Текст книги "Охотник"

– Мне – да, – говорит Том Пат. – Я б сказал, оно типично. Дед Анн Мари – старый Мик Фини, а Мик Фини девчонок ни в грош не ставил. Считал, что они ужасные болтушки, все до единой, вода в решете… о присутствующих дурного слова не скажу. – Оделяет всех улыбкой. Миссис Куннифф прицокивает языком. – У него одни дочки народились. Я б решил, он никому не говорил и ждал, чтоб у Анн Мари парнишка подрос, кому такое передать. Да только возьми да и случись у Мика инфаркт, вот и помер он, не успев.

– И никому это не диво, кроме него самого, – ехидно замечает Норин. – Я слыхала, у него в чулане битком бутылок было, пришлось контейнер заказывать. Немудрено, что он насчет того золота ничего не предпринял. У него другие занятия были.

– И если б не этот англичанин, – говорит миссис Куннифф, прижимая ладонь к лицу, – тайна эта потерялась бы навеки. А мы всю жизнь расхаживали бы по золоту, а сами ни сном ни духом.

– Вот что бывает, когда люди ничего не делают, – говорит Норин. Выдержав предельно возможное для себя время бездействия, она возвращается к приборке. – Одному богу известно, сколько поколений Фини – ни один из них – нихера насчет того золота не предприняли. Хоть у англичанина этого соображения откуда-то хватило взяться за дело. Самое, блин, время.

– Ты с этим англичанином повидаешься же, а, Тереза? – спрашивает миссис Куннифф, бочком пододвигаясь к Трей. – Можешь спросить его, нет ли чего на нашем участке? Норин говорила, оно в реке, и уж конечно, мы всего в нескольких ярдах от реки-то. Сама я копать не могу, у меня спина жуть что творит со мной, а вот Джо для рытья очень годится. Сад умеет насадить, оглянуться не успеешь.

Судя по всему, где-то по дороге с горы золото превратилось из возможности в несомненность. Трей не понимает толком, что́ она об этом думает.

Сгружает свои покупки на прилавок и добавляет пакет картофельной стружки – в уплату за то, что выполняет за Мэв ее работу.

– И двадцать “Мальборо”, – говорит она.

– Ты молодая слишком, чтоб курить, – ставит ей на вид Норин.

– Это отцу.

– Надо полагать, – соглашается Норин, бросая на Трей еще один подозрительный взгляд и поворачиваясь за сигаретами. – Кел тебе ввалит, если курево унюхает. Запомни.

– Ну, – отзывается Трей. Ей хочется уйти.

– Иди-ка сюда, а-халинь[28]28
  A chailín – девочка, девушка (ирл., зват. пад.).


[Закрыть], – велит Том Пат, подзывая Трей. – Я б сам подошел, да только всю силу в ногах потратил, пока сюда добрался. Подойти сюда, я на тебя гляну.

Трей предоставляет Норин пробивать покупки и подходит к Тому Пату. Тот берет ее за запястье, тянет на себя, чтоб разглядеть поближе, – глаза у него заволокло пленкой. От Тома Пата пахнет разогретым сараем.

– Ты вылитый дедуля твой, – говорит он ей. – Мамки твоей отец. Хороший человек был.

– Ну, – говорит Трей. – Спасибо. – Дед помер еще до того, как она родилась. Мамка вспоминает о нем редко.

– Скажи мне вот что, – говорит Том Пат. – Ты и янки тот, который на земле О’Шэев. Вы кресла-качалки делаете?

– Бывает, – говорит Трей.

– Мне кресло-качалку бы, – поясняет Том Пат, – перед очагом, зимой. Страх как много я в эти дни думаю про зиму, чтобы мне стало попрохладней. Сделаете как-нибудь такое для меня? Маленькое, ну, чтоб ноженьки мои до земли доставали.

– Ну, – говорит Трей. – А то. – Она соглашается почти на любую работу, какая ни подвернется. Трей в курсе, что по каким-то официальным там причинам, каких она не понимает и до каких ей нет дела, Келу здесь работать нельзя. Один из ее страхов в том, что он не сможет зарабатывать вдоволь денег на жизнь и ему придется вернуться в Америку.

– Хорошая ты девочка, – говорит Том Пат, улыбаясь ей. Немногие зубы в его запавшем рту смотрятся здоровенными, как у лошади. – Вы б заехали ко мне, прикинули, как и что. Я уж не вижу ничего, чтоб самому за руль.

– Келу передам, – говорит Трей. Том Пат все еще держит ее за запястье, вялые костлявые пальцы потряхивает нечастым тремором.

