Текст книги "Шестиногая собачка. Дневники итальянских путешествий"

Вчера два сильных впечатления: не от красоты созерцаемого, но от того, что это актуально каждый миг. В базилике Св. Франциска в Сиене один витраж изображает узников концлагерей и фашистов – и то, что это навеки теперь будет тут перед глазами людей, – пронзает, как и картина на полу сиенского Дуомо, где убиенные по приказу Ирода младенцы уже восемь веков поражают глаз смотрящего. Эта каменная картина на полу Дуомо – вообще лучшая: солдаты с добрыми лицами отбирают у матерей младенцев, старик улыбается от беспомощности: он ничего не может сделать, то же и на фреске в палаццо Публико, где солдаты в других (клетчатых) одеждах тихонько лезут родным нашим сиенским девушкам за пазуху и под юбки. «Тихо так, слабо», как написано у Гриши[3]3
  Дашевский.


[Закрыть]. На этих картинах стоит молчаливый стон, крик, не меньше, чем в «Гернике» Пикассо. Кстати, поняла, что сиенское избиение младенцев в Дуомо – это источник картины Пикассо. И лошади – в палаццо Публико.

Про Симоне Мартини вчера написала глупость, но в ту минуту правда так думала.

Оказывается, мои новые гениальные босоножки – португальские, ортопедические!

Завтрак на открытой террасе – солнце, птицы. Поняла, почему Франциск проповедовал им, – они тут так поют, что хочется с ними поговорить.

И вообще понимаешь, почему Беляночка и Розочка (знаю, что это немецкая сказка, но тут такая же красота) – розовые и белые кусты роз потрясающей красоты (и желтые розовые кусты выше человеческого роста тоже, но их жаль, в ту сказку они не попали!). И король Дроздобород. Все – не сочинено, а из реальности, как три четверти неба на голландских натюрмортах – что еще рисовать, когда вокруг и вправду на три четверти небо.

Лоджия, где вчера музыка и прекрасный потолок (музыкальный магазин), называется Palazzo Chigi Saracini.

Museo dell’Opera сиенского Дуомо.

Первый шаг – в зал скульптуры. 1) Джовани Пизано: Соломон с приоткрытым ртом, Gesu di Sirach, Платон, Аристотель, Мария ди Мозе. 2) Ignoto Senese – S. Paolo. (Попытки рисунков в блокноте – фигуры Пизано с резко вытянутой и наклоненной вперед головой – потому что на них смотрели не вровень, как сейчас в музее, а снизу, с площади, и тогда диспропорция не была видна.) 3) Джовани д’Агостино. Два ангела и Иисус.

Зала Дуччо. Ангелы у престола, на котором сидит Мария (престол похож на дома в городе), – оперлись рукой и на нее чуть положили голову. Я сначала подумала, что они с высоты домов, – но они вровень с Марией и просто заслушались – но ведь на иконе никто не говорит – это чистое созерцание в тишине. Ты глядишь на них и понимаешь: так они учат созерцанию. Так же как на празднике сегодня в честь патрона команды Дракона – св. Екатерины: когда под барабанный бой шли знаменосцы, маленький мальчик пружинил ножками, чувствуя ритм. Так, в созерцании в него сходило чувство ритма, а в нас – при созерцании созерцающих Марию с младенцем ангелов входит молитва.

Чистая симметрия. Но ведь на иконе не все смотрят на Марию. Есть ангелы, глядящие на нас. В левой стороне первый во втором ряду, и справа один. И есть глядящие в сторону – на тех, кто не перед картиной, а сбоку от нее. Всегда есть пара глаз, которые смотрят на тебя, где бы ты ни был. Но те ангелы, что вокруг Марии (а не над ней), еще ведь немного и охранники и поэтому смотрят по сторонам. Или ее уже не надо охранять, ведь все в раю? Но как же в раю – она ведь с младенцем, значит, на земле, и значит, охранить они не смогут. И ведь они НЕ ЗНАЮТ еще, ЧТО БУДЕТ!!!

Икона, где Иисус моет ноги апостолам, я смотрела и сначала не могла понять, что это за три черных таракана или мухи нарисованы? А потом сообразила: это же развязанные сандалии!

