Текст книги "Поклонник Везувия"

4

Очередная зима. Месяц кровавых расправ с животными у подножия Апеннин в обществе короля. Рождественские балы. Визиты высокопоставленных зарубежных гостей, которых надо развлекать. Разрастающаяся переписка с многочисленными научными обществами. Поездка с Катериной в Апулию – взглянуть на новые раскопки. Еженедельные концерты (правда, Катерина похварывает).

Задрапированная снегами гора сердится, дымит. Коллекция Кавалера, до сей поры состоявшая исключительно из работ старых мастеров, теперь включает в себя несколько десятков картин местных художников. Гуашь и масло: пейзажи с изображениями вулкана и расфранченных веселящихся крестьян. Эти картины (измеряемые в ладонях или даже ярдах покрытого краской холста) чрезвычайно дешевы, Кавалер помещает их в галерее, ведущей к кабинету. Он посещает миракль, который дважды в году ставится в соборе: твердый сгусток крови святого покровителя храма превращается в жидкость. Считается, что от этого представления зависит благополучие всего города. Твердый сгусток местных суеверий. Желая увидеть менее привычное воплощение отсталости здешней публики, Кавалер договаривается о встрече со знаменитой прорицательницей Эфросиньей Пумо.

Антураж: извилистая улочка, осыпающаяся кладка стен, убогая дверь с не поддающейся расшифровке надписью. Странная женщина в сырой комнате с низким закопченным потолком и белеными стенами, оплывающие жертвенные свечи, котел на огне, солома на выложенном плиткой полу, черный пес, метнувшийся обнюхать пах Кавалера. Валерио оставлен ждать у двери вместе с жалкой гадалкиной клиентурой, ждущей своей порции пророчества и исцеления, и Кавалер ощущает в себе изрядное, так сказать, вольтерьянство – интерес к этнологическим изысканиям. Он – одинокий сторонний созерцатель чужих предрассудков. Он чувствовал себя более развитым существом и наслаждался этим чувством, он презирал суеверия, колдовство, религиозный фанатизм и вообще все иррациональное – но в то же время не отвергал возможности испытать удивление, подвергнуть сомнению свои убеждения. Он жаждал услышать отзвуки мертвых голосов, увидеть, как встанет на дыбы столик, вынудить эту сумасшедшую произнести имя, которым он в детстве называл свою мать, или описать форму малинового родимого пятна у себя в промежности… тогда это все-таки будет волшебный мир, пусть не в том вульгарном виде, как здесь принято считать.

Вместо этого – чем и пришлось удовлетвориться – он попал в мир чудес. Красот. Диковин, среди которых главная – вулкан. Но никакого волшебства, нет.

Говорили, будто несколько лет назад эта женщина точно предсказала год и месяц обоих извержений, большого и малого, которые прервали долгий сон вулкана. Кавалер намерен об этом побеседовать. Однако – как подсказывает опыт более чем десятилетней жизни среди этих ленивых хитрых людей – приступить сразу к делу нельзя. Сначала он должен выслушать множество раболепных благодарностей за честь, оказанную посещением столь высокого и знатного Кавалера, ближайшего друга и советника молодого короля (и да ниспошлет ему Господь с годами мудрость!), снизошедшего озарить своим присутствием стены ее жалкого обиталища. Потом он вынужден цедить переслащенный настой, который она называет чаем и который подает долговязый мальчишка лет пятнадцати, чей левый глаз напоминает перепелиное яйцо. Потом ему приходится положить изящную открытую ладонь на шершавую ладонь гадалки.

Она начинает с того, что обещает ему длинную жизнь. Кавалер в ответ поднимает брови и морщит нос.

Длинную жизнь здесь, – бормочет гадалка. Нельзя сказатъ, что Кавалеру приятно это слышать, воображение отказывается рисовать подобные картины. Он рассчитывает, что за Неаполем последует лучшее назначение, Мадрид, скажем. Или Вена.

