Текст книги "Жизнь продолжается. Сборник рассказов"

Первая рота

О, как спокойно и прекрасно я жил раньше…

В первое утро с криками и орами мы совершили наш первый армейский подъем. Кто не успел быстро соскочить с кровати, оказался на полу вместе с этой самой кроватью. Такой вот перевертыш. После хаотичного и беспорядочного передвижения нас построили, посчитали, а дальше все дружно и весело отправились на пробежку. Бегать в легких кроссовках – это своего рода удовольствие. Пробежка в жестких новых кожаных берцах с наспех намотанными неопытной рукой на ноги портянками была мукой. Выданные в военкомате носки с утра сразу же забрали, поскольку в армии все должно быть однообразно (и безобразно), а носки оказались только у нас, прибывших накануне. Все остальные благополучно использовали вместо них тряпки, которые выглядели старше меня. Нам один раз быстро показали, как их наматывать и, посчитав это достаточным, отправили бегать. Каждый оберегал свои ноги, как мог, но на первой утренней пробежке спасти их от мозолей просто невозможно. К окончанию зарядки многие хромали, а ноги истерлись до крови.

По возвращении с улицы солдаты умылись, да так быстро, что я успел лишь сходить в туалет мельком взглянуть, как умываются другие. Так же, как и я, в принципе, мог бы… В первые дни на все времени категорически не хватало и приходилось выбирать – туалет или умывальник. Организму требовалось время, чтобы перестроить внутренние часы и настроиться на режим. Кто-то быстро привыкает, кто-то медленнее, у кого-то данный процесс сопровождается быстрым сжиганием накопленных дома на диване жиров и удивительным похудением, но со временем втянутся все. Это можно сказать со стопроцентной уверенностью.

Дальше сержанты стали распределять людей по взводам. Каждый из них пытался выбрать себе наиболее полезных и соображающих ребят (шаристых). Определить это с первого взгляда довольно тяжело, но брать в свой взвод потенциальных будущих «залетчиков» и «затупков» никто не хотел, а пришлось. Особым спросом пользовались люди, обладающие полезной в этих условиях специальностью. Парикмахеры, повара и врачи сразу были нарасхват. Причем необязательно было владеть профессией. Достаточно было сказать: могу, умею, сделаю. Так, рядом стоящий со мной новобранец, с которым мы вместе ехали в электричке, заикнулся, что в детстве играл на пианино.

– О, музыкант. Отлично, музыканта нам как раз и не хватает, вот тебе инструмент, – сказал низкого роста и с наглым взглядом младший сержант и, засунув под кровать руку, достал оттуда пыльный дырявый барабан.

– Но ведь он порван, нужно заменить полотно, – удивился солдатик, крутя первый раз в жизни в руках инструмент со сквозным отверстием в полотне размером с апельсин.

– Полотно… хм-м-м… вряд ли… ты же в армии, вот обклеить альбомный листок скотчем и обтянуть им барабан – это да! Осталось только найти листок и скотч. Ну, это уже твои проблемы, завтра рота идет в столовую под барабанный стук. Ясно? – объяснил ему грубым и басистым голосом дальнейшие действия подошедший старшина.

Вот так юный пианист и стал неплохим барабанщиком. И благополучно стучал в барабан под дружный топот сотен солдат целый год.

Старшиной в этой роте оказался такой же солдат срочной службы, как и мы, только на призыв постарше, они менялись здесь каждые полгода совместно со всем сержантским составом. А для того, чтобы стать настоящим старшиной, истинным, тем, про которого сочинены тысячи армейских анекдотов, нужно было врожденное призвание. Такими людьми не становятся, ими рождаются. А еще – склад ума, характера, большой стаж и погоны прапорщика. Без этого никак. С такими людьми мы обязательно познакомимся, но чуточку позже.

