Текст книги "Жизнь продолжается. Сборник рассказов"

– Товарищ капитан, можно… – обращается к нему новобранец, еще не привыкший к армейской уставной форме общения.

– Можно за хер подержаться, а в армии при обращении говорят «разрешите», – перебил он.

– Товарищ капитан, разрешите… – попытался исправиться солдатик, но назад дороги уже не было.

– Разрешаю за хер подержаться… – с улыбкой во весь рот констатировал окончание диалога Седой. Что же хотел солдат, так и оставалось «за кадром».

Но вся эта странная напряженная жизнь в пропитанной потом военной форме не зацикливалась на одном-единственном не самом приятном офицере.

«Не делайте умного лица, вы же военный…» – крутится в голове известная и необыкновенно жизненная в то время фраза.

Со временем к этой напряженной жизни и еще более специфичному армейскому юмору начинаешь привыкать, и (о, боже) он кажется тебе забавным, веселым и даже смешным. И это пугает больше всего. Кажется, что ты становишься таким же, как и все те, кто в начале службы казались просто сумасшедшими. Теперь ты влился, насытился этим насквозь, стал одной из маленьких частичек странного механизма под названием Российская армия.

Спустя месяц службы в рядах нашего взвода состоялась присяга. Все прошло в штатном режиме. И даже Седой, угрожавший при плохом поведении выдать на присягу часто косячившим солдатам вместо автомата саперные лопатки, чтобы при родственниках было «стремно», в конечном итоге оказался доволен. Со всех уголков страны к тебе приезжают (единственный раз в году) родственники на это праздничное мероприятие. Играет оркестр. Все выглажены, чисты, нарядны. Произносятся громкие, торжественные речи о чести, достоинстве, верности. Солдаты маршируют в до блеска начищенных берцах. И бац… В твоих руках старая деревянная лопатка вместо всеми известного автомата Калашникова. И тут все твои близкие люди видят, что даже Родина не доверяет тебе оружие. Хоть и незаряженное. Хоть и для своей защиты. Но нет. Ты недостаточно хорош. Это действительно стремно…

Присягу я пропустил. Как и предшествующие ей первые стрельбы, проводимые накануне. Отлеживаясь в госпитале все с тем же мучившим меня и никак не хотевшим заживать пальцем ноги. Я был достаточно осведомлен обо всем происходящем в пределах взвода. Присягу пришлось принимать прямо в госпитале. Без торжественных мероприятий, а тихо и аккуратно. Переодеваясь в одну единственную, предоставленную явившимся из роты офицером военную форму одежды поочередно и читая текст с папки перед висевшим на первом этаже портретом министра обороны (нынче бывшего). Все тихо и быстро. Через полчаса я уже снова лежал в кровати в своем безразмерном госпитальном костюме, почитывая взятую в местной библиотеке книгу.

Когда, наконец-то выписавшись, я шел на стрельбище в первый раз (а это порядка пяти километров в обмундировании с оружием в руках через лес), на улице уже выпал густой и пушистый снег.

Командир части собрал всех солдат на плацу для патриотических речей и напоминания правил техники безопасности при обращении с оружием. Из разряда: «раз в год стреляет даже палка, а автомат стреляет куда чаще и куда эффективнее» или «вы собрались здесь не просто так, не для того, чтобы попусту потратить год своей жизни, а для того, чтобы научиться убивать врага» (большинство же из нас считали, что для того, чтобы научиться ровно заправлять кровати). Эти мотивирующие фразы в солдатских кругах становились крылатыми, особенно в моменты ежедневной чистки снега – листьев – чего угодно.

Дорога на стрельбище занимала около часа и тянулась тонкой тропой через густой лесной массив. Она была невероятно красивая. Двигаясь по натоптанному, но еще хрустящему под тяжелыми ботинками снегу, я отдыхал и душой, и телом. Это были первые за все время нахождения в армии минуты спокойствия и умиротворения. Вокруг тишина, где-то спереди с трудом различался еле слышный крик старшины, он терялся в этом холодном мире. До нас доносились лишь ничего не значащие отголоски. Люди шли тонкой линией, один за другим, на дистанции не более двух метров, и эта живая цепочка уходила зигзагами далеко вперед, прячась среди множества стволов деревьев и больших белых сугробов. Ветки деревьев прогнулись под толстым слоем выпавшего накануне, липнущего ко всему подряд и приятно поблескивающего на свету снега. Солнце поднималось, обдавая нас ярким, но совершенно не греющим светом, а в лицо дул слабый зимний, но приятный ветер. Передвигаться со снаряжением и оружием в руках было немного тяжело, но от этого организм сразу заработал, как старая печка на сухих дровах, и всем спустя пятнадцать минут пути становилось жарко. Окаемка шапки-ушанки намокла от пота, а лица приобрели здоровый и сказочный румянец. Я расстегнул верхнюю часть воротника, пока командование не видит, и просто получал удовольствие от приятной прогулки. Когда-то она закончится. Когда-то закончится все.