Затем она сообщает, что впереди его ждет большое счастье.

Давайте побеседуем об иных материях, нежели моя судьба, – предлагает Кавалер, отнимая руку. – В действительности, я вовсе не ищу дополнительной информации о себе.

В самом деле? Его превосходительство необычный человек, в чем я уже убедилась. Кто, скажите, не интересуется самим собой?

О, – восклицает Кавалер. – Я не претендую на отсутствие интереса к себе. Я люблю себя не меньше, чем всякий другой.

По его прикидкам, гадалке должно быть около пятидесяти, хотя с теми, кто называется «народ» (то есть большинство), никогда нельзя быть уверенным. Все они, особенно женщины, выглядят, как правило, старше своего возраста. У этой женщины умное, приятное лицо, желтые, нет, скорее зеленые глаза, твердый подбородок. Седеющие волосы заплетены в косы и уложены на голове. Плотное тело скрыто под бесчисленными, свисающими с плеч шалями, розовыми, красновато-коричневыми. Гадалка сидит у стены на большом дубовом стуле. Кавалера же с подобающими церемониями поместили в кресло, обложив для удобства драными подушками.

Большинство тех, кто ко мне приходит, интересуются, когда они встретят свою любовь, – бормочет женщина. – Или получат наследство. Или умрут.

Кавалер отвечает, что обожает свою жену и твердо уверен, что шансы получить наследство у него нулевые. И что только дурак захочет узнать точную дату своей смерти и тем самым испортить себе остаток жизни.

Его превосходительство считает себя пожилым человеком.

Я никогда не чувствовал себя молодым, – раздраженно бросает Кавалер. И эта мысль – новая для него. Так называемая гадалка еще не успела удивить его, но он уже удивил самого себя.

Поэтому вы и моложе своего возраста, – сообщает гадалка, театрально взмахивая рукой. В том, что касается возраста и молодости, Эфросинья настоящий… эксперт! – Как я сказала Его превосходительству, он проживет еще много лет. Разве не это хотят услышать все?

Он промолчал.

Разве Его превосходительству не любопытно знать?

Напротив, – брюзгливо роняет он, – мне чрезвычайно любопытно. Любопытство привело меня… сюда.

И жестом поясняет: в эту комнату, в эту страну, в эту нелепую ситуацию. Надо быть терпимее, уговаривает он себя. Я среди дикарей. Он отводит глаза в сторону и перехватывает пристальный одноокий взгляд притулившегося в углу мальчишки – слуги? ученика? Взгляд такой же проницательный, как и у гадалки, но более выразительный за счет своей половинности.

Мне любопытно узнать, как в точности вы работаете. Гадаете ли по картам или по следам животных, или жуете горькие листья и впадаете в транс…

Вы нетерпеливы, мой господин. Истинный сын севера.

Как интересно, подумал Кавалер. Эта женщина не глупа. Она хочет вести со мной беседу, а не просто показывать фокусы.

Эфросинья на мгновение опустила голову, вздохнула, затем кивнула мальчику. Тот вытащил из углового шкафа нечто, завернутое в малахитово-зеленую ткань, и поместил это на столик-козлы, разделяющий Кавалера и гадалку. Под тканью, которую она медленно сняла, оказался ларчик из толстого непрозрачного молочно-белого стекла без крышки. Не спуская глаз с ларчика, гадалка пристроила ткань на груди, пробормотала непонятные слова, проделала в воздухе странные пассы, перекрестилась и склонила голову. Представление началось. Итак, – сказал Кавалер ободряюще.

Я вижу слишком много, – прошептала она.

Кавалер, всегда желающий видеть больше, улыбнулся про себя, отмечая разницу между ними.

Она подняла лицо. Глаза широко распахнуты, рот кривится.

Нет, не хочу видеть несчастья! Нет!

