Текст книги "Оранжевая книга. Фантастический роман в звательном падеже"

Оранжевая книга
Фантастический роман в звательном падеже
Та Да Не Та

© Та Да Не Та, 2018

ISBN 978-5-4490-2143-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Апельсиновый глобус

Географичка считала, что каждый ученик пятого класса должен уже знать, почему глобус круглый. Глобусы ведь всегда круглые! Одни – поменьше, размером с апельсин, другие – побольше, размером с арбуз. Но круглые – всегда. Географичка рассказала про глобусы в четверг.

А по воскресеньям на полдник обычно давали какой-нибудь фрукт. Светка Курская, одна из пятиклассниц, уложив в пригоршне апельсин, пристально уставилась на него. Она подумала, что апельсин – тоже глобус. Он же круглый! Но апельсин – макет другой планеты, неизвестной географичке. Взглядом Светка попыталась вспахать почву апельсина.

Тамошние жители похожи на людей, но они с оранжевыми круглыми как будто нарисованными щечками. Они летают, но машут не крыльями, а шляпами с перьями. Шляпы эти похожи на шляпу директрисы Галины Петровны…

Один из апельсиниан, летая, крикнул Светке из-под своих сияющих небес:

– А правда, что у вас на Земле насекомые под названием пауки на своих шляпах носят вуали вместо перьев? И вуалью ловят насекомых под названием мухи, и едят их?

А Светка закричала в ответ:

– Вы там что, ангелы?

А они покачали головами, захохотали, и ответили:

– Мы – люди! Но мы живём на Апельсине! Поэтому нам хорошо и мы летаем!

Жаль, что апельсиновый глобус не изучают на уроках географии. Светка знала, что он и совсем ни для чего не пригоден, этот её апельсиновый глобус. И лучше о нем помалкивать.

Она жила в детдоме, и самое имя ее – Светлана Курская – являлось результатом особого изыска легкомысленной, сентиментальной, ражей директрисы Галины Петровны. В детдом Светлана, еще безымянная, загремела прямо с небес – родителей у неё никогда не было.

Она тогда – никому не ведомый сосунок – была белой и нежной. У неё были белые волосы, брови и ресницы, белое личико, прозрачные глаза. Галина Петровна, сидя на своём рабочем месте, со смаком перебирала сладкие, нежные, пряные имена. Она нарекала девочек Маргаритами, Евангелинами, Ангелинами, Аделаидами, Алевтинами и Каролинами, отыгрываясь за пресность собственного имени. На этот раз её фантазия произвела на свет только «Светлану».

Белёсость «Светланы», всё сильнее уязвляла взгляды. Однако, уязвление это не было неприятным. Светлана казалась бела нежной белизною, и даже до умиления персонала, норовившего кто – погладить, кто – ущипнуть. Тем не менее, детдомовский доктор отметил в карте, что у ребёнка «синдром альбиноса». При всём том к настоящим альбиносам она не относилась, глаза у неё были очень светло-карими, желтоватыми, а не красными, и они не боялись белого света. И всё же Светлана казалась слишком светла. А на языке докторов похожесть на что либо называется «синдромом».

Но, разумеется, все детдомовцы дразнил её «альбиносом», всё детство.

Достигнув выпускного возраста, Светлана благополучно перекочевала в общежитие швейного училища, где зажила в комнате вдвоём с одной из своих однокашниц, Лизой Голубкиной. Им обещали по отдельной квартире, но дом с квартирами ещё не построили. В общежитии и на фабрике Светлану продолжали щипать швеи и мастера – всё за ту же белёсость.

Светлана обитала в мире, где в небе по ночам виднеется рожица Луны, и висит на небесном гвозде привычный, как собственная суповая поварешка, ковш Большой Медведицы. А среди бессчетного белого мака (попался под клавиши негатив), которым присыпано большое небо над Светкиной планетой, как будто бы нет ничего живого…

Вещество кефира

Она не понимала, зачем Борисандревич пьет кефир. Каждый день Цветки (которая раньше звалась Светкой) завершался этим мучительным недоумением. Конечно, она бы тоже могла пить кефир. Но она бы, по крайней мере, знала, зачем это делает! Чтобы напитаться любовью. И полный пакет показался бы ей пустым – ведь в нем нет любви. Разве что самая малая неудовлетворяющая капля. А Борисандревичу зачем пить кефир? Его не гложет тоска, ему не нужна любовь…

Цветка бела, бледна, в её лице нет жизни. В организме не достает чистого вещества любви. Она ищет недостающее везде. Она подметила, что при некоторых обстоятельствах и пищевой продукт тоже содержит малую толику нужного вещества.

