Текст книги "Книга слизи. Скользкий след в истории Земли"

Не только у него, но и у других авторов жанра ужасов смертельной слизи противопоставляются благородные персонажи, чаще всего ученые. Их безграничная научная пытливость раскрывает темные тайны природы и пробуждает ужасы, которым было бы лучше оставаться неизвестными. Именно так полярные исследователи в вечных льдах Антарктики сталкиваются с «нечто из иного мира», пребывающим в зимней спячке в своем космическом корабле. После его пробуждения становится очевидно, что это инопланетное существо, покрытое слизью, как и шогготы, может менять свой облик и обманом превращаться в самих ученых. Таким образом, ученые впредь должны сражаться с монстром, который под дружеской маской слоняется среди них.

Здесь можно увидеть параллель с другим рассказом Лавкрафта – «Зовом Ктулху». В нем лишь один норвежский офицер Густав Йохансен выживает после столкновения с древним богом. Сета Брандла в «Мухе» также губит его научная любознательность: ученый в результате неудачного эксперимента превращается в гротескное существо – получеловека-полунасекомое. Как и жители Инсмута, он проходит путь от личиночной стадии человека до перерождения в монстра. «Муха», однако, представляет собой «одну из самых “слизистых” романтических историй», – пишет исследователь медиа Ребекка Белл-Метеро в своем эссе о слизи, сексуальности и гротеске. Это заслуга подруги Брандла, которая, несмотря на всю отвратительность его превращения, остается с ним. Несмотря на успех «Мухи», популярность слизи в кинематографе к концу тысячелетия постепенно сошла на нет. Казалось, что поток слизи, так резко и бурно хлынувшей на экраны, прекратился так же внезапно, как и начался.

«Конец тысячелетия ознаменовал конец определенного цикла», – пишет Белл-Метеро в 2004 году.

Казалось, зрители стали пресыщаться отвратительными слизистыми представлениями. Страх перед апокалипсисом и террористические атаки снизили интерес публики к гротескным изображениям. Им на смену пришли военные фотографии, и слизистые, противные фильмы, как следствие, вышли из моды на время… но они вернутся.

С точки зрения сегодняшнего дня прогноз Белл-Метеро, сделанный в 2004 году, оказался совершенно правильным. «Чужой» так никогда и не ушел с экранов, планируются новые экранизации «Капли» и «Мухи», в то время как теперь уже женскому составу фильма «Охотники за привидениями» предстоит вновь сразиться с «Туманом класса 5».

Таким образом, слизь снова в моде, в связи с чем опять возникает вопрос, что же она в целом символизирует? Зачастую она представляет собой размытую линию, разделяющую нас и чужих, роль, которую она берет на себя и в реальности тоже. Это объясняется тем, что люди – биологические существа с аморфной натурой, и мы не можем долго сохранять ни нашу внешнюю телесную оболочку, ни внутреннюю культуру. «Цивилизация, контроль и безопасность – это лишь верхушка айсберга, – говорит писательница Никки Джеррард и добавляет: – Во всех нас, зачастую в уголках нашего разума, живет неприятное осознание того, насколько мала наша власть над нами самими, над нашей душой и телом».

Наши границы неточны даже без паразитирующих, жаждущих власти инопланетян. Эти границы обозначены именно слизью. Это вещество, символизирующее переход от здоровья к заболеванию. Это граница между мной и тобой в сексе, позволяющая, кроме того, осуществить более слаженный половой контакт. Наконец, слизь символизирует последний переход от жизни к свойственному смерти ослизнению, когда тело в процессе разложения теряет всякую форму. Тем не менее, несмотря на внешние сходства, слизь слизи рознь. Слизи, присущие живым существам, характеризуются крайней сложностью и многогранностью, в то время как слизь, свойственная разложению, представляет собой лишь отход, побочный продукт, не имеющий упорядоченной структуры.

