Текст книги "Почти непридуманные истории для взрослых"

25 июня 1992 года, 16.00

«Мамочка, так хорошо на лодочке кататься! Можно я буду трогать водичку? Смотри, какие кораблики, я на таких хочу кататься». – «Это яхты, детка». – «Унас тоже будет такая». – «Конечно будет. Осторожно, ты так упадешь!»

Серж вышел на палубу. Жена дремала. Ветра почти не было. Метрах в тридцати он разглядел лодку, на которой сидела маленькая девочка и девушка держала весла. Девочка наклонилась, чтобы дотронуться до воды, не удержалась и упала за борт. Девушка закричала и прыгнула за ней.

Серж мгновенно понял, что случилась беда, прыгнул в воду и поплыл. Он вытащил захлебнувшегося ребенка, потом помог забраться в лодку девушке.

Девочка тяжело дышала, девушка дрожала. Она подняла глаза и сказала «спасибо». – «Маруся?!»

26 июня 1992 года

Нет, так не бывает. То, что вчера произошло, мистическая и не поддающаяся объяснению история. Что меня понесло на озеро? Зачем я это сделала? У меня оставалось немного денег, которых все равно не хватило бы заплатить за месяц за квартиру.

У Лизы был день рождения, и мне так хотелось ее порадовать. Я взяла сумку с документами, бросила в нее дневник, а все остальные наши вещи оставила на время у хозяйки в кладовке.

Мы купили с Лизой мороженое, и она сказала: «Мне хочется покататься на лодочке!» Я взяла напрокат лодку с веслами на причале и подумала: было бы хорошо сейчас нам утонуть. Мы бы превратились в русалок, жили долго и счастливо на дне чистого озера. Нам не нужно было бы думать о деньгах для оплаты счетов, о том, что нам есть завтра, во что одеваться. И никакой хозяйки квартиры!

Когда я увидела Сержа, то подумала, что я уже в раю. Он сидел в мокрой одежде, тряс меня за плечи, что-то кричал. Лиза плакала. Потом он взял весла, и мы подплыли к яхте. Женщина в шляпе говорила по-английски и была в растерянности. Серж ее представил: это моя жена, Тамара.

Тамара помогла мне и Лизе перебраться на яхту, снять одежду и завернула нас в полотенца. Нашу лодку Серж привязал на буксир. Так мы доплыли до берега.

– Мы довезем вас домой, – сказала Тамара, – где вы живете?

Я не знала, что мне ответить, сегодня я вернула ключи хозяйке. Расслышала, как жена Сержа шепнула ему на ухо: «Девочка в шоке, мы не можем их оставить на улице, поедем к нам».

Серж подогнал машину прямо к причалу. Сейчас три часа ночи, не могу уснуть. Ничего не понимаю. Как это все могло произойти? Когда мы ужинали, Тамара спросила, есть ли у меня муж или родители, может, я хочу им позвонить?

– Наш папа геолог, он погиб, спасая друга, – сказала Лиза.

Серж выронил на пол нож.

– Какая смышленая девочка, – сказала Тамара.

– А ты тоже смелый, меня спас, а я чуть не захлебнулась, – добавила Лиза, глядя на Сержа.

– Ну что ж, пора спать, я постелю вам в гостевой комнате, а завтра будем разбираться.

Я никак не могла уснуть и слышала, как в соседней комнате Серж разговаривает с Тамарой. Он говорил, что нас нельзя пока отпускать никуда, надо дать нам прийти в себя. Тамара сказала, что гордится им, что он самый смелый мужчина на свете, что она его любит. Они говорили по-английски, и это все, что я поняла.

1 июля 1992 года

Уже пять дней мы в доме Сержа.

На следующий день, как все произошло, воспользовавшись моментом, когда Тамары не было дома, Серж подошел ко мне, обнял без слов. В горле у меня стоял комок, хотелось заплакать, но слез не было, давно все выплакала.