Кавалер кивнул, по достоинству оценивая разыгрываемую пред ним борьбу с трагическим озарением. Вздыхая, гадалка обеими руками поднесла ларчик к глазам.

Я вижу… вижу воду! – Ее голос сделался хриплым. – Да! Дно моря, усеянное открытыми сундуками. Из них высыпаются сокровища. Я вижу корабль, огромный корабль…

Ах воду, – перебил он. – Потом землю. Потом воздух, а потом – надеюсь, еще до наступления ночи – мы доберемся и до огня.

Она поставила ларчик на стол. Голос снова приобрел вкрадчивую монотонность. Но ведь Его превосходительство любит воду. Весь Неаполь радуется, когда видит, как он целыми днями ловит рыбу в нашем чудесном заливе.

А еще я хожу в гору. Это также известно.

Да, все восхищаются смелостью Его превосходительства.

Он не ответил.

Возможно, Его превосходительство все-таки заинтересуется обстоятельствами своей смерти.

Смерти, смерти. Кавалер уже закрывал клапаны своего внимания.

Вас нельзя убедить, мой господин, – бормотала она в это время, – а можно ли вас напугать?

Я не из пугливых.

Но ведь уже не раз лишь чудом вас миновали раскаленные камни. Вы могли наклониться над кратером и потерять равновесие. Забраться туда и не суметь выбраться.

Я на удивление твердо стою на ногах.

Вы же знаете, как непредсказуема гора. В любой момент может случиться все, что угодно.

У меня превосходная реакция, – ответил он. И добавил про себя: я наблюдаю, собираю свидетельства. Он поудобнее уселся в плетеном кресле.

Я дышу, – вдруг сказал он.

Из-за тесноты помещения у него закружилась голова. Он слышал, как шепчет гадалка, как выходит из комнаты мальчик, слышал тиканье часов, жужжание мухи, лай собаки, звон колоколов, грохот тамбурина, крик продавца воды. Магма звуков, откатившись, обнажила безмолвие, сквозь которое – более отчетливые, словно завернутые отдельно, – проступали голоса, стук часов, колокола, лай, крик, возвращение мальчика, стук собственного сердца. Затем тишина. Громкий, полнозвучный голос тягуче повествовал об опасностях, которые таит в себе гора, а Кавалер тем временем старался расслышать другой голос – очень слабый, еле слышный. Его необходимо расслышать. Кавалер, всегда твердо нацеленный на приобретение нового опыта, хорошо умеет сосредотачиваться. Достаточно переместить направление мысли, нацелить ее на что-то одно: мысленно уставиться. Это очень просто, если знаешь, что делать. Темнота при этом необязательна. Это все внутри.

Вы не спите?

Я никогда не сплю, – объявляет Кавалер. Он сидит с закрытыми глазами.

Вот теперь вы по-настоящему слушаете, мой господин.

Откуда-то из глубин сознания пришло удивление – зачем он здесь? Потом вспомнилось, что из этого приключения выйдет интересный рассказ, которым можно будет позабавить знакомых.

Должна ли я начать с вашего прошлого, – произнес голос Эфросиньи.

Что? – ворчливо переспросил он. Вопрос повторился. Он потряс головой. Только не с прошлого!

Не желаете, чтобы я вызвала дух вашей покойной матушки?

Боже сохрани! – восклицает Кавалер. Он открывает глаза И встречает странный, проникающий в душу взгляд гадалки. Видимо, ее посетители всегда демонстрируют обожание к своим матерям, и ей невдомек, насколько нежелателен для Кавалера пусть даже воображаемый визит бесчувственной, величественной красавицы, от которой он в самом раннем детстве выучился ничего не ждать. Ничего.

Я хотел бы узнать о будущем, – бормочет он. Кавалер занижает удивиться тому, что Эфросинье известно о смерти его матери, но затем ему приходит в голову: я стар, следовательно, моя мать к настоящему времени была бы очень, очень стара. И некрасива.