Слизь, впрочем, может означать не только слабость тела, но и слабость духа. Это проявляется в разрыве между тем Я, которым мы являемся, и тем Я, которым мы хотим быть. Конфликт между двумя Я обусловлен нашей примитивной, животной природой, которая крайне тесно связана с нашими благородными помыслами. В повести Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886) с этим сталкивается доктор Джекил. Поддавшись научному порыву, он пытается отделить хорошее от плохого в своей душе. Вместо этого он невольно способствует появлению смертоносного существа – мистера Хайда. Мистер Хайд появляется «со дна слизистой ямы» и впервые принимает видимый облик. Монстр существовал всегда, однако был пленен в теле доброго доктора Джекила.

Слизь как выражение собственной слабости и подавленных воспоминаний занимала также философа Жан-Поля Сартра, который в своей книге «Бытие и ничто» уделяет некоторое внимание «вязкому». Именно текучий, вязкий, липкий материал, то есть слизь, должно быть, поспособствовал экзистенциальным страхам Сартра. Слизь как «агония воды»? Слизь как «дегенеративная жидкость»? Слизь как «сосущая кровь пиявка»? Если бы Сартр был женщиной, у него бы тут же диагностировали истерию, например, из-за подобных формулировок: «слизь похожа на воду ровно в той же степени, в которой полет курицы похож на полет ястреба». Сартр на этом не останавливается, превращает слизь в определенное женское свойство и характеризует его как «сладкую женскую месть».

Можно ли это считать хладнокровным взглядом философа на явления, происходящие в мире? «Эти примеры иллюстрируют идею особенностей, отличительных черт, которыми обладают, например, вязкость и слизистость», – пишет мне Сара Бейквелл в качестве объяснения этого феномена в одном из своих электронных писем. Или, быть может, отвращение сидит в нас так глубоко, что мешает смотреть на эту тему объективно? Когда философ боится затеряться в слизи, имеет ли он в виду себя и своего собственного мистера Хайда? В книге «Бытие и ничто» Сартр делает набросок прогрессивного мировоззрения, «засасываемого течением прошлого». Это вторжение тысячи паразитов. И снова нападает Капля.

Слизь делает монстра монстром? Выдающийся чешский писатель Карел Чапек родился в 1890 году, как и Г. Ф. Лавкрафт, которого он своими глубоко посаженными глазами на серьезном лице и гладко причесанными волосами отдаленно напоминает. Оба писателя в 1936 году опубликовали важные произведения с поразительными сходствами. Если в Инсмуте Лавкрафта монстры-амфибии обитают у дьявольского рифа где-то возле берегов Новой Англии, то в «Войне с саламандрами» Чапека они населяют дьявольскую бухту Суматры. Выбранный Чапеком вид слизистых монстров анатомически совпадает с вымершим видом исполинских саламандр Andrias scheuchzeri.

В XVIII веке ископаемые останки этих саламандр считались костями людей невысокого роста и жертв библейского потопа. В романе животные ведут войну против человечества и стремятся к мировому господству. Так по-лавкрафтовски!

На берегу остались только две мертвые саламандры и еще одна – у нее был перебит позвоночник. Эта саламандра издавала особый звук, подобный «охбоже, охбоже, охбоже».

КАРЕЛ ЧАПЕК, «Война с саламандрами»

В отличие от монстров Лавкрафта, монстры Чапека по природе миролюбивы – до тех пор, пока люди не начинают их эксплуатировать и порабощать. «Здесь их можно варить или тушить, по вкусу они получаются как говядина скверного качества. Мы приготовили и съели саламандру, которой до этого дали имя Ганс, – говорит один из ученых в книге. – Это было воспитанное, умное животное, особенно полезное для научных экспериментов. Порой мы целыми вечерами болтали с ним и удивлялись его ненасытной любознательности. К сожалению, нам пришлось заколоть Ганса после того, как он ослеп в результате одного из моих трепанационных экспериментов». Кто здесь кого уничтожает? Кто здесь монстр? Два писателя родились в одно время и стали свидетелями по меньшей мере одной мировой войны. В отличие от Лавкрафта в далекой Америке, Чапек не мог проигнорировать террор и вновь начинающуюся катастрофу в Европе. В своих произведениях он предупреждал о фашизме, в связи с чем в гестапо его считали одним из опаснейших людей в стране. К моменту смерти Чапека от воспаления легких в 1938 году на его имя уже был выписан ордер на арест.