В первые дни в это не верилось…

По прибытии на стрельбище все построились, устроили перекличку (дабы не потерять никого в лесу с казенным автоматом) и отправились на инструктаж по метанию учебной гранаты. Капитан Тихий (фамилию уже не помню, это ее производное, как и все упомянутые в этом рассказе), который и забирал нас из распределительного пункта, спортивного телосложения, высокий, светлый мужчина, командир другого взвода, рассказывал построившимся перед ним солдатам отличия учебной гранаты от боевой. Все дальнейшие действия происходили на улице, под навесом, около заснеженной и еще не расчищенной полосы с препятствиями. Перед капитаном располагался стол, на котором лежали несколько гранат и какие-то запчасти к ним. Остальные присутствующие (порядка ста человек) выстроились вокруг него и внимательно слушали. Это было действительно интересно, а в армии так бывает редко.

– Товарищ капитан, так она сильно взрывается? Учебная-то… – Задал вопрос один из солдат, с любопытством глядя, как капитан во время рассказа то выпрямляет, то сгибает предохранительные «усики» на зеленом полукруглом устройстве для убийства себе подобных.

– Да не особо, – ответил капитан и тут же, потянув за кольцо, выдернул его и аккуратно бросил гранату к ногам солдат из первой шеренги.

Не знаю, ожидал ли он такой реакции, но через секунду строй исчез. Все не задумываясь попрыгали кто куда. Из сугробов торчали болтающиеся ноги, за столом образовалась куча из людей (как будто это могло их спасти), а некоторые даже успели добежать и спрятаться за стоящий в двадцати метрах офицерский уазик. Стоит заметить, что на гранату, дабы защитить своих товарищей, пожертвовав собою, не прыгнул никто, включая меня (даже мысли такой не зародилось). Видимо, черта самопожертвования не работает на «холостых оборотах», ее нужно воспитывать и тренировать.

Раздался взрыв, сравнимый с большой новогодней петардой. Вверх взметнулось облако светлого дыма. Спустя еще секунду последовал всеобщий офицерско-сержантский смех тех людей, которые знали, какой силы будет взрыв. Оболочка гранаты осталась лежать на месте, у нее всего лишь выбило дно (как и, видимо, у большинства присутствующих). Граната учебная, а страх настоящий.

Я вылез из сугроба, отряхнулся, подождал, пока все просмеются, и направился на поле для метания. Это заблаговременно расчищенная площадка с установленным по центру манекеном человеческой фигуры (естественно, из покрашенной зеленым цветом фанеры) и небольшим окопом. От манекена расходились круги различного диаметра, как на воде, если бросить в нее камень. Круги позволяли оценивать точность бросающего, но в идеале нужно было попасть гранатою именно в его фигуру. Самое главное в этом мероприятии я уяснил сразу, как только первый бросающий получил по каске деревянным флажком командующего процессом за нарушение только что рассказанной техники безопасности, – ни в коем случае нельзя смотреть ей вслед. Для того чтобы понять, куда она приземлилась, рядом сидит офицер. Задача обучаемого – кинуть и нырнуть в окоп. Ведь в бою при метании гранаты самое важное то, чтобы при ее использовании, помимо метающего, убило еще и хотя бы одного врага (лучше нескольких). Я в силу своей дурости сразу же перестарался и запульнул ее далеко за площадку, прямиком в наваленный сугроб. Последующие полчаса были потрачены на закончившиеся благополучно ее поиски.

Те, кто на стрельбах плохо отстрелялся, неважно, кинул гранату или просто попал под раздачу по любому поводу, по прибытии в казарму переходили на усиленную подготовку по «системе ВДВ». На спину вешался комплект ОЗК (общевойсковой защитный костюм) наподобие парашюта, и… все. Тебе приходилось всюду с ним ходить. Весь день. Он не был особо тяжелым, но доставлял целый ряд неудобств в повседневной жизни. Приходилось выполнять всю ту же работу, те же обязанности, что и все остальные, только с «парашютом» за спиной. Мою заброшенную в снег гранату как повод для подобного наказания решили не учитывать. Первый раз все-таки. Переброс лучше, чем недоброс.