Зал «картонов», то есть эскизов пола Дуомо:

Paolo di Martino – где повешены пять рыцарей; избиение младенцев – это Matteo di Giovanni; Domenico di Nicolò – где конная битва; где дамы: Benvenuto di Giovanni, Neroccio di Bartolomeo (где лев и волк жмут лапы), и Nanni di Pietro; где подъем на гору к Сократу – Паоло Мануччи по картону Пинтуриккио; еще дамы: Luigi di Ruggiero detto l’ Armellino, Giovanni di Stefano, Giuliano di Biagio.

Пьетро Лоренцетти «Natività della Vergine».

Маленькие танцующие бронзовые апостолы «Sculptore Senese».

Paolo di Giovanni Fei «Madonna del Latte» – Иисус сосет сисю, такую вкусную.

Иконы Matteo di Giovanni – он великий. Слава Богу, что увидела его (он же «Избиение младенцев»).

Подъем по крутой лестнице и панорамы.

Gregorio di Cecco: мадонна в черном платье – его особый ритм, а ангелы играют на музыкальных инструментах. Ритм золотых складок и полос на ее платье и музыкальный ритм ангелов соотносятся.

Sano di Pietro: 1) проповедь св. Бернардино. Все молятся на коленях. Слева женщины. Справа – мужчины. На Piazza del Campo (не там ли вчера прыгали в мешках дети?) и 2-я – на Piazza S. Francesco. Я узнала вчерашние сиенские площади, они не изменились за столько веков!

Крипта.

Через прозрачный пол видно, что собор еще уходит вглубь метров на двенадцать. Фрески. Икона Лоренцетти «мадонна Латте» – я молилась перед ней, как обычно, за родных, но еще и за N…

Баптистерий. Уже совсем устала, но тут опять св. Бернардино проповедует – теперь уже на площади перед Дуомо. Бронзовые барельефы баптистерия – Giovanni di Turino, отца моего Matteo.

Но и Гиберти – и они сразу – лучшие!!! Крещение Иисуса и Ирод и Иоанн Креститель. «А еще» Донателло: голова Иоанна Крестителя.

Фреска в Баптистерии – «Несение креста» – Христос обернулся, и сидящая к нему спиной на коленях в молитве Мария Магдалина тоже обернулась. Они встретились взглядами. Сзади человек в синей повязке, босой (значит, не римлянин) дает пинка Христу. На все это смотрит мальчик слева. Да… Взгляды, взгляды, взгляды: кажется, что они – самое главное, что рисуют художники Сиены.

Еще раз в Дуомо.

Заметила маскаронов (не знаю правильного слова: маскароны ведь скульптурные, а тут фреска!) и других фантастических существ на потолке библиотеки.

Поняла, что черно-белые полосы в соборе изгибаются над головами святых под потолком, как нимбы.

Увидела в библиотеке на фресках очень схожие с Беноццо Гоццоли сюжеты: оборачивающийся всадник; глядящий на нас как бы Рафаэль. Вот откуда он, с его «Афинской школой».

Сильнейшее впечатление от готических скульптур в Опере дель Дуомо.

И теперь передо мной собор – белый и розовый мрамор, его прячущиеся друг за дружку колонны, их кружево (и сколько людей так называли это до меня). И высоко – фигуры святых, которых не могу разглядеть…

Потом пошла еще в собор Св. Екатерины, где ходила под полом, в крипте – там устроен археологический музей, разглядывала фрески – но уже ленилась и не писала, а фиксировала фотоаппаратом, а это значит, что имен не помню. Зря, может быть, ходила туда: было чувство, что это уже «перебор», что за один день столько мне не прожить. Вышла не без труда: 3000 квадратных метров истории – и опять бьют в барабаны и маршируют сиенские мужчины.

Захотелось на море. Поплавать. В автобусе во Флоренцию слушала Окуджаву («По Сиенской дороге леса, леса, леса») и Паваротти. И под его пение «mamma» из‐за туч показалось солнце и облака стали похожи на лежащие (положенные горизонтально) готические статуи.

