Текст книги "Охотник"

4

Вернувшись домой, Трей застает отца за переустройством гостиной. Трей встает на пороге и наблюдает. Отец убрал наваленное на журнальном столике и принес с кухни стулья, напевает себе под нос, разворачивая стулья к столу, чуть отходит глянуть, как получается, бросается обратно подвинуть получше. В окне у него за спиной солнце все еще освещает голый двор, но оно уже рыхлое, позднее, ослабляет свою хватку. Лиам и Аланна по очереди кидают ржавые садовые вилы, пытаясь воткнуть их зубьями в пересохшую землю.

Джонни не замирает ни на миг. На нем рубашка блеклой синевы в тонкую белую полоску из какого-то грубого материала, на вид пижонского. Он подстрижен, но не мамка Трей его стригла – волосы сходят на нет к шее и ушам, а мальчишеской челке умело придана форма. Для этого дома Джонни с виду слишком уж хорош.

– Ну не роскошный ли я? – говорит он и проводит рукой по волосам, перехватив взгляд Трей. – Быстренько метнулся в городок. Раз у меня гости, надо в порядок себя привести, чтоб их принять.

Трей спрашивает:

– Кто?

– Ай, да зайдут сегодня несколько ребяток. Стаканчик-другой, поржать, новостями чуток обменяться. Потрепаться малость про мою затею. – Джонни раскидывает руки, обводя жестом комнату. Глаза всё так же горят, в них та же искра перевозбуждения, что и вчера вечером. Вид у него такой, будто стакан-другой он уже принял, но Трей в этом сомневается. – Ты глянь, как оно тут теперь. Королям под стать. Кто сказал, что марафет в комнате только женщина сумеет навести, а?

Трей хотела рассказать об отцовой затее Келу. Хотела спросить, как он считает, воз ли это фуфла или оно все-таки может вылиться во что-то дельное? Но Кел не дал ей ни лазейки в разговоре, а сама себе ее устроить Трей не сумела. День шел, и Трей бросила пытаться. Ей подумалось, что Кел, возможно, сознательно избегает разговоров о ее отце, потому что не желает лезть в ее семейную неразбериху. И она его понимает. Однажды влез, когда Трей его вынудила, и ему обосраться как досталось на орехи. При определенном свете, когда холодно, она все еще может различить шрам у него на переносице. Трей о том не жалеет, но не чувствует себя вправе вынуждать его на такое повторно.

– Хочу прийти.

Отец оборачивается к ней.

– Сегодня вечером?

– Ну.

Губы у него кривятся от веселья, словно того и гляди засмеет ее, но он спохватывается и смотрит на нее по-другому.

– Что ж, – говорит он, – чего б и нет, может. Ты уж больше не малявка, ты большая девочка, сумеешь папке подсобить. Справишься?

– Ну, – говорит Трей. Она понятия не имеет, чего он от нее хочет.

– А помалкивать о том, что услышишь, сможешь? Это важно, а. Я знаю, что мистер Хупер с тобой хорошо обходится, но сегодня вечером тут будут чисто дела Арднакелти. Он к этому отношения не имеет. Можешь слово дать, что ничего ему не расскажешь?

Трей смотрит на него. Ничего такого, в чем он способен уделать Кела, не идет Трей на ум.

– Я и не собиралась, – говорит она.

– Ай, да я понимаю. Но это серьезное дело же – взрослое. Дай слово.

– Ну, – говорит Трей. – Даю.

– Вот умничка девочка, – говорит Джонни. Опирается на спинку стула, чтоб обратить на Трей все свое внимание. – Эти ребята, которых сюда позвали, – говорит он, – это Франси Ганнон, Сенан Магуайр, Бобби Фини, Март Лавин, Десси Дугган… этого я бы не брал, при языке-то у его хозяйки, но без него никак. Кто там еще? – Задумывается. – Пи-Джей Фаллон. Сонни Макхью и Кон тоже, если его хозяйка евойная с поводка спустит. Славная банда махровых негодяев, верно?

Трей пожимает плечами.

– Ты с кем-нибудь из них дела имела? Починяла кому переплет оконный, столик-другой, может, сколачивала?

– Да многим, – отвечает Трей. – Кроме Бобби.

– Кроме Бобби? Он ничего против тебя не имеет?

– Не. Просто сам все свое чинит. – Руки у него из задницы. Когда Бобби пособляет кому из соседей, Кела и Трей вызывают устранять ущерб.

