Текст книги "С высоты птичьего полета"

Глава 17

Эльке оторвала глаза от письменного стола и сквозь широкие окна художественной галереи посмотрела на улицы Амстердама. Дождь прекратился, стоявшее под окнами прекрасное дерево усыпали капельки воды, они мерцали, отражаясь на солнце, когда оно показывалось из-за темных туч. Весна наконец пришла и она радовалось этому. Зима тянулась бесконечно. Ей нравилось работать в галерее, она работала больше года, с тех пор, как переводы иссякли. И хотя времени на собственные картины оставалось меньше, по крайней мере, это приносило какие-то деньги.

К двери подошел мужчина. Это был постоянный посетитель галереи, коллекционер произведений искусства Гельмут Янссен. Его высокие, точеные черты лица и пружинистую походку нельзя не узнать. Он небрежно засунул одну руку в карман брюк своего дорогого костюма, волосы были приглажены, ветер не тронул ни волоска. «Он похож на белокурого Адониса» – подумалось Эльке.

Широкая улыбка озарила его лицо, когда он направился к ее столу. С тех пор, как она начала работать в галерее, он каждый раз пытался пригласить ее на обед.

– Мефрау Дирксен, – поприветствовал он ее. – Рад, что нашел вас здесь.

Эльке откинулась на спинку стула и посмотрела на него. Он был высокий, выше ста восьмидесяти сантиметров.

– А где же мне еще быть? – ответила она с нескрываемым сарказмом в голосе. – Я здесь работаю, – она скрестила руки на груди. – Чем могу быть полезна, минейр Янссен?

Сунув другую руку в карман, он быстро обошел пространство галереи и осмотрел картины на стенах.

– Ну что ж, давайте посмотрим, мефрау Дирксен. Давайте посмотрим, чем вы можете мне сегодня помочь.

Он уверенно направился к довольно большой картине, и склонив, голову набок, принялся ее изучать.

Она нехотя вышла из-за стола. Взяв блокнот и ручку, она подошла к нему: в эту игру они играли дважды в неделю. Она начала описывать историю создания портрета, имя художника, что его вдохновило. Все это время он смотрел на картину без особого интереса.

– Звучит неплохо, – кивнул он. – Почему бы вам не записать ее на мой счет?

– А куда вы ее повесите? – шутливо спросила она. – Вы уже приобрели столько картин. Наверняка, у вас и места-то не осталось!

– А вам откуда знать? – в его глазах заплясали искорки. – Вот если бы вы пришли ко мне на ужин – увидели бы, сколько у меня свободного места.

Отрицательно качая головой, она стала записывать данные картины.

– Доставить по тому же адресу?

Он улыбнулся.

– Только если ее привезете вы.

И снова не соглашаясь с ним, она помотала головой и повернулась к своему столу. Но он схватил ее за плечи и развернул:

– Я говорю серьезно, Эльке. Когда вы уже скажете «да»? Я прошу только одного – угостить вас ужином. Я мог бы отвезти вас в какое-нибудь милое местечко. У меня есть связи. Мы все ненавидим эту войну, но, к счастью, моя семья на самом деле с ней справляется неплохо.

Эльке был противен его беспечный взгляд на жизнь. Пока вокруг страдали люди, Гельмут стоял здесь, перед ней, одетый в модный костюм, скупающий произведения искусства, которые ему не нужны.

– Вам повезло, – выпалила она, прежде, чем смогла взять себя в руки. – В отличие от большинства.

Она вернулась к своему столу и принялась заполнять бланк заказа.

Он подошел к ней и перегнулся через стол:

– Я не это имел в виду. Я просто хотел сказать, что вам не стоит страдать. Я всего лишь хочу пригласить вас на обед, ужин или хотя бы бутерброд.

Он погладил ее по руке.

Она быстро отстранилась и снова села.

– Почему бы просто не согласиться разок? Есть еще претенденты?

Внутри Эльке что-то сжалось. Разросшаяся в сердце печаль и блуждающая внутренняя боль прорвались через сжатое горло.

– Нет, больше никого нет.