Однажды праздновали Новый год за богатым, покрытом новой белой скатертью столом Борисандревича. Цветку коробило от анекдотов, громогласно провозглашаемых хозяином. Без пяти минут полночь его шумная родня – там была и его бывшая жена с опущенными уголками обветшалых губ, дочь, сыновья, и семьдесят семь братьев – все они обнаружили надпись «Сделано с любовью» на бутыли «Кетчупа» и стали, хохоча, пускать бутыль по кругу. Родня потешалась – что им любовь! Им нужно другое – кому что. Кому-то из них не достает свеженького автомобиля, кому-то – живой игрушки-пупса, или удобной палки, или ферментов в желудке, или порядка в стране, или просто скучно…

А Цветка почувствовала непустоту слов про любовь на бутыли с «Кетчупом»! Поняла, что бывает толика любви в продуктах. Их цена, и их себестоимость, налоги, наценки – если все это по бухгалтерски свести, и не сведется, получится непонятный зазор – это зазор чьего-то безвозмездного старания. А труд, старание, усердие – сердечное дело, близкое любви.

С тех пор Цветка и пыталась выцедить жизненно необходимое ей вещество из продуктов. Зачастую она, чуть живая бредя домой, заглядывала в похожую на фонарь, горящую в ночи лавку и покупала тот самый «Кетчуп». А вообще-то дом Борисандревича был – полная чаша, и родня для него старалась, закручивала банки, от запасов полки ломились.

Цветка заметила, что бывали банки с вареньем равнодушным, а бывали с вареньем добрым. И огурчики соленые – некоторые жалели её, хрустели, утешали, а другие, аморфные, насмехались – амебы. Мед попадался трогательный, его пчелы складывали по крупицам, собирали с душистых сколов лета, и прекрасный. А попадалась липкая дрянь, какая-нибудь патока, подделка – так происходило надругательство над любовью.

Многие одинокие люди, заброшенные старухи, неосознанно ищут в пище любовь. Потерянные женщины болеют ботулизмом и ожирением. Цветка тогда считала себя не потерянной, а ищущей. Она искала любовь. И она знала, что если и найдет это вещество в пище, то все равно слишком мало – для поддержания скудной жизни на час, на полтора, не более. А ей нужна была любовь для всей жизни. И хорошо, если через край – для вечности. Но любовь содержится в слишком избранных продуктах, и в ничтожно малой дозе. И только потому, что она это понимала, не ожирела.

Она оставалась крохотной, легкой и юркой. Стремительной, как стрелка – когда по утрам спускалась сперва на лифте с седьмого этажа, потом с девяти ступеней…

А что нужно Борисандревичу в кефире? Ничего. Только сам кефир! Он с удовольствием потягивает и глотает, нежит глотку. И это простое удовольствие недоступно Цветке. Он пьет кефир на ночь. Темный, коричневый, морщинистый – наполняется белым и гладким. Он пьет кефир со вкусом, толково, как будто знает, что делает. А она – бледная, немощная, и вовсе перечеркнутая усталостью по вечерам, заполняет себя самым черным кофе, и все равно остается призрачной.

Родне Борисандревича не достает автомобилей, пупсов, палок, ферментов, порядка, или просто скучно. Лизе Голубкиной нужно выйти замуж. А Цветка испытывает потребность в одном только чистом веществе любви, но нет его в таблице Менделеева!

Ей нужна другая планета в Космосе: целый мир, среда обитания, где все отлично и специально для людей смонтировано. «Сделано с любовью». Вот она и придумала Апельсин – еще в детдоме. Такую вот планету. И забыть не может.

Июнь, нежный вечер. Борисандревич пьет кефир и нежно причмокивает, Цветка, поднявшаяся по девяти ступеням – кофе, но вкуса у кофе нет. На Цветке яркая летняя одежда, но она не ощущает ни одежды, ни самой себя, как и вкуса кофе. На её бледной коже не оседает пыль бытия. Она – как нарисованная. Ребенок накалякал её в своем детском альбоме – и сам же перечеркнул, сегодня, как и каждый день. Утром – рисует, вечером – перечёркивает.