– Ай, ну да, шик, – говорит Джонни, взмахом руки сбрасывая Бобби со счетов. – Бобби в итоге станет делать все так же, как Сенан. Вот тебе на сегодня задание. Когда эта компашка славных ребяток начнет прибывать, впускай их в дом. Веди сюда, вся такая милая и вежливая… – Джонни изображает, как приглашает людей в гостиную, – и обязательно спрашивай, все ли в порядке с тем, что ты им делала. Если будут какие жалобы, извинись и пообещай, что все исправишь.

– Нет у них жалоб, – без выражения говорит Трей. Выполнять заказы людей из Арднакелти ей не нравится. У заказов этих всегда есть привкус покровительства, будто заказчики похлопывают себя по спине за то, какие они благородные и подбрасывают ей работенку. Кел велит в любом случае заказы выполнять. Трей показывает этим людям средний палец, делая все так, чтобы никакого изъяна, хоть ты упрись, в ее работе не находилось.

Джонни отшатывается, похохатывает и, вскинув руки, изображает мольбу о пощаде.

– Ай ты боже, беру свои слова назад, не бей меня! Про твою работу дурного не скажу – ну сам я, что ли, не видел ее, я ж разве не знаю, что лучше ее во всей округе не найдешь? Да чего там, к северу от экватора. Так годится?

Трей пожимает плечами.

– Как все они сюда придут, ты садись вон там в углу, в сторонке. Лимонаду себе налей попить или еще чего. Помалкивай, пока я у тебя сам чего-нибудь не спрошу, – ну, тебе такое запросто, у тебя на это дело талант. – Улыбается ей, у глаз собираются морщинки. – А если спрошу, просто соглашайся со мной, да и все. Что там зачем, голову себе не морочь. Справишься?

– Ну, – отвечает Трей.

– Умничка девочка, – говорит Джонни. Трей кажется, что он ее похлопает по плечу, но Джонни передумывает и вместо этого подмигивает ей. – А теперь давай-ка поддадим блеска. Куколок вон тех отнеси к Аланне в комнату или к Мэв, чьи они там. А под стулом чьи кроссовки?

Трей собирает кукольные одежки, игрушечные машинки, пакеты из-под чипсов, носки. Тень горы уже скользит по двору, приближаясь к дому. Лиам и Аланна добыли ведро воды и плещут ее на землю, чтоб стала помягче и вилы втыкались получше. Шила кричит на них из кухни, чтобы шли мыться. Дети не обращают на нее внимания.

Джонни хлопочет в комнате, изящным движеньем кисти расставляет вместо пепельниц блюдца, кухонной тряпкой сметает со всех поверхностей пыль, отпрыгивает оценить свои успехи, а затем возвращается прыжком обратно, чтоб обустроить все еще точнее, а сам насвистывает сквозь зубы. В свисте слышится напряженное дребезжание, и Джонни двигается безостановочно. До Трей доходит, что отец-то не взбудоражен, он нервничает: а ну как не получится. Даже больше того: он боится.

Трей настраивается вежливо спрашивать у Макхью, как им нравятся их новые лавки для веранды. Хочет быть нужной отцу во всем этом. Второе, что она собиралась спросить у Кела, если он считает, что отцова затея может оказаться не фуфлом, – как ее потопить.

Мужчин в комнату постепенно набивается столько, что в ней, кажется, не осталось воздуха. И дело не в их размерах, в широких плечах и толстых ляжках, от которых потрескивают стулья, когда на них садятся, – дело в жаре, каким гости пышут, в дыме трубок и сигарет, в духе земли, пота и животных, какой исходит от их одежды, ширь полей в их низких голосах. Трей втиснута в угол у дивана, коленки подтянуты – подальше от здоровенных стоп. Банджо она оставила в кухне с матерью. Ему бы тут не понравилось.

Собрались они, когда длинный летний вечер уже утекал, креня тень горы далеко по полям и проталкивая путаницу света сквозь кроны деревьев. Все появлялись по отдельности, словно сборище было случайным. Сонни и Кон Макхью ввалились на волне гомона – спорили о решении, которое судья принял на матче по хёрлингу в прошлые выходные; Франси Ганнон проник в дом молча и устроился на стуле в углу. Десси Дугган развел крак насчет того, что не в силах определить, девочка Трей или мальчик, что ему показалось таким смешным, что он повторил это все для Джонни – в тех же самых словах и с тем же самым хихиканьем. Пи-Джей Фаллон дважды вытер ноги о коврик при входе и справился о Банджо. Март Лавин вручил Трей свою громадную соломенную шляпу и велел держать ее подальше от Сенана Магуайра. Сенан, пользуясь возможностью, громогласно сообщил Трей, что они с Келом ух как славно поработали, устранив разруху, какую Бобби Фини устроил из прогнившей оконной рамы у Магуайров, а Бобби у него за плечом надулся от обиды. На лицах у них вечная мина подспудного беспокойства – как у всех фермеров летом, – но сегодня вечером лица эти проясняются: хоть несколько часов думать они могут о чем-то помимо засухи. Их машины, поставленные под каким попало углом друг к другу, запруживают голый двор.