– Твой папка полезное дело для всей этой округи затеял, – говорит ей Том Пат. – Такое не для пары землекопов на паре полей. Через несколько лет мы сами себя не узнаем. И все благодаря твоему папке. Гордишься им, а?

Трей помалкивает. Чувствует, как молчание заполняет ее, словно жидкий бетон.

– Да уж, когда это ребятня ценила родителей своих? – вздыхая, произносит миссис Куннифф. – Скучать будут, когда нас не станет. Но ты от меня передай отцу своему, Тереза, что он большой человек, как ни крути.

– Послушай-ка, а-стор[29]29
  A stór – милочка, душенька (ирл., зват. пад.).


[Закрыть], – говорит Том Пат. – Ты Бриана нашего знаешь? Мальчонку моей Элейн. Рыжий такой.

– Ну, – говорит Трей. Бриан ей не нравится. Он учился в одном классе с Бренданом. Заводил его так, что Брендан выходил из себя, а сам бежал жаловаться учителю. Ни одному Редди никто никогда не верил.

– Дружок этот ваш, сассенах, ему ж понадобится кто-то речку просеивать. А? Ботинки свои дорогие мочить не захочет небось.

– Не знаю, – говорит Трей.

– Бриан – парень некрупный, зато сильный. И ему полезно. Этому парню впрок пошел бы тяжкий труд, чтоб голова на место встала. Мамка его с ним слишком нежничает. Отцу-то скажи про то, ага.

– Не один Бриан ту работу хочет, – вставляет Норин, более не в силах молчать. – Полно кругом парней, кому только дай себя показать. Мой Джек завтра придет в паб, Тереза, вот что. Ты скажи отцу своему, чтоб познакомил Джека с этим англичанином.

– Не знаю, нужен ли ему кто, – говорит Трей. – Я с ним еще не видалась.

– Ты это в голову не бери. Просто отцу скажи, да и все. Сможешь запомнить?

Все они пылко сосредоточились на Трей – она к такому не привычная. Все кажется очень странным, как в паршивом старом фильме, где пришельцы вселяются в тела людей.

– Мне пора, – говорит она, выпрастывая руку из хватки Тома Пата. – Мамке надо ужин готовить.

– Тридцать шесть восемьдесят с тебя, – говорит Норин, ловко сдавая назад. – Сигареты жуть какие дорогие. Чего папка твой на вейп не перейдет? Я Десси перевела на вейпы эти самые год назад, он с сигарет у меня слез полностью… не смотри на меня так, я знаю, какой он вчера был, нос у меня исправен. Но в основном.

Колокольчик в дверях весело звякает, и входит Ричи Кейси, смердя овечьим дерьмом и отчищая сапоги о коврик.

– Блядское пекло, – говорит он. – Овцы подходят и умоляют, чтоб их обрили, если шерсть на них не расплавится быстрее. Как дела, Тереза? Как папка твой?

Ричи Кейси не сказал Трей за всю ее жизнь ни единого слова.

– Шик, – отвечает она, суя сдачу в карман, и выметается, прежде чем кто-нибудь сделается еще страннее.

На то, чтоб навести в голове порядок и понять, что вообще происходит, Трей тратит чуть ли не всю дорогу домой. Все эти люди что-то хотят от нее. Им нужна ее помощь – так же, как она была нужна ее отцу вчера вечером.

К тому, что кому-то, кроме матери, нужна ее помощь, Трей не привыкла. Матери ее нужно всякое вроде сходить в лавку или прибраться в ванной – немудрящее, где Трей не надо ничего выбирать, у этих занятий нет никаких неявных смыслов и последствий. Тут же дело другое. Люди хотят, чтобы она делала для них что-то такое, что в ее власти делать или не делать, – такое, что в любом случае имеет неявный смысл.

Трей всегда предпочитала немудрящее. Первый порыв – этот новый расклад не принять, но постепенно, по мере того как она поддергивает тележку за собой по каменистой тропе, в уме у Трей расклад этот меняется. Едва ли не впервые в жизни у Трей есть власть.

Она крутит расклад в уме, пробует на вкус. Она довольно-таки уверена, что Кел сочтет план ее отца и особенно участие в нем Трей паршивой затеей, но Трей не кажется, что это надо принимать в расчет. Кел – отдельно. На размышления о том, прав Кел или нет, она не тратит почти никаких усилий – и потому что обычно он прав, и потому что это ничего не меняет.