Она знает, какой ребенок перечеркнул ее. Тот самый, который щедро разукрасил фигуру Борисандревича и фон для него, расцветил целый лист! Дал ему моторную лодку, тьму родни, и всё, чего он ни пожелает. А ей – ничего, ни капли любви, необходимой для жизни. И один только пустой лист, без фона и красок. Но она сопротивляется вредному ребенку, пытается ожить, и для этого рыскает в поисках нужного вещества. Она ищет его везде, а не только в продуктах. И для этого каждое утро спускается на лифте, потом с девяти ступеней…

Просто цвет

Оранжевое близко к совершенству. Лисички – оранжевые, и они – неправдоподобны. Вызревают целыми полянками и червячков от вида их грибной плоти берет оторопь. Морковь – сладость и яркость в толще земли. Тыква наливается солнечным веществом до чудовищной гипертрофии! Печеная, она источает мед, как овощная пчела. Цветы календулы целебны. Оранжевые плоды – хурма и апельсины – не культивированы человеком, не известны в диком виде, потому что они – манна небесная. А невероятные алые ибисы, священные птицы Египта! И огонь – царь веществ, и солнце – царь галактики.

Ещё в детдоме жизнь Цветки смешалась с оранжевым цветом. Не только потому, что по воскресеньям на полдник иногда выдавали апельсин, и она подолгу мечтала, держа его в ладонях и вглядываясь в этот сияющий шарик, как в магический шар предсказательниц.

Ещё все детдомовцы носили одинаковые оранжевые курточки. Дети-бродяжки и ничейные дети всегда, почему-то, именно в таких оранжевых курточках. Ничего более сиротского и вообразить нельзя, чем замызганная оранжевая курточка. А на беспризорнике она ещё и заляпана липкой грязью, и вспорота до потрохов. Но Цветке, на удивление, было тепло и уютно в своей. Если зарыться носом в рукава, можно было увидеть сплошь оранжевый мир-цвет.

А апельсины были наряжены в оранжевые пальто с белым бархатным исподом, а их дольки – в прозрачные шелка. Каждая из них начинена колбочками, полными нектара, а у пупа фрукта теснились особенно нежные дольки-младенцы… Жизнь на апельсине прекрасна. Апельсин – планета любви. Апельсиниане совершенны.

Когда другие воспитанницы стали ярко красить губы, рассказывать похабные анекдоты и хохотать вымученным баском, Цветка начала тосковать по одному из апельсиниан, своему наречённому. Она тосковала по нему так, что считала минуты. Этот апельсинианин – лёгкий, летучий, вдохновенный, любящий, ничего о тяжести земли не знающий…

Сумасшедший Борисандрович

На улицах распласталось и потихоньку кисло воскресенье, как кремовая прослойка между коржами – противная, вязкая, торжественная и пустая. Борисандревич приготовил торт. Он любил творить вещи, и вещи удавались ему. Они происходили из его рук, как из рукавов фокусника. Как будто он держал два рога изобилия – в каждой руке по рогу.

Борисандревич – осанистый, самоуверенный человек. Он снимался в рекламе внедорожника Хаммер. Большие крепкие руки на руле, твёрдый взгляд вдаль. Он ничего не сказал в кадре, просто проехал мимо, даже не помахал рукой из окошка. Ему указывали путь два дорожных знака одновременно – зеленый круг светофора, и сияющий круг солнца прямо над светофором.

Наверное неслучайно и эллины, и иудеи полагали, что бог награждает тех, кого любит, именно земными благами. Люди произвели даже само сдобное слово «богатый» от величавого слова «бог». Но никто и никогда, может быть, не наблюдал настолько воочию, как Цветка, бесконечные знаки вышнего чьего-то благоволения, касающиеся Борисандревича. А Борисандревич в свою очередь потрафляет своему богу жизни, будучи живым, вполне и по-настоящему живым. Он все знает и умеет, даже печёт торты. Его бог – шумный и непоседливый ребенок, живчик, юркий сперматозоид, вторгающийся в небытие, покой и вечность. И некому пожаловаться. Нельзя рассказать даже Голубкиной. Она не поймёт. А в детстве с ней можно было делиться любыми мыслями, особенно во время грозы…

Голубкина – это Лиза, детдомовская подруга Цветки. «Елизавета Голубкина» – плод все того же щедрого и сентиментального воображения ражей Галины Петровны. Вчера, в субботу, Цветка заезжала к Голубкиной в кафе (она теперь официантка у «Чехова»). У Лизы был день рождения. Она попросила Цветку подарить ей сиреневую, (ну, если сиреневой не будет, можно и синюю, голубая тоже пойдёт) шерсть. Она много времени проводит в электричках и вяжет, чтобы ехать быстрее…

Борисандревич и Цветка сидят за столом, в центре стола – торт. Цветка пробует говорить с Борисандревичем. Она рассказывает про Голубкину и про своё вчера. Этот день можно пересказать, он укладывается в слова. Редко какой Цветкин день можно пересказать кому бы то ни было, в особенности Борисандревичу.