Трей наблюдает этих мужчин с тех пор, как была младенцем, но видела только, как они бросают на нее краткий невыразительный взгляд на дороге, или в лавке, или – в последние пару лет – обсуждая с Келом поверх ее головы всякую починку мебели. Такими она их не видела раньше никогда – расслабленными, в одной компании, чуть во хмелю. Она никогда не видела их здесь. Друзья отца до его отъезда были шустрыми мужчинами, впрягавшимися в мелкую подработку там и сям, на фермах или фабриках у других мужчин, или же не работавшими вообще. Эти же крепкие дядьки, фермеры, владеющие своей землей и добротно ее возделывающие, четыре года назад ни за что и не подумали бы забираться на горку и сидеть в гостиной у Джонни Редди. В одном ее папаша прав, как ни крути: перемены он с собой привез.

Туго взведенный посверкивающий дребезг, какой пер из отца сегодня днем, теперь весь вышел: Джонни беззаботен, как сама весна. Он щедро потчует гостей выпивкой и пододвигает пепельницы курильщикам под локоток. Расспрашивает о родителях – со всеми именами и хворями. Рассказывает байки о чудесах Лондона – и байки, от которых мужики ревут со смеху, и байки, в которых ему приходится опускать то и се, Джонни подмигивает гостям и, клоня голову, показывает на Трей. Выманивает из каждого гостя его байку – и зачарован ею, или потрясен, или сочувствует. Чувство Трей к нему, прежде чистый гнев, теперь оттенено презрением. Он как цирковая мартышка, ужимки и прыжки, а следом тянет шапку, прося орешков. Трей предпочитает, чтобы ярость ее оставалась неразбавленной.

Она со своими ужимками уже выступила, когда гости пришли, – в точности как отец хотел, проводила их в гостиную и расспросила про мебель, кивая и приговаривая: “Отлично, спасибо”, когда они ее хвалили. Ее гнев на них остается неприкосновенным.

Джонни ждет до середины третьего стакана, когда все уже глубоко расслабились на стульях, но прежде чем в смехе послышится что-то неуправляемое, – и вправляет в разговор Киллиана Рашборо. По мере того как он излагает, настроение в комнате меняется. Возникает сосредоточенность. Лампочка под потолком недостаточно яркая, а абажур с бахромой придает этому свету мутный тон: когда мужчины замирают, слушая, свет оставляет у них на лицах густые обманчивые тени. Трей размышляет, насколько хорошо отец помнит этих людей, сколько всего глубинного и безмолвного он позабыл – или вообще не замечал.

– Ну, боже святый, – говорит Март Лавин, откидываясь на стуле. Вид у него такой, будто Рождество пришло загодя. – Я тебя, парнишка, недооценивал. Думал, ты какой-нибудь говенный музыкальный фестиваль нам тут предложишь или автобусные туры для америкашек. А ты Клондайк нам припас прямо у дверей наших.

– Иисус, Мария и Иосиф, – произносит потрясенный Бобби Фини. Бобби маленький и круглый, а когда глаза и рот у него тоже округляются, вид у него как у игрушки-неваляшки. – А я-то на полях этих всю мою жизнь что ни день. Мне б и в голову не пришло.

Пи-Джей Фаллон оплетает голенастыми ногами стул, чтоб ловчей было думать.

– Ты, значит, уверен? – спрашивает он у Джонни.

– Канешно, не уверен он, бля, – говорит Сенан Магуайр. – Бабкины сказки на ночь, вот и все. Я б ради такого и дорогу-то не перешел.

