Стыд заставил покраснеть щеки Дары, но Лаоклейд не мог видеть этого. Странные чувства охватили Дару. Она зарыдала, попыталась вырваться, но он крепко держал ее. Он не обращал внимания ни на ее мольбы, которые она произносила задыхающимся голосом, ни на ее попытки высвободиться из его рук. Дару охватило отчаяние.

– Будь ты проклят, Макамлейд. У меня ничего нет для тебя! Ничего!

Его остановил скорее ее грубый голос, а не кулаки, которыми она колотила Лаоклейна. Ужас на ее лице поразил его, и он резко освободил ее. Дрожа, она прислонилась к двери и отвернула лицо.

Наступило долгое молчание. Когда она подняла голову, его уже не было. Она слышала эхо его удалявшихся шагов.

Злой, он прошел через зал, хлопая дверьми, и вышел во двор. Он видел испуганные взгляды, слышал свое имя, которое произносили с любопытством. Но Лаоклейну не хотелось, чтобы ему сочувствовали или шутили над ним. Его раздражало, что вокруг делали предположения о влиянии на него этой девушки. Это была абсолютная глупость. Другой бы уложил ее в постель в первую же ночь, ему тоже следовало бы это сделать!

С руганью пробираясь через седла, он всполошил конюшню. Сено шуршало под копытами, раздавалось тихое любопытное ржание лошадей, но игреневый конь Лаоклейна знал своего хозяина и стоял спокойно. Седло было туго затянуто, из ноздрей шел пар, но ему было тепло.

Лаоклейн повернулся, когда увидел упавший на себя свет. Рос опустил факел. Лицо Лаоклейна оставалось хмурым.

– Ну, – лающим голос произнес Лаоклейн. – Какого черта ты здесь делаешь?

Конюха не пугал ни хмурый вид, ни явный гнев хозяина.

– Только глухой может здесь заснуть, я не могу. – Он закрепил свой факел и подошел ближе. – Неподходящий час для поездки. Беда какая?

– Да, сотворенная дураком, – свирепо ответил Лаоклейн.

Рос тихо наблюдал, как хозяин вывел коня из стойла, провел мимо него во двор. Лицо конюха ничего не выражало. Вот уже много лет он был в Атдаире и знал, что Макамлейд не отвечает никому, за исключением, пожалуй, Джеймса. Рос уважал права других на уединение и независимость так же ревностно, как он охранял свои собственные права. Что бы ни волновало лорда Атдаира, это было его личное дело. Но Рос все же задумался, когда по камням застучали копыта и лошадь с наездником исчезла в темноте.

Ночь была ясная и морозная. После стремительной и опасной поездки голова Лаоклейна стала ясной. Конь устал, но в нем было еще достаточно сил. Они перешли на шаг. И конь, и наездник прислушивались к тишине этой спокойной ночи. Домашние животные находились под надежным укрытием, а хищники пока разгуливали по холмам, голод еще не заставил их спуститься вниз и подойти к жилищам. Очень скоро начнут выть волки, снег станет глубже, и маленькие птички будут безмятежно спать в своих теплых гнездышках до весны.

Но вдруг явилась непрошеная мысль. К весне, возможно, Дары уже здесь не будет. Ее обменяют на золото. Так было бы лучше. Он выругался. Очевидность того, что он лгал себе и ей, раздражала. Ему не хотелось ее отпускать, но и необоснованное перемирие между ними тоже не может продолжаться. Если бы он был мудрым, он пренебрег бы гордостью и злобой, освободил бы ее с самого начала и больше бы о ней не думал. Дело слишком далеко зашло, но он не забудет ее. Красота Дары давно искушала его, а ее упрямство слишком часто подзадоривало. Она должна сама сделать свой выбор, не прибегая к защите брата.

«И она его уже сделала, хотя не знает об этом», – подумал Лаоклейн. Руководствуясь наставлениями семьи и священника, она не должна допустить этого, однако, все же, если бы она была честной с собой, то не могла бы не признаться – сегодня вечером она готова была уступить. Но ее собственный страх вынудил ее убежать. Если она справится со своим страхом, то так и будет!

Конь остановился перед темной и тихой фермой. Лаоклейн оторвался от своих мыслей. Он внимательно посмотрел на дом. Плотно закрытые двери и окна хорошо защищали его от снега и незваных гостей. Скот был закрыт в сарае, который почти не уступал дому. Человек, живущий на земле, должен быть очень внимательным и осторожным, если хочет сохранить то, что принадлежит ему. Но ни один простой крестьянин не может противостоять насильникам, которые внезапно нападают и забирают те единственные ценности, какими дорожит бедный человек – скот и женщин. Среди этих мошенников и негодяев, которые жили трудом честных людей, появился новый. Им стал один из Макамлейдов. Известия о Руоде не раз доходили до Атдаира. Он занялся разбоем в центре Шотландии. Если бы его убили во время нападения или побега, никто бы не оплакивал его смерть.

Лаоклейн нахмурился, представив Кинару, ее похудевшее, угрюмое лицо и большой живот. Он не хотел, чтобы ее ребенок оставался в его доме, но ничего нельзя было поделать. Он не мог выгнать Кинару, какие бы грехи она ни совершила. Хотя, если Дара говорила правду, у Кинары не было никакого греха. Согрешил тот, кто заставил ее подчиниться. Чертов Руод, даже покинув Атдаир, он оставил созданные им проблемы!

Возвращаясь домой, Лаоклейн позволил своему коню идти шагом. Звезды висели низко в кристальном воздухе. Покой и красота этой земли не могли не привлекать. Лаоклейн не мог отрицать своего восхищения ею.

Когда он и его конь вновь вошли, в конюшню, Рос все еще не спал и вышел из своей маленькой комнаты. Взяв поводья, он отослал Лаоклейна в дом:

– Уходи, я позабочусь о твоем коне. Ты почти замерз.

В темноте блестело оружие, висевшее над камином. Оружие настоящего и прошлого. Оружие сыновей, отцов и дедов. Он быстро поднялся по лестнице и остановился перед дверью, в которую он вдруг не смог войти.