Ближайшем будущем, – осмотрительно поясняет он.

Он помимо воли закрывает глаза и тут же открывает их, заслышав непонятные конвульсивные звуки.

Эфросинья очень бледна. Она смотрит в ларчик, стонет, хрипит.

Мне не нравится то, что я вижу. Мой господин, зачем вы просили меня заглянуть в будущее? Нет. Нет. Нет…

Она дрожит, обильно потеет, тело сотрясают жесточайшие приступы кашля и икоты. Она стремится показать, как ей плохо. Нет, разумеется, это неверно: тому, кто так дрожит, потеет, кашляет и икает, действительно плохо. Тем не менее, это спектакль.

Что ж, поиграем в эту игру.

Вы что-то видите? Что-то связанное с вулканом?

После этого она не сможет не перейти к делу.

Как я сказала Кавалеру, он еще не стар, – хрипловато бормочет гадалка. – Это я стара! Мой Бог, на что я похожа. Да. Вижу: как только стану слишком старой, то буду спасена. И снова стану молодой. Я буду жить веками! Я стану, – гадалка начинает хохотать, – я стану Эмилией. А потом Эсапией. А потом я буду путешествовать по разным местам, получу всемирную известность как паладина Эсапия, и мною даже заинтересуется американский профессор. А потом… о чем я? – Она промокает глаза кончиком шали. – Ах да, Элеонора. Элеонора ужасно плохая. – Гадалка смеется. – Но… потом я уеду из Неаполя, перееду в Лондон. Теперь меня зовут Элли, и я глава крупного…

Вулкан! – кричит Кавалер. Указав Эфросинье, что сеанс не должен касаться его судьбы, он не ожидал, что она начнет нести непонятный бред о себе самой.

Вы можете увидеть, когда будет следующее извержение?

Эфросинья обращает на него дерзкий взгляд. Мой господин, я могу увидеть все, что хотите.

Она нагибается, задувает свечу на столике и впивается взглядом в ларчик. Вот теперь я вижу. О! – трясет она головой в показном изумлении, – о, как ужасно!

Что?

Я вижу черные руины. Вершины больше нет.

Он спрашивает, когда это произойдет.

Как все изменилось, – продолжает она. – Лесов нет. Лошадей нет. Черная дорога. А вот кое-что смешное. На гору лезут толпы людей. Толкают друг друга. Все такие рослые. Такие же, как вы, мой господин. Но одеты странно, слуг не отличить от господ, они все как слуги. А у вершины… маленькая будка, а в ней кто-то продает куски лавы и цветные камушки в коробочках, голубые, красные, желтые, еще шарфы и тарелки, на них нарисована гора. Ох, кажется, я забегаю слишком далеко вперед.

Не надо, – говорит Кавалер.

Будущее – это дыра, – бормочет Эфросинья. – Когда в нее падаешь, то не знаешь, до какой глубины провалишься. Вы просили заглянуть туда, а насколько далеко – этим я не могу управлять. Но я вижу… Да.

Что?

Двадцать шесть.

Она поднимает глаза.

Двадцать шесть извержений? Столько вы их видите?

Лет, мой господин.

Лет?

Столько вам осталось. Это немало. Не сердитесь, мой господин.

Она снова зажигает свечу, хлопочет над ней, будто избегая смотреть на Кавалера. Он вспыхивает от раздражения. Было там что-нибудь еще? Нет. Она снимает с груди ткань, укутывает ларчик.

Знаю, вы разочарованы. Но приходите опять. Каждый раз я вижу разное. Простите Эфросинью, что сегодня она почти не рассказала о вулкане.

Снаружи доносится приглушенный шум.

Люди приходят со своими страхами, – говорит гадалка. – И не каждого я могу успокоить.

Кто-то стучит. Возможно, Валерио.