Рисунок 4. Чешский писатель Карел Чапек (фотография 1936 года) считался в гестапо врагом народа номер два. Известность ему принес опубликованный в 1936 году роман «Война с саламандрами» (1). Иллюстрации Ганса Тиха, издание ГДР 1989 года (2)

Рисунок 5. Американская писательница Патриция Хайсмит (2) любила улиток (1). Французский философ Жан-Поль Сартр (3), напротив, ненавидел слизь. В романе Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», 1886 (4), добро и зло борются в человеке, как показано на театральном плакате

Доктор Джекил и миссис Слизь

Потом он подошел к террариумам с улитками. Гортензия и Эдгар предавались любви: Эдгар тянулся с камешка вниз, чтобы поцеловать Гортензию, а она приподнялась на кончике ноги, чуть покачиваясь под его ласками, словно танцовщица, зачарованная музыкой.

ПАТРИЦИЯ ХАЙСМИТ, «Глубокие воды»

Большая любовь Патриции Хайсмит к улиткам началась, когда она, будучи юной девушкой, на рыбном рынке Нью-Йорка нашла двух «странно обнявшихся» коричневых улиток и забрала их домой. Настолько сильно она была очарована парными ритуалами у животных, что сразу же придумала двух персонажей. В книге Хайсмит «Глубокие воды» есть некий Вик Ван Аллен, замечающий у животных те интимные проявления, которые отсутствуют в его собственном несчастливом браке. Также в книге присутствует Кнопперт, исследователь улиток, который вынужден заплатить высокую цену за свое увлечение зоологией. Столь же печальный конец ждет ученого, который в другой истории из тщеславных побуждений отправляется на остров, населенный гигантскими плотоядными улитками. Сама Хайсмит никаких слизистых существ не боялась: держала сотни улиток в качестве домашних животных и, если верить слухам, однажды даже принесла улиток на одну лондонскую коктейльную вечеринку.

Во время переезда во Францию Хайсмит не могла законно перевезти животных, поэтому она решилась на следующую аферу. Хайсмит совершила несколько поездок, в каждую из которых перевозила горсть улиток в бюстгальтере. Это – пример впечатляющей заботы со стороны писательницы, которая любила все гротескное и жуткое и вдохновлялась такими авторами, как Эдгар Аллан По.

Следующим, кто внес вклад в развитие темы слизи в литературе, стал Жан-Поль Сартр, который с содроганием относился к домашним животным Хайсмит и придуманной ею схеме их транспортировки. В книге «Бытие и ничто» он сравнил слизь с обвисшей грудью женщины, лежащей на спине. Образ Хайсмит с улитками, спрятанными под грудью, был для него, вероятно, сущим адом.

Слизь, отвращение и животные инстинкты: как пишет философ Марта Нуссбаум в своей книге «Королевство страха», животные порывы постоянно занимают наше внимание, и мы все время имеем дело со своими и чужими выделениями. Марта считала, что было бы заблуждением думать, что мы стоим выше животных по своему развитию. Тем не менее желание отделиться от животных продолжает существовать и приводит к катастрофическим последствиям. «Что было бы, если бы мы выделили группу людей, которых мы считаем более похожими на животных, нежели мы? Более потных, более резко пахнущих, более агрессивных, сильнее пропитанных запахом смерти, чем мы? – так Нуссбаум описывает подсознательный ход мыслей. – Могли бы мы идентифицировать этих людей и успешно подчинить их себе? Это бы вселило в нас спокойствие. Они животные, а не мы».