На завтрак в столовой давали кашу, масло, хлеб и какой-то мутный напиток, который повара почему-то называли «кофе», хотя я не заметил между ними ни единой общей черты, даже самого крошечного сходства. Ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Привыкнуть в местной еде получилось не сразу, она оказалась немного приятнее, чем на распределительном пункте. Немного, но все же. Только через месяц службы все, чем кормили в столовой, начало казаться действительно вкусным. Будто повара издевались над новобранцами, положив в первый день самую пресную и безвкусную еду, но постепенно с каждым днем добавляя в нее специи и приправы.

В ответ на мое негромкое предложение помыть перед завтраком руки прозвучал ответ, запомнившийся мне до конца службы:

– Зачем их мыть, есть же идем? Там на ваши руки смотреть никто не будет.

«Ясно», – подумал я.

На ужин были куриный плов, яйцо, хлеб и чай. Напротив меня за столом сел высокого роста новобранец, звали его Игорь. Спустя несколько секунд трапезы раздался странный хруст. За столом сидело еще пятеро, и все в один миг остановились и уставились на источник звука – Игоря. Он сквозь боль попытался улыбнуться, не открывая рта. Никто до конца так и не понимал, что произошло и что за страшный звук ломающихся костей нарушил мерное чавканье и постукивание ложек о тарелки. Ровно до того момента, пока он не открыл рот и не улыбнулся. Мне стало немного не по себе. Не то чтобы прям сильно, но аппетит эта картина подпортила весьма изрядно. Кость из плова неудачно попала на передние зубы Игоря, и они выпали… прямо в тарелку, оставив на предыдущем месте лишь два небольших черных штырька. Кровь смешалась с пловом и побежала маленькой струйкой по его подбородку. Как выяснилось позже, два передних зуба оказались вставные из-за увлечения с ранних лет видом спорта под названием хоккей. Я посмотрел на свою тарелку и, решив, что не так уж и голоден, отодвинул ее в сторону. Он, извиняясь, вытащил окровавленные зубы из плова и продолжил есть, жмурясь от боли.

– Кушать просто очень хочется, – увидев наши напуганные взгляды за столом, оправдываясь, сказал Игорь.

Спустя неделю половина новобранцев оказалась в военном госпитале. Кто-то пытался спрятаться и отсидеться там первые самые тяжелые дни службы. Кого-то действительно стало подводить здоровье, но что-что, а вот мозоли на ногах появились у всех. Личную гигиену в полной мере соблюдать было просто невозможно, плюс привыкание организма к тяжелым условиям сказывалось на всем. Так называемая армейская акклиматизация. Мозоли начали гнить, температура подниматься. Любая вовремя необработанная царапина грозила серьезными последствиями. Мне же грязь каким-то образом попала под ноготь среднего пальца на ноге, и он начал темнеть.

Сержант, увидев на утренних спортивно-массовых мероприятиях мой чернеющий палец, решил показать меня врачу. Дабы его не ампутировали раньше времени.

Перед отправкой в госпиталь нас построили и напомнили, что мы пришли защищать Родину, а не на койке отлеживаться, что в расположении роты вас ценят, любят и ждут. А врачи здесь в первую очередь военнослужащие, так что «если вам оторвет руку, то ее, конечно же, пришьют, но, скорее всего, не туда». Никто не любил людей, долго прячущихся по госпиталям. Ни солдаты, ни сержанты, ни офицеры. Я вначале этого не понимал, потом втянулся – начал так же их не любить, как и все.

«Калечи» – одно из армейских определений тех солдат, которые по какой-то причине вынуждены ложиться на больничную койку. Их сбор осуществлялся утром. Каждым утром. После набора всех «желающих», здоровых, но пытающихся откосить от добросовестной и благородной, по мнению старшины, службы, отсеивали. Оставшаяся группа из трех-пяти (а в начале службы временами и десяти) человек следовала пешком к врачу в военный госпиталь, естественно, под присмотром старшего офицера или сержанта и шагая в одну ногу. Даже если ты хромой, кривой и косой – шагать в госпиталь все должны одновременно. Ведь, как уже упоминали, все в армии должно быть безобразно, но однообразно.