Перед отъездом в путешествие ночью придумала название новой своей книги. Записала. Забыла об этом. Две недели не вспоминала. Приехала – смутно помню, что было это и что названием была очень довольна. Но – никаких следов в доме или компьютере от этой записи. И это – мука. Невспоминаемое название всеми цветами радуги переливается и несбывчиво манит. Привязала к ножке стула шарф (как делаю за последние две недели уже третий раз и помогает). Сказала слова. И вот – нашла бумажку. На ней написано: «нерасточительная корка лимона приятно горчит». А потом название будущей книги: «ПРИЛЕПИЦА». И эпиграф к ней – измененная на одну букву цитата из Баратынского: «согласно излетая». Теперь остается только написать книгу.

2015. Июньское путешествие

Дети договорились между собой и купили мне билеты на самолет: Москва – Рим с пересадкой в Стокгольме и Венеция – Москва с пересадкой (18 часов) в Копенгагене. Маршрут я придумала сама, заказав самые дешевые ночлеги по дороге: Рим – Ареццо – Болонья – Падуя – Равенна – Венеция.

1 июня

Начало путешествия: на Курской кольцевой ждали поезда минут шесть, вагон был переполнен. Не люблю этих растянутых метропауз, тревожных и зловещих. Но – обошлось: иногда бывает и так: длинная пауза, не означающая ничего. По пути в аэропорт из аэроэкспресса я позвонила Льву Михайловичу Турчинскому и рассказывала ему о работе над архипповской книжкой. Он, уже прочитавший половину моего предисловия к ней, как и Ваня, ругал меня за длинную, в полторы страницы, цитату об Эрне из архипповских воспоминаний, вставленную в статью (а я говорила: нет, пусть останется, это для тех читателей, которые не читают всей книги, а ограничатся чтением вступительной статьи).

В Шереметьево выяснилось, что рейс SAS прилетел с опозданием и вылетит не в 15:15, а в 16. Это означало, что в Стокгольме я на свой рейс не успеваю. Меня заверили, что беспокоиться не о чем: раз оба колена перелета sas’овские, то они сами придумают мой новый маршрут. Чтобы попасть к ночи в Рим, пришлось лететь из Стокгольма во Франкфурт (SAS сотрудничает с «Люфтганзой»). В Шереметьеве у меня образовался лишний час, книжку о Сезанне, переведенную еще в начале 1930‐х, единственную, карманного формата, которую я взяла с собой, читать очень быстро надоело, пришлось погулять вдоль Duty Free, ужаснуться автомату по продаже маек: одна другой страшнее, как униформа для кругов ада, с возрастающим хоррором.

Смешно, стюардесса продиктовала мне на борту самолета в Стокгольм номера пересадочных рейсов, которые я записала на бумажке (пробнике духов, другой не нашлось), а время второго полета она не уточнила. Так эту бумажку я и предъявляла дальше в качестве своего билета. Когда я сошла во Франкфурте, работница аэропорта сказала мне, что мой рейс уже очень скоро и вылетает из противоположного сектора. Поэтому мне пришлось пробежать по франкфуртскому аэропорту примерно два километра по движущимся дорожкам из сектора А в сектор В, гейт 6. Лифт у гейта не работал, поэтому после этого кросса со своим восьмикилограммовым рюкзаком я опять бежала пять пролетов лестницы вверх. А еще вчера в Москве лежала почти весь день с больным сердцем… Вылет в 21:10. Лететь полтора часа. Это означает, что без такси из Фьюмичино мне в Рим не добраться, так как автобусы и электрички уже перестанут ходить.

Стокгольма, как мне мечталось, я не видела вовсе: аэропорт стоит в лесу. Зато потом сразу – очень много очень красивых озер. Облака с просветами сияющей под предзакатным солнцем воды, такое небо, на которое и надо смотреть, а иначе – зачем живем? «Вы не можете вообразить того, что после смерти», а если не небо и облака – что это? как об этом и думать… Думала: «Эх, была бы я Елена Шварц, уж нашла бы для этих облаков слова». Но я – это я.

Потом возник Франкфурт. Видно, что огромный, с небоскребами, трубами и удивительным треугольным домом, занимающим целый квартал. А после города вдруг начались красивейшие леса. Густого зеленого цвета, такого, какой любил Дерен. Желтая сухая ровная трава – эти деревья, темно-изумрудные кроны и коричневые стволы – и хмурое серое небо – удивительный колорит аэропорта Франкфурта. Ну а коридор с движущимися лестницами теперь будет мне сниться в безвыходных снах.