Она уже привыкла так отвечать, хотя ее сердце целиком принадлежало Майклу. Это было проще, чем пытаться объяснить, в кого она влюблена.

Ее начальник, Йохан Ван ден Берг, появился из подсобки – невысокий, живой, с неуемной энергией и быстро бегающими глазами. Он направился прямо к Гельмуту и протянул ему руку:

– Гельмут, так рад снова вас видеть! Надеюсь, Эльке заботится о вас!. – он попеременно смотрел то на Эльке, то на Гельмута. Очки на кончике его носа были скорее модным аксессуаром, чем реальной необходимостью.

– Если бы она согласилась пообедать со мной, то от нее было бы больше пользы, – ответил Гельмут. Эльке закатила глаза. – Я хочу показать ей все произведения искусства, купленные здесь.

– Мы бы с удовольствием посмотрели эти картины! – воскликнул мистер Ван ден Берг. – А что, если я возьму с собой Эльке за компанию? Может быть, она боится остаться наедине с вашей красотой, – добавил он, рассмеявшись от души.

– Думаю, дело не только в этом, – заявил Гельмут. – Мне интересно, есть ли у нее еще кто-нибудь?

– Эльке? Нет, у нее никого нет, во всяком случае, я никого не видел. – Ван ден Берг отрицательно покачал головой.

Сердце Эльке сжалось от тревоги. Ей все еще казалось, что Майкла нужно защитить. Нужно спрятать его, хотя она понимала, что его, скорее всего, увезли, скорее всего в Германию, в один из трудовых лагерей. Думать об этом невыносимо. Она сразу напряглась.

– Ничьей красоты я не боюсь, – резко заявила она.

И не успела она закончить фразу, как Ван ден Берг перебил ее:

– Ну что ж, решено. Почему бы нам как-нибудь не прийти к вам на обед? Мне бы очень хотелось снова побывать в вашем доме – я… не бывал там со смерти вашего отца. Мы с Эльке с удовольствием придем. Просто назовите день.

Эльке обдумывала происходящее. Может быть, будет лучше поскорее закончить с этим. Сходить в его дурацкий дом. Он привлекателен, размышляла она, искоса поглядывая на него, пока он разговаривал с господином Ван ден Бергом. Но в нем чего-то недоставало. Чего-то не хватало. То ли его дело было в его бессердечности, то ли в недостатке искренности.

Эльке вздохнула. Неужели она каждого встречного мужчину будет сравнивать с Майклом? Может быть, она уже никогда не встретит такого, как он. Что плохого в дружбе с Гельмутом? подумала она. По крайней мере, он рядом. Так много мужчин ушли на войну и пропали.

– Эльке, ты не против? – с энтузиазмом спросил мистер Ван ден Берг.

Она кивнула в ответ:

– Полагаю, с компаньоном мне ничего не угрожает.

– Хорошо, – ответил Гельмут. – Тогда завтра в обед. Приходите, скажем, в час. Кто-нибудь сможет присмотреть за галереей?

– Мы закроем галерею, – решил мистер Ван ден Берг. – Вывсе равно покупаете большую часть наших картин! Мне не терпится увидеть, как они смотрятся в вашем доме.

Гельмут пристально посмотрел на Эльке.

– С нетерпением жду завтрашней встречи, Эльке.

Она кивнула, не отрываясь от бумаг.

– До завтра, – с этими словами он повернулся и вышел из галереи.

Господин Ван ден Берг юркнул за ее стойку.

– Есть вещи и гораздо хуже, чем он, – напомнил начальник, покачивая головой. – Тебе не стоит переживать.

– Это просто отвратительно! Все эти деньги! – горячо возразила она.

Он склонил голову набок:

– Но почему бы не привнести в свою жизнь немного праздника? Война идет долго, и я слышал, что она идет не очень хорошо. Кто знает, сколько еще лет мы будем в таком положении. Почему бы чуть-чуть не повеселиться?

Он ободряюще похлопал ее по плечу и вернулся в свой кабинет.

Эльке выглянула в окно и увидела, как потоком льются дождь.

Повеселиться? Она даже не помнит, что это значит.