Мы поговорим об этом в следующий раз, – обещает она. (О страхе? О вулкане?) Она обещает расспросить своего сына, который ходит на вулкан с детства и знает все его секреты.

Кавалер не понимает, о ком речь. Однако решает, что потратил достаточно времени на сеанс уклончивого ясновидения, и, достав кошелек, кладет на столик несколько монет. Эфросинья королевским жестом останавливает его – ей довольно и чести, оказанной визитом Его превосходительства, ей самой следует вознаградить его. И она приказывает Толо, а может быть, Барто – как там зовут этого одноглазого? – проводить Кавалера и его слугу домой.

* * *

Кавалер считал себя (и являлся) посланником благопристойности и разума. (Не этому ли учит нас общение с произведениями античного искусства?) Камни, черепки, загадочные предметы из мрамора, серебра, стекла были не только выгодным вложением средств и выражением его страсти к коллекционированию, но несли в себе определенную мораль, являли собой образцы совершенства и гармонии. Эти ранние меценаты не умели разглядеть в античности ее дикости, неотесанности, близости к демоническому. Но то, чего Кавалер не был готов увидеть в античности, он ценил в вулкане: страшные черные проломы, отверстия, впадины, пещеры, расщелины, пропасти, водопады, нагромождение скал и впадин – все ненужное, дикое, опасное, несовершенное.

Редко кто способен увидеть то, к чему не готово сознание. Веком ранее великий предшественник Кавалера, собрат по любви к вулканам, Афанасий Кирхер, наблюдал за извержениями Этны и Везувия, спускаясь в кратеры на канатах. Однако отчаянные по своей смелости исследования, сопряженные с таким риском и такими неудобствами (как, должно быть, страдали его глаза от дыма, а грудь – от врезающихся веревок!), не помешали хитрому иезуиту представить вниманию публики целиком и полностью выдуманный отчет о внутреннем устройстве вулканов. Картины, иллюстрирующие его «Mundus Subterraneus»,[5]5
  Подземный мир (лат).


[Закрыть] показывают Везувий – в разрезе – как полую раковину, скрывающую отдельный мир с небом, деревьями, горами, долинами, кавернами, реками, как водными, так и огненными.

Кавалер не знал, осмелится ли когда-нибудь предпринять спуск внутрь вулкана, даже пока тот спит. Разумеется, он был столь же далек от мысли увидеть подземный мир Кирхера, сколь мог считать кратер вулкана входом в ад или извержение (так же как и голод) – карой небесной. Он был человеком рационального мышления, плывущим в море суеверий. Он, как его римский друг Пиранези, был знатоком руин – чем еще считать гору, как не огромной руиной? Руиной, способной ожить и создать новые руины.

На иллюстрациях, дополняющих два фолианта, изданных Кавалером на основе «вулканических» писем к Королевскому обществу, он кое-где появляется собственной персоной, на коне и пешком. На одном рисунке наблюдает за слугой, купающимся в озере Авернус, на другом – незабываемое событие – подводит короли и его гостей к краю ущелья, по дну которого ползет лава. На пейзаже с заснеженными вершинами, где гора выглядит особенно безмятежной, люди отсутствуют, но на большинстве рисунков, демонстрирующих вызванные вулканической деятельностью непостижимые и чудовищные изменения ландшафта, обязательно есть человеческие фигуры: чтобы подчеркнуть зрелищность, нужен зритель. Извержение – натура вулкана, его природа, пусть проявляемая лишь изредка. Поэтому на картине вулкан обязан извергаться… особенно если такая картина у вас одна.

Очередное извержение приближалось, и Кавалер взбирался на Везувий все чаще. Помимо прочего, ему нравилось подвергать проверке свое бесстрашие. Способствовало ли этому обещание долгой жизни? Иногда он чувствовал себя в безопасности, лишь взбираясь по склону клокочущей горы.