В стокгольмском зале ожидания поразила меня одна немолодая дама, попросившая меня посмотреть за ее вещами, пока она сходит в туалет. Зона нормального человеческого доверия, об атмосфере которого как-то забываешь, живя в России.

По дороге во Франкфурт решила всему радоваться и воспринимать как приключение. Когда еще я полетаю дорогой «Люфтганзой» с большими расстояниями между креслами, бесплатной едой и вином (которые были очень кстати)? Я разговорилась с немкой, занимавшей ближайшее ко мне кресло. Выяснилось, что в Риме мы останавливаемся в соседних районах, обсудили возможность взять одно такси на двоих, но не сбылось: римские таксисты наотрез отказывались сажать в одну машину пассажиров с разными адресами. Пришлось ехать одной и болтать с шофером (я радовалась возможности попрактиковать свой еще очень беспомощный итальянский): обсуждали, какой папа лучше: нынешний или Иоанн Павел II. Мнения наши разделились, и пришлось даже немного поспорить… Конец дороги в Трастевере, славящемся кривыми улочками, я отлично помнила и показывала своему таксисту, как правильно ехать, потому что год назад уже останавливалась в том же прекрасном хостеле «Орса Маджоре». Рассматривая гугл-карту еще в Москве, я выяснила, что он стоит на той же улице Сан-Франческо ди Салес, что и римская тюрьма, устроенная, видимо, в бывшем монастыре. За тюремной стеной (а мне так нравилось год назад вдоль нее ходить, наблюдать, как плющ и жасмин раскинулись вдоль старинных каменных плит) в плане был огромный крестовик церкви, которая на карте не имела названия, и я все никак не могла сообразить почему.

Я позвонила, мне открыли уже запертые на ночь ворота. Устроившись на месте, я вышла во внутренний двор. Каждые десять минут с единственного дерева – цветущей стройной магнолии – срывался сухой лист, и это был единственный звук, рассекающий тишину римской ночи, которому внимали я и пристроившийся рядом со мною на лавочке сторож этого места – грустный внимательный кот.

В Трастевере

2 июня

В моем путеводителе по Риму написано, что 2 июня – единственный день, когда для осмотра простому люду открыты сады Квиринала. Это написано маленькими буквами в незаметном месте, поэтому я наивно полагала, что желающих посмотреть сады будет не так уж много: ведь 2 июня, в День Республики, в Риме проводится военный парад, зрелище, которое должно притянуть к себе толпы. А мне, не включившей телевизор 9 мая в Москве, смотреть еще один военный парад (пусть и в Риме) совсем не хотелось. Меня тянуло в сады, но намерению этому не суждено было сбыться…

От моей «Большой Медведицы» (так переводится «Орса Маджоре») до Тибра меньше двух минут пешком. Я вхожу на мост, иду мимо уже знакомого кенотафа в честь маленького мальчика (фотография, вложенные в пустоты ограды моста игрушки, цветы, всегда свежие, я помню о них с мая 2014-го). Потом все еще не завершенная стройка между набережной и виа Джулия, мощеный булыжником переулок Карчере, идя по которому я всегда вспоминаю, как Усов не советовал Архиппову писать Черубине, потому что она «ин карчере»[4]4
  В тюрьме.


[Закрыть]. Миновав церковь Санта-Лючия, перехожу улицу – и захожу впервые в Санта-Мария-ин-Валличелла (Chiesa nuova), где отличная копия «Снятия с Креста» Караваджо (а для рубенсовского алтаря, как почти для всего рубенсовского, у меня нет – еще нет? – точки восприятия).

Иду по левой (если идти от Тибра) стороне улицы Витторио Эммануэле II, взгляд случайно ловит прекрасную мраморную скульптуру в лоджии одного палаццо (уже в Москве потом выясню, что позвала мой фотоаппарат римская копия Праксителя).

На виа Джулиа

К площади Венеции и полицейских, и народу становится все больше, у алтаря Победы строятся военные в разных униформах, я иду мимо, но дорогу мне преграждает взвод кавалеристов – красивые красные мундиры, кокарды с золотыми шнурами и плюмажем, плавно и послушно выступающие лошади.