Госпиталь представлял собой четырехэтажное кирпичное здание, совершенно внешне не отличающееся от типичных городских больниц. В коридоре первого этажа солдат (в том числе и меня с моим синим пальцем) построили в две шеренги. Из кабинета напротив строя вышел человек в белом халате и военных штанах. Старший врач, а по совместительству капитан Вооруженных сил Российской армии, родом из Республики Дагестан по имени Магомед. Среднего роста, с широкой спиной и невыбриваемой щетиной на лице. Он улыбнулся, увидев вновь прибывших, и сразу поприветствовал воодушевляющей речью с небольшим кавказским акцентом:

– Итак, воины. Я приветствую вас здесь и сразу хочу прояснить некоторые вещи, чтобы исключить дальнейшие недопонимания между нами. Мне пришлось выучить великий и могучий русский мат, чтобы пойти служить в нашу доблестную армию, с вами же все гораздо проще. Пришли защищать Родину – защищайте. Насильно вас сюда никто не тащил, а укрываться и отсиживаться от службы в моем госпитале по выдуманным причинам я не позволю никому. Всем все понятно? Вы мужчины – вот и ведите себя соответственно.

– Так точно, – вяло попытались в один голос ответить люди, надеющиеся на медицинскую помощь.

– Быстро по одному ко мне и бегом обратно в казарму. Симулянтов не потерплю. Нуждающимся помогу. – Он вновь улыбнулся и зашел в свой кабинет.

Сразу после предварительного осмотра Магомед направил меня к хирургу. Я разместился на высоком стуле напротив столика с кучей страшных инструментов. Высокий врач с каменным лицом посмотрел на мой синий палец и сказал:

– Ноготь вырвем, обработаем. Надеюсь, что палец отрезать не придется, домой тебя еще рано отправлять, а без пальца могут и комиссовать.

Терять палец беспричинно совершенно не хотелось, поэтому после разговора с врачом я был немного в растерянности.

«Как так-то? Я продержался всего неделю? Если меня отправят домой – это будет позор», – размышлял я, наблюдая, как врач подготавливался к мини-операции. Он аккуратно разложил на столе передо мной и моей опухшей ногой целый набор садистских инструментов. Достал небольшой шприц с непропорционально гигантской иглой, поднял перед собой, посмотрел и слегка надавил. Тонкая струйка прозрачной жидкости метнулась вверх. Затем он протер влажной спиртовой ваткой мою ступню и резким движением воткнул иглу прямо в синий ноющий палец со словами:

– Обезболивающее, ты ничего не почувствуешь, – немного подождав, добавил: – Ну… подействовало?

Игла была настолько велика, что мне казалось, он проткнет ею палец насквозь.

– Откуда я знаю? – ответил я, морщась от неприятной процедуры. Затем посмотрел на синий, кровоточащий и гноящийся из-под ногтя палец. – Как ничего не чувствовал, так и не чувствую.

Врач, видимо, посчитал это командой к началу операции. Зажал ноготь инструментом, отдаленно напоминающим плоскогубцы, и плавно потянул на себя. Ноготь остался на месте, но я почувствовал, что обезболивающее все-таки еще не подействовало. Вся гамма чувств от неожиданной боли передалась из пальца в мое горло. Я вскрикнул. Этот врач заставил меня волноваться второй раз за пять минут нахождения в его кабинете. Я такое не люблю.

– Это хорошо, нервы целы, палец должен сохраниться, – продолжал он искать положительные моменты в происходящем и вновь потянулся к ноге.

Следующая его попытка оказалась более успешной, чем первая. В этот раз я уже не орал, я был готов и сдержался, но боль вырываемого ногтя прочувствовал всю, от начала и до конца. На секунду я решил, что оказался не в военном госпитале, а во вьетнамском плену.