Гора дарила ощущения, совершенно отличные от всего, что он когда-либо знал, – другое измерение. Земля простиралась, небо вырастало, залив ширился. Можно было забыть о собственном «я».

Вот на исходе дня он стоит на вершине. Наблюдает, как солнце, багровеющее, набухающее, опускается все ниже к горизонту, все ближе к морю. Он ждет того прекраснейшего момента, момента, который хочется продлить до бесконечности, когда солнце, перед тем как уйти за горизонт, на секунду замирает на пьедестале собственного отражения – а затем тонет с неотвратимой окончательностью. Устрашающий рокот готовящегося к очередному извержению вулкана. Мечты о всемогуществе. Усилить это. Прекратить то. Убрать звук. Так барабанщик в заднем ряду оркестра извлекает из двух огромных барабанов гулкую дробь – а затем быстро опускает палочки и, положив ладони, такие нежные и такие решительные, на кожу барабана, убирает звук, склоняет ухо и проверяет настройку (как изящны его движения, словно не он только что отчаянно лупил по несчастному инструменту) – если бы так же можно было убрать мысль, чувство, страх.

* * *

Узкая улочка. Лежит прокаженный, греется на солнышке. Скулят собаки. Продолжаются визиты в низкую комнатку Эфросиньи Пумо.

Кавалер не перестает удивлять сам себя. Он, скептик (так считают все, включая и его самого), – к великому отчаянию Катерины абсолютно невосприимчивый к зову религии, атеист как по убеждению, так и по характеру, – тайно посещает какую-то пошлую гадалку. Ему приходится держать свои походы в секрете, ведь, сказав о них кому-либо, он будет вынужден подвергнуть их осмеянию. И тогда все это действительно станет чепухой. Его слова могут убить волшебство. До той же поры, пока о посещениях никому не известно, этот интересный опыт можно придержать в сознании. Быль и небыль. И убеждает, и нет.

Кавалер наслаждается тем, что у него есть тайна, он может позволить себе эту маленькую слабость, этот очаровательный недостаток. Нельзя же быть последовательным во всем. Как и вся его эпоха, Кавалер не столь рационален, как о нем говорят.

Сон разума рождает… матерей. Большегрудая женщина с обломанными ногтями и странным взглядом дразнит, забавляет его, бросает вызов. Ему нравится противостоять ей.

Она с видом оракула вещает о своих сверхъестественных способностях, объявляет о своем двойном – в прошлом и в будущем – гражданстве. Будущее существует в настоящем, утверждает она. Будущее, как она говорит, это перекошенное настоящее. Какой кошмар, думает он. К счастью, из этого мне доведется увидеть очень немногое. Затем он вспоминает, что ему напророчили еще целых четверть века. Пусть до тех пор никакого будущего не наступит!

* * *

В третий или четвертый визит она предложила наконец погадать ему на картах.

Мальчик принес деревянную коробочку. Эфросинья открыла крышку, достала колоду карт Таро и поместила ее, обернутую в пурпурный шелк, в центр стола. (Все ценное должно храниться завернутым и разворачиваться очень, очень медленно.) Освободив карты, она расстелила шелковую ткань на столе. (Все ценное следует оберегать от соприкосновения с грубыми поверхностями.) Гадалка перетасовала карты и протянула их Кавалеру, чтобы он перетасовал их еще раз.

Карты оказались сальными на ощупь. К тому же, в отличие от карт ручной работы, которые Кавалер привык видеть в гостиных благородных семейств, эти были неаккуратно отпечатаны с деревянных клише грязными красками.

Получив колоду обратно, гадалка ласковым движением развернула карты веером, долго смотрела в них, а потом закрыла глаза.

Я стараюсь сделать краски яркими, – пробормотала она.

В самом деле, – сказал Кавалер, – краски выцвели.

Я представляю себе людей, – продолжала гадалка. – Я их знаю. Они начинают двигаться. Я слежу за их движениями, вижу, как ветер треплет одежды. Я слышу взмахи лошадиных хвостов.