Во всех культурах с подобным предубеждением сталкиваются определенные безвластные меньшинства, а иногда и вся женская половина населения. «В Соединенных Штатах это проявляется в расизме, гомофобии и отвращении по отношению к стареющему телу, – пишет об этом Нуссбаум в The Washington Post. – В каждой культуре, однако, мужское отвращение направлено на женщин как на более схожих с животными существ». Согласно Нуссбаум, женщина воплощает в себе животные черты, поскольку в нее природой заложена способность к родам, к менструации и к принятию сексуальных выделений от мужчины.

Мне нужно отвергнуть королеву любви просто по той причине, что она возникла из вонючей слизи?

ДЖОНАТАН СВИФТ, «Дамская гардеробная», 1732

Подобное разграничение имеет долгую, уходящую корнями в христианство историю. Как писал аббат Одон Клюнийский в 900 году, «красота тела целиком заключается в коже».

Если бы люди увидели, что находится под кожей… они бы точно ужаснулись облику женщины. Она состоит из слизи и крови, влаги и желчи.

Подумайте только: в ноздрях, горле и животе постоянно скапливаются разные гадости. Если мы не хотим даже кончиком пальца дотронуться до слизи и грязи, то как мы можем хотеть обнять мешок со всякой дрянью?

Основой этой своеобразной теории стало появившееся в античности и просуществовавшее поразительно долго учение о четырех телесных жидкостях. Согласно ему, здоровье любого организма зависит от баланса между желтой и черной желчью, кровью и флегмой, то есть слизью.

Даже Жан-Поля Сартра, известного своей любовью к женскому полу, беспокоили жидкости в организме женщины. Однажды он описал самого себя как «того, кто скорее не спит с женщинами, а помогает им мастурбировать». Сара Бейквелл в своей книге «В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль» пишет об этом следующее: «Сартр, если судить по ярким описаниям в его книгах, считал секс кошмарным процессом борьбы за то, чтобы не утонуть в слизи и грязи». Такие страхи могли бы терзать и Г. Ф. Лавкрафта, но он и без того объявил себя поздно родившимся пуританином.

В «Дагоне» моряк попадает на остров, покрытый черной слизью. Ему едва удается избежать встречи со страшным чудовищем. Вскоре после своего возвращения к людям одинокий герой узнает легенду о Дагоне, после чего бог рыб начинает являться ему в кошмарах. Героя повергают в ужас мысли об океане и о тех неизвестных существах, которые ползают по его дну. История заканчивается шумом, напоминающим удары «сильного слизистого тела» о дверь. Так кто же пытается вломиться? Бог рыб, женщина, или они оба в своем слизистом симбиозе? В мифологии есть многочисленные упоминания о неком Дагоне, боге филистимлян, которого всегда изображали как бесполого гибрида, получеловека-полурыбу.

Это существо могло бы стать идеальным воплощением всех глубинных страхов и антипатий Лавкрафта – на одну половину является человеком, да еще и живет в море: с детства Лавкрафт ненавидел рыб, море и все, что с ним связано. Кроме того, в произведении упоминается телесная близость.

На четвертом десятке он вступил в поспешный брак, не имея никакого любовного опыта. Все указывало на то, что отношения были обречены. Несмотря на то, что брак Лавкрафта не оказался полным провалом, было очевидно, что об искусстве любви он знал только по книгам. Впоследствии его бывшая супруга, Соня Грин, рассказывала, что он не проявлял достаточной заинтересованности и инициативы.

Биограф Лавкрафта, Сунанд Т. Джоши, считал писателя одним из наиболее асексуальных людей в истории человечества. В произведениях Лавкрафта ни женщины, ни секс не играют существенной роли. А если смотреть между строк? Секс упоминается лишь иногда, как, например, в случае с порожденным из лона Великим Ктулху. «После того как мы с помощью Лавкрафта увидели это слизистое, желеобразное, покрытое щупальцами существо, действительно ли нужно задаваться вопросом, почему Лавкрафт проявлял к сексу “недостаточный интерес”?» Такого мнения придерживался Стивен Кинг, за что, мягко говоря, не получил одобрения со стороны фанатов Лавкрафта.

