Текст книги "Последняя игра чернокнижника"

Глава 11

Себе я не врала – мне было страшно до судорог. Но передвигала ногами и удивлялась: тому, что еще смогла не упасть, несмотря на нарастающую слабость, как и извинениям Арлы, по третьему кругу повторяющей, что не сможет со мной остаться – не выдержит, убежит. Надо же. Значит, я была рада лицезреть ее пальцы на ковре, а она – ишь, цаца какая, лань трепетная. Ну и пусть бежит, без нее обойдусь. Вслух я ничего не отвечала, а крутила ту же самую попсовую песенку по кругу. От страха я забыла все слова, но упорно повторяла одни и те же глупые две строчки из припева. Если когда-нибудь попаду в свой мир, то первым делом возблагодарю отечественную эстраду, которую раньше умела только ругать. Эти разукрашенные перцы без слуха, голоса, музыки и смысла сами не знают, что делает их белая магия – оказывается, она способна передвигать ноги человеку, от ужаса погрузившегося сознанием в безнадежную пустоту. Удивительные люди с удивительными способностями, спасибо вам.

Больше всего меня удивил Нокс, с угрюмым видом слушающий сбивчивое объяснение Арлы. Он оказался здоровенным мужиком какой-то понятной и близкой рабоче-крестьянской наружности. В моем прошлом такие никогда не бывают злодеями, несмотря на габариты. Именно они кричат с раздолбанной лавки: «Катюх! На опохмел не займешь? У меня позавчера племянник родился!». А здесь он стал палачом, выполняющим для хозяина грязную работу.

– Не прилюдно? – уточнил он у бледной и дрожащей наложницы.

По поводу этого айх ничего не говорил, но Арла затараторила:

– Нет-нет, дорогой Нокс! И чтоб не до смерти! Господин очень явно упомянул, что денег за Кати заплатил и жаль ему тех денег. Много, много заплатил! Ты уж постарайся, милый… Может, я сразу лекаря позову… ну, чтобы на всякий случай, если рука дрогнет…

Не знаю, для какой цели она его ублажала. Но, может, действительно, всерьез переживала за меня, не в силах помочь чем-то еще. И ведь не соврала вчера – она не злобная стерва. Но своими глупостями начала раздражать даже мужика, он просто отодвинул ее в сторону, чтобы не мешала:

– У меня рука не дрогнет. Иди за мной, девица, раз не прилюдно, то и не будем лишний раз любителей показухой тешить.

Он увел меня за здания конюшен. От вида столба, почерневшего от старой крови, меня покинули и те спасительные две строчки песенки. На улице стемнело, но пятачок для казни был высветлен магическими огоньками. Я попросила, но голос подвел, и прозвучало едва слышным сипом:

– Можно, я платье стяну до пояса? У меня нет другой одежды.

– Стягивай, стягивай. Давай уже сюда, у меня еще куча дел.

Он поставил меня на четвереньки и туго стянул руки, обвив вокруг столба. Слезы по щекам потекли задолго до того, как он выбрал кнут и снова подошел ко мне. Так хотелось оттянуть экзекуцию хоть на секунду, потому я зачем-то спросила:

– Нравится тебе эта работа, Нокс?

Мужик почему-то замер и совсем не разозлился. Даже ответил после вздоха:

– А меня никогда и не спрашивали. Сказано бить – бью. Сказано загон чистить – чищу. Скажут глотку тебе перерезать – перережу и пойду чистить загон.

– Тогда почему обязали именно тебя?

– Потому что у меня рука никогда не дрожит, ты за это еще спасибо скажешь. Это ж не я придумал рабом родиться, и отец, и дед мой не выбирали. Богиня так решила. А я по ее решению делаю, что говорят, и вопросов не задаю.

– А твоя богиня потом ночами с бессонницей не приходит?

– Уже нет, – спокойно ответил он и встал за моей спиной, примеряясь.

Наверное, он мог быть хорошим человеком. Но не в этих условиях, не тогда, когда с детства приучен ни на что не реагировать. Равнодушие, уже впекшееся в его мозг намертво. Именно равнодушия мне часто не хватает, и именно его я остерегаюсь как проклятия. Но ведь оно и есть самый эффективный способ выживания.