Глава 18

Ингрид стояла в гостиной с сигаретой в одной руке и образцами ткани в другой, пристально их изучая. Поднеся к окну золотую парчу, она про себя улыбнулась: представила, как богато будет смотреться эта ткань, подхваченная кисточками. Будет красиво.

Она перебралась к Генриху год назад – жить в ее квартире стало невозможно. Большинство соседей ненавидели нацистов, она не раз ругалась с ними – до тех пор, пока не уговорила Генриха перевезти ее к себе. Ингрид все еще не понимала: почему голландцы не видят пользы нового режима. Почему они все еще так упрямо цепляются за старую голландскую жизнь, когда армия Адольфа Гитлера указывает новый путь?

Это ее расстраивало, и она часто жаловалась Генриху. Она знала, что режим столкнулся с препятствиями, но разве они не возникают при любом новом правительстве? Если бы только голландцы поняли, как значительно может улучшиться их жизнь.

Теперь она очень редко появлялась на улице в форме, чтобы люди, знакомые ей до войны, не догадались, что она поддерживает партию. На работу и с работы она ездила в машине Генриха, переодеваясь перед выходом на улицу. И даже тогда она осторожно выходила из дома, поскольку было известно, что в нем живет нацистский офицер.

Поднеся образец ткани к окну, она заметила, как через площадь к ней своей размеренной походкой шагает дядя.

Кроме армейской провизии дома у него ничего не было, и он по субботам приходил обедать к ней. В пределах собственного дома она ощущала себя в большей безопасности. Ей нравилось обновлять квартиру, и она с нетерпением ждала того дня, когда Генрих привезет ее домой, в Германию в качестве невесты.

Однажды все, чем владеет Генрих, будет принадлежать и ей. Когда она выйдет замуж за своего высокого, красивого офицера и переедет с ним в Германию – вот тогда она покажет всем свои друзьям и подругам по соседству.

Она раздавила сигарету в пепельнице и направилась в коридор, чтобы встретить дядю.

* * *

Йозеф шел по длинному темному коридору квартиры и чувствовал, как сжимается его желудок. Это теперь было обязательной частью его встреч с племянницей: спазмы распространялись по всему телу, прокладывая дорогу обостренной сознательности. После смерти мефрау Эпштейн два года назад, он всегда был осторожен во всем, что говорил. Он так и не смог заставить себя поговорить с Ингрид о смерти пожилой женщины, о чем сожалел. Бессмысленная смерть соседки по-прежнему жалила его, штыком колола совесть: никогда больше он не будет таким беспечным. Он понимал, что они все равно бы разыскали мефрау Эпштейн, им ведь дали наводку. Но и осознавал, что его слова помогли решить ее судьбу. Англичане переняли поговорку, которую он прочел в подпольных газетах: «Болтовня стоит жизни». На горьком опыте он узнал, что именно она значит.

Ингрид открыла дверь, взглянула на него, холодно улыбнулась и кивком пригласила войти. За последние несколько лет она сильно изменилась. Большинство голландцев, по его наблюдениям, за это тяжелое время стали добрее и сострадательнее друг к другу, но Ингрид, напротив, озлобилась. Ожесточилась, стала бессердечной, и теперь он лишь мельком видел того человека, который, как он знал, сидел глубоко внутри нее. Молодая девушка, которая так жаждала любви и внимания, превратилась в женщину, получавшую все, что захочет.

– Дядя, очень рада тебя видеть, заходи. Я вот выбираю шторы для гостиной. Можешь мне помочь.

Йозеф снял пальто и постарался ничем не выдать бесполезность ее просьбы. Из темноты появилась горничная и взяла у него пальто. Днем горничная занималась уборкой, а вечером готовила еду. Йозеф знал, что скорее всего она работает только ради дополнительного пайка.

Она кивнула Йозефу, когда Ингрид позвала его:

– Входи.