Можно с уверенностью утверждать, что отношение Сартра и Лавкрафта к женскому полу было в лучшем случае неоднозначным. Помимо того, с их собственных слов, они оба испытывали глубокое отвращение к обитателям морских глубин. Когда Сартра в интервью спросили, что он ненавидит больше всего, он коротко ответил: «Моллюсков и помидоры». «Я все не могла понять, нужно ли мне в этом разговоре воспринимать Сартра всерьез или нет… – пишет мне Сара Бейквелл. – Я предполагаю, что он, анализируя свой страх перед помидорами, не только с охотой говорил о самом явлении, но и просто наслаждался форматом серьезного интервью».

Вот еще одно объяснение. Могла ли слизь быть связующим звеном между сексуальным воздержанием и морским отвращением? Для Сартра слизь была страшным явлением, которого он избегал во время секса. Для Лавкрафта слизь, вероятно, была отвратительной настолько, что он многократно использовал ее в качестве отличительной черты чудовищ. А отвращение обоих мужчин к слизистым животным? Некоторые продукты питания визуально напоминают человеческие гениталии, в связи с чем могут обладать некой возбуждающей функцией. Главный пример тому – влажно блестящая мясистая устрица, которая кажется похожей на женские гениталии, в том числе потому, что она источает разные жидкости. Еще со времен античности устрицы считались афродизиаком, как в Америке у Лавкрафта, так и во Франции у Сартра. Кстати говоря, во Франции и другой упругий плод с сочными внутренностями считался способным повышать либидо. Речь идет о помидоре, также известном как яблоко любви, или pomme d’amour. Разумеется, это не более чем предположение. Тем не менее вполне можно вообразить, что Г. Ф. Лавкрафт и Жан-Поль Сартр ненавидели вязкие жидкости как в постели, так и на тарелке.

Не только мужчинам свойственно испытывать некоторое отвращение к противоположному полу из-за слизистости. Задолго до того, как Патриция Хайсмит начала писать детективы про изворотливых психопатов и плотоядных улиток, у нее в шестнадцать лет произошел первый поцелуй. Мама писательницы нашла девушке компаньона на вечер, но Патриция, к разочарованию матери, не проявляла к мужскому полу особого интереса. Так утверждает биограф Хайсмит – Эндрю Уилсон. Тем не менее девушка согласилась, но, придя домой, описала поцелуй как «падение в ведро с устрицами». Она добавила, что это слишком высокая цена за приглашение в кафе, и что в дальнейшем она, пожалуй, будет платить за себя сама.

При этом Патриция хотела чувствовать сексуальное влечение к мужчинам. Она всю жизнь боролась со своей гомосексуальностью и пыталась избавиться от этой склонности даже медицинским путем. Ее отношения с партнерами обоих полов были чаще всего краткосрочны. В 1995 году Патриция умерла от рака в швейцарской клинике в Локарно. Тяжелый характер писательницы также поспособствовал ее одиночеству. Говорят, что Хайсмит зачастую разлучала чужие пары, а также писала антисемитские письма в газеты и местные органы власти.

Рисунок 6. В повести Г. Ф. Лавкрафта «Зов Ктулху» (1928) желеобразное существо угрожает человечеству (1). Тихоокеанская устрица (Crassostrea gigas), представленная здесь в открытом виде, является афродизиаком (2). Картина «Госпиталь Генри Форда (Летающая кровать)» мексиканской художницы Фриды Кало, 1932 (3)

Впрочем, она искала этого одиночества. Сама же она рассказывала, что любила писать рассказы и книги в постели, с пепельницей и крепким алкоголем под боком. Кровать была ее «лоном» (a womb of my own), ее исконным материнским телом. A womb of my own условно заимствовано от A Room of One’s Own – своей комнаты, которую Вирджиния Вульф, наряду с гарантированным доходом, считала необходимым условием для успешного творчества писательницы. Хайсмит, должно быть, чувствовала себя очень спокойно и уединенно в кровати, лежа в которой она придумывала убийц и смертоносных улиток. Уилсон рассказывает, что один из своих романов она воспринимала как девятимесячный плод в материнском теле литературного творчества. Настоящих детей Хайсмит, однако, не родила. В реальной жизни они были ей противны, а в творчестве выполняли лишь роль статистов.