– Я искал тебя повсюду. Приехал через три месяца в Женеву, мне сказали, тут такая не проживает. Адрес новый мне не дали. Я вернулся в Чикаго. Через год женился. Я думал о тебе почти каждый день. А потом все прошло. С Тамарой мы вместе работали, а теперь вот здесь живем. У нее русские корни, как и у меня. Она говорит на пяти языках, мы одного возраста, и она хороший, добрый человек. Я многим обязан ей. Мне надо ей все рассказать.

– Не надо, Серж, мы с Лизой как-нибудь сами, а Тамара и вправду хорошая. И она вряд ли поверит в нашу историю.

– Лиза моя дочь, и рано или поздно нам нужно будет ей об этом сказать. – Серж что-то говорил, накручивая на палец локон моих волос, я почти ничего не слышала, стояла и дышала им, кивала, мол, да, конечно, как скажешь. Я пыталась восполнить этими минутами всю многолетнюю пустоту внутри души. Чувствовала, как моя рана затягивается рядом с ним и я обретаю силу.

3 июля 1992 года

Не знаю, как мне быть. Тамара к нам с Лизой очень добра. Она не отпускает нас. Серж ей пока ничего не сказал. Сегодня она ездила в магазин и купила мне и Лизе красивую одежду. Хочется рассказать ей правду. А если она разозлится? Хотя я не могу себе этого представить, она такая добрая. А меня ну просто бесит, когда она целует Сержа при мне и говорит, как его любит. Надо уезжать от них. Только куда?

4 июля 1992 года

Сегодня снова не могла заснуть. Слышала, как они занимаются любовью. Нарочно встала, включила свет везде и громко расставляла посуду на кухне.

5 июля 1992 года

Тамара уехала в Берн по делам. Лиза спала в саду в гамаке. Я лежала в своей комнате и читала. Серж постучал в дверь: можно? Ну и все. Все было точно так же, как почти пять лет назад в его комнате в Женеве.

Я поступила скверно, но была счастлива.

5 июля 1992 года

– Маруся, ты мне поможешь приготовить ужин?

– Я помогу, – сказала Лиза, – мама спит.

– Ну и хорошо. Держи-ка ложку. Я сделала салат, мы польем его маслом, а ты его помешаешь.

6 июля 1992 года

С самого утра я сразу почувствовала в доме напряжение. Тамара взяла Кевина на поводок и сказала, что прогуляется. Серж сидел грустный в своем кабинете.

– Что-то случилось? – спросила я.

– Я все рассказал Тамаре. Сказал, что вам нужно уехать, так будет правильно. Я буду оплачивать вам жилье и все расходы.

– И что Тамара?

– Ничего. Мне кажется, она не верит, что Лиза моя дочь.

Тамара вернулась с прогулки. По ее лицу невозможно было ничего прочитать. Она, как обычно, улыбалась, суетилась на кухне, готовила салат, нарезала хлеб, кормила Кевина. Только после ужина сразу ушла спать.

7 июля 1992 года

– Нет, Серж, это неправильно, если ты будешь снимать жилье Марусе и Лизе. Лиза твоя дочь – и это удивительно! Ты всегда так хотел детей. Они должны жить с тобой.

Я стояла за стенкой в соседней комнате и слышала, как Тамара говорила это.

8 июля 1992 года

Не знаю, как было бы правильней поступить в такой ситуации, но я больше не могла смотреть Тамаре в глаза. Хотелось извиниться перед ней, но вместо этого я положила в рюкзак свой дневник, несколько футболок, джинсы, собрала Лизу, и мы поехали на вокзал. Взяли билеты с пересадкой до Мюнхена и через час уже сидели в электричке. Лиза спрашивала, почему мы уехали, «Серж такой хороший, и Тамара». Я сказала, что бабушка с дедушкой скучают.

15 июля 1992 года

Отец с матерью приняли нас прохладно, когда узнали, что нам теперь негде жить. Сказали, что надо пытаться устроиться на работу. Думаю, я поступила не очень хорошо, не попрощавшись с Сержем и Тамарой. Я оставила записку на холодильнике и телефон моих родителей в Мюнхене. В конце написала «спасибо».