Я иду дальше, к Квириналу. За мной увязывается красивый и высокий негр. Заговаривает, я уточняю у него дорогу, к моему удивлению, он несколько кварталов идет рядом и болтает о том о сем. Я понадеялась на него, а он, оказывается, и сам не знает пути, зачем-то вывел меня к фонтану Треви, там полицейские подсказали, куда свернуть. Я говорю негру, что не понимаю, зачем он идет со мной так долго. «Ты красивая, и я тебя полюбил». – «Ну уж дудки, дальше я хочу идти одна». – «Давай хотя бы обнимемся на прощание». – «Нет, нет, прощай».

Так выглядит «Похищение Прозерпины» Бернини (оно на вилле Боргезе) в моем исполнении. Почему-то, глядя на этот рисунок, я вспоминаю гениального Егунова: «Помните картину Репина „Не ждали“? Там в двери входит бывший арестант, вроде меня, возвращенный из ссылки. Я подобрал по размеру и на его место вклеил Лаокоона со змеями»

А вот и Квиринал. Совсем безлюдно, карабинер объясняет, что вход в сад откроется только в 15 часов, а сейчас 10. Поэтому я иду к своей любимой борроминиевской церкви Сан-Карло у Quattro fontane, чтобы после нее посетить палаццо Барберини. По дороге захожу и в церковь Сант-Андреа-аль-Квиринале Бернини. Золотой ее потолок, свет в ней.

Кассирша в палаццо Барберини объясняет, что сегодня из‐за праздника в музее открыт только один этаж (какая связь? отгулы у смотрителей? – не могу догадаться). Я решаюсь: «Ничего страшного, мне хватит и одного», и как потом оказалось, этот редуцированный объем для первого посещения был как раз совершенно идеален. Еще один этаж меня бы раздавил. Я бы уж совершенно точно «восхищенья не снесла». А так – на все хватило сил.

Квентин Метсис. Хрестоматийный портрет Эразма Роттердамского (Наташа Громова потом, когда я показывала ей фотографии путешествия, глядя на него, сказала: «Опять Путин!» – а меня Бог спас от таких ассоциаций).

«Генрих VIII» Гольбейна – кажется, я помню его с шестого класса школы.

Изабелла Медичи (со знаком вопроса) неизвестного флорентийского мастера.

Капелла, расписанная нежнейшим Пьетро да Кортона. Удивительные фрески: первые шажки Иисуса-младенца от Марии к Иосифу. И Иосиф, и ослик – прекрасные, умиленные и умиляющие. Бронзовый ангел со скрипкой, его нога так же прекрасно обнажена, как у тех, что на мосту Святого Ангела. Пол с майоликовой плиткой. Счастливая семья Марии и Иосифа, рай на земле – вот что осмелился нарисовать Пьетро да Кортона.

Фламандский мастер «Купание Дианы и нимфы» – это же прообраз ивановского «Явления Христа народу»! Интересно, писали ли об этом? Сходство мотивов очевидное.

И – потрясающее «Крещение» Эль Греко. К нему подходила не меньше четырех раз, кружа по залам и возвращаясь, и каждый раз замечала новую деталь.

Стена с тремя портретами: Orazio Borgianni – мужчина с усами, наморщенным лбом и поднятыми глазами, Людовико Карраччи – портрет старой женщины (три восклицательных знака в моем блокнотике), Аннибале Карраччи: молодой мужчина.

Медитирующий св. Франциск Караваджо.

И мальчик с картами Bartolomeo Manfredi.

NB! Джулио Романо «Minerva rimprovera Cupido». (Тогда я, кажется, еще не знала, что Джулио Романо расписал эротическими фресками целый зал в покоях папы из‐за ссоры с ним, а гравер Маркантонио Раймонди сделал по ним гравюры, основой сюжетов были любовные сонеты Аретино.)

Пандора (!!!). Ничего, что у нее толстые руки и пальцы, они вполне гармонируют с кувшином (он же пресловутый «ящик»), и главное – приоткрытый рот, поднятая бровь, приподнятая нога и развевающиеся покрывала, розовое и прозрачное. Мгновение, когда уже понимает, что натворила, но не может не открывать дальше…

И опять Эль Греко. Кажется, что Иоанн Креститель шестипалый. Потом подойду в третий раз и пойму: нет.

Sodoma, «Похищение сабинянок» на фоне замка святого Ангела (!). Девушки картинно страдают («Эти сабинянки всегда так, не только у Содома», – сказала мне потом Рива) – не то что в сиенском Дуомо: подлинные страсти в избиении младенцев. А его же «Мистическое обручение святой Екатерины» – почти леонардовское по неуловимости. Очень большой мастер. И такие разные манеры в разных полотнах.