– Вот, кажется, и обезболивающее подействовало, – сказал я и расслабленно облокотился на спинку стула. Нога стала ватной, боль притупилась и плавно заменялась бесчувствием. Легкие мурашки побежали от самых кончиков пальцев вверх по ноге, к паху. Врач довольно профессионально и аккуратно орудовал бинтом, перематывая мне ступню целиком.

– Полежишь недельку у нас, а потом снова в бой… – добавил он, даже не глядя на меня, а наслаждаясь своим детищем (моей мумифицированной ногой).

Режим в военном госпитале по своей структуре не отличался от казарменного. Рано утром подъем, перекличка, завтрак, обед, ужин. Те, кто способен передвигаться, отправляются на уборку территории. Ключевое отличие было лишь в том, что здесь в свободное время ты можешь лежать на кровати, а делать это весь день с перемотанной ногой невероятно утомительно. Время в горизонтальном положении идет крайне медленно. Досуг был тот же и совершенно не оригинальный. Вечером старослужащие собирали молодых и разговаривали с ними. Расспрашивали, кто и чем занимался «на гражданке», где работал, каких девок «топтал», какие интересы по жизни. За долгое время в армии они отвыкли от обычной жизни, от того, что можно делать все, что захочешь, и не нужно для этого спрашивать разрешения. Они скучали по этой жизни, и эти рассказы им действительно были интересны, они напоминали им о беззаботном и счастливом времени. И о том, что оно вскоре вернется.

Спустя пару дней я научился нормально передвигаться, и это не осталось незамеченным. Меня сразу же отправили на уборку территории с остальными «ходячими». Поздняя осень. Листва неустанно сыпалась с деревьев и, казалось, не закончится никогда. Вот-вот должен пойти снег и похоронить под собой все дороги и бордюры, сменив в наших руках метлы на лопаты. В госпитале для передвижения по улицам выдали весьма странную на первый взгляд, да и на второй, одежду (военную форму забирали в казарму): старую шапку-ушанку, кофту на пуговицах с короткими рукавами (всегда с короткими), короткие штаны без пуговиц и галоши. Правда, предоставили выбор одежды – синего или коричневого цвета. Со стороны мы были похожи не на военнослужащих, а на клиентов психиатрической больницы на осенней прогулке, причем постоянных. И наши вечно потерянные лица новобранцев идеально вписывались в эту роль. С метлами и граблями в руках, в этих забавных неразмерных костюмах мы вышли на улицу.

– Сфотографироваться бы сейчас да родителям отправить. С подписью: «Мама, смотри, я в армии», – сказал один сослуживец, оказавшийся со мной в этой ударной противолистовой группе. – Не поверит…

Смех сквозь слезы, да и только.

Спустя неделю собирания нескончаемой желтой листвы, а по большей части безделья (хотя стоит отдать должное – в госпитале было много книг и читать их не запрещалось) врачи посчитали меня здоровым и вернули в казарму. Здесь был один невероятный и на первый взгляд незаметный плюс – времени скучать не оставалось. Ты все время в деле. Скорее всего, бесполезном и никому не нужном, но в деле.

Уже с порога раздаются дикие крики. В армии вообще очень часто на кого-то за что-то кричат. Утром, днем, вечером. Во время подъема, пробежки, умывания или приема пищи. Если ты делаешь что-то медленнее или быстрее остальных. Всегда раздаются крики. Это неотъемлемая часть армии. Крики и мат.

Так доходчивее и быстрее объясняется.

В госпитале кричали намного меньше. Лишь однажды я видел, как старшая медсестра говорила на повышенных тонах с уже в край обнаглевшими солдатами, что позвонит в роту и сообщит, что они нарушают дисциплину, и их выпишут, несмотря на все их болячки. Это подействовало превосходно. Офицеры не любят таких «залетов» своих подопечных. Возмездие неминуемо. Старшая медсестра была весьма мудра и опытна в отношениях с солдатами. Некоторые ее высказывания запомнились мне на всю жизнь, такие как «не бывает не дающих женщин, бывают плохо просящие мужчины». Да, за словом она в карман не лезла.