– Я выбрала самую прекрасную оранжевую шерсть, и привезла ей два килограмма. Такую красивую, целый пакет! А она расстроилась: «Голубой или сиреневой – не было?» Лиза ничего не понимает! Я объяснила: «Была. Но эта гораздо лучше!» Она всё равно не поняла!

Цветка, жуя торт, перемазала губы в воздушном креме. Отёрла пальцами. А теперь не знала, обо что бы вытереть руки. Выражение лица у неё при этом было смехотворно грустное. Борисандревич протянул ей салфетку.

– Из оранжевой ты себе закажи свитер, а Голубкиной купи синюю, – посоветовал он.

– Но мне так хотелось, чтобы у нее была самая красивая шерсть! Она же несравненно красивее, вы понимаете, или нет? – вкуса у торта совсем не было.

Борисандревич весело, и при этом серьёзно вникает, припоминает Голубкину. Это – девушка с внушительной кормой, откровенно и радушно предъявляемой на обозрение всему городу, электричкам и учреждениям. Она всегда носит штаны в обтяжку. Летом из тонких, почти несуществующих тряпочек, зимой – кожаные. Все шерстяное и плотное наматывает выше. Еще у Лизы избыточные щеки и отвислые губы, негодная землистая кожа. Но ей очень хочется получить дольку благолепия в жизни. Не желает на швейную фабрику. У них с Цветкой одна комната на двоих в общежитии во Фрязино. Каждый день чуть свет Лиза прибывает на электричке, чтобы занять свой пост официантки в столице, у «Чехова», в пути – вяжет, быстро-быстро. Целеустремленная, старательная, ловкая, но уже источенная изнутри единственной въедливой мыслью, думает Борисандревич про Голубкину.

А Цветка тем временем рассматривает Борисандревича. Он полон вежливого внимания ко всем деталям и подробностям здешней обстановки, в том числе и к официантке Елизавете Голубкиной. Похоже, ему нравится сама узловатость и шершавость жизни, одутловатость и землистость. Нравится каждая её рытвина просто тем, что она есть. У него вкус к жизни, должно быть, жизнь представляется ему неисчерпаемой, а мир – огромным.

Он работает с бумагами, документами, улаживает чужие дела по доверенностям, помнит все даты, цифры, лица, дорожки. «Частный поверенный» называется такой человек в потрепанных западных романах. А в старые времена в России назывался «стряпчий». За старание и умеренность Живчик наградил его достатком и благополучием. Крепкими ступнями упирается Борисандревич в Землю. Огромный, с размашистыми морщинами внахлест, с коричневой непроницаемой кожей, с черными воронкообразными ноздрями, сильный и благополучный, не знающий разочарований.

Удивительный он человек. Понятно, когда апельсинианин спокоен и радостен. Он живет безмятежно, состояние его души – вечная легкость. Его планета Апельсин специально создана и все ее наполняющее изготовлено для людей. Он сам прекрасен.

Но когда корявый житель жесткой Земли вдруг безмятежен и радостен, это значит – он потерял связь с реальностью, забыл где находится, и в этом своеобразном забытьи воображает себя в безопасности. Значит, Борисандревич сумасшедший?

Праролики апельсиниан

Цветка мысленно бывала у апельсинных людей дома. Там, пройди хоть тысяча лет, не расшатается стол, не треснет посуда, не перегорит лампочка. Ничто не зашуршит, не звякнет самочинно. Не сорвётся даже полотенце с крючка! Вещи не живут собственной жизнью за спиной апельсиниан. Потому что на этой планете по-настоящему живы только люди. Да ещё фантасмагорические существа – звери, птицы, рыбы.

Окружающая среда – всего лишь обстановка, просто декор, смонтированный для живых. Вещи служат живым. Апельсинная земля дана им в пользование. С горы не скатится камень, не сойдёт снежная лавина. Апельсин совершенно антропоцентричен. Над планетой потрудился талантливый мастер, он всё сделал превосходно, потому что он – эстет.

И растительный мир – со всем многообразием форм, ароматов, плодов, со свежестью росы, шуршанием крон и осыпанием резных листочков – придуман, воплощен, но не живёт собственной жизнью, а только прекрасный фон для апельсиниан. Траве не больно, и не страшно, когда её топчут, или стригут газонокосилкой. Клещ не пожирает прекрасные калатеи. Деревья не гибнут под пилой и не плачут смоляными слезами. Всё это просто цветёт, пахнет и радует людей.