Жар опаляет ей макушку. Над вереском кружат и ноют насекомые. Она вспоминает пальцы Тома Пата, хрупкие и тряские, у себя на запястье и вперенный в нее жадный взгляд выпученных глаз миссис Куннифф. Вместо того чтобы отвергать их, ум Трей устремляется этим новым обстоятельствам навстречу. Пока неизвестно как, однако Трей ими воспользуется.

6

Обычно по понедельникам вечером в “Шоне Оге” едва ли не безлюдно. Бармен Барти, облокотившись о стойку, смотрит скачки по ТВ, поддерживая обрывки беседы с одиночными завсегдатаями, старыми холостяками в линялых рубашках, приезжающими из дальних углов района повидать еще хоть чье-нибудь лицо. Кто-то, сгрудившись, может, возьмется за “пятьдесят пять” – карточную игру, которой Арднакелти привержена так же люто, как американцы футболу, – но это предел бурления жизни. Кел заявляется в “Шон Ог” в понедельник, исключительно если желает выпить свою пинту в тишине.

Сегодня здесь не протолкнуться. Молва уже покатилась, и все на мили вокруг желают глянуть на Падди Англичанина. Тут люди, каких Кел видит впервые, и они либо не того пола, либо на десятки лет моложе обычной здешней клиентуры. Все разговаривают одновременно, кое-кто обряжен в выходные одежды. От тел и взбудораженности воздух до того парной, что Келу кажется, что он не дышит. Высматривает Лену, но ее тут нет. Кел другого и не ожидал.

– Пинту “Смитика”[30]30
  Smithwick’s (с 1710) – торговая марка красного ирландского эля, исходно килкеннского, ныне производится компанией “Гиннесс” в Дублине; самый потребляемый в Ирландии эль.


[Закрыть], – обращается он к Барти, пробравшись к стойке. – Во у тебя торговля-то сегодня.

– Есусе, и не говори вообще, – отзывается Барти. Лицо у него в поту. – Аж с похорон Лопуха тут такой давки не бывало. Мне-то зашибись как на руку, но. Половина тут бабки или подростки, они себе заказывают один, блин, херес или пинту сидра, а место занимают на весь вечер. Если увидишь, что кто-то из этих прохиндеев прольет хоть каплю, скажи мне, я их за ухо выведу отсюда.

Пару месяцев назад Барти заменил растрескавшиеся барные табуреты и диванчики новыми – блестящими, бутылочно-зелеными. И с тех пор, по словам Марта, Барти стал как баба с новой кухней – чуть ли не веничком от пыли тебя обтряхивает, прежде чем пускает сесть. Ни с вытертым красным линолеумом на полу, ни с бугристыми покрашенными обоями, ни с выгоревшими газетными вырезками в рамках по стенам, ни с драной рыбацкой сетью, натянутой под потолком и заваленной всякой случайной дребеденью, какую люди в нее закидывают, Барти ничего не сделал, а потому паб смотрится примерно так же, как и прежде, вот только Барти видит это иначе.

– Пригляжу за тем, чтобы все следили за собой, – говорит Кел, забирая пинту. – Спасибо.

Где Падди Англичанин, Келу ясно – в дальней нише, где обычно устраиваются Март и его дружки, поскольку именно на этот угол все старательно не обращают внимания. Кел продирается сквозь толпу, оберегая свою пинту и кивая знакомым. Из угла, втиснутая между двумя своими громадными братьями, Келу машет Норин, он машет в ответ и двигается дальше. Вокруг скачет какая-то девица в неоново-розовом платьишке не обширней купальника – видимо, в надежде на то, что Падди Англичанин ее заметит и умыкнет на вечеринку на своей яхте.

Немалая доля завсегдатаев “Шона Ога” набилась в нишу. Все они чуть краснее лицами, чем обычно, но Кел прикидывает, что это от жары, а не от выпитого. Сегодня у них тут есть цель, они не позволят выпивке отупить их, покуда цель эта не достигнута. В сердцевине ниши, плечом к Келу, хохочет над какой-то байкой в исполнении Сонни Макхью сушеный блондин в заметно дорогой рубашке.

Мужики неукоснительно и последовательно обеспечивают Рашборо нормальным вечерним разгулом. Десси Дугган громко вваливает Кону Макхью из-за чего-то, связанного со стрижкой овец, а Бобби объясняет результаты последних анализов крови своей матери Франси, который, судя по всему, не замечает даже присутствия Бобби. Никто не наряжался. Бобби намылся так, что теперь розовее и глянцевитее обыкновенного, а Кон прилизал свои буйные темные патлы, или жена ему помогла, однако все остались в рабочей одежде, за исключением Марта – тот дал волю своему художественному чутью и облачен в твидовую кепку, ветхую дедову рубашку[31]31
  “Дедова рубашка” (англ. grandfather shirt) – фланелевая или хлопчатобумажная рубашка с воротником-стойкой, традиционно белая в вертикальную полоску какого-нибудь яркого оттенка.