Но больше всего за неделю перерыва казарменной жизни я отвык от утреннего армейского будильника: три строевых шага и крик «рота, подъем» – это незабываемо. В первое время от этого резкого пробуждения некоторые солдаты падали в обморок прямо в строю. Может, проблемы с давлением, может, еще что. Причин никто не выяснял. Утро, подъем, все построились в нижнем белье, тишина, и тут бац. Один из строя падает плашмя, лицом прямо на линолеум. Нашатырного спирта, конечно же, рядом не было, и его приводили в чувства при помощи воды и полотенца. Если же на осмотре присутствовал командир части или еще кто-нибудь из высшего руководящего звена, солдату давали нюхать перекись водорода, он же в свою очередь должен был сделать вид, что это «нашатырь». Вот такие интересные игры.

Во время поздней осени, когда отопление в казармах еще не включили, а на улице вовсю дул пронизывающий холодный ветер, температура в казарме не поднималась выше пятнадцати градусов. А поскольку теплые одеяла для простых солдат были не предусмотрены, то и спать приходилось под тонкими и колючими, скрутившись калачиком. Холод ночью не давал заснуть. Усталость пыталась погрузить в сон, но холод настырно этому препятствовал. Сколько в кровати ни крутись – выспаться невозможно. Но и здесь сержантская смекалка находила простой и проверенный поколениями служащих выход. Рота вставала в центре казармы, солдаты хватали друг друга за плечи и начинали нагревать помещение… Одновременными приседаниями. И нам жарко, и в помещении становится теплее.

– О-о-о, уже восемнадцать градусов, – сказал один из сержантов, глядя на градусник, спустя час наших непрерывных телодвижений. – Можно и спать ложиться.

Но это был далеко не рекорд. Рекорд нашей роты составлял 1500 приседаний за день. Сегодня эта цифра кажется невероятной, а тогда была обыденной. Только спускаться по лестнице наутро было тяжело – ноги забились и ужасно ныли.

Наша военная часть относилась к режимным с повышенной секретностью, поэтому мобильные телефоны у вновь прибывших сразу забирали на хранение. Это не значило, что тебе не дадут пообщаться с близкими. Каждую неделю солдаты были обязаны посылать домой рукописные письма. Вечером в пятницу командир давал полчаса на написание писем, после чего сержанты собирали их и отправляли (предварительно поверхностно изучив их содержание). Жалостливые письма от маменькиных сыночков о тяготах и невзгодах военной службы, а также как на их безобидное чадо несправедливо кричат все кому не лень до адресата так и не доходили. Зато такой способ позволял быстро определить, кто и что собой представляет в действительности – в условиях военных действий это оказывается реально важным. Командир был в курсе подобного и сразу же предупредил, что домой нужно писать только хорошее, чтобы «эти мамаши потом мне не названивали и не обвиняли, что я за их сыночкой плохо слежу, его тут недокармливают, обижают и сопли платочком не подтирают». К тому же зачем давать родителям лишний повод для переживания. Это армия, как-никак. Здесь и должно быть сурово.