Доменико Беккафуми – мадонна с младенцем. Очень статуарная. Странный сосок. Удивительный младенец: смотрит внутрь себя, а св. Иоанн – тоже младенец – на нас, с хитрецой.

Girolamo Genga – Мария держит мальчика, как бы выводит его из класса.

Callisto Piazza – Екатерина Александрийская с гвоздикой. Очень чувственная, розовый и красный.

Dosso Dossi «Святые Иоанн и Варфоломей» – прекрасные лица, и… никто эту траву так не рисовал.

Тинторетто. «Cristo e l’adultera» (все ее осуждают, оглядываются, кто же бросит камень…).

Тициан. «Венера уговаривает Адониса вернуться домой».

Опять Эль Греко. Теперь увидела крыло у ангела вверху, повернуто как острая круглая бритва, на нас, поэтому нарисовано одной линией, и это невероятно! И ноги! Правая занесена, левая вбок. И непонятно, куда смотрит Бог Отец: налево вверх на ангела или вниз на крещение? Должно быть, конечно, второе. Но уверенности нет. Все летит.

Десять минут полежать под пальмой во дворике, чтобы перевести дух, и мне надо бежать на Corso, на встречу с Ривой. Мы условились с ней вместе осмотреть галерею Дориа-Памфили. Как я ни старалась, опоздала. Рива великодушно согласилась рассказать мне о своем новом римском житье во дворике перед входом в галерею, чтобы я перевела дух. В моей записной книжечке, видимо от ее рассказа, осталась запись: Иван Грозный, «Лютор же лют».

Галерея полна самых разных чудес, но подписей под картинами нет, есть только те, что в рамах и достает роста, чтобы различить буквы. Поэтому радовались, что мы тут вдвоем: вместе не так грустно ощущать свою небольшую насмотренность и просвещенность, а иногда выручала обоюдная наблюдательность или эрудиция товарища. Однако в моей записной книжке осталась смешная каша вопросов и догадок, которые теперь я уже почти не понимаю сама: «Филиппо д’Анжели. Красное. Сюжет?», «Андромеда. Без Персея?!!!»

И вполне четкое: «Аннибале Карраччи. Сусанна и старцы. Первый говорит: „Тихо!“ Второй целеустремленно перелезает через перила», «Тинторетто. Портрет молодого мужчины. Похож на Курилкина».

Мемлинг «Снятие с креста». Лоренцо Лотто «Иероним на коленях перед крестом». «Благовещение» Ф. Липпи.

Риве нравилось находить на картинах диковинных зверюшек. Имеющийся здесь в изобилии Ян Брейгель запечатлел на своих полотнах целый зоопарк. Это у него пейзаж вдали, а на переднем плане берег и все морепродукты, которые можно вообразить?

У меня были силы смотреть и пересматривать еще и еще, но Рива проголодалась, и мы через некоторое время отправились закусить в маленький бар на Корсо. Тем временем уже наступили заветные три часа, и Рива решила проводить меня до садов. За квартал до входа я поняла, что мой план несбыточен – почти на километр растянулась очередь таких же прилежных читателей путеводителей, как и я, желающих попасть в эти государственные римские сады. В утешенье мы решили сделать фото на память, Рива пристроилась в очередь, я ее сфотографировала, и мы разошлись.

Я хотела посмотреть знаменитый берниниевский экстаз святой Терезы, о котором читала так много всяких судачеств, и добрела до церкви Санта-Мария-делла-Виттория. Не думала, что настолько впечатлюсь. Удивительна свобода, с которой все окружающее Терезу пространство вовлечено в созерцание происходящего с ней. Обманки с мраморными балкончиками по бокам от Терезы, на которых разместились не сводящие с нее глаз святые очевидцы. Ее воодушевление передалось им, а их – нам. Над ней – витражи в облаках, покрывающих фрески. Мрамор, с легкостью переходящий в картон. Дерзость фантазии свободного человека, не останавливающейся ни перед чем. Фотографировать было бессмысленно, фотографии ничего не могут передать, это надо видеть. Играл орган, дополняя зрительные впечатления.