Я зажмурилась, услышав тихий свист. Вздрогнула – но не от ожидаемой боли, а от того, что мою обнаженную кожу обдуло ветерком.

– Один, – считал Нокс для самого себя.

Второй удар прилетел тоже просто порывом ветра. На третьем я распахнула глаза и попыталась оглянуться – он точно бьет?

– Сиди смирно, если и по роже не хочешь схлопотать! Четыре!

После пятого удара я едва не расхохоталась от облегчения. От такого «наказания» я только простудиться смогу! Но Нокс и сам заметил:

– Что за бес? Ни одного следа… Кнут истрепался?

Замахнулся и снова приложился, а я отчаянно завопила – так громко и честно, как только могла. Этот вопль палача немного успокоил, потому он нанес еще несколько ударов, но уже и идиоту стала бы заметна странность. Он откинул кнут и прижал ладонь всей пятерней к моей спине, будто проверял. Прикосновение я почувствовала и снова заорала на всякий случай, изображая немыслимую муку. Но Нокс метнулся к крюкам, чтобы выбрать другое орудие пытки – какую-то плеть, короче и тоньше кнута. А я начала соображать – как-то надо будет в конце убедить мужика, что он свое дело выполнил в полной мере, а не бежать с отчетами к айху… Что ему сказать? У меня впереди еще ударов сорок, чтобы придумать.

Все-таки магия во мне есть – она отразила пощечину Арлы, как сейчас отражает все хлесткие удары. Если бы я могла управлять этой силой, то пустила бы себе кровь на спине полосами, чтобы усыпить бдительность палача. Даже потерпела бы немного – два-три настоящих удара я могла бы выдержать, если бы этим гарантировала себе дальнейшую безопасность. Снова зажмурилась и сосредоточилась на этом желании, но не выходило ничего: граница держалась прочно, а хлыст соприкасался с ней, вероятно, в миллиметре от кожи. Плетка, разумеется, Ноксу ничуть не помогла, но через пару ударов он вдруг взвыл – похлеще, чем я изображала.

– Запястье вывихнул! О, бесы, никогда такого не было! – он орал это мне, будто требовал моего сочувствия.

И ведь я сочувствовала – не ему, правда, а себе. Сейчас еще кого-то пригласят на замену, а этот побежит к лекарю? И что мне потом делать, когда тут целая толпа мужиков соберется с кнутами и искалеченными руками?

Однако Нокс никуда не уходил, он уселся рядом со мной на землю и шумно дул на свое запястье. Вероятно, решил, что приведет его в порядок и все же закончит начатое. Бить-то можно и левой, даже если та не так крепка. И ударе на двадцатом снова сообразит, что моя кожа к этому времени обязана была хотя бы покраснеть. Потому я решила использовать это время для переговоров:

– Нокс, а не боишься, что тебе прилетит от айха за невыполненное задание?

Реакции добилась – теперь в его голубоватых глазах мелькал такой же страх, как недавно у меня. И кто бы его винил? Уж точно не тот, кто с нашим айхом знаком. Я продолжила увереннее:

– Так, может, я еще поору для приличия, а затем разойдемся?

Нокс свел кустистые брови в кучу, соображая:

– А ежели кто проверит? Не сегодня, в любое время… После пятидесяти ударов кнутом на твоей спине навсегда останутся шрамы, если только айха Ноттена к тебе не позвать.

– Давай позовем! – совсем уж обрадовалась я. – Ноттен и тебе руку поправит, и мне раны залечит… типа.

Казалось, мы болтаем, как старинные друзья, и вместе ищем выход из сложившегося положения.

– А как позвать-то? Позвать может только маг по родовому имени!

– Разве обычные люди не могут вызвать айха, если прижмет? – я точно так же сводила брови, как он.

– Могут. Ножками бегут и ртом зовут.

– Так беги! – подбадривая я, тряся связанными руками. – А я вас обоих здесь подожду!

Он с места не сорвался, а все качал головой. В итоге выдал:

– Не могу лгать своему господину. Зачем я вообще с тобой это обсуждаю?