Что же касается непосредственно личного состава попавшегося мне взвода, то это среднестатистический винегрет, причем во всем: в росте, весе, морально-воспитательной составляющей, возрасте и физической подготовленности (что в армии является немаловажной частью). И командиром этой разношерстной и совершенно не дружной в первое время шайки на ближайшие полгода (пока не закончится «учебка») стал капитан Седоренко. В наших кругах более известный просто как Седой или «взводник». Адекватных офицеров в роте было предостаточно, но нам, естественно (а как же иначе), достался именно он. Тридцатипятилетний мужчина явно с лишним весом, начальными признаками алкоголизма на лице и манией везде засовывать свой нос. Стоит отдать ему должное, ибо обладал он поистине собачьей чуйкой на нарушения уставного порядка. Кто-то прятал телефон, зарядку, выпивку, еду или что-то запрещенное, пусть даже ножницы (они тоже были запрещены для личного пользования как остро-колющий предмет, но, как тогда нужно было подстригать ногти, для меня остается загадкой и по сей день), – он знал, чувствовал, видел, находил. По взгляду, по поведению, по запаху – я не знаю. Порой мне казалось, что он обладал третьим глазом и чуйкой экстрасенса, а в сочетании с его черствым и сволочным характером получалась гремучая смесь, не дающая солдатикам хоть как-то расслабиться в это и без того непростое для них время. Про такие человеческие способности раньше я мог читать только в книгах (передачи вроде битвы шарлатанов в то время еще не были настолько популярными). И то мне казалось, что это авторский вымысел. Но наблюдать это воочию было поразительно. Поразительно и страшно, ибо попадаться приходилось и самому. Он всегда умудрялся появляться в самые неподходящие моменты. Мог лишь по бегающему солдатскому взгляду заподозрить неладное и начать выискивать правду, а самое страшное было то, что ему это нравилось. От этого процесса он кайфовал и получал несказанное удовольствие. Хотя при первом знакомстве Седой даже показался мне вполне хорошим человеком. Веселый такой, все время шутил.

Так я еще никогда не ошибался…

Пробежки и зарядки проходили каждое утро. Старший офицер выстраивал роту на улице перед казармой и говорил:

– Больные, освобожденные, ущербные – выйти из строя. – С каждым днем этих людей становилось все меньше, но все равно около пяти человек сделали шаг вперед. Он оглядел их взглядом и добавил: – Ладно, девочки, стойте здесь, а мы с мужиками пока побегаем.

Во время пробежек я всегда старался бежать в первых рядах, потому что хотел и мог. Хотя бегать в тяжелых армейский берцах и казалось неоправданной глупостью (ведь уже давно существует специальная обувь, придуманная для такого рода занятий, – кроссовки), но такие мысли посещали меня лишь в первые дни службы, потом им надоело. Половина людей от непривычки занятия спортом сразу же отставали, что приводило в ярость нашего «взводника». И сразу после завтрака в одно прохладное осеннее утро он привел нас на стадион (точнее, автодром – место тренировки водителей грузовых и бронированных автомобилей) для тренировки. Вскоре взводу предстояла сдача первых нормативов, одним из которых была дистанция на три километра. В положенное время могли уложиться лишь единицы.

Первым делом Седой решил свой взвод по-армейски замотивировать, а мотивация в армии является очень важной составляющей. Я бы даже сказал, ключевой. Это просто залог победы. Нужно только ее правильно подобрать, а наш капитан был еще тем экспертом в поиске мотивации. И делал это с большим удовольствием. Пока мы расслабленно стояли на старте и настраивались на бег, капитан направился в расположившийся рядом местный уличный туалет. Далеко не самое приятное и чистое место в округе, его, скорее всего, не чистили со времен строительства в могущественной стране, которой уже более двадцати лет не существует. Света внутри не было, лишь скрипящая входная дверь размеренно покачивалась в такт набегающим порывам ветра. А в деревянном выцветшем полу зияли три черные дырки, разделенные шаткими полусгнившими перегородками. Паутина, темнота и зловоние были его неотъемлемыми составляющими. Спустя несколько минут повеселевший капитан вернулся с улыбкой безобидного дауна на лице и тремя металлическими ведрами и небрежно выставил их перед нами в ряд. Он поднял голову на солдат и какое-то время не переставал улыбаться. Вся эта ситуация казалась ему вершиной армейского остроумия. Он выступал на воображаемой сцене перед своими воображаемыми поклонниками на своем воображаемом бенефисе.