[Закрыть] и косматый бурый жилет, о наличии коего у Марта Кел не догадывался. Глиняную бы трубку ему, но в остальном он мечта любого министерства по туризму.

Март с Сенаном сидят рядком – для удобства ведения спора.

– Та шляпа, – говорит Марту Сенан тоном человека, повторяющего в последний раз, – ни тебе, ни другим не потеря. Бога благодари, что она подевалась. Появись тут репортер из новостей и поймай тебя в той хрени на камеру…

– Какого беса тут делать репортеру из новостей? – требует ответа Март.

– Чтоб сообщить… – Сенан самую малость понижает голос и кренит голову в сторону белокурого. – Вот про это, ну. И вот отправит он тебя в телик, а ты в этой хрени. Городок на всю страну посмешищем станет. А то на весь мир. На ютьюбе будет вирусное видео.

– Потому что вы все тут орава образцовых модников, а? Линда Евангелиста вон в той рубашонке поло на подиум выходила? В шляпе моей той было столько куража, что никто из вас и близко с таким не стоял и не лежал. Если репортер из новостей тут когда-нибудь появится, уж я-то знаю, в чем ты будешь его встречать.

– Я это блядское оскорбление природе не надену и за…

– Оба вы красавцы, – говорит Кел. – Как дела?

– А, явился! – воодушевленно говорит Март, высоко поднимая пинту за Кела. – Подвинься-ка, Бобби, дай здоровяку сесть. Пусть Сенан тебе спасибо скажет, Миляга Джим, я его обрабатывал, чтоб он мне шляпу отдал, но это теперь пусть подождет. Мистер Рашборо!

Рашборо отвлекается от потехи с Сонни, и Кел впервые хорошенько всматривается в этого человека. Ему, вероятно, за сорок, и лицо у него из тех худых, гладких и бледных, какое невозможно определить точнее. Все в нем гладко: уши прижаты к черепу, волосы опрятно зачесаны назад, рубашка ниспадает чисто, без бугров, а светлые глаза сидят на лице плоско.

– Позвольте представить вас мистеру Келу Хуперу, – говорит Март, – моему соседу. Кел живет между мной и вот Пи-Джеем.

Джонни Редди размещается в паре мест подальше от Рашборо, беседует с Пи-Джеем. Видеть, как Кел пристраивает свой зад рядом с ними всеми, нисколько Джонни не в радость. Кел одаряет его широкой приветливой улыбкой.

– Приятно познакомиться, – говорит Рашборо, тянясь через стол, чтобы пожать Келу руку. Даже голос у него гладкий и плоский; выговор Кел счел бы пижонским английским. Среди щедрых волн и рокота окружающего арднакелтского говора эта манера режет ухо, звуча едва ли не как намеренный вызов.

– Взаимно, – говорит Кел. – Слыхал, кто-то из ваших родом отсюда.

– Так и есть, да. В некотором смысле я эти места всегда считал своим настоящим домом, но все никак времени не находил заехать.

– Что ж, лучше поздно, чем никогда, – говорит Кел. – И как оно тут вам, по приезде?

– Пока не было возможности как следует осмотреться, но то, что успел повидать, действительно потрясающе. И ребята меня чудесно принимают. – У него улыбка богача, легкая и скромная, улыбка человека, которому незачем пыжиться. – Честно, я о таком возвращении на родину и не мечтал.

– Приятно слышать, – говорит Кел. – Как долго планируете пробыть?

– О, по крайней мере несколько недель. Вполноги не годится. Может, и дольше, поживем – увидим. – Склоняет голову. Блеклые глаза оценивают Кела, работают быстро и сноровисто. – Вы американец, да? У вас тут тоже наследие?

– Не-а, – отвечает Кел. – Просто место понравилось.

– Явно человек с отменным вкусом, – смеясь, говорит Рашборо. – Не сомневаюсь, мы еще пообщаемся. – С этим кивает Келу и возвращается к разговору с Сонни. Взгляд его остается на Келе на секунду дольше необходимого, и лишь после этого Рашборо отворачивается.

– Он мой четвероюродный брат, – говорит Бобби, округляя глаза и показывая на Рашборо. – Ты знал?

– Слыхал, бабка его была Фини, – говорит Кел. – Прикинул, что вы какие-то родичи.