– Нокс! – я так не хотела расставаться с появившейся надеждой, потому готова была сыпать любыми лживыми предположениями: – Он тебя к этому же столбу привяжет и выпорет! Ты раб, и отец, и дед твой… в общем, обязанности свои выполняй как следует! Или хотя бы делай вид, что выполняешь!

– Нет, не могу! Никогда ослушанием перед господином не грешил!

– Дурак! А ты меня послушай. В голову он к тебе не залезет, если сам не пустишь, а я прикрою…

Но мужик уже встал и побежал в сторону, вдоль конюшни, вопя на ходу: «Нишка! Нишка, бесов сын! Беги к господину – скажи, что я сюда зову!» Я скривилась от разочарования. Этот как родился рабом, так рабом и помрет. Без-на-де-жен! До отвращения безнадежен.

Ринс появился через несколько минут, молча выслушивая на подходе жалобы Нокса:

– Я ее бил, бил, а потом руку как-то неловко повернул… Вы уж не гневитесь, господин! Ведь от стараний!

Маг присел рядом со мной на корточки. Провел пальцами вдоль позвоночника – медленно, щекотно.

– Бил-бил, говоришь? – в его голосе звучала привычная ирония. – И куда же?

– Так вона, – Нокс простодушно указал на мою чистую кожу.

Показалось, что Ринс едва сдерживает смех:

– Какое чудесное совпадение. За два дня две травмы руки и ни одной раны у дикой новенькой, которую все «бьют-бьют». Кто-то идет к своему восхождению?

– О чем вы? – я старалась не смотреть на его повязку. – Совпадение просто…

Ринс щелкнул перед моим носом пальцами, и на указательном загорелся синий огонек. Он вытянул его и ткнул прямо в щеку. Поинтересовался с неприкрытым весельем:

– Больно, Катя?

– Очень, – проблеяла я. Подумала, что выглядит неправдоподобно, и добавила: – А-а-а.

После этого маг уже смех не сдерживал, а у меня снова слезы накатили от безысходности. Попалась, чего уж там. Но Ринс погружался в занимательный эксперимент: он вынул знакомый мне кинжал, прижал лезвие плашмя к шее – просто холодная сталь, потом перехватил рукоятку, коротко подкинул оружие в воздухе и всадил в предплечье острием. Ну как всадил… лезвие отскочило от кожи, даже не поранив. Да что ж за магия у меня такая, если так подставляет? Ничего бы со мной не случилось от пореза, пережила бы! А вот без пореза – вряд ли.

Ринс уже не веселился, он вроде бы снова всматривался в мои глаза, ища там дополнительные подтверждения. И рассуждал вслух, обдавая меня дыханием:

– Такую защиту я научился ставить в семнадцать. А в семнадцать я был сильнейшим в черном ордене, если не во всей стране. И много чего умел до того. Так что ты еще умеешь, Катя?

– Ничего, – жалобно всхлипнула я. – Честно, ничего! Я даже не знаю, откуда это взялось!

Он вообще наклонился к моим волосам и принюхался, как зверь.

– Я вообще не чую в тебе магии. Никакой – ни черной, ни белой. Как такое возможно? – разумеется, ответа он не дождался, потому снова перешел на смешливый тон. – И что более важно – как тебя наказывать, если защита от механического воздействия стоит непроницаемо? Теперь я вижу ее, и она даже не колышется, то есть вся твоя сила уходит на нее. И, по всей видимости, беды от тебя пока ждать не стоит – слишком уж твоя магия зациклена на одной задаче. Так и что с тобой делать? Проклинать? Топить?

– Топите, – подумав, выбрала я.

– Спасибо, что разрешила. Но оставим это развлечение до следующего повода. Кажется, мы все-таки вынуждены будем вернуться к тому наказанию, которое предлагал я – теперь рассказ о твоей жизни стал еще более интригующим. Нокс, отвяжи ее.