– Итак, что же это такое и для чего, спросите вы… – начал толкать свою речь Седой.

Тишина. Солдаты стояли и с волнующим любопытством слушали его речь, изредка переглядываясь. Вряд ли кто-то догадывался об истинной причине и предназначении вынесенного перед строем инвентаря.

– А это, мои родные, мотивация… Мне не нравится то, как половина из вас бегает по утрам. В конце роты почему-то всегда бежит кто-то из нашего взвода. Один, два, три… Но обязательно из моих. Так быть не должно. Это удар по моей репутации перед всем офицерским составом. Правильно я говорю, Петров?

Младший сержант Петров стоял первым в ряду и был заместителем командира взвода, он был срочником, но на полгода старше остальных, и от капитана ему доставалось больше всех. Особенно за своих подчиненных, то есть за нас. Очень уж Седой его любил. А быть его любимчиком – страшный приговор.

– Так точно, товарищ капитан, – автоматически ответил Петров, но при этом сурово и зло пробежавшись взглядом по всему личному составу, как бы предупреждая о возможных последствиях.

– Так точно, – зачем-то повторил за ним капитан, но с более мягкой интонацией и продолжил: – Итак, ближе к сути… три человека, которые пересекут финишную прямую последними, возьмут по металлическому ведру и вычистят этот туалет. – Он указал в нужную сторону, хотя этого не требовалось. Все сразу поняли, о каком туалете идет речь, и ужаснулись. – Давно уже следует это сделать. Я расскажу еще, где можно взять лом с лопатами, а то ночью ударили заморозки, и боюсь, что там внизу все позамерзало. Не хотите потеть, бегая, придется потеть, выдалбливая эту вечную дерьмовую мерзлоту. Смысл понятен?

Этот смысл уловили бы даже люди с умственными отклонениями, которые, вероятно, среди нас все же присутствовали, но желания исполнять наказание не было ни у кого. Раздалась команда «старт», взвод дружно рванул вперед. И признаюсь вам, что до этого момента так быстро в своей жизни я еще никогда не бегал, а ведь с этим у меня проблем не было, несколько раз в детстве мне удавалось даже убежать от соседской собаки, воруя яблоки в чужом огороде. Самое интересное наблюдение, сделанное мною в тот момент, – это то, что люди, плетущиеся по утрам всегда в конце строя и еле передвигающие ноги, давали фору всем сразу, я с трудом умудрялся не отставать. Вот что значит правильная мотивация, но общая задача была не уложиться в зачетное время, а не попасть в последнюю тройку «призеров». Сердце бешено колотилось и разгоняло кровь, насыщенную кислородом, по всем конечностям. Легкие обжигало от чрезмерной нагрузки и частоты вдохов, казалось, что вот-вот они надуются и лопнут, как воздушный шарик. Адреналин кипел в крови, вероятно, даже сильнее, чем у участников Олимпийских игр. Скорости перемещения нашего взвода по стадиону в тот момент мог бы позавидовать и Усэйн Болт. А эти блестящие ведра возле финиша заставляли лететь вперед, забывая о сопровождающей и усиливающейся мышечной боли.

Я, естественно, уложился в требуемый норматив и пришел на финиш одним из первых, но далось это мне ой как нелегко. Средний результат бега взвода резко увеличился и побил все мыслимые и немыслимые рекорды, капитан остался доволен и пожалел последних трех финалистов, отпустив всех с миром обратно в расположение роты. Со словами:

– Вот так чтобы бегали каждое утро, теперь я знаю, что вы на это способны. Убирайте ведра обратно…