Она открыла глаза и запрокинула голову: Я чувствую запах травы, слышу лесных птиц, журчание воды и звук шагов.

Это же только картинки, – перебил Кавалер и удивился собственному нетерпению: по отношению к Эфросинье? Или к картинкам?

Она сложила колоду и протянула ему, чтобы он выбрал карту.

А разве не полагается раскладывать их на столе?

Эфросинья делает это так, мой господин.

Он вытащил карту и отдал гадалке. Ах, – воскликнула она, – Его превосходительство выбрал самого себя.

Кавалер, улыбаясь: – И что же говорит обо мне эта карта?

Она посмотрела на карту, нерешительно помолчала, а потом завела певучим голосом: – Карта говорит, что вы… покровитель наук и искусств… умеете направлять реки фортуны и нужные вам русла… стремитесь к власти… предпочитаете действовать за сценой… неохотно доверяете людям… Я могу продолжить, – она подняла глаза, – но скажите Эфросинье, мой господин, права ли она?

Вы говорите это потому, что знаете, кто я такой.

Мой господин, таково значение этой карты. Я ничего не придумываю.

А я пока что не узнал ничего нового. Дайте взглянуть.

На карте, которую она протянула ему, зажав между указательным и средним пальцем, грубо нарисован мужчина в элегантных одеждах, с большой чашей или вазой в правой руке. Левая рука небрежно покоится на подлокотнике трона. Нет.

Но это точно Его превосходительство. Король Кубков. Это не может быть никто другой.

Она переворачивает колоду и расстилает ее перед ним на шелковом платке, чтобы показать, что все карты разные и из семидесяти восьми он мог выбрать любую. А выбрал именно эту.

Хорошо. Давайте следующую.

Эфросинья снова перемешала колоду и протянула ему. На этот раз, прежде чем отдать, он сам посмотрел на карту, которую выбрал. Женщина с большой чашей или вазой в левой руке, в длинном развевающемся платье, на троне более скромных размеров.

Гадалка кивнула. Это супруга Его превосходительства.

Почему? – раздраженно спросил он.

Королева Кубков – чрезвычайно одаренная личность, – сказала Эфросинья. – Она очень нежная… романтичная… в ней чувствуется нечто нездешнее… она очень восприимчива… обладает внутренней красотой, которая не нуждается во внешнем обрамлении… и у нее нет ни одного…

Довольно, – оборвал Кавалер.

Правильно ли я описала супругу Его превосходительства?

Вы дали такое описание, под которое желала бы подходить любая женщина.

Возможно. Но не всякая подходит. Скажите Эфросинье, права ли она.

Сходство есть, – неохотно процедил Кавалер.

Готов ли Его превосходительство вытащить еще одну карту?

Почему бы и нет, – подумал Кавалер, – следующая карта уж точно не может относиться к моей семье. – И выбрал карту.

Ах…

Что?

Энергичный… приятный… носитель новых идей и возможностей… артистичный и утонченный… часто скучает, нуждается в постоянной стимуляции… человек строгих принципов, но легко увлекающийся… Это Рыцарь Кубков!

Эфросинья какое-то мгновение изучает карту. Мой господин, это человек, способный на большое двуличие.

Она смотрит на Кавалера. Его превосходительство узнал человека, которого я описала, я вижу по лицу. Они в близком родстве. Это не сын. Не брат. Может быть…

Дайте посмотреть, – говорит Кавалер.

На карте изображен Чарльз – молодой человек на коне, с непокрытой головой, с длинными, рассыпанными по плечам волосами, в простой тунике и коротком плаще. Вазу или чашу он держит перед собой в руках, точно протягивая ее кому-то. Кавалер вернул карту Эфросинье.

Не представляю, кто это может быть, – сказал он.