Я раньше и не заметила, что у меня все тело затекло, а осознала это, только выпрямляясь и спешно натягивая платье на плечи. Айха я не стеснялась, он меня и в более пошлом виде разглядел, но все-таки нагота вызывает чувство уязвимости. Спешно застегивая пуговицы и подтягивая завязки, я решила, что лучше скажу сейчас, чем после того, как разозлю его:

– Мне не о чем рассказывать семь ночей, айх. Если вы только не хотите, чтобы я придумывала небылицы.

Он будто разглядывал звездное небо, устремив лицо вверх.

– Можно и небылицы. Но у меня есть подозрение, что ты вообще ни о чем рассказывать не хочешь.

– Тоже верно, – не стала отрицать я. – А может, вы просто забудете мне проступок? Я постараюсь больше не нарушать это правило. Пожалуйста, сделайте скидку на то, что для меня здесь все в новинку!

– А ты книги в замковой библиотеке или у Ноттена читала?

Меня вопрос удивил, вот самое время обсудить литературные пристрастия! Ответила, раз уж спросил:

– Я даже не уверена, что смогу разобрать вашу письменную речь.

– Понял. Но пока такое условие – не читай здесь книг. Ни одной, даже не открывай. И так до тех пор, пока не разрешу. В данном случае наказанием будет смерть. Услышала?

– Б… более чем.

– Тогда на ближайшие семь ночей сделаем вид, что друг друга выносим? Заметь, я сначала хочу разобраться, а не пристукнуть тебя на месте.

Я кивнула, признавая, что в данном случае он мог бы поступить иначе, но поддался – нет, не доброте, конечно, а любопытству. И его любопытство может сохранить мне жизнь. Значит, буду преодолевать тошноту от его присутствия, начиная с сегодняшней ночи, а рассказы тянуть так, будто от этого зависит все мое существование. Ничего, ничего, Катюш, ты же умеешь изворачиваться в любой ситуации, примешь и этот вызов, выборы-то все равно на кнуте закончились.

Но следующий его жест оказался совсем немыслимым, на пару мгновений перекрывшим все, что произошло за этот ужасный день, – Ринс протянул мне руку. Вот просто подал ладонью вверх, как если бы ждал, когда я положу на нее свою. И как это прикажете понимать? Я быстро отвернулась, чтобы сказать Ноксу что-нибудь напоследок, но раба за спиной не оказалось. А когда повернулась – ладонь была на том же месте. Мои глаза бегали где угодно, только на ней не останавливались.

– Руку дай, – он снова широко улыбался.

– Знаете, айх Ринс, благодарю за заботу, но я в темноте не убьюсь. Вы ведь сами про защиту говорили! Так что это надо еще ого-го как постараться, чтобы меня пеньком укокошить…

– Руку дай, – повторил, перебивая.

Я ткнула скрюченными пальцами ему в ладонь, он сразу перехватил и протащил меня за собой несколько шагов. Надеюсь, все уже разошлись по своим комнатам. Стыдоба-то какая, если меня вот в такой компании застукают. Хотя здесь никто подобное стыдом не назовет, но мне всегда было достаточно только моего мнения.

Мы даже до центрального входа не дошли. Ринс остановился, я почти налетела на него, развернулся, зачем-то глядя вверх, и обнял меня, притягивая к себе тесно.

– Глаза закрой.

– Зачем?

– Потому что это не одно и то же, что летать с элохом. Если тебя стошнит в моей спальне, то… да, тебе особо ничего и не сделаешь. Тогда завтра умрут все твои знакомые, которых я смогу отыскать, – он явно придумал на ходу, но угрозе я значение придала.

Я быстро зажмурилась, успев вспомнить из знакомых только Китти, а желудок подскочил к горлу от резкого рывка. Через секунду открыла глаза уже в комнате. Это на самом деле не напоминало полет – мгновенное перемещение из точки А в точку Б. Органы не сразу встали на место после такого потрясения, а я тем временем думала о своей глупости: когда мы с ним летели по небу в карете, я посчитала, что он рискует тем же, что и я. Да где уж там. Этот никогда ничем не рискует.

Глава 12

В этих покоях мне бывать не приходилось. Неправильно сформулировала: я надеялась, что никогда ноги моей не будет в этих покоях. Но мне как-то обычно не везет, могла бы уже и привыкнуть.