Иначе дело обстоит с мексиканской художницей Фридой Кало, потому что отсутствие детей наложило серьезный отпечаток на ее творчество. Ее картины пронизаны кровавой пустотой и сильной болью, в том числе связанной со многими неудачными попытками стать матерью. Тема продолжения рода, если не считать почти порнографического изображения секса и мифически прославленного материнства, зачастую игнорируется в искусстве, что является большим упущением. Не уделяется внимание и роли крови и слизи в женском теле, будь то менструация или роды. В связи с чем формируется наше неоднозначное отношение к этим двум жидкостям. «Кровопролитие всегда считалось уделом мужчин и актом геройства, начиная с кулачных боев как обрядов посвящения и заканчивая контактными видами спорта и разными баталиями, – пишет Синеад Глисон. – Женская кровь считается банальной, обыденной, даже нелепой, хотя от нее напрямую зависит продолжение жизни».

Болезненная утрата способности к материнству у Кало отчасти заполняет эту нишу в искусстве, а в бестселлере Шарлотты Роше «Запретная территория» эта тема по-настоящему выходит на передний план. Слизь, кровь и другие выделения здесь скорее не прославляются, а детально рассматриваются, как будто под ярким светом прожектора. Есть лишь одно исключение: героиня спешит всем сообщить, что она в день своего совершеннолетия прошла процесс стерилизации. Здесь мы имеем дело с добровольным отказом от родов и материнства, в связи с чем подходим к следующей, еще более табуированной теме – климаксу. «Вероятно, менопауза – это наименее гламурная тема, которую только можно себе представить», – говорит американская писательница Урсула К. Ле Гуин.

Женщина, совершающая переход, должна наконец «забеременеть собой». Она должна родить саму себя, третью версию себя, принять свой новый возраст. Это тяжелый труд и через него нужно пройти ей самой. Мало кто может помочь ей с этими родами. Эта беременность долгая и схватки тяжелые. Только одна, последняя фаза будет еще сложнее, но через нее проходят все – и женщины, и мужчины.

Перерождение. В искусстве этот мотив, во многом благодаря христианской традиции, в основном принадлежит мужчинам. У них есть право перерождаться, причем зачастую в новую версию себя самих. К примеру, Нео в фильме «Матрица» глотает красную пилюлю реальности и просыпается голым и лысым в синтетической слизи, подключенным к матрице через странную пуповину. Когда узы разрываются, просветленный герой попадает на свободу через некий стерильный родовой канал. Очищение происходит не всегда. «Сумасшедшие боли» сопровождали превращение доброго доктора Джекила в злого мистера Хайда. «Тотчас я почувствовал мучительную боль, ломоту в костях, тягостную дурноту и такой ужас, какого человеку не дано испытать ни в час рождения, ни в час смерти».

Однако эксперимент Джекила должен был освободить людей, а точнее мужчин, от их низменных черт и проявить все самое благородное в них. Вместо этого из «слизи из ямы» возникло чудовище – неудача, которую сам Джекил объяснил отсутствием богобоязненности. Родись он под другой звездой, он вышел бы «из этой агонии жизни и смерти ангелом, а не дьяволом». А если роды все же остаются функцией женщины? В «Мухе» подруга мутирующего героя во сне рожает их совместное потомство – окровавленную извивающуюся личинку. Вылитый отец, или его внутренний Хайд, по меньшей мере.