20 октября 1992 года

Мы по-прежнему живем с родителями. Я работаю в ресторане. Платят немного, но нам с Лизой хватает. Думаю, в следующем году смогу снимать квартиру и мы с Лизой переедем.

1 ноября 1992 года, самолет Мюнхен – Цюрих

До сих пор в ушах звенят слова Тамары. Серж погиб в экспедиции в России на Кавказе. Погиб, спасая друга.

С самого начала день не заладился. Проливной дождь, сложный маршрут, а горы не терпят легкомысленных ошибок. Коллега Сержа предложил сократить путь и пойти через гору, в обход получилось бы гораздо дольше. На перевале оступился и сорвался в ущелье. Он был жив, но потерял сознание, и Серж его вытащил. А сам, обессилев, поскользнулся на краю пропасти и полетел вниз, цепляясь за торчащие между камней корни, ветки…

Нелепая смерть. Зачем ему было все это? Этот исследовательский романтизм? Он мечтал стать геологом с детства, хотя мог бы и не работать. Ему по наследству перешло неплохое состояние, и Тамара – дочь богатого промышленника.

Не верю, что его нет, просто не верю.

Она встретила нас с Лизой. Обняла меня и сказала: «Теперь мы с тобой равны, Маруся. Его нет ни у тебя, ни у меня».

25 декабря 1992 года

Рождество справили с Тамарой и Лизой тихо, по-семейному. Над камином фотография Сержа. Свечи зажгли. Тамара предложила переехать к ней. Ей гораздо хуже, чем мне, я это вижу. Она сказала, что в Америку возвращаться не хочет, будет жить здесь. Попросила, чтобы мы жили с Лизой у нее. Лизу любит, балует. Иногда обнимает ее, целует и называет «мой маленький Серж». Лиза, конечно, ничего не понимает.

Больше не хочу писать дневник.

26 мая 2010 года

«Мам, я хлам из гаража выброшу, машине места нет! Тамара сказала, что я могу все выбросить». Лиза наводила порядок, Маруся поливала цветы, Тамара уехала за покупками. Среди пыльных журналов Лиза заметила пожелтевшую старую тетрадку, изрисованную цветочками, рожицами и сердечками. Она открыла ее и начала читать.

18 августа 1987 года, Женева

Мне 19 лет, в ноябре будет 20. Меня зовут Маруся Мунис. Дурацкое имя, не правда ли?

Un coup de foudre

[4]4
  Удар молнии (фр.).


[Закрыть]

Как мы познакомились с моим мужем? Да очень просто. Я работала в эскорте. Чтобы вы понимали, это высшая ступень в карьерной лестнице жрицы любви с Урала, которая живет в Женеве.

Низшие ступени опущу сразу, они слишком банальны.

В эскорт я попала случайно и закономерно одновременно. Я ходила на работу в бар «Леопард» при отеле «Англетер» несколько лет, пока мне не попался действительно стоящий вариант.

Застой в нашей профессии тоже бывает, и он связан не столько с возрастом, сколько с экономическим кризисом. Мужчины, занятые в крупном бизнесе, несут финансовые потери, от этого снижаются их жизненный тонус и мотивация. Поэтому приходится не просто торговать своим телом, а применять иные методы. Прежде всего я пыталась слушать мужчин. А многим действительно хотелось выговориться. Я закончила Челябинский педагогический, и такая работа мне нравилась, ведь мужчины – те же дети.

Запал как-то на меня мужичонка лет пятидесяти пяти, с залысиной, мелкий, суетливый и по разговору очень амбициозный. Как потом он сказал, я очаровала его не красотой, а внутренней силой. Долго я потом вертелась перед зеркалом, рассматривая мускулы на тощем теле и примеряя строгое выражение лица, ища ту самую силу.

Мы подписали с ним контракт. Я сопровождаю его в поездках по любым странам мира, куда он летит. За каждый проведенный с ним день получаю тысячу евро. Спать он со мной не будет, но я должна вести себя на людях так, будто мы страстные любовники. В мои обязанности входило сопровождать его повсюду, жить в одном номере (в разных комнатах на отдельных кроватях), а также изображать влюбленную женщину: нашептывать ему на ушко, какой он прекрасный любовник, да так, чтобы кто-нибудь из компаньонов услышал, касаться под столом его ноги, томительно ожидать окончания переговоров и прочие театральные зарисовки.