Пространства здесь хватало – спаленка с половину футбольного поля, но не квадратная, а закругляющаяся почти на весь этаж. Я сориентировалась: если пойти влево, то наверняка за резной дверью из светлого дерева начнется тот самый коридорчик, в котором я была вечером. Там что-то наподобие приемной, открытой для посетителей, а здесь начинаются уже личные покои, простирающиеся вправо. Я не стала рассматривать, что там дальше, споткнувшись взглядом о кровать. Ее можно было бы посчитать гигантской, но только до того, как вспомнишь, сколько у господина наложниц. Вздумай он пригласить их всех, то выйдет даже тесновато.

– Проходи, – поторопил айх, а я и не заметила, когда он меня отпустил.

Я сделала несколько шагов, осматривая кресла, диваны, шкафы с изящными ножками. Здесь даже освещение было устроено иначе – такого я еще не видела: по потолку змеилась одна сплошная струя света, расходящегося по всему помещению. После ночного двора глазам требовалось привыкнуть к яркости. Я и делала вид, что привыкаю, щурясь, а сама соображала о дальнейших своих действиях.

Ринс скинул плащ на ближайшую софу, оставшись сверху обнаженным, и шагнул шкафу. Я все-таки рассматривала его спину, не в силах совладать с любопытством. Разумеется, сам господин меня стесняться и не думал. Все-таки орнамент мне не причудился: он тек от шеи по плечу, заканчиваясь острыми углами у самой лопатки. Чернее любой татуировки, как будто маркером нарисованный. Айх вынул с полки белую широкую рубаху – в точности такую же, как я уже одной ночью на нем видела – и натянул через голову, не трогая повязку на глазах. Я успела отвернуться в сторону до того, как он посмотрел на меня.

Надо быстро с чего-то начинать, пока не начал он. Про нападение в качестве лучшей защиты даже умственный инвалид знает. Потому я и поспешила начать не слишком-то продуманную речь:

– Айх Ринс, я готова рассказать вам все, что вы захотите услышать. Но хотела бы заранее предупредить, что моих рассказов вряд ли хватит и до ближайшего утра. Это я так, во избежание последствий, как говорится…

– Я понял, – перебил он со смехом. – Садись куда-нибудь, Катя. И прекрати выглядеть так, словно выбираешь окно, в которое будет удобнее выкинуться. Во избежание последствий, как говорится.

В принципе, ироничный стиль мне всегда импонировал. В веселых людях часто нет жестокости – конкретно этого индивидуума такие выводы не касаются, но само его настроение следовало использовать. Я быстро переместилась к той самой софе, куда он бросил плащ, и провела пальцами по ткани – мне действительно было интересно узнать, какова она на ощупь. Но и само это задумчивое движение должно было намекнуть на мою расслабленность. Затем перевела взгляд на Ринса, занявшего кресло напротив, и очень широко улыбнулась. Так широко, что в челюсти немного защемило, но улыбка еще ни одни дипломатические переговоры не испортила. И продолжала именно так, с усилием давя из себя неестественную легкость:

– Айх Ринс, вы сами выбрали такое наказание для меня – общаться. Но я из тех людей, которые способны подстроиться к любым обстоятельствам, лишь бы для этого хватило времени. Потому внесу и свое предложение. А что, если не только я буду рассказывать о себе, но и вам вопросы задавать?

– Условия ставишь? – в его тоне не прозвучало раздражения.

– Вряд ли это можно назвать так, если я просто придумываю способ действительно интересного общения. Ведь вы хотели, чтобы было интересно?

– Хотел. Но все-таки начнем с тебя, а там посмотрим.

Я протяжно вдохнула, собираясь с новыми силами. Да уж, простым наказание для меня точно не будет.

– Вы не любите откровенничать, айх Ринс?

– А ты уже начала задавать свои вопросы? – он парировал вообще без пауз. – Думал, что ты потребуешь откровенности от меня хотя бы в ответ на свою, а не на пустом месте.

Вспышка ярости была неуместной. Она на секунду перекрыла мне горло, но я ее вовремя заметила и отодвинула. Злостью я здесь точно ничего не добьюсь, особенно – злостью навязанной. От улыбки болели щеки.