Сенан – здоровенный дядя с лицом-окороком и низкой терпимостью к херне. Трей прикидывает, что Сенан отцу – главное препятствие. Бобби Фини и Пи-Джея Фаллона уболтать легко, Франси Ганнон своим умом крепок, а остальные пусть дураками выставляются сколько влезет, Десси Дуггана никто не слушает, Сонни Макхью, как всем известно, за пару фунтов готов на что угодно, Кон же Макхью младший из всех восьмерых, а потому мнение его ни на что не влияет. Март Лавин не соглашается ни с чем, что ни подвернись, частенько просто ради удовольствия поспорить, но все к этому привыкли и не обращают внимания. У Сенана терпения никакого. Если решит, что это глупость, пожелает зарубить на корню.

– Я тоже так поначалу думал, – соглашается Джонни. – Какую-то там небылицу бабуля его послушала, а может, и запомнила неверно, а может, просто выдумала, чтоб ребенка развлечь; само собой, этого не хватит, чтоб за что-то браться. Да только парняга этот Рашборо не из тех, кого стоит со счетов списывать. Вот увидите, о чем я толкую. Он человек, какого воспринимаешь всерьез. Ну я и сказал ему, что сяду с ним и с картой округи и послушаю, что он мне скажет.

Джонни оглядывает мужиков. Костлявое лицо Франси не выражает ничего, на лице у Сенана недоверие, но все слушают.

– Дело в следующем, ребята. Что б там ни было на донце той истории, не с потолка ее взяли. А если и неправильно запомнили ее когда-то, чудно́, до чего точны ошибки-то. Места, про которые бабка Рашборо ему рассказала, – настоящие. Я с точностью до нескольких ярдов каждое могу показать. И они не просто где попало тут, куда ни кинь. Они по одной прямой более-менее – от подножья этой горы и через все ваши земли вплоть до самой реки. Рашборо считает, тут была когда-то еще одна река, но пересохла, и несла она золото с горы.

– Была там другая река, верное дело, – говорит Десси, подаваясь вперед. Десси вечно повышает голос чуть больше нужного, словно ждет, что его кто-то перебьет. – Русло у меня через выгон пролегает. Каждый год задницу рву, когда там перепахивать надо.

– Тут везде пересохшие русла, – говорит Сенан. – Это не значит, что в них золото.

– Это значит, – говорит Джонни, – что не порожняя она, байка Рашборо. За остальных вас не скажу, а я бы не поленился выяснить, насколько не порожняя.

– Дружок твой, похоже, блядский идиёт, – говорит Сенан. – Во что ему это обойдется, а? Техника, работа и хер его знает что еще – и никаких гарантий, что он хоть цент с этого дела получит.

– Смотри не обманись, – говорит Джонни. – Рашборо не дурак. Дурак бы не добился того, чего Рашборо добился. Он себе может позволить всякий каприз, и вот такого ему хочется. Кто-то вроде него купил бы себе скаковую лошадь или подался на яхте вокруг света. Дело не в налике – хотя он бы от добавки не отказался. Этот парняга с ума сходит по своим ирландским корням. Его растили на повстанческих песнях и пинтах портера. У него слезы на глаза наворачиваются, когда он рассуждает про то, как бриты привязали Джеймза Коннолли[16]16
  Джеймз Коннолли (ирл. Séamas Ó Conghaile, 1868–1916) – ирландский революционер-социалист, один из казненных лидеров Пасхального восстания.


[Закрыть] к стулу и пристрелили. Ему наследие подавай.

– Пластиковый Падди, – произносит Сонни Макхью с презрительным снисхождением. Сонни крупный мужик в пыльноватых на вид кудрях и с прущим пузом, но в голосе у него поквакивает, как у коротышки, и звучит этот голос по-дурацки. – У нас такой двоюродный есть. В Бостоне. Приезжал на лето, года три-четыре назад, помните? Молодой парняга с толстенной шеей? Привез нам цифровую камеру в подарок, а то вдруг мы про такое не слыхали никогда. Не поверил, что мы смотрели “Симпсонов”. Видали бы, какое у того мудачка бедного лицо было, когда он наш дом заценил.

– Все в порядке у тебя с домом, – растерянно говорит Бобби. – Двойные стеклопакеты и все такое.

– Да понятное дело. Он думал, у нас хижина с тростниковой крышей.

– Моя земля – это вам не туристическая достопримечательность, – говорит Сенан. Ноги расставил широко, руки сплел на груди. – Не надо мне, чтоб какой-то балабол по ней топтался и овец моих пугал только потому, что бабка ему напела “Залив Голуэй”[17]17
  “Залив Голуэй” (Galway Bay, My Own Dear Galway Bay или The Old Galway Bay) – песня на народную мелодию “Скибберин”, текст сочинил в Лондоне Фрэнк А. Фахи (1854–1935), уроженец Голуэя.