Спустя несколько месяцев службы мне по семейным обстоятельствам, ввиду тяжелого состояния отца, понадобилось отправиться домой и навестить его в больнице. Капитан Седой (за что я ему бесконечно благодарен) оказал мне содействие в этом вопросе и помог получить у командира части отпуск на пять суток. Я был немного взволнован и сильно переживал по этому поводу. Капитана же отправили вместе со мной на вокзал для передачи меня непосредственно матери. Из рук в руки. Защитника Отечества. Всю дорогу, которая заняла порядка трех часов, что мы ехали в электричке, он просматривал в телефоне смешные видеоролики и пил баночное пиво.

– Какой приятный офицер, – сказала мама после завершения процедуры передачи, которая состояла из простой фразы «Вот ваш сын (будто она могла ошибиться), через пять суток он должен прибыть обратно в гарнизон» и напоминания статей уголовной ответственности при несвоевременном возвращении солдата из отпуска. Это на тот случай, если возвращаться я по каким-либо мотивам передумаю (были случаи).

– Да уж, приятный… – пробубнил я шепотом себе под нос, обнимая мать на вокзале. Взводный сразу же покинул нас и отправился по своим делам. Вероятно, продолжать пить дальше. На мое сопровождение ему выделили целый день.

Проведав больного отца и изрядно объевшись домашней еды (мама кормила сыночку как на убой), спустя пять дней в назначенный час я стоял в казарме. Вокруг все суетились, что-то делали, носились из угла в угол, в общем, обычный вечерний распорядок, к которому я понемногу стал привыкать. Седой стоял в конце казармы и кричал на солдат, завидев меня, он отложил это дело на потом и двинулся навстречу. Подойдя, я сделал все как положено, три строевых шага и полноценный рапорт о прибытии, согласно общевойсковому уставу. Он был весьма удивлен моему появлению, посмотрел на часы, затем на меня и сказал:

– А разве ты сегодня должен вернуться?

А я знал, что сегодня. Перед выездом я много раз просматривал выданные отпускные документы, где черным по белому были написаны число и время возвращения, в надежде, что они немного изменятся. Отодвинутся еще на пару дней. Уж слишком быстро они прошли. Но больше всего в тот момент мне хотелось сказать: «А что, не сегодня? Тогда я пойду еще погуляю…» Делать этого я, конечно же, не стал. В тот момент у меня не было настроения водить красной тряпкой перед раздраженным быком.

– Так точно, товарищ капитан, сегодня, – ответил я.

– Ладно, иди переодевайся (я был одет в гражданскую форму, чтобы лишний раз не привлекать внимание военного патруля при передвижении по городу) и присоединяйся к остальным.

– Есть.

Седой отправился обратно докрикивать на солдат то, от чего я его так неожиданно отвлек.

Помощь в оформлении отпуска по болезни отца была единственным человечным поступком капитана за весь срок моей службы. Насколько я помню. Как только у него получалось показать себя с хорошей стороны для нас, он это чувствовал и всеми способами старался отогнать от нас эти мысли прочь, в пучину ненависти.

Каждую пятницу в расположении роты подводили итоги. Недели, дня, любого события… Неважно, что происходило, но этот процесс был прописан в распорядке дня, следовательно, был обязателен. Солдаты рассаживались в несколько рядов на любимых табуретках в центральном проходе казармы, перед ними ставили стол, за который садились офицеры что-то подводить, а также выслушивать жалобы и предложения личного состава, если такие имели место быть. Обсуждали прошедшие и предстоящие мероприятия. Косяки, залеты, благодарности… По большому счету все это было бесполезной тратой времени, как и многие происходящие здесь вещи. Порой особые темы для диалога не находились, ведь не каждую неделю происходили события, требующие особого внимания. В такие пятницы подведение итогов выглядело как молчаливое массовое сидение на табуретках. Обмен парой фраз и томительная тишина.

Весь процесс очень хорошо охарактеризовывает старый анекдот:

«Рассказывает одна подруга другой:

– Вчера встречалась с военным… всю ночь не спали…

– Ого, и чем же вы занимались, стесняюсь спросить? – интересуется вторая.