– Ни за что не подумаешь, если на нас посмотреть, – с легкой тоской произносит Бобби. – Он смазливей меня. Я б решил, у него с женщинами отлично получается. – В попытке соответствовать новому образцу одергивает рубашку спереди. – Я бы никогда не подумал, что у меня есть богатый родич. Все мои двоюродные – фермеры, а то.

– Если все получится, – говорит Джонни вполголоса, лыбясь через плечо, – сам будешь богатым родичем. – Кел уже заметил, что Джонни, посвящая все свое льстивое внимание Пи-Джею, пристально отслеживает все остальные разговоры в нише.

– Святый боже, – говорит Бобби, слегка благоговея от этой мысли. – Буду, ей-ей. А я-то каждый день своей жизни по самые подмышки в овечьем дерьме.

– Не овечьим дерьмом ты будешь вонять через пару месяцев, чувак, – говорит ему Джонни. – А шампанским и икрой. И говорю тебе как есть: нет на земле ни одной женщины, какая способна перед таким запахом устоять. – Он подмигивает и отвертывается обратно к Пи-Джею.

– Правда, что ли? – спрашивает Бобби у Кела. Бобби считает Кела авторитетом по части женщин на том лишь основании, что у Кела есть и бывшая жена, и подруга. Сам Кел считает, что развод – не то чтобы подтверждение мастерства в этом деле, но Бобби тыкать в это считает жестоким. Вера в то, что у него есть под рукой специалист, Бобби, кажется, ободряет.

– Не знаю, – говорит Кел. – Мои знакомые женщины в основном плевать хотели, богат мужик или нет, главное, чтоб на себя ему хватало да чтоб не куксился. Но кому-то, может, оно и важно.

– Мне б жену, – поясняет Бобби. – Меня мамка моя беспокоит; в дом престарелых не хочет, но помаленьку становится такая, что я в одиночку не справлюсь, чтоб и с ней, и с овцами. Но дело не только в этом, ну. Без того, чтоб кувыркаться, я в основном справляюсь, но мне б потискаться. С женщиной приятной да мягкой. Только не с костлявыми этими. – Бобби тоскливо смаргивает. Кел пересматривает свою предыдущую оценку: Бобби по меньшей мере на три четверти пьян. Он местный легковес – Март с усталым презрением утверждает, что Бобби, чтоб опьянеть, одной понюшки бирдекеля хватит; Кел про это знает и делает на это поправку. То, что Бобби позволил себе достичь этой точки, означает, что насчет Рашборо он определился.

Рашборо же тем временем разделался с Сонни и принимается за Франси: упершись локтями в стол, задает вопросы и сосредоточенно кивает, выслушивая ответы. Судя по его виду, Франси пока не определился и даже не близок к тому. Впрочем, на вопросы отвечает, что в случае Франси можно считать общительностью. Рашборо и бабку его он с ходу не отметает – ну или пока что не отметает.

– Если мне достанется доля в том золоте, – говорит Бобби решительно, – я себе найду славную большую мягкую женщину, которой нравится запах икры. Куплю ей целую кастрюлю той икры и пинту шампанского на запивку. Отнесу ей в постель и, пока уминает, буду лежать рядом и ее тискать.

– По-моему, все в плюсе, – говорит Кел.

Марту прискучило донимать Сенана, и он подается вперед – влезть в разговор Рашборо и Франси.

– Ох батюшки, – говорит он, – канешно, он на месте. Никто во всей округе на том кургане копать не стал бы.

– Да и после темна близко не подошел бы, – говорит Десси.

– Дивный курган на земле Мосси? – спрашивает Бобби, отрясая свое виденье. – Мосси пашет вокруг него. Но и все равно четки с собой берет. Чисто на всякий случай.

– Правда? – завороженно переспрашивает Рашборо. – То есть это не просто бабушкины слова, значит?

– Ах ты боже, нет, – заверяет его Сенан. – Моя мать, боже упокой ее душу… – крестится, остальные незамедлительно следуют его примеру, – шла как-то раз ночью домой мимо того поля – возвращалась от отца, ему нездоровилось. Зимняя ночь, кругом тишина могильная, и вдруг слышит она музыку. С того самого кургана. Слаще не услышишь, мать сказала, и стояла она слушала минуту, но нагнала та музыка на мать великого страху. Домой бежала так, будто сам дьявол за ней по пятам гнался. И только дверь за собою закрыв, обнаружила, что мы, ребятня, с ума сходим от беспокойства, а батя пальто натягивает, чтоб идти ее искать, потому что дома ее ждут уж не первый час. Две мили ходу у нее заняли три часа.