– Конечно, начну я, айх Ринс! Но до того, как мы приступим, хотела бы напомнить, что сегодняшний вечер для меня был непростым – да, боли я так и не почувствовала, но заранее об этом не знала, а переживания изматывают. Не лучше ли начать с завтрашнего дня, я сейчас уже в словах путаюсь. Мне бы сегодня отлежаться, помыться хотя бы, привести себя в порядок и уже с новыми силами…

И совершенно внезапно – вот этого я никак не ожидала – он согласно кивнул и встал, указывая мне рукой на правое ответвление покоев:

– Там ванна и все необходимое. Приводи себя в порядок. Я пока прикажу принести сюда фрукты и вино. Кажется, я уже начал воспринимать тебя как мага, способного восстанавливаться быстро, но и сам вижу, что ты свою магию даже на такую простую задачу направить не можешь. Кстати, сними защиту. Если уж я захочу тебя прикончить, то смогу достать и с ней, а так ты тратишь силы вхолостую.

– Знать бы как!

– Тогда ты в итогах наших разговорах должна быть заинтересована поболе меня. Иди. У тебя полцина.

Я поспешила пойти в указанном направлении, притом недоумевая – неужели это было что-то наподобие заботы? Или я реально настолько плохо выгляжу, что вызываю подозрения об обмороке прямо в середине разговора? Это ему настолько любопытно мое прошлое?! Хм… Я повернулась к нему, уже почти достигнув нужной двери и позвала, решив еще обнаглеть, раз позволяет:

– Айх Ринс, а вы можете обходиться без сна?

– Смотря сколько, – он стоял ко мне профилем, разглядывая в руке какой-то талисман, взятый с полки. – Конечно, дольше любого человека. К чему ты?

– К тому, что я не могу, – я вновь улыбнулась, на этот раз постаралась виновато. – Если мы будем разговаривать семь ночей подряд, и семь же дней подряд я буду работать, то это получится самая короткая неделя в моей жизни.

Он бросил штуковину обратно и повернулся ко мне.

– Намекаешь, чтобы я освободил тебя от работы? Купить рабыню, чтобы она целыми днями отсыпалась? Ты же сама меня назвала до цинизма рациональным.

– Намекаю, что наши разговоры можно было бы и растянуть во времени. К примеру, одну ночь я вполне способна выдержать без сна. А следующую – ну, скажем, через пару раев… или полгодика…

– Ты была воровкой или торговкой, Катя? Так славно торгуешься.

– Я не…

– Иди уже. Как смешно слышать, когда люди пытаются думать за меня.

Да не за тебя, гад ты эгоистичный, за себя люди думают! Но этого я уже вслух не сказала, скрывшись в ванной комнате. Мылась я неспешно, составляя в уме приблизительный план отчета. Но время специально не тянула, не хотела разозлись айха, явно пребывающего в несвойственном ему благостном расположении духа. Потому заправила мокрые волосы за уши, натянула то же длинное платье и вышла опять в спальню-гостиную, зябко ежась от бодрящей прохлады.

Перед айхом уже стоял невысокий столик, заставленный чашами с фруктами. Я не удивилась тому, что узнала привычный виноград и нарезанный дольками апельсин – если мы находимся почти в тех же пространственных координатах, как объяснял Ноттен, то ничего удивительного, что здесь мир воспроизвел не только того же человека, но и те же природные дары. Быстро перекусила и не притронулась к бокалу с вином – сейчас меня уложит даже глоток алкоголя. Ринс тем временем молча наблюдал за мной, не торопил, но точно ждал, когда я уже приступлю к теме сегодняшнего заседания.

Я вытерла губы салфеткой и откинулась на спинку изящного диванчика. Подняла глаза на стену выше его головы, сосредоточилась и затянула, делая паузы во всех местах, где только возможно:

– Зовут меня Екатерина Сергеевна Миронова. Родовое имя, если по-вашему. По-бытовому, Катя, но это вы уже знаете… Так вот… родилась в Москве почти двадцать лет назад. Мамаша моя отказ еще в родовом отделении написала, потому росла я в детдоме. Росла, росла, росла, росла… и выросла…

– Стоп-стоп, – прервал он. – Все это потом. До этого что было? Мамаша кем была? Отец? Встречались ли среди твоих предков лекари? Или, может, какие-нибудь иллюзионисты? Переводится это слово на твой язык? Не было ли среди них долгожителей? Есть ли у тебя братья или сестры?