Что-то человечное в нем еще оставалось. Немного. Но все же…

Командир взвода Седой все же заслуживает небольшой отдельной истории. Небольшой – исключительно для того, чтобы не раздуть его и без того преувеличенное эго. Седой был человеком весьма специфическим, с избыточным весом и непонятной для меня потребностью постоянно морально издеваться над личным составом, находящимся в его подчинении. Как я подметил ранее, это занятие ему казалось невероятно веселым. Порой в выходной день дежурный по роте, подталкиваемый и подначиваемый личным составом, шел просить разрешения на внеочередной перекур или включение телевизора (в армии все делается только с разрешения ответственного, хочешь покурить – спрашивай, включить телевизор – то же самое, сходить в туалет – действуй по вышеописанной схеме). Всегда и во всем, в каждом шаге и каждом вздохе на чьих-то плечах должна лежать ответственность (так проще наказывать – виновный всегда под рукой). А просмотр телевизора – роскошь небывалая, даже для выходного дня (за исключением программы новостей). Солдаты рассаживаются на табуретках в несколько рядов в центральном проходе казармы. Там же обычно висит и телевизор. В будние дни он является обязательной частью распорядка дня. Каждый день минут на пятнадцать его включают для просмотра новостей. В выходные дни время его просмотра, а также разновидность возможных передач значительно расширяются. Солдат сидит перед экраном, как ребенок перед любимыми мультиками, впитывая глазами каждую секунду, каждый момент, каждое движение. И абсолютно не важно, что показывает экран, солдатсмотрит все подряд. Лично для меня в приоритете оказались музыкальные клипы с песнями и танцами, в которых можно увидеть полуголых танцующих девушек и простую счастливую беззаботность, которой в армейской жизни так не хватает.

Так вот…

Капитан сидел за столом в своем кабинете и что-то писал. Дежурный подошел, как положено, – три строевых шага, руку к голове:

– Товарищ капитан, разрешите обратиться, дежурный Пупкин (ну, например) … Разрешите личному составу посмотреть телевизор. – В общем, ничего необычного, все по уставу, можно было спокойно кивнуть в ответ, и все бы остались довольными. Можно было, но только не капитану…

На просьбу дежурного Седой поднял голову и с присущей ему идиотской улыбкой, которая не сулила ничего хорошего, ответил:

– Конечно, можно, смотрите… – дежурный даже успел на секунду обрадоваться, но весьма преждевременно, – только не включайте его… Ну, чего встал, не знаешь, что дальше делать?

Дежурный в легкой растерянности вернулся к солдатам и дал соответствующие команды. Капитан остался доволен.

Мы все тем временем расселись в несколько ровных рядов на табуретки и наслаждались ровным черным экраном выключенного телевизора, пока эта шутка капитану не надоела, а на это потребовалось несколько часов.

С перекурами временами происходили весьма похожие истории.

– Товарищ капитан, разрешите перекурить.

– Конечно, разрешаю, – и на лице вырисовывалась до боли знакомая улыбка. – Взвод, внимание, команда «ГАЗЫ»!!!

По этой команде солдаты дружно кидались к своим противогазам, чаще всего висевшим либо на поясе, либо на кровати, но всегда под рукой, и моментально натягивали их на лица. На все про все давалось времени порядка семи секунд, и если нигде не замешкаться, то этого времени оказывается вполне достаточно. В противном случае, если капитану покажется, что многие не успели, замешкались или делали слишком медленно, взвод может провести ближайшие пару часов тренируясь.

– Вот теперь курите на здоровье, – удовлетворенный своим юмором, продолжал Седой. Все дружно выходили в противогазах в курилку, расположенную у входа в казарму, пару минут стояли, глядя друг на друга через запотевающие стекла, смеялись и возвращались. Поскольку мы являлись одной боевой единицей – некурящие стояли в противогазах вместе со всеми остальными. Сначала это напрягало, потом казалось веселым. Человек способен скучать в замке, окруженный золотом и богатством, а может веселиться по пояс в грязи. Все зависит только от тебя и твоего мышления.

Вспомнилась еще одна из «фирменных» шуток нами «обожаемого» капитана (он же был очень веселым, издевательски веселым).