[Закрыть].

– Не будет он топтаться по твоей земле, – говорит Джонни. – Не сразу, во всяком случае. Начать он хочет с промывки в реке – это всяко проще, чем копать. Если в реке золото найдется, хоть махонький кусочек, он за возможность покопаться в вашей земле каждому из вас с радостью выдаст славную пачку налика.

Тут возникает краткая насыщенная тишина. Кон поглядывает на Сонни. Рот у Бобби широко открыт.

– Сколько покопаться? – спрашивает Сенан.

– Сперва образцы взять. Просто трубочку махонькую воткнуть в землю да поглядеть, что там. Вот и все.

– Сколько денег? – уточняет Сонни.

Джонни разводит ладони.

– Это уж дело ваше, понятно. Как договоритесь. По тыще каждому запросто. Может, по две, в зависимости от того, в каком он будет настроенье.

– Чисто за образцы.

– Ай господи, ну да. Если найдет, что ему надо, – будет куда больше.

Трей так сосредоточилась на отце, что ей и в голову не пришло, что на отцовой затее эти люди заработают. Всплеск беспомощной ярости жжет ей горло. Даже знай он о Брендане, Джонни все равно как ни в чем не бывало взялся бы набить карманы Арднакелти, лишь бы заполучить желаемое. А вот Трей нет. Что до нее, то вся Арднакелти пусть вечно или дольше идет пешком нахер. Трей скорее сама себе плоскогубцами все ногти повыдергивает, чем кому угодно из присутствующих сделает одолжение.

– Если золото там есть… – произносит Кон Макхью. Он из мужиков самый младший, здоровенный детина с всклокоченными темными волосами и пригожим открытым лицом. – Господи, ребята. Вы только представьте.

– Ай, да есть оно, – говорит Джонни так попросту, будто речь о молоке в холодильнике. – Моя вон в школе про это слышала. Правда, солнышко?

Секунда уходит у Трей на то, чтоб осознать, что обращаются к ней. Она и забыла, что он знает, что она здесь.

– Ну, – произносит Трей.

– Что учитель про это говорил?

Все мужские лица обращены к Трей. Она подумывает, не заявить ли, что учитель говорил про золото аккурат по другую сторону горы или что его вообще все выкопали тыщу лет назад. Отец ее потом поколотит, если поймает, но брать это в расчет Трей не считает нужным. Впрочем, даже скажи она это, на мужиков соображения какого-то там учителя из Уиклоу могут и не подействовать. Отец – говорун знатный, все равно сможет переубедить. А Трей упустит возможность.

– Сказал, что под этой горой есть золото, – говорит она. – И люди когда-то выкапывали его и всякое из него делали. Украшения. Они теперь в музее в Дублине.

– Я про это программу по телику видал, – подаваясь вперед, говорит Кон. – Брошки с руку размером, здоровенные крученые ожерелья. Красивые сил нет. И сверкают все.

– Ты в таком весь роскошный будешь смотреться, – говорит ему Сенан.

– Ему для Айлин надо, – говорит Сонни. – Такой здоровенный парняга, а в кармане у нее помещается…

– Как ты вообще выбрался-то сегодня, а, Кон?

– Она думает, он ей за цветами ушел.

– Через заднее окошко.

– Она на него джи-пи-эску повесила. Того и гляди в дверь сюда долбить начнет.

– Прячься вон за диван, Кон, мы скажем, что тебя не видели…

Они не просто крак разводят. Каждый из них, включая Кона, краснеющего и посылающего их всех к херам, косит глазом на Джонни. Тянут время, прикидывают, как отнестись и к Джонни, и к небылице его, и к затее.

Пока они этим заняты, отец Трей едва заметно кивает ей с одобрением. Она отвечает ему взглядом без всякого выражения.

– Я вот о чем толкую только, – говорит Кон, отбрехавшись от мужиков, а те угомоняются и, лыбясь, рассаживаются по местам. – Я бы от пары лопат этого добра не отказался.

– Да кто б из вас отказался-то? – спрашивает Джонни.

Трей видит, как они себе это представляют. От таких грез они выглядят моложе, будто бы проворней. Руки замирают, сигареты в них прогорают впустую.

– Надо будет приберечь чуток, – говорит Кон. Голос мечтательно приглушен. – Махонькую малость. Чисто на память.