Мне даже смеяться захотелось:

– Айх, я же сказала – отказница я! Это значит, что мамашу в глаза ни разу не видела. Скорее всего, малолетка какая-то залетевшая, которая решила, что аборт – это грех, а бросить ребенка на ручки к чужим людям с нищенской зарплатой – благородный поступок. Так что на все ваши вопросы я и сама не отказалась бы узнать ответы.

Ринс даже с кресла приподнялся, а улыбка с его лица пропала, будто ее там и не было. Плеснул себе в бокал вина, осушил залпом. Но заговорил предельно спокойно:

– Не врешь ведь, чтобы что-то скрыть?

– Не вру! – я и руку к груди прижала – дескать, хоть к детектору лжи подключайте.

Айх явно был разочарован:

– Бесы… кажется, я сделал ставку на то, чего ты дать не способна. А ведь эта информация мне в первую очередь и требовалась, – он подумал и добавил решительно: – Ладно, рассказывай дальше. Какие-то моменты должны выдать хотя бы природу твоей магии.

И я продолжила, не видя другого выхода:

– Первую воспитательницу звали Ольга Михайловна. Она единственная, кто там до самого выпуска не уволился, хотя потом у нас воспитателя сменили. Со мной в комнате жили – если по порядку кроватей перечислять: Таня, Марина, Наташа… та-ак, Кира, Оля, снова Таня, еще одна Катя, а в другую сторону…

– Ты издеваешься? – он все-таки улыбнулся.

Я ответила честно:

– Растягиваю рассказ хотя бы до утра, айх. Это нелегкая задача.

– И все-таки пропусти эту чушь. Мне нужно понять эмоциональный фон, – он предупредил мою следующую реплику: – Не Наташи или Оли, а твой. Была ли ты заводилой или, наоборот, тихоней? Это, конечно, не даст ответы, если эмоции не были каким-то очень яркими.

– Я была… – я долго подбирала подходящее слово, – отстраненной, может быть. Сама скандалы не провоцировала, за компанию никуда не лезла, но если меня обижали – старалась отбиваться.

Он кивнул и махнул рукой, предлагая продолжать. Я еще какую-то невнятную белиберду вспоминала и видела – айху неинтересно. Больше он меня не останавливал, даже когда я по порядку вспоминала все школьные предметы. С тем же равнодушием он выслушивал и рассказ о том, как дети расклеиваются после того, как в детдом взрослые приходят – себе питомца подбирать. Я уже тогда себе это так назвала и уже тогда научилась не расклеиваться, но когда оказалась на рынке рабов, то сразу стало не по себе: мне как-то с детства казалось, что не должны люди других людей выбирать по любым признакам, это совершенно противоестественно. Уж лучше в одиночестве под забором сдохнуть, чем в этих торгах за первенство участвовать: «Гляньте, гляньте, тетенька, какое у меня платье чистенькое, а волосы светлые, и рахита нет – я вырасту очень симпатичной! Выберите меня!» Быть может, именно из-за этих детских ассоциаций мне и было так тошно, когда меня на рынке выставляли. Я, умеющая и желающая выживать в любых условиях, тогда даже всерьез рискнула жизнью, потому что не могла это терпеть и дальше…

Вдруг замолчала, осознав, что и не заметила, как начала какие-то личные переживания озвучивать. Возможно, это получилось по инерции – когда плетешь все, что в голову взбредет, лишь бы не обвинили в недостаточном усердии. Или это близость айха сказалась, хотя я не особенно болтлива, но в его присутствии таковой стала. Почувствовала себя неприятно от откровенности, ведь это не айх Ноттен, который даже улыбкой поддержит. А Ринс просто слушает, слегка наклонив голову, потеряв веру, что я все-таки скажу что-нибудь важное для него. Ему на эти застарелые терзания плевать с той же крыши, с которой он меня скинул.