Тем не менее не только в художественных произведениях мужчины стремятся избавиться от собственной слабости. В конце 1970-х годов немецкий социолог и писатель Клаус Тевеляйт проанализировал литературу, появившуюся между двумя мировыми войнами, для своей книги «Мужские фантазии» о женщинах, жидкостях, телах и истории. Он хотел понять психологию мужчин, поддерживающих идеи фашизма. Согласно Тевеляйту, их мужественность основывалась на отдалении от всего женского и женоподобного. Дух такого мужчины должен был твердо и неизменно поддерживать ценности немецкой культуры и менталитета. Такой мужчина должен защищаться от наводнений любого рода – в том числе «красного» наводнения с востока, а также от топи, грязи и слизи.

Как отмечает британский историк Сантану Дас, эти понятия зачастую были для солдатов взаимозаменяемыми, он также описывает опасные траншеи, окопы и долгие марши как «потоки слизи». Дас пишет, что не только влажная земля и «засасывающая грязь» была капканом, порой захватывающим людей. В вязкой податливой земле оставался металлический мусор, человеческие отходы и гнилая плоть. Складывается ощущение, что эта гибкая влажная почва жила своей, отдельной жизнью. Подобно огромному осьминогу, она выжидала, чтобы затем наброситься на своих жертв, окружить их и похоронить. «Мужчины умирают от грязи не меньше, чем от пуль, только мучительнее, – цитирует Дас одного из солдатов. – Грязь – это ад».

Клаус Тевеляйт цитирует писателя Эрнста Юнгера, бывшего тогда молодым солдатом, готовившимся к атаке: «Страх охватывает нас, будто тысячью конечностей пронизывая каждую клетку нашего организма». Путь к «вытянутому по струнке солдатскому телу» и непреклонному духу требовал забыть о собственной природе. Согласно Тевеляйту, любое проявление мягкости или эротики в таком мужчине считалось проявлением слабости. Было положено держать собственные чувства под замком. Однако сдерживать телесные побуждения не так-то просто. Телесные жидкости, которые с детства были табуированной темой, превратились в сущий ад. «Все эти смешанные выделения – в теле, на теле, из тела: слюни при поцелуях, влажность влагалища и его выделения, поток крови и слизи при менструации», – писал Тевеляйт. А женщина? Она заключена в оковы одной из трех вечных женских ролей: асексуальной матери, целомудренной жены или шлюхи.

Такой подход иллюстрирует экстремальную картину мужественности в крайне сложное время, в котором мужчины были вынуждены дистанцироваться от женщины и всего женственного. Подобное представление существует и сейчас и имеет катастрофические последствия. В якобы цивилизованном западном обществе мужчины все так же нападают на женщин, потому что те отказывают им в интимности, на которую мужчины, по их собственному мнению, имеют полное безусловное право. Сексуальная неудовлетворенность и отвращение к женщинам проявилась в деле Скотта Бейерле, который ворвался в студию йоги во Флориде, выстрелил в шестерых незнакомых женщин, две из которых скончались. Согласно The Washington Post, ненависть Скотта к женщинам началась еще в подростковом возрасте, когда он сочинял женоненавистнические стихи, песни и другие тексты. «Под их якобы невинным смехом скрывается самая что ни на есть ужасная и гнилая сущность», – пишет он. И на этом дело не заканчивается. Как рассказывал Клаус Тевеляйт в одном из интервью, один из американских серийных убийц писал, что от всех женщин нужно избавиться, желательно с помощью концлагерей.

Благородные люди – позвоночные: мягкость у них сверху, твердость – глубоко внутри. А нынешние трусы – моллюски: твердость у них снаружи, внутри мягко. От мягкости им не уйти – да что там, от слякоти. В обширном нынешнем мире ее так много!

Г. К. ЧЕСТЕРТОН, «Доисторический вокзал», 1909

Рисунок 7. «Заражение Темзы». Картинка 1850 года из сатирического журнала «Панч»: «чудесный эффект» капли лондонской воды (1). «Словно “безмолвный разбойник с большой дороги”, смерть ждет вас на реке», – так предупреждали людей газеты в 1858 году во время «великого зловония» (2). Возбудитель Vibrio cholerae (3)