– Ну нахер, – говорит Сенан. – Я себе на память возьму тур на Карибы. И няньку, чтоб за детьми смотрела на борту, пока мы с хозяйкой спокойно коктейли пьем из кокосов.

– Калифорния, – произносит Бобби. – Вот бы куда я поехал. По киностудиям можно прокатиться и в ресторанах посидеть, где Скарлетт Йоханссон эта за соседним столиком…

– Мамка твоя не дозволит, – говорит ему Сенан. – Захочет в Лурд или в Меджугорье[18]18
  Лурд – городок на юго-западе Франции, место массового паломничества католиков, связанное со святой Бернадеттой и ее видениями Девы Марии. Меджугорье – деревня в Боснии, с 1980-х место ежегодного паломничества католиков в связи с сообщениями о явлении Девы Марии местным детям.


[Закрыть].

– Везде доедем, – говорит Бобби. Заливается краской. – Едрить твою, а чего нет-то? Мамке восемьдесят один, какие еще у ней возможности будут?

– И засуха эта пусть усрется, – говорит Сонни в приливе воодушевления. – Да сколько влезет ей, ну? Хоть никакой не будет ни травы, ни сена, я лучший корм куплю, и моя скотина питаться будет по-королевски, круглый год. В новехоньком хлеву.

– Иисусе, вы только послушайте этого малого, – говорит Март. – Вообще никакой романтики в тебе, малец? “Ламборгини” себе клятый устрой да русскую супермодель, чтоб с ней кататься.

– Хлева надольше хватит. “Ламборгини” расхерачится через год на здешних-то дорогах.

– Да и русская супермодель, – вставляет, ухмыляясь, Десси.

– “Ламборгини” – это тебе чтоб через всю Америку проехать, – поясняет Март. – Или Бразилию, или Непал, или на что еще у тебя там глаз загорится. Но имей в виду, дороги в Непале, я б сказал, не шибко лучше наших.

Джонни смеется, доливая Бобби виски, но Трей перехватывает бдительный отцов взгляд, вперенный в Марта. Джонни пытается понять, искренне ли Март его поддерживает или прикидывается. Одно отец явно помнит: Март Лавин всегда прикидывается.

Помнит он и о Франси. Франси помалкивает, но Джонни предоставляет его самому себе, на него даже не поглядывает. Франси не любит, когда его понукают, даже самую малость.

Трей перенастраивает в себе то, как мыслит об отце. С ней он такой косолапый, что даже не понимает этого, зато ловок с другими. Потопить его затею, похоже, окажется труднее, чем ей виделось. Опыта ловкости с кем бы то ни было у Трей маловато.

– Я б завел себе лучшего барана во всей стране, – говорит Пи-Джей со всей решительностью. – Того молоденького взял бы, из Нидерландов, которого за четыре сотни тыщ продали[19]19
  Есть по крайней мере один прецедент продажи племенного барана в Шотландии за такую сумму на аукционе 2020 года.


[Закрыть].

– Само собой, надрываться с овцами уже больше не понадобится, – говорит ему Март. – Сможешь сесть да смотреть себе, как из земли у тебя золото прет. А дворецкий будет тебе еду на зубочистках подавать.

– Иисусе, придержите коней, ребята, – говорит Джонни, вскидывая руки и ухмыляясь. – Я ж не веду речь о том, что вы все станете миллионерами. Мы не узнаем, сколько там чего, пока не начнем искать. Может хватить на дворецких и поездки, а может всего на недельку на Лансароте. Не бегите впереди паровоза.

– Овец я все равно оставлю, – поразмыслив, сообщает Марту Пи-Джей, – я к ним вроде как привык.

– Все газеты в гости к нам, – говорит Десси. От этой мысли он слегка сияет всей своей лысой головой. Десси, сын миссис Дугган и муж Норин, всегда в одном шаге от самой гущи событий. – И все ребятки с телика и с радио. Чтоб типа как интервью у нас брать.

– Вот вы с них деньгу-то сшибете, – говорит ему Март. – Они ж обеды себе у твоей хозяйки покупать будут. Дубы[20]20
  Презрительное разговорное прозвище дублинцев.


[Закрыть] ж, ясное дело. Дубам и в голову не придет сэндвичи с собой прихватить.

– А мне обязательно интервью давать? – тревожится Пи-Джей. – Я раньше ни разу.

– Я дам, – говорит Бобби.

– Если понесешь херню про пришельцев на центральном телевидении, – говорит ему Сенан, – я, бля, тебя хёрлей[21]21
  Хёрли (англ. hurley, ирл. camán) – деревянная клюшка в национальных ирландских играх – хёрлинге и камоги.