Глаза горничной и Йозефа встретились: они понимали, что невольно играют в одну и ту же игру. Он прошел за Ингрид в ее богато украшенную гостиную, сердце замерло, когда он заметил приготовленное угощение из сладостей и пирожных. В мире, где роскошью считалось раздобыть кусок хлеба с мясом, ее падение оскорбляло, хотя он напомнил себе, что должен продолжать притворяться. Он должен продолжать приходить к ней домой. Не хотелось давать повод прийти к нему. Было тяжело даже когда она просто забегала, но, к счастью, после переезда к Генриху, у нее появилось меньше причин появляться в доме дяди.

– Что думаешь о золотом цвете? Нравится? – спросила она, поднося ткань к окну.

Йозеф натянуто кивнул:

– Выглядит хорошо, – ответил он.

– Не могу решить: этот и зеленый, – она показала еще один образец. – Мне привезли шелк из Парижа.

Она произнесла эти слова так, словно не было никакой войны. Связи с Третьим рейхом открыли для нее доступ к вещам, немыслимых для рядового голландца даже в довоенное время.

С глубоким вздохом она бросила образцы на спинку стула.

– Может я просто закажу еще образцов. Эти не так уж мне и нравятся. Как поживаешь, дядя? – спросила она, закуривая очередную сигарету и направляясь к окну.

– Хорошо, – ответил он. – А ты, Ингрид, как поживаешь?

– Достала меня эта проклятая война, – огрызнулась она в ответ, выпустив струю дыма. – Она мешает жить той жизнью, которую мы с Генрихом пытаемся устроить. – Шагая по комнате, она перечисляла все свои обиды, начиная с Сопротивления и заканчивая ненавистью к евреям: – они так нагружают Генриха! У него остается все меньше и меньше времени на меня.

Она загасила сигарету и машинально закурила новую. Отойдя от окна, она устроилась на стуле в другом конце комнаты и заговорила оттуда:

– Мне кажется, мы очень мало видимся, дядя. Может нам подумать, как встречаться чаще. У тебя печальный вид. Я чувствую, тебе кто-то нужен в жизни. Я знаю женщину из администрации, она примерно твоего возраста. Хочешь, я тебя познакомлю? Вы бы оба могли бы прийти к нам с Генрихом на ужин, – внезапно загорелась она новой идеей.

У Йозефа пересохло в горле: мысль о вечере в компании с тремя нацистами угнетала его. Даже с Ингрид было тяжело, но, с ней, по крайней мере, он мог поговорить о семейных делах, о ее отце или проблемах родной страны. Но всякий раз, когда рядом оказывался Генрих, главенство в разговоре переходило ему и его резким и грубым суждениям.

– Нет, нет, со мной все хорошо. Я бы не хотел тебя обременять.

– Мне это не трудно, дядя.

Йозеф не соглашался:

– Теперь для меня никого нет. После… – Йозеф не мог выговорить имя жены.

Ингрид заполнила паузу:

– Тети Сары. Наверняка она была замечательной, но я ее почти не помню. Дядя, мне кажется, тебе стоит подумать над тем, чтобы жить дальше.

Йозеф встал и начал ходить по комнате:

– Э-ээ, мне нужно воспользоваться… – он указал в сторону ванной, Ингрид кивнула.

– Я не оставлю эту идею, пока не увижу, что ты счастлив с другой женщиной, – пропела она ему вслед, когда он нырнул обратно в коридор.

Он прошел в ванную, закрыл дверь и плеснул холодной воды в лицо.

Пока умывался, его мысли вернулись к Ханне Пендер. Последние несколько лет он с нетерпением ждал каждой встречи с ней. Иногда ему казалось, что ему не терпится забрать почту – тогда он придумывал предлоги, чтобы заглянуть к ней и что-нибудь спросить. Может быть, потому что она была замужем и недоступна, но ее смех и лицо озаренное улыбкой, когда она что-то рассказывала ему казались Йозефу самыми яркими моментами дня. Он все еще не мог представить себя с кем-то, кроме Сары. И все-таки было очень приятно порой поговорить с кем-то добрым, заботливым и проницательным.

Он выждал еще несколько минут, надеясь, что к его возвращению Ингрид забудет о разговоре и вернется к декорированию. Когда он наконец вышел из ванной, племянница разговаривала по телефону в коридоре. Даже на расстоянии он разглядел: она взволнована. Положив трубку, она направилась к нему.