– Две минуты прелюдий, минута секса… остальное время до утра – подведение итогов».

Вот и мы подводили.

Так тянулись день за днем, неделя за неделей. За выходными приходил понедельник, потом вся неделя, и опять выходные. Дни шли, но дембель все равно никак не хотел приближаться и казался чем-то таким далеким, нереальным и недоступным. Год – это всего лишь маленькая частичка жизни, но она может пролететь пулей или ползти черепахой. Здесь, ввиду постоянного однообразия и наперекор солдатским желаниям, лететь пулей она никак не хотела.

Изредка в роте происходило что-то новое и чаще всего далеко не самое приятное.

Однажды с утра дежурный по роте (им как раз оказался наш сержант Петров) сообщил, что поймал одного из солдат за неблагородным процессом – ночью он изучал содержимое чужих штанов. Нет, это не то, что вы могли подумать. Он просто шарился по карманам сослуживцев, пока те мирно дрыхли в своих скрипучих кроватях и видели счастливые сны о радостном возвращении домой, о красивых женщинах и вкусной еде. Парень-то вроде сам по себе был неплохой, вот только такие «залеты» в суровом мужском коллективе не прощаются. Никогда. Раз оступился – «крыса» на всю оставшуюся службу. И неважно, куда тебя определят в дальнейшем. В соседнюю роту, в соседний город или область. «Крыса» будет преследовать его все время. От нее не избавиться, она прилипает прочно и надолго. Справедливое наказание от сослуживцев осталось дожидаться его в ночное время суток.

Но суть не в этом, прознавший каким-то образом о происшествии Седой (он всегда обо всем узнавал) даже не повысил на него голос, хотя орать было его вторым любимым занятием, сразу после «побухать», а просто спокойно пригрозил отправить «залетчика» после «учебки» дослуживать на прекрасном и далеком острове Новая Земля в Северном Ледовитом океане. Куда после распределения (через полгода службы, а «учебка» и того меньше) отправляли по несколько наиболее провинившихся человек (благо в армии таких предостаточно). Это было не самое легкое место для службы, и добровольцев на него находилось не так много (никого), как требовалось. Я всеми силами старался не оказаться среди этих «добровольцев», ибо сам родился на севере и знал, что такое мороз, не понаслышке.

– Холодно там всего лишь полгода, остальные полгода там очень холодно, – поговаривал старшина соседней роты, старший прапорщик Казак, девять лет прослуживший на этом острове, что, несомненно, сказалось на его суровом характере, но о нем речь пойдет немного позже. Обязательно пойдет.

Воздействие офицерского состава на неподобающее поведение крысоватого солдатика этим и ограничилось, но не личного состава. Все с нетерпением ждали ночи. Воспитательной ночи справедливости.

После озвученной дежурным по роте долгожданной команды «отбой» несостоявшегося четырнадцатого друга Оушена поставили в угол (практически как маленького ребенка в детском саду, ибо армия, если приглядеться, имеет с ним довольно много общего) между стеной и шкафом перед кроватями, на которых лежали остальные члены дружного и негодующего коллектива. Лично я ожидал увидеть ту самую широко распиаренную и запугивающую всех мамашек, отправляющих своих сыновей со слезами на глазах на службу Родине, дедовщину во всей ее красе, но, к моему удивлению, сержанты прекрасно обходились и без физического воздействия. Моральное давление имело в некоторых гранях своего воздействия ничуть не меньший эффект, просто требовало чуть больше времени и опыта. С «залетчиком» просто поговорили, в такой вот обстановке, с приглушенным светом, под пристальным вниманием нескольких десятков глаз тех людей, с которыми он проводит день за днем, минуту за минутой, людей, с которыми, как бы ты ни хотел, а придется жить бок о бок еще как минимум до конца «учебки», и уж лучше, чтобы эти люди тебя по крайней мере не презирали и не ненавидели. В этих выставленных непривычных условиях довольно тяжело сохранить в себе все морально-положительные человеческие качества, воспитывающиеся в тебе обществом с самого рождения, и так легко опуститься вниз, поддавшись чему-то плохому, чему-то недостойному, чему-то, что, кажется, сделает тебя чуточку счастливее. В реальности оказывается, что это просто очередной шаг вниз, а в жизни, когда в твоих карманах деньги появляются настолько редко и в таких малых количествах, посягнуть на них – считай, что отнять у человека – друга – сослуживца последнюю надежду на радость (последний кусок хлеба у голодающего). На хорошие сигареты, на сладкую еду, на газированные напитки… На то, что так хочется и так трудно заполучить. Это не понравилось никому. Все были раздосадованы и наблюдали за вжимавшимся в угол человеком волчьими глазами. Он поглядывал из стороны в сторону в поисках хоть небольшой, но поддержки. Все было напрасно. Проблемы дружат с одиночеством, а проблемы, созданные самим собой, подобные этой, порождают отвращение коллектива. Я смотрел на него с жалостью. Я не испытывал ненависти, зная, что человек слаб по своей природе, ведь для того, чтобы стать сильным, нужны усилия. Он был напуган, поддерживал двумя руками за пояс свои постоянно пытающиеся свалиться вниз из-за несоответствия размера белые кальсоны и, вероятно, предполагал, что без побоев сегодня просто не обойтись. Каждый из присутствующих сделал вывод держаться от этого человека подальше. Дружить с ним в дальнейшем было брезгливо даже людям, потенциально (а я думаю, такие здесь еще были) способным оказаться на его месте. Человек, стоящий в этом темном углу, понимал, несмотря на то, что сейчас в его сторону обращены все взгляды, все от него отвернутся, а в армейской обстановке, когда от тебя отворачиваются все, становится еще более невыносимо.