[Закрыть] отхожу.

– Погодите-ка, бля, – говорит Сонни. – А зачем нам этот пластиковый Падди вообще? Если есть на моей земле золото, я его сам выкопаю. К чему мне, чтоб какой-то идиёт загреб половину барыша и отвалил. Распевая при моей скотине “А ну выходьте, черно-бурые”[22]22
  Come Out, Ye Black and Tans (1960-е?) – ирландская повстанческая песня на старинный мотив “Боевой ключ Мунстера” (ирл. Rosc Catha na Mumhan), текст приписывают Доминику Биэну. Black and Tans (“черно-бурые”) – резервное подразделение Королевских Ирландских полицейских сил, образовано во время Войны за независимость Ирландии (1919–1921) по замыслу Уинстона Черчилля в целях противодействия Ирландской республиканской армии. Во время войны тэны явили такую жестокость и произвол, что это слово стало нарицательным.


[Закрыть] всю дорогу.

– Да ты ни сном ни духом, где копать, – заявляет Джонни. – Ты каждый акр у себя перепахать хочешь?

– Ты нам можешь показать.

– Мог бы, но толку-то. Есть законы. Технику использовать нельзя, если нет государственного разрешения, копать придется голыми руками и лопатой. И даже если найдешь золото, продать ты его не сможешь. Юноша Кон, может, и рад будет все пустить на брошки для своей хозяйки, но мы все остальные, я б сказал, хотим найти этому другое применение.

– Я землю свою пашу всю жизнь, – произносит Франси. – И отец мой, и мой дед до него. Сроду я ни слыхал, ни видал ни единой золотинки. Ни разу.

Голос у Франси низкий, он тяжко накрывает собою комнату. После него волнами расходится тишина.

– Я монетку на выгоне у себя нашел раз, – говорит Бобби. – С Викторией этой. Но серебряную.

– Что в том, блин, толку? – вопрошает Сенан. – Если этот твой речку процедит, он себе эту, как ее, жилу шиллинговую найдет, что ли?

– Иди нахер. Я говорю только, что…

– Знаешь, что было б мировецки? Если б ты помалкивал, покуда не найдешь что сказать.

– Вы когда-нибудь золото находили? – спрашивает Франси у всех в комнате. – Хоть кто из вас?

– Ты, может, не знаешь, ну, – говорит Кон. – Оно, может, глубже лежит, чем мы пашем.

– Я вообще не пашу, – услужливо вставляет Март. – На моей земле копи царя Соломона могут залегать, а я про то ни сном ни духом. И крепко ль кто из вас разглядывает почву, когда пашет? Вы каждый дюйм, что ли, перебираете, ищете там самородки, а? Я больше скажу: кто из вас распознает самородок, даже если вам его на тарелке подать?

– Я посматриваю, – говорит Кон и краснеет, когда все обращают на него свои ухмылки. – Иногда. Не ради золота, ну. А чисто вдруг найдется что-то. Байки ходят про то, как люди находят всякую дичь, монеты викингов…

– Ну ты, бля, и олух, – говорит ему брат.

– Вы золото находили? – повторяет Франси.

– Не золото, – признается Кон. – Черепки – то да. И ножик еще, старый, ручной работы…

– Вот, – говорит Франси, обращаясь ко всем, – Индиана Джонс ничего не нашел. Нет никакого золота.

– Рыба из той реки, – говорит Пи-Джей, хорошенько поразмыслив перед этим, чтоб прийти к твердому мнению, – такая же, как всякая другая.

– Ребята, – говорит Джонни, и улыбка его расцветает озорством. – Давайте начистоту. Я ж не гарантирую, что золото там, где дружочку нашему кажется. Может, оно там есть, а может, опять-таки, и нету. Сказать же я хочу вот что: борзый Киллиан не сомневается, что оно там есть.

– Бабка его была Фини, еще б, – говорит Сенан. – Фини во что угодно поверят.

– Ай, ну хватит уже, – обиженно отзывается Бобби.

– А то, ты ж веришь, что в горах НЛО…

– Я в них не верю. Я их видел. Ты в своих овец веришь?

– Я верю в цену, какую за них беру. Коли пришельца на рынок приведешь и шесть фунтов за кило с него получишь, тогда я…

– А ну цыц вам обоим, – говорит Франси. – Может, борзый Киллиан и не сомневается, а вот я – да. Побарахтается он в той речке, нихера не найдет и уедет себе домой рыдать в пинту портера. На том и делу конец. Какого хера мы все тут делаем?