– Дядя, у меня плохие новости: мне нужно уйти. Опять неприятности на работе, Генрих хочет, чтобы я с ними разобралась. Даже не знаю, чтобы они там без меня делали.

Йозеф кивнул, довольный тем, что появилась возможность уйти. Прежде чем Ингрид успела сказать еще что-то, в коридоре появилась горничная с его пальто. Надев его, он кивнул провожающей его Ингрид.

– Сожалею, дядя Йозеф. Может быть, встретимся на следующей неделе. Ты уверен, что не хочешь, чтобы я пригласила мою знакомую, Урсулу?

Йозеф энергично замотал головой. И потом отрезал:

– Я и так счастлив. И никто в этом мире мне больше не нужен.

Она ехидно улыбнулась.

– Поговорим об этом в другой раз, – заявила она, открывая дверь.

Ничего не сказав в ответ, он вышел.

Услышав, как за ним закрылась дверь, Йозеф глубоко вздохнул и спустился по лестнице. Это еженедельное мероприятие было настоящей пыткой, но он напомнил себе, что делает все возможное, чтобы держать Ингрид подальше от своего дома. Чтобы защитить Майкла.

Глава 19

В следующий понедельник Майкл встал, потянулся и подошел к крошечному треснувшему чердачному окошку. Осторожно стоя рядом, он прижался к стене. Его взгляд скользил по красным черепичным крышам, тянувшимся до самого Мунтторена – средневековой башни с часами, звонившими каждые пятнадцать минут. Всякий раз, когда он смотрел на желтые цифры, он задавался вопросом о людях, которые жили в коричнево-кремовых зданиях со ступенчатыми фронтонами, стоявшими высокими рядами между ним и башней, каждые четверть часа смеявшейся над его пленом. Отсчитывают ли долгие часы другие люди? Ему бы повнимательней изучить другие чердачные окна – может они тоже хранят свои тайны? Со своего места он видел, как в одном из соседских подвесных кашпо распустились желтые тюльпаны: …накануне он написал о них стихотворение, а теперь закрыл глаза, пытаясь представить их аромат.

В довоенное время возможность иметь много времени и маленькое убежище, тесную комнатку для написания стихов показалась бы ему весьма заманчивой. Но теперь, после двух лет заточения, комната стала тесной, деморализующей. Весь его мир начинался и заканчивался здесь. Как бы ему хотелось выйти на улицу, понюхать цветы, прикоснуться к деревьям, понаблюдать за птицами! Несомненно, война должна скоро закончиться – убеждал себя Майкл.

Расхаживая по чердаку, он, как обычно, опустился на один из сундуков.

– Дантес, – обратился Майкл к своему компаньону, – пора поразвлечься! А то умрем от скуки в этой комнате.

Он бросил Дантесу бумажный комок и стал наблюдать, как кот гонялся за ним по комнате, пока шарик не застрял между коробок. Майкл наклонился, чтобы достать игрушку. В этот момент его внимание привлек сундук, спрятанный в углу чердака. Он видел его много раз, и знал, что тот заперт, но не видел, чтобы профессор решался его открыть. С некоторым азартом он начал двигать коробки, окружавшие сундук, чтобы получше разглядеть ящик.

– Смотри-ка, Дантес. Наконец-то мы узнаем, есть ли в нем сокровище?

Он понимал, что не должен рыться в вещах профессора, но ему хотелось чего-то – чего-то, что могло заинтересовать. Это начинало походить на одержимость: ему хотелось написать стихотворение о чем-то новом, о чем-то, взятым не из памяти; о чем-то, что он мог потрогать, почувствовать, на что мог посмотреть.

Ему хотелось присоединиться к Сопротивлению. Он хотел сражаться, но будучи евреем мог привлечь нежелательное внимание к движению, а значит об этом не может быть и речи. К тому же он все еще любил Эльке и обещал ей вернуться. Он должен скрываться и не раскисать ради нее. Он должен остаться в живых, чтобы однажды жениться на ней. Черт возьми, он должен остаться в живых только для того, чтобы вновь возродить еврейский народ! Он помнил, что Эльке говорила о переходе в другую веру, если их отношения продолжатся, и все еще надеялся, что она действительно имела это в виду. Если она говорила правду, у них будет много детей.