Я подняла голову и прочитала надпись на потолке: potens in praelio[5]5
  Сильный в битве (лат.).


[Закрыть].

В алтарной части – фреска с какими-то военными, лошадьми, башней. Отчего? Почему?

На потолке: Страшный суд. Но в ад низвергаются люди с книгами в руках. Как же так?[6]6
  А теперь знаю: это протестанты. Церковь была посвящена победе католиков над чехами-протестантами в битве на Белой горе под Прагой (1620).


[Закрыть]

Потом церковь Сан-Бернардо-алле-Терме. Круглый купол. Простота.

Потом шла к площади Испании и от нее к Корсо и площади Навона. По дороге заходила в борроминиевскую Сант-Андреа-делле-Фратте, где два ангела Бернини, но я была уже совсем без сил, и потом в Сантиссима Тринита, там шла молитва, а я только переводила дух. (Забыла написать: весь день 30-градусная жара, солнце.) Но когда я вышла из Сант-Андреа, я увидела это творение Борромини: кирпичные стены и белая колокольня со скульптурой наверху, удивительная: танцующие линии фасада.

По дороге мне попался супермаркет, и я купила рикотты и абрикосов на ужин. Вечер на Навона всегда хорош, но бедные мои ноги уже гудели, хотелось в отель, в кровать.

Первую половину дня 3 июня я решила посвятить прогулкам по Трастевере. Зашла в церковь, о которой в путеводителе сказано «незначительное творение Борромини», – с картонными ангелами в нишах, как бы берниниевскими, овальным стеклянным окном в двери, отделяющей саму церковь от отеля и ресторана с внутренним двориком, составляющими с церковью единое здание. В это окно вполне можно наблюдать за молением в церкви, не заходя в нее.

Потом – на улице Гарибальди – цветущая липа. Первая для меня в этом году. Запах цветущей липы – мой любимый, и сейчас, 31 июля, когда я, слушая «бурнопогодного Эола», проливной и затяжной эстонский дождь, переношу записи из бумажного блокнотика в компьютер, я уже знаю, что в этом году мне особенно повезло: мне было дано услышать запах цветущих лип трижды: сначала в Италии, потом – в конце июня в Москве, потом – в середине июля в Царском Селе.

Вверх и вниз по лестницам.

Санта-Мария-ин-Трастевере. Здесь я уже была в прошлом году. Левая мозаика: Мария родилась, и ее собираются купать, служанка проверяет ладонью температуру воды. Так делали и моя мама, и моя бабушка. На самом верху – крылатый лев Марка с книгой. Человек Матфея. Орел Иоанна. Вол Луки. Но с крыльями – все!

Справа от Иисуса Петр. В левой руке свитки, правая поднята к Иисусу. Серая тога, борода, волосы. За ним Cornelius с выбритой макушкой и в богатом синем плаще. Юлий смотрит на нас, крестит. Lepodius в красном. Синий – зеленый – красный. Все с выбритыми головами и крестят, и с книгами. Христос обнимает Марию за плечо. За ними – занавесочка.

Ниже овечки-апостолы. Все овечки мальчики, а овечка-Христос не имеет мужского знака.

В радужной полосе и голуби и сороки!

Ниже овечек: Благовещенье, Рождество и пастухи, волхвы, Сретение.

Еще ниже в центре Павел с мечом, Бог Иисус, Петр с книгой и кто-то еще, не догадалась кто. У ангелов на Благовещенье крылья от серого через белый к красному и опять к серому. И кажется из‐за этого, что каждое крыло двойное. Слева от Богоматери наверху: Calixtus в синем, Лаврентий в голубом, Иннокентий в красном, первые двое с книгой. На Рождестве между Иосифом и пастухами домик, и написано Taberna Meritoria. Внизу фреска с облачками. Справа – Успение Богоматери.

Доска в честь Stefan Wyszyński (1901–1981), варшавского.

Потом в церковь S. Cecilia.