– Миссис Магуайр не из тех была женщин, какие навоображают себе всякое, – сообщает Сонни Рашборо. – Без глупостей была. По уху засветит не сходя с места.

– У нас окно спальни смотрит на то поле, – говорит Десси. – Много раз я на том кургане огни видал. Вроде как двигались они, кругами и крест-накрест туда-сюда. Да мне приплати, я туда ночью не выйду.

– Небеса святые, – выдыхает Рашборо. – Как считаете, хозяин земли даст мне на тот курган взглянуть? В дневное время, разумеется.

– Придется вам рассказать Мосси, кто была ваша бабушка, – говорит Кон. – Какому-то туристу он по своей земле шастать не даст. Косу берет и гоняет их, так-то. А вот если узнает, что вы из этих краев, тогда, конечно, другое дело. Покажет вам все только так.

– Я тебя туда отведу в любой день, когда захочешь, – обещает Джонни. Он к Рашборо не липнет, предоставляет остальным прощупывать гостя сколько влезет. Кела это не успокаивает. Это означает, что вечер складывается в точности так, как Джонни того хочет.

– Отведешь? – с восторгом переспрашивает Рашборо. – Было б чудесно. Мне с собой взять что-нибудь? Я смутно помню, бабушка говорила насчет некого подношения, но то было давным-давно… сливки? Возможно, это глупо, но…

– Моя бабка их-то и принесла б туда, все так, – соглашается Март. Судя по вопросительному наклону Мартовой головы, Кел понимает, что Марту Рашборо кажется интересным.

– Главное, на курган не заступайте, – зловеще произносит Франси. – Племянник Мосси на тот курган встал, было дело, чтоб показать, что он никаких клятых суеверий не боится. Тут же у него по ногам закололо, как будто отсидел их. Ступней не чуял потом целую неделю.

– Боже промеж нами и всякой пагубой, – торжественно произносит Март, вознося стакан, и все пьют за сказанное. Кел пьет с ними. Ему все крепче кажется, что всем им что-нибудь промеж ними и пагубой явно б не помешало.

Как эти ребята лепреконствуют, Кел видал и раньше, – перед невинными туристами, гордыми тем, что отыскали самобытный ирландский паб, какого нет ни в одном путеводителе. Они убедили легковерного американского студента, что узкое окно в углу благословил святой Ляхрас[32]32
  Leithreas – сортир, уборная (ирл.).


[Закрыть] и если через него пролезть, точно попадешь в рай, и студент уже наполовину протиснулся, когда возмущенный Барти выскочил из-за бара и втащил гостя за седалище штанов обратно. Они подступались с тем же самым к Келу в первые несколько месяцев его здешней жизни, но одеваться во все зеленое, чтоб подольститься к местному Маленькому народцу[33]33
  Маленький народец (англ. Little People, ирл. na daoine maithe, “добрый народ”) – дивные.


[Закрыть], или, когда Кел рассыпал мелочь, обойти паб задом наперед, чтоб отвадить неудачу, Кел отказался. Тут другое дело. Они не пихают мужику в глотку несусветные объемы чепухи, чтоб глянуть, что он сумеет проглотить. Тут операция более изощренная и кропотливая, более серьезная.

– А вот это убойная мысль! – восклицает Джонни, повертываясь от Пи-Джея ко всем сидящим в нише. – Пи-Джей тут говорит, что не годится принимать человека на родине без того, чтоб песен вместе не попеть.

Вид у Пи-Джея такой, будто за собой никаких таких мыслей он не заметил, но он услужливо кивает.

– Ох батюшки, – с восторгом произносит Рашборо. – Песен вместе петь? Я на таком не присутствовал с тех самых пор, как в детстве гостил у бабушки.

– Тащите сюда гитару, – приказывает Сонни Кону, Кон тут же оборачивается и выхватывает инструмент из угла у себя за спиной – явно так и было задумано. Если Рашборо хочет наследия, он его получит.

– Бляха-муха, – радостно обращается Март ко всем за столом, – ничего нету лучше, чем песен попеть.