Сержанты толкнули вполне приличную речь о единстве, братстве и недопущении проявления крысятничества в нашем коллективе. Он смотрел и слушал, кивая головой и постоянно говорил, что такого больше не повторится, но в глубине души (я это видел) единственное, о чем он думал, – чтобы диалог не дошел до рукоприкладства, а мечтал – поскорее оказаться в тишине в своей мягкой и немного скрипучей кровати, уткнувшись лицом в подушку под холодным одеялом.

– Если кто-то желает высказаться, подойдите к нему и скажите прямо в лицо, – предложил один из сержантов.

Остальная часть роты уже спала или притворялась, подслушивая. Лично я не собирался ничего ему говорить, все и так было понятно. Человек, как я уже говорил, слаб, и эта слабость отвратительна.

– Я хочу, – подал голос с задних кроватей Иван, высокий рыжеватый парень с небольшим дефектом речи и постоянно трясущимися от неведомой хронической болезни руками, очень уж напоминающей синдром вечного похмелья. Как он оказался в армии, было непонятно. Вместе с тем Иван был довольно жестким и грубым человеком, большую часть своей жизни проводившим на улице в соответствующей компании не самых благоприятных людей. В общем, пил, курил, ругался матом (все, как я люблю)…

– Давай, – махнул рукой Петров, лежа на кровати прямо перед перепуганным «залетчиком».

Ваня встал с кровати и бодрой походкой направился к виновнику сегодняшнего ночного собрания, а страх и недовольство любителя пошариться по чужим карманам росли с каждой минутой, ибо на эту воспитательную беседу тратится еще и драгоценное время сна. То самое время, о котором солдат страстно мечтает весь свой тяжелый день, – укутаться в колючее одеяло и погрузиться в мир грез. Так и приятнее, и служба быстрее проходит. Солдат спит – служба идет.

– Ваня, только без рукоприкладства, – вовремя уточнил Петров, предвидя дальнейшее развитие событий и глядя на приближающегося к жертве с довольным лицом в темноте Ивана.

Ваня остановился, посмотрел на сержанта, потом перевел взгляд на забившегося в угол сослуживца и разочарованно произнес:

– Ну, тогда мне нечего ему сказать, – развернулся и пошел обратно к своей кровати.

После непродолжительной беседы все улеглись спать. К счастью, такие случаи воровства и недостойного поведения военнослужащих среди своих людей происходили не так часто (точнее, попадались с поличным не так часто), а скорее в виде исключения.

Каждую неделю солдатам исправно давали положенное количество конфет или сигарет. На выбор. Вне зависимости от того, куришь ты или нет, ешь ты сладкое или нет. Положено – получи, а там уж распоряжайся ими на свое усмотрение. Ешь, кури, раздавай, выбрасывай. О, этот дивный запах отечественных сигарет «перекур». Суровое армейское курево. На вкус они были хуже соломы. Да, я не мог не попробовать, и вряд ли кто-нибудь смог бы заставить меня сделать это еще раз. Если у тебя спрашивали сигарету, а в кармане была только пачка «перекура», лучше говорить, что сигарет нет. Их все равно не возьмет ни один уважающий себя курильщик. Люди, у которых закончились сигареты, предпочитали мучиться и не курить вовсе, чем к нему прикасаться.