Все смотрят на Джонни.

– Ну, – говорит он, и лукавство вновь тянет уголки его рта вверх. – Раз мистер Рашборо желает золота, значит, давайте устроим так, чтобы золото он нашел.

Воцаряется тишина. Трей сознаёт, что не удивлена. Ей это противно: слишком уж крепко чувствует она себя дочерью собственного отца. Келову Алиссу, которая Трей успела полюбиться, услышь она такое ни с того ни с сего, это хоть самую малость да потрясло бы.

Миг неподвижности – и мужчины вновь оживают. Сонни тянется к бутылке виски, Десси тушит сигарету и копается, извлекая следующую. Март откидывается на стуле, в одной руке у него самокрутка, в другой стакан, получает полное удовольствие. Прежде чем хоть как-то отозваться, все ждут от Джонни дополнения к сказанному.

– Я знаю место в реке, где он хочет мыть песок, – говорит Джонни. – Он вусмерть как хочет в это верить, ему надо всего-то дать унюхать – и он с цепи сорвется, как, бля, гончая.

– У тебя пара горстей золота завалялась, да? – спрашивает Март.

– Иисусе, приятель, – говорит Джонни, вскидывая руки, – студи моторы. Кто тут про горсти толкует? Устроим ему капелюшечку там-сям, и вся недолга. Лишь бы порадовать. На пару тыщ всего-то, по сегодняшним ценам.

– И у тебя пара тыщ завалялась без дела?

– Уже нет. Я намерен вложить их в горнодобывающую компанию Рашборо, которую он собирается обустроить, чтоб все лицензии получить и всякое такое. Если каждый из вас вбросит по три сотни, этого хватит.

В комнате пахнет дымом. Мужчины накреняют стаканы, поддергивают штаны, коротко посматривают друг на друга и отводят взгляды, и в смазанном желтом свете по лицам скользят тени.

– А тебе что с этого? – спрашивает Сенан.

– Я получу долю со всего, что Рашборо найдет, – говорит Джонни. – И двадцать процентов со всего, что заплатит вам. Комиссия за наводку.

– То есть ты получишь долю со всех сторон. Как бы ни повернулось.

– Получу, да. Без меня вам ничего не достанется – и Рашборо не достанется. А я попусту не треплюсь. Я вложил больше, чем вы все купно взятые, и хочу отыграться, есть там золото или нету. Если б вы сами не вкладывались, я бы со всего, что он вам заплатит, пятьдесят процентов затребовал.

– Едрить меня, – говорит Сонни. – Немудрено, что ты не скажешь, где золото.

– Я посредник, – говорит Джонни. – Это посредники и делают. Я рад помочь вам с вашими хлевами и круизами, но сам в это впрягаюсь не по доброте душевной. Мне семью надо обеспечивать. Вон тому ребенку на пользу был бы дом, который не развалюха, и, может, пара приличных ботинок, раз уж на то пошло. Вы что, хотите, чтоб я вам все выложил и вы б себе на “ламборгини” обода получше поставили?

– Что тебе помешает прикарманить наши тысчонки и свалить в закат? – интересуется Март. – И ничего не оставить нам по себе, кроме обозленного туриста? Если этот твой Раш-как-его-там вообще существует.

Джонни упирается взглядом в Марта. Март жизнерадостно смотрит на Джонни. Через миг Джонни испускает раздраженный хохоток и откидывается на стуле, качая головой.

– Март Лавин, – говорит он. – Это все оттого, что мой батя твоего в карты разул в прошлом веке? Ты все еще дуешься?

– Картежное жульничество – ужасная штука, – поясняет Март. – Я лучше с убийцей иметь дело буду, чем с шулером, из любого положения. Убийцей человек может стать по стечению обстоятельств, если у него день пошел наперекосяк, а вот нечаянных шулеров не бывает.

– Когда у меня найдется малость свободного времени, – говорит Джонни, – я рад буду отстоять отцово мастерство в картах. Этот человек умел прочесть твою руку по одному только дрожанью твоего века. Но… – он наставляет на Марта палец, – ты меня сегодня в свой спор не втянешь. У нас тут предпринимательская возможность открывается, а она не из тех, какие открыты вечно. Ты в игре или вне игры?

– Ты сам первый начал языком мести насчет своего папаши и его запасных тузов, – парирует Март. – У меня вопрос был. Легитимный вопрос.