Обычный репертуар “Шона Ога” теми вечерами, которые оказываются музыкальными, – смесь традиционной ирландщины с чем угодно от Гарта Брукса до Дорис Дей. Сегодня все напрочь зеленое, в изысканном диапазоне оттенков – преимущественно тоска по родине, бунт, бухло и красотки. Пи-Джей начинает с “Полей Атенрай” насыщенным меланхолическим тенором, Сонни подхватывает, вопя во всю глотку “Дикий бродяга” и хлопая по столу, аж стаканы скачут. Рашборо зачарован. На слезливых песнях он откидывает голову на спинку диванчика, глаза прикрыты, стакан забыт в руке; на лихих отстукивает ритм по ляжке и подтягивает в припевах. Когда доходит очередь до него самого, он исполняет “Черную бархатную ленту”[34]34
  The Fields of Athenry (1979) – баллада ирландского фолк-исполнителя и автора песен Пита Сентджона (Пита Муни, 1932–2022) о временах Великого голода 1840-х и местах близ Атенрай, графство Голуэй. The Wild Rover (с XVII в.) – народная баллада о бродяге, разлученном с родиной, широко популярная во всем англоязычном мире. The Black Velvet Band (с XVIII в.) – народная баллада о человеке, обманно высланном откуда-то из Британской империи в Австралию, популярна во всем англоязычном мире.


[Закрыть] – негромким чистым голосом, который почти в струе прочего, если не считать выговора. Знает все слова.

Толпа в пабе кочует и вихрится, без спешки, но методично. Люди медлят у входа в нишу, слушают пение, или обмениваются новостями, или ждут, когда развиднеется у бара; через несколько минут двигаются дальше, предоставляя место другим. В нишу никто не вторгается. Кел и не ждал никаких вмешательств. Скоро они захотят познакомиться с Рашборо, однако это может денек подождать. Пока же им достаточно кружить, собирать впечатления, чтоб обсудить их на досуге: его одежду, прическу, повадки, похож ли он на Фини, похож ли на миллионера, похож ли на того, кто приспособлен к драке, похож ли на дурака. Кел не уверен, как должен выглядеть миллионер, но, на его глаз, этот тип в драке способен нанести немало урона и как дурак он не выглядит совсем.

Черед петь добирается и до Кела. Подбавить зелени он не рвется даже если б хотел, смотреться он будет бестолковым туристом, а сходить за туриста он сейчас не намерен. Берется за “Дом восходящего солнца”[35]35
  The House of the Rising Sun (также Rising Sun Blues, с 1930-х) – американская народная баллада с возможными корнями в гораздо более ранней английской фолк-музыке.


[Закрыть]. Для распевов в пабе у Кела голос что надо – громкий мужской, ничего вычурного или броского, но слушать приятно. Джонни замечает, что Кела включают в общий круг как само собой разумеющееся, Джонни это не нравится – и Кел это видит.

Приняв свою долю аплодисментов и предоставив Десси петь “Трудный путь на Дублин”[36]36
  Rocky Road to Dublin (сер. XIX в.) – песня ирландского (голуэйского) поэта Д. К. Гавана о путешествии жителя ирландского Туама в английский Ливерпуль; написана для английского артиста мюзик-холла Хэрри Клифтона (1832–1872).


[Закрыть], Кел направляется к бару. Барти, доливая сразу в два стакана, кивает ему, но перевести дух, чтоб поболтать, не успевает. Лицо у него потеет пуще прежнего.

– Женщины, – говорит Март с глубоким неодобрением, появляясь за плечом у Кела. – В пабе этом сегодня битком женщин.

– Всюду пролезут, – со всей серьезностью соглашается Кел. – Как считаешь, пусть сидят дома и растят детей?

– Ай, Есусе, да нет. Двадцать первый век у нас. Право на ночной разгул у них такое же, как у кого угодно. Но атмосферу они меняют. Тут не поспоришь. Ты глянь-ка. – Март кивает на девицу в розовом платье – та приплясывает с кем-то из подружек на немногих квадратных дюймах пола между столиками и баром. Поблизости с надеждой болтается здоровенный детина в слишком облегающей футболке, производя судорожные телодвижения, какие вроде бы должны сообразовываться с девицыными. – Такого ли ждешь в пабе вечером в понедельник?

– По-моему, я такого здесь вообще никогда не видел, – со всей честностью признается Кел.

– Это дискотечное поведение, вот это что такое. Так бывает, если пустить сюда женщин. Пусть бы у них были свои пабы, чтоб пили они там свои пинты спокойно без всяких жеребцов, морда картошкой, какие норовят залезть к ним в трусы, а я б пил свое – без гормонов таких вот дружочков, какие попадают в воздух и портят весь вкус.

– Если б их тут не было, – замечает Кел, – пришлось бы тебе весь вечер пялиться на мою волосатую физию.

– Тоже верно, – соглашается Март. – Некоторые женщины тут нынче куда живописнее, чем твоя персона, без обид. Не все, но некоторые.