– Извините, я ушла в сторону, – тем я закончила неожиданно для самой себя открытую тему. – Продолжать?

– Пока ничего важного не прозвучало, Катя, потому продолжай. Я успею убить тебя позже, если за семь ночей так и не прозвучит ничего любопытного. Кстати, твоя защита пропала, если интересно, – он помолчал, внимательно глядя в какую-то точку на мне, и через секунду добавил: – О, появилась. Она какая-то спонтанная, закономерно включается на страх или опасность. Но сейчас ты чего боишься?

Я пожала плечами, не зная ответа. И Ринс усмехнулся:

– Значит, включается и на вспышки ненависти. Говори, Катя, говори, пока я не начал думать о том, что уже пора на твое отношение как-то реагировать.

Через час перечисления ничтожных фактов своей биографии я не изображала зевоту, она вырывалась наружу, а глаза слипались. Это мы еще сегодня поздно разместились, и то рассвет кажется непреодолимой мечтой. Но я уже устала просто перечислять все подряд без малейшей реакции:

– Айх Ринс, будет проще, если вы зададите конкретные вопросы, потому что я не знаю, что вас может заинтересовать.

– Если бы я их знал, то давно бы задал. Видишь ли, Катя, до восхождения между белыми и черными магами почти нет разницы, даже в орденах проверки осуществляются на основе сопутствующих деталей. Вот именно этих деталей я и жду. Ладно, попробуем иначе – расскажи, как ты стала воровкой. Тебя заставили?

– Заставили, ага, – я усмехнулась. – Жизнь. Я могла поступить хотя бы в колледж, там часто выделяют места для сирот. И училась в школе неплохо, способна была и вуз потянуть, наверное. Но тогда я представила, как окажусь белой вороной среди совсем других людей, и поняла, что это не по мне. Выбор был простой: или жить здесь и сейчас, или еще годами терпеть.

Надо заметить странную особенность – айх Ринс ни разу не переспросил о значении какого-то слова, которое, по моим прикидкам, для него должно было быть неизвестным. Он только иногда опускал голову, затем задумчиво кивал. Видимо, у айхов какой-то продвинутый переводчик в голове – он транслирует значение не сразу, но все-таки как-то обозначает.

– То есть никто тебя не принуждал становиться преступницей?

– Да нет, – я тряхнула головой, отодвигая очередной приступ сонливости. – Это расхожий стереотип – мол, выбора нет. Всегда есть выбор, просто не всегда очевидный. А уж в том бизнесе и желающих предостаточно – ежегодно поставляются выпускниками госучреждений.

– Тогда что ты должна была терпеть?

– Жалость! – для меня его непонимание стало неожиданностью. – Представьте, каково это – учиться и общаться с детьми, которых одевают мама и папа, которые после пар бегут домой, где их ждут. Я знала эти взгляды. Самое простое, когда над тобой просто смеются, но чаще всего люди не смеются… И с этим чувством – что ты кому-то бельмо на глазу, которому даже помочь нельзя, а только жалеть издали – существовать невыносимо. Это я уже потом, после разговора с айхом Ноттеном, вдруг поняла, что сделала неверный выбор. Что тогда я должна была выбрать себя, а не мнение других людей или текущий момент, но… но теперь уже в прошлое не вернешься, если я не раздобуду здесь таких же ученых, но поумнее.

– Нет, это не то, – он снова перебил задумчиво. – Это не доказательство черной магии, а просто решение исходя из информации, которой ты на тот момент обладала. Я при той же дилемме выбрал учебу, а я абсолютный черный маг. Нет, это точно не признак…

– Ну, если и это не признак, тогда я уже и не знаю, о чем вам рассказывать.

Взгляд под повязкой снова остановился на мне, будто ленивое ожидание закончилось какой-то мыслью:

– Во сколько лет ты научилась читать, Катя?

– Не помню точно, лет в семь.

– Только в семь? – он явно был разочарован, а его разочарование обычно вызывает плохие последствия. – Почему так поздно? Ведь в твоем мире, как я понял, все грамотны, а книги доступны каждому?