– Ты сегодня какой-то молчаливый, – сказал он Дантесу, который тут же свернулся и заснул.

Майклу удалось освободить сундук и сдвинуть его с места в дальнем углу. Двигая его по деревянным половицам, юноша чувствовал насколько тот был тяжел. К его разочарованию, сундук оказался крепко заперт.

Вернувшись к своему столу, он, удрученный, включил радиоприемник, позволяя тихим, едва слышным звукам мелодии Брамса плыть по пыльной комнате. Ему просто хотелось подождать, проверить: сможет ли он написать строчки о запертом сундуке. Однако чем дольше он писал, тем больше расстраивался, что не знает, что же хранится внутри. Отломав кусок проволоки от спирали одной из своей записной книжек, он решил попробовать взломать замок. Пришлось повозиться, но в конце концов замок поддался и открылся.

Уловив скрежет открывающегося металлического крючка, Дантес спрыгнул с кровати и подошел ближе. Когда Майкл откинул крышку и заглянул внутрь, кот растянулся у него на коленях и замурлыкал.

– О, Дантес, да это настоящий клад!

Сверху лежала пара кружевных перчаток с засушенным букетом невесты, аккуратно завернутых в папиросную бумагу. Он вытаскивал предметы по одному и с изумлением раскладывал их вокруг себя на полу. Стопки с нотами классической музыки, письма, перевязанные лентами, фата из нежного кремового кружева и фотография в рамке, на которой была запечатлена пара в день свадьбы.

– Взгляни-ка на это, – сказал он, разворачивая фату, надевая ее на голову и перекидывая шлейф через плечо. – Ну, что думаешь, Дантес? Мне идет?

В ответ Дантес ткнул лапой в конец прозрачной ткани, подцепил ее когтем и поднял, начиная игру.

Пока они забавлялись, нежные звуки пианино из радиоприемника разгоняли затхлый воздух. Он продолжал копаться в сундуке, гадая, что все это значит. Он порылся в стопке фотографий и внимательно рассмотрел изображение с молодой парой. Потрясенный, в одном из них он узнал профессора Хельда.

Майкл не мог поверить. Йозеф, молодой Йозеф, выглядел таким бодрым, таким живым. Он так сильно отличался от того, кого он знал сейчас, но определенно, это был он. Те же глаза, те же темные волосы, но еще улыбка во все лицо. Майкл задумался на мгновение: видел ли он когда-нибудь Йозефа по-настоящему счастливым?

Увидев руки профессора на талии красивой женщины, Майкл испытал очередное потрясение. Внутри что-то дрогнуло, напоминая, что он вмешивается не туда, делает что-то неправильное.

Подойдя ближе к окну, он пристально посмотрел на фотографию в сепии. Крошечная женщина выглядела очаровательно: длинные локоны, живые глаза. Он перевернул фотографию, на обороте тонким почерком выведено: «Йозеф и Сара».

– Сара, – проговорил он вслух, впервые перекатывая ее имя на языке. Кто такая Сара? За все то время, что Майкл жил у Йозефа, профессор ни разу не упоминал, что был женат.

А что, если это правда, подумал он, глядя на счастливую пару, что смотрела на него с фотографии. Именно так все и выглядело. Он продолжал перебирать фотографии и нашел еще одну: на этот раз руки Йозефа замерли на клавишах пианино, а Сара, возвышающаяся над ним, сияла и, прижимала к подбородку скрипку.

– Йозеф играл на пианино… – у Майкла по телу пробежали мурашки. Его друг, человек, укрывший его от нацистов, с которым он разговаривал каждый день, ни о чем таком не упоминал. Это пугало.

Да, в этом сундуке было полно пищи для размышлений и поэзии.

Желая разгадать все тайны, Майкл продолжал вытаскивать вещи. Остальное состояло в основном из женской одежды и нескольких безделушек. Но на дне лежал футляр для скрипки. Осторожно вынув из сундука, Майкл распахнул его.