– Радуйся, пока дают, – говорит Кел. – Завтра живописность нормализуется.

– Ну почти, может. Не совсем чтоб уж до конца, пока у нас тот Боно толпы сюда нагоняет.

Оба смотрят в нишу. Рашборо запевает о том, как некого парня убили британцы.

– Как бы там ни пелся “Мальчишка-стрижок”[37]37
  The Croppy Boy (с первой половины XIX в.) – ирландская баллада о восстании 1798 года в Ирландии и об отчаянии его участника, обреченного молодого повстанца, которых называли “стрижеными” (англ. croppy).


[Закрыть], – произносит Март, – так он, бля, не поется.

– Поди покажи ему, как надо, – говорит Кел.

– Покажу чуть погодя. Мне сперва надо связки получше смазать.

Кел, верно истолковывая сказанное, перехватывает взгляд Барти и показывает на Марта. Март кивает, принимая полагающееся, и продолжает наблюдать за Рашборо среди раскачивающихся плеч. Все присутствующие в нише смотрят на него же. У Кела кончается терпение. По его мнению, у Рашборо то лицо, завидев которое любой разумный человек пойдет себе подальше, а не станет рассиживать и таращиться на него так, будто это он луну к небесам привесил.

– Дай-ка скажу тебе кое-что, Миляга Джим? – говорит Март. – Не нравится он мне с виду, субчик этот.

– Не-а, – говорит Кел. – И мне не нравится. – Начинает прикидывать, на что этот мужик способен, если смекнет, что его за нос водят. Понимает, что вероятные исходы ему, Келу, не нравятся.

– Он тот, кем себя называет, это точно, – сообщает ему Март. – Я думал, он, может, проходимец какой, наплел Джонни, пытается выжулить у нас чуток деньжат. Джонни не такой смекалистый, каким себе кажется. Первоклассный аферист из него фарш сделает и смотает удочки, а Джонни и не заметит.

– Такое же и у меня впечатление, – говорит Кел. Он пока не решил, какой вариант ему нравится меньше: отец Трей – мошенник годный или паршивый. Принимает у Барти пинты и вручает Марту его “Гиннесс”.

– Но этот субчик знает насчет кургана дивных – и про сливки к нему. Знает о том давнем случае, когда прадед Франси упал в колодец и его два дня оттуда вылавливали. Знает, что женщины Феллон славятся на все графство как лучшие вязальщицы. И ты слыхал, как он “Черную бархатную ленту” поет? Я ни разу не слышал, чтоб кто-то пел “У него гинею стащила”, кроме тех, кто из Арднакелти. Во всех остальных версиях девушка ворует часы. Родня у этого типа отсюда, все верно.

– Может быть, – говорит Кел. – Но все равно не кажется мне, что он из тех, у кого взор затуманивается, стоит кому запеть “Кто в зеленое одет”[38]38
  The Wearing of the Green (с XIX в.) – ирландская баллада о расправе над теми, кто поддержал восстание 1798 года, на старинную народную ирландскую мелодию с многочисленными версиями текста; самая известная принадлежит ирландскому актеру и драматургу Дайону Бусико (1820–1890); согласно тексту песни, “казнят мужчин и женщин, кто в зеленое одет”.


[Закрыть].

– Этот субчик, – говорит Март, оглядывая Рашборо поверх своего стакана, – кажется мне тем, у кого взор вообще ни от чего не затуманивается.

– Зачем тогда он здесь?

Март, блестя глазами, вперяется в Кела.

– Пару лет назад люди спрашивали то же самое про тебя, Миляга Джим. А кое-кто – и до сих пор.

– Я здесь потому, что меня сюда занесло, – говорит Кел, отказываясь ловиться на эту наживку. – А этот парень ищет чего-то.

Март пожимает плечами.

– Может, ему и насрать на наследие, а надо только золото – просто и незатейливо. И он считает, что легче протолкнуть нечистую сделку, если мы его сочтем олухом, кому и с горсти шамрока счастье.

– Если этот парень верит, что золото там где-то есть, – говорит Кел, – ему на что покрепче опираться надо, чем на бабкины россказни.

– Я тебе так скажу в любом разе, – говорит Март. – Джонни верит, что оно есть. Он бы не стал пускаться в такие тяжкие и тащиться прочь от ярких огней и кинозвезд обратно в эту вот низменную действительность чисто ради тыщи-двух, какие получит, если на полях ничего нету.

– Прикидываешь, он знает что-то, чего мы не знаем?

– С него станется. Может, придерживает до нужного момента, а может, собирается оставить при себе. Но, я б сказал, он что-то знает.