Конфеты тоже не отличались особой изысканностью (сосательные леденцы), но уходили намного быстрее. И пользы от них было больше.

Служба в армии – это не только постоянное марширование на плацу. Это прежде всего служба государству, людям. Вот и довелось однажды нашему взводу участвовать в поиске пропавшего ребенка из соседнего села. Командир части решил оказать помощь людям и направил туда солдат для прочесывания близлежащих лесных массивов. По официальной версии, мальчишка десяти лет от роду поругался с отчимом и убежал из дома.

«Остынет и вернется, никуда не денется», – подумала, видимо, мать и не кинулась ему вслед.

А он не вернулся. Ни ночью, ни утром. Собрались полицейские, МЧС, волонтеры и даже местные репортеры. Нас погрузили рано утром в автобус и повезли к прилегающей лесополосе. Взять приказали только фляги с водой, вещевые мешки и резиновые сапоги. Предвидя вероятную возможность остаться голодным, я все же решил прихватить с собой этих самых конфет и покидал несколько пачек (по 200 г) в мешок. Это оказалось очень даже кстати.

При въезде в небольшую деревеньку в часе езды от нашей военной части моему взору открылась удивительная картина. На съезде с шоссе, недалеко от центральной и единственной поселковой дороги, стояла водонапорная башня из красного кирпича, такие встречаются довольно часто в небольших населенных пунктах. Типичная, ничем не отличающаяся от сотен других, видимых мною ранее. Но что-то необычное в этой картине приковало мое внимание. Что-то сказочное. Что-то волшебное. То, что не сразу бросилось в глаза, но захватило мой взор целиком и полностью. На ее крыше было построено огромное, невидимое мною никогда ранее гнездо аиста, прямо в центре которого возвышалась, слегка перебирая длинными худыми ногами, величественная птица. Диаметр гнезда практически совпадал с диаметром крыши башни, что придавало всей конструкции некоторую естественность. Сначала я даже подумал, что это всего-навсего декорация, но аист повернул голову в сторону нашего автобуса и внимательно следил за его приближением. Это зрелище было удивительно для городского человека. Удивительно для меня.

Пробыли на поисках мы ровно два дня. Ходили цепочкой и группами по заброшенным домам, по лесам и полям, заглядывали в колодцы, водостоки и прочие подозрительные места, которые могли оказаться местом страшной находки. Обедать, естественно, времени не оставалось. Поэтому днем нас спасали от голодного обморока только эти самые конфеты «Барбарис». Они повышали сахар в крови и утоляли чувство голода, а если добавить несколько штук во флягу с водой и хорошенько взболтать, получался довольно неплохой лимонад, как правило, всегда теплый. На второй день поисков мы подготовились куда лучше и забили конфетами все свои карманы. Было очень вкусно, как мне казалось тогда. Съесть добровольно сегодня одну такую конфету я вряд ли решусь. Времена меняются. Покормить по-человечески голодных солдат додумались лишь под вечер второго дня. И то волонтеры. Они быстро организовали нам стол из всего, что было под рукой в их расположении. Получилось очень даже неплохо. Особенно если учесть, что за последние два дня в моем рационе не было ничего, кроме конфет. Вставали мы раньше, чем открывалась столовая, а возвращались уже после ее закрытия. Поэтому и ходили как сахарные зомби.

В конечном итоге, когда следователи стали подозревать в исчезновении ребенка отчима с матерью (к сожалению, так бывает чаще всего) и началось доскональное обследование огорода хозяев на предмет свеженькой могилки, ребенок нашелся. Он отсиживался все это время в подвале старого дома на соседней улице (и без конфет). Живой и здоровый, насколько это может быть после трех дней, проведенных в старом, заброшенном доме. Почему он не вернулся домой – для меня осталось загадкой. Солдат погрузили в автобус и увезли обратно в пределы родного гарнизона.

В своей войсковой части нас поблагодарили за участие в спасательной операции, а начальство даже пообещало разослать благодарственные письма по домам. Все испытывали дикую гордость. Но обещанного, как говорится, три года ждут. Я ждал. Письмо не пришло.

Обещать – не значит жениться.