Она ответила загадочным взглядом. Не желает ли Его превосходительство попробовать еще раз? Вы не верите Эфросинье. А карты не лгут. Смотрите, сейчас я их хорошенько перемешаю.

Еще одна карта, еще один молодой человек.

Но это поразительно! – вскричала Эфросинья. – Никогда за все время, что я гадаю по картам, никто не вынимал четыре связанные между собой карты подряд.

На сей раз молодой человек идет по дороге, внимательно глядя в сосуд, который несет в левой руке и поддерживает ладонью правой. Чаша прикрыта полой плаща, будто для того, чтобы спрятать содержимое. Молодой человек одет в короткую тунику, открывающую бедра и выпуклость гениталий.

Паж Кубков, – сурово изрекла гадалка, – поэтический юноша, склонный к… размышлениям и ученым занятиям… большой ценитель прекрасного, но, кажется… не обладающий достаточными способностями, чтобы самому заниматься искусством… еще какой-то младший родственник… точно не вижу, но, по-моему, он является другом вашей жены… которая вскоре…

Кавалер нетерпеливо отмахнулся. Покажите что-нибудь еще, – сказал он. – Меня интересуют все ваши трюки.

Еще одну карту, мой господин.

Только одну. – Демонстративно вздохнув, он протянул руку за картой, последней.

Ах, вот это для меня! – воскликнула Эфросинья. – Но также и для вас. Какая удача!

Надеюсь, не очередной представитель семейства Ваз.

Она, улыбаясь, покачала головой и показала карту.

Не узнает ли Его превосходительство этого светловолосого юношу с кожаным мешком цвета индиго через плечо и сачком для бабочек?

Кавалер молчит.

Его превосходительство не видит, как юноша оступается и падает в пропасть?

Пропасть?

Но это не страшно, – продолжает она, – ведь он бессмертен.

Ничего не понимаю! Кто это такой?

Дурак.

Что еще за дурак? – кричит Кавалер, вспыхнув. Из угла выходит одноглазый мальчишка.

Мой сын.

* * *

Снова у Эфросиньи.

Она сказала, что может ввести его в транс, хоть и не уверена, что ему это понравится. Его превосходительство желает видеть только то, что и так видит.

Ее приходится уговаривать. Но вот все свечи, кроме жертвенной, загашены. Юный Пумо принес напиток. Кавалер откинулся на спинку кресла.

Я ничего не вижу, – сказал он.

Закройте глаза, мой господин.

Он поплыл куда-то. Позволил апатии, кроющейся под его энергией, взять верх. Раскрыл, как разводной мост, свои убеждения, чтобы пропустить огромный корабль ясновидения.

Откройте глаза…

Комната исчезла. В напитке, должно быть, содержался опиум – Кавалер видит себя в громадном подземелье, или гроте, или пещере. Повсюду сияют картины. Стены молочно-белые, как тот стеклянный ларчик, который гадалка доставала во время его первого визита, как жирные руки короля. На стене танцует толпа.

Вы видите свою мать? – спрашивает голос Эфросиньи. – Люди всегда видят своих матерей.

Разумеется, нет, – отвечает Кавалер и протирает глаза.

Видите ли вы вулкан?

Он начинает слышать отдаленное шипение, рокот. Почти неслышный звук – и почти недвижные перемещения танцующих.

Звук и рисунок меланхолии.

Я вижу огонь, – говорит Кавалер.

Он хотел бы видеть огонь. А на самом деле видит черную, обрушившуюся вершину, о которой как-то упоминала гадалка. Гора, похороненная под своими же обломками. Он видит ее всего мгновение и скоро забудет об этом – об ужасном будущем. Залив без рыбы, без купающихся детей, вершина горы, лишенная привычного плюмажа, – одинокая куча пепла. Что же случилось с моим прекрасным миром? – вскричал Кавалер и взмахнул рукой в направлении свечи, словно желая зажечь ее вновь.