Цветка как раз прочитала сказку Андерсена «Ромашка». В ней существовал особенный сказочный растительный мир: ромашка, предназначение которой было тешить людей. И когда люди её заметили, её судьба сбылась. Ей было не жаль жизни, а радостно, когда её сорвали. Очевидно, что Андерсен верил в жизнь на Апельсине. Может быть, он тоже догадался в школе, на каком-нибудь скучном уроке, что существует планета, где, плетя венки из одуванчиков, дети не ущемляют живое?

Апельсин полон фантасмагорических живых существ (ведь Эстет, создавший планету, обладает бесконечной фантазией). Но ни одно существо не пожирает другое. Зачем нужно это извращение, которое никто на Апельсине и в страшном сне не видывал? Эстет – Этик. Звери и рыбы в его мире улыбаются.

А пищу Этик творит из ничего, и она, стоит попросить, просыпается манной небесной. Диковинные звери прохаживаются перед людьми, демонстрируя свою стать – они знают, что люди обожают на них удивляться. Но только зоопарки для этого – самая неудачная выдумка. Звери играют с апельсинианами, или между собой, как щенки. Они никогда не бывают голодными, ободранными, замёрзшими и обречёнными. Разумеется, на Апельсине нет ни живодёрен, ни боен. Ни живодёров, что самое удивительное.

Нет и обречённых холоду и голоду людей, нет бездомных бомжей – хоть обойди всю планету. Нет немощных, почти неживых. Никто не погибает оттого, что не может добраться до булочной или аптеки. Оттого, что нет денег на лекарства, и при этом непосильные коммунальные платежи. На Земле, бывает, официальная бумага о повышении тарифов становится приговором немощному человеку даже не потому, что у него нет требуемых грошей, а потому, что нет сил доползти до казённого места отдать последнее…

Немощные на Земле обречены печься о грошах. Да ещё изнывать под пятою сильных, которые гробят остатки их жизней походя, не глядя… А ведь одни только просторные, великие мысли могли бы проветрить тоску прозябания немощных! Не говоря уж о том, что им нужно репетировать свободный полёт, освобождаться от страха, от груза мелочных тревог, а их мучают новыми правилами отъема у них грошей. Которых не остаётся ни на лекарство, ни на пару крыльев…

На Апельсине нет немощных. Нет больниц, этих копилок боли и страха, с их мрачными коридорами и ослепительными истинами. Нет болезней, как нет забот и волнений. Никаких измученных лиц с опущенными уголками губ и унылыми морщинами. Лиц, обезображенных страданиями.

И злобных лиц с чудовищными порочными чертами и голосами.

И даже нет от природы не вполне удавшихся лиц и фигур, таких, как у Лизы. Никаких даже косметических дефектов. И нет больных увядающих детей.

Все красивы. Легки, вертлявы, грациозны и радостны. У апельсиниан сухая грация не плоти, но костей. И красота сама по себе придаёт миру ещё безмятежности, потому что в ней – осмысленность. Апельсиниане ласковы и спокойны. Они друг друга не обижают, не мучают, не предают. У них нет войн и катастроф.

А всё потому, что тамошний мир лучше слажен, чем земной. Добротно сделан настоящим мастером. А земляне, лишённые мира, где всё для них было бы прилежно изготовлено, настоящего своего мира, страдают…

Там нет смерти. Не нужны территории под кладбища и силовые упражнения с гробами. На охристых проспектах Апельсина не встретишь ритуального автобуса. Никто не произносит нравоучительно: «Помни о смерти». Никто и не помнит, и даже не знает. Это же противоестественно – тление. И то, что происходит в крематориях. Если апельсинианин идёт гулять, апельсинианка знает, что он вернётся, и даже его роликовые коньки никогда не сломаются!

А ролики апельсиниан – не те, на которые подростки в Европе взгромоздились в начале двадцатого века, разогнались и все не могут затормозить… Не те, которые, согнувшись, нужно прикреплять к ногам. Ролики – шары из блестящего крепчайшего естественного материала изначально вживлены в пятки и все выпуклости стоп апельсиниан, подобно бессмысленным звериным ногтям землян. И они носятся на собственных ногах так, что у них замирает дух и веселится душа. Какой же апельсинианин не любит быстрой езды!

А из промыслов на Апельсине процветают искусства.