Больше всего нас обрадовала в этой ситуации возможность вновь режимно питаться в любимой армейской столовой. Той самой пищей, к которой в первое время было очень тяжело привыкнуть, несоленой и вечно переваренной, и по которой мы так скучали в лесу, разжевывая слипшимся ртом эти хрустящие на зубах леденцы. Той столовой, в которой никогда не бывает ни свежих овощей, ни сладкого, ни жареного. В которой раздают еду всем поровну, вне зависимости от роста и веса, поэтому самые голодные персонажи (по-армейски «нехваты») всегда пытаются достать пожрать что-нибудь еще. Обменять добавку к порции на сигарету или подружиться с поварами. Добыть любыми способами и желательно что-то повкуснее местной баланды. Они могут жевать всегда и везде, в любом месте: в кровати, в строю или даже в туалете (были случаи).

Утром во время заправки кроватей у одного из таких персонажей из кармана выпал фантик от шоколадки. Не заметившие этого солдаты благополучно запинали его прямо на середину прохода между кроватями, где он и был благополучно обнаружен нашим «взводником».

– Опаньки, а кто это у нас такой голодный во взводе, что аж по ночам жрет в расположении? Кого это в столовой так недокармливают? – раздался ехидный голос Седого. – Петров, строй взвод.

Через несколько секунд солдаты стояли по стойке смирно в центральном проходе.

– Чей это мусор? Кто у нас самый голодный? – начал выпытывать капитан. – Есть в пределах расположения взвода запрещено уставом. Кто из вас этого не знает? Для приема пищи существует специально отведенное место – столовая. Итак, я повторяю, чей это мусор?

В ответ – тишина. Было изначально понятно, что виновник в такой ситуации вряд ли сознается. Побоится. В моем взводе я знал всего несколько человек, способных, не испугавшись, признать свою вину, но они по ночам не жрали. Зато Седой был доволен. Очень уж он любил свою работу в такие моменты. Получал искреннее удовольствие от любой возможности поискать виноватого. Ему нужно было идти работать следователем. «Плохим» полицейским из американских фильмов.

– Хорошо, будем действовать другими методами, – задумчиво сказал он.

Спустя две минуты взвод бежал пятикилометровый забег в поле с саперными лопатками вместо автоматов. Бежали не просто так, а с определенной целью – как следует похоронить этот злополучный фантик. В промерзшей земле не без труда была выкопана маленькая могила, куда сержант опустил бережно хранимый этот самый фантик от шоколадки. После почтительной минуты молчания и одышки холодным воздухом яма благополучно была закидана землей и утоптана солдатскими берцами. Не хватало лишь пары грустных речей в память об упокоенном (хотелось так пошутить, но я не стал). Так нас довольно быстро и доходчиво отучили разбрасывать мусор. Больше фантики в казарме на полу не валялись. Урок был усвоен. Всеми.

В армии все имеет свое место. Каждый шаг военнослужащего уже был детально описан в нелюбимой и надоедливой книжке с зеленой обложкой под названием «Общевоинские уставы». Как, зачем и куда… Весь быт простой солдатской жизни вплоть до мелочей был занесен в эту книгу. Даже необходимое количество писсуаров на имеющееся количество людей давно подсчитано и напечатано черным по белому. Всех первое время раздражали постоянные уточняющие надписи: «Охраняемая зона. Проход (проезд) запрещен (закрыт)» или «Место для мытья ног» возле ножных раковин высотой по уровню сапога. Понятно же, что рожу там не помоешь. Понятно всем, кроме солдат. Они умудрятся, если потребуется. Им нужно все уточнить и разжевать. Рассказать, что нужно делать, и показать пальцем, где это делать. Не удивился бы, если под этой табличкой была еще одна маленькая табличка: «Место для таблички «Место для мытья ног»».

Первое время новобранцам вообще непонятно, что происходит вокруг. Что это за дикий мир, в который по своей наивности и глупости они умудрились попасть. Ведь он же находится совсем рядом с привычным, буквально прямо за стенкой из колючей проволоки и за людьми с автоматами, и выглядит почти так же, только сумасшедший. Они путаются в званиях, должностях, не понимают, как постоянные заправления и переправления кроватей, отбивание, выравнивание по веревке (от одного края казармы до другого натягивают нитку и по ней ровняют матрасы, подушки и полоски одеял), ежедневное подшивание к воротничку белой тряпичной полоски связано с этим благороднейшим делом – защитой Родины.