Ее мраморное изображение с раной на шее, спит на боку. И веселые фрески XVII или XVIII века с толстыми ангелочками. Мозаика показалась лучше, чем в Санта-Мария-ин-Трастевере, живее немного…

Монастырь рядом – с фресками Каваллини. Ради них и шла сюда. Какая-то стражница-цыганка взяла с меня 2 евро за проход к ним. Я поднялась на лифте на один этаж. У фресок сидела пожилая монашка-смотрительница, которая как бы дремала. Но чем дольше я рассматривала фрески, тем она делалась недовольнее, потом и вовсе сказала, что они уже закрываются и что я должна заплатить. Я отказалась, сказав, что уже заплатила. Фрески уцелели большими фрагментами, возле которых построен помост, взойдя на который и смотришь. Внизу немного Страшного суда: слева два ангела трубят, зажимая носы или одну ноздрю пальцами, в длинные трубы. На двоих – одно крыло. А что? И одного хватит. К ним три ангела ведут праведников – почти все святые с нимбами и папы. И только третий ангел ведет простых людей. Крылья у первого серо-коричнево-бежевые, у второго – с красным, и он смотрит на нас, обнимая какого-то папу, а у третьего – голубо-бело-серые. Нет, третий ведет не простых – а цариц и святых, а первый и второй – только мужчин. В центре крест, пика и палка с губкой, пропитанной оцетом, на столе, который нарисован без перспективы, – три гвоздя и сосуд. Справа и слева от Иисуса – ангелы с крыльями от бабочек. Малиновому одежда не нужна, над ними были еще, но не сохранились – остались только коричнево-бело-зеленые крылья. Справа два ангела дуют в те же трубы и так же, зажав носы. Но эти уже выгоняют грешников, те без одежд. Первый ангел толкает руками, и первая женщина так хорошо на него глядит. Второй с копьем, а перед еще одним ангелом уже чертик и пламя. На другой стене – тело лежит (тут меня стала подгонять жадная монашка)…

Потом Chieza di S. Francesco a Ripa, построенная на том месте, где Франциск останавливался, когда приезжал в Рим. Мраморная скульптура Бернини Beata Ludovica Albertoni (1473–1533). Deus meus et omnia. Иоанн Павел II и его фиолетовая риза.

Потом – родная уже дорога к моему отелю, стакан сока с хлебом, и я иду на виллу Фарнезина, до которой от моего отеля сто шагов. Я прохожу мимо садика с розами и лимонными деревьями, вхожу в дом и попадаю в царство бесхитростно простого и легкого праздника. После церквей и тридцатиградусной жары – веселый прохладный воздух, сладкая музыка, под которую, наверное, танцуют эльфы в своей сказочной стране, два этажа изумительной легкости: розовая мраморная лестница, фривольные росписи створок окон, прекрасные деревянные кресла с кожаными сиденьями, раскрытые для нас, нескольких счастливцев-посетителей. И сидящие в креслах люди слушают эти пасторали, смотрят на потолок лоджии Галатеи, расписанной Рафаэлем и его друзьями, или идут на второй этаж, где зал перспективы с пейзажами-обманками работы хитроумного Бальтазара Перуцци и спальня – свадебная комната Александра Великого и Роксаны, нарисованная для Агостино Киджи все тем же Джованни Антонио Бацци, прозванным Содома, которого я полюбила вчера, рассматривая коллекцию в палаццо Барберини.

В окна виден еще один сад, очень красивый, но мне нужно идти: еще в Москве я купила билет на экскурсию в палаццо Фарнезе, на другом берегу Тибра. В этом дворце, частично спроектированном Микеланджело, уже несколько веков располагается посольство Франции, и иначе, чем записавшись на экскурсию, сюда попасть невозможно. Экскурсии ведутся на итальянском, английском, немецком и французском. Я выбрала час на итальянском, для практики аудирования. Отлично все понимала. В моей группе были в основном французы. Каждого называли по имени и фамилии, проверяли документы, сумки. Экскурсию вел молодой человек, который некоторые фразы повторял на французском. Медленно провел нас под ведущей во внутренний двор колоннадой, с колоннами, взятыми из развалин терм Каракаллы. Бюсты римских императоров («стоят там, где должны стоять статуи святых», сказал экскурсовод), лилии из гербов Медичи и Фарнезе на потолке арки. Я, к сожалению, отвлеклась и рассматривала что-то, поэтому не услышала, как называется какой-то знаменитый фильм, в котором кардиналы играют в волейбол в этом внутреннем дворике. В саду при дворце – две магнолии, лимонные и апельсиновые деревья, пальма, кипарис, два скульптурных коллажа Антонио Чиполла.