Меня это вполне устраивало, еще бы! В первую же поездку в Монако мы полетели на частном самолете. Я старалась делать вид, что летаю и живу в таких условиях постоянно, хотя от волнения и восторга сердце выскакивало из груди. Это был мой первый полет, не считая рейса Челябинск – Москва – Женева.

В первую же ночь моему хозяину стало плохо. Я вызвала скорую. По дороге в больницу у него случился инфаркт и через четыре дня он умер. К тому времени на моем счету уже должно было быть пять тысяч.

Пока продолжалась суета, полиция проверяла меня, кем я ему прихожусь и не я ли приложила усилия к его скоропостижному концу. Проверили все что можно, даже возили к гинекологу.

Прилетели из Женевы супруга и бухгалтер моего хозяина. Жена почему-то благодарила меня и плакала на моем плече. Я показала бухгалтеру контракт, по которому мне за каждый день положена тысяча. В этот же вечер на моем счету красовались 10 тысяч евро.

Я люблю деньги, это, пожалуй, самая притягательная вещь на свете.

Мне мать часто повторяет:

– Ну как так можно, Ань, ты ж за деньги родную мать продашь!

– Ты о чем, мама? Ты это мне? А помнишь, как ты со мной тогда поступила? – отвечаю я.

– Всё, всё, не заводись, – просит мать, хотя сама и начала.

Так вот, мой первый опыт с эскортом на этом и закончился. Я вернулась в Женеву. Через пару дней мне позвонил бухгалтер моего почившего в бозе хозяина.

– Анна?

– Да, – говорю, – это кто?

– Жан-Пьер, контабль[5]5
  Бухгалтер.


[Закрыть]. Я бы хотел с вами поговорить, это важно. Хочу пригласить вас в отель «Кем-пински» на чашечку кофе.

Надеваю синий костюм и белую блузку, строгие туфли на высоком каблуке, выгляжу настоящей бизнес-леди и выхожу на свидание с бухгалтером. Мы пьем кофе, Жан-Пьер сбивчиво мне рассказывает, что мои десять тысяч облагаются налогом и мне нужно будет их задекларировать, чтобы избежать проблем, обещает помочь.

Но это не повод приглашать на свидание, я замечаю, что нравлюсь ему как женщина. Он смотрит на мои руки и забывает, о чем говорил. Его взгляд останавливается на медальоне на моей груди, который прячется в вырезе блузки. Затем он скользит по моему телу вниз.

– Так, – говорю, – Жан-Пьер, вы человек деловой и прагматичный, я – тоже. Давайте по существу. Тысяча евро за ночь. Обычно я беру полторы. Но с вас, в память о нашем хозяине, тысячу.

Жан-Пьер сглотнул слюну и стал оглядываться по сторонам, а вдруг кто услышал. А потом он медленно и тихо заговорил:

– Анна, я когда вас впервые увидел, лишился дара речи. В вас такая сила, откуда она? Мне дешевле будет вас сразу позвать замуж. – Он повторил un coup de foudre раза три. Если перевести буквально, это удар молнии, но во французском это идиоматическое выражение означает любовь с первого взгляда.

Мне очень захотелось тогда громко рассмеяться на весь зал:

– Слышали? Все слышали, что он сказал? Мне, одной из самых красивых девушек Урала, достойной принца на самом белом коне, предлагает выйти за себя замуж человек ниже ростом, в очках, с потными ладошками и приличной залысиной!

Но я бы глубоко ранила этого безнадежного романтика-бухгалтера своей выходкой, к тому же его ботинки стоят не меньше пятисот евро. Вместо этого я прошептала:

– Спасибо, Жан-Пьер, это очень трогательное и неожиданное предложение. Я сообщу свой ответ через три дня.

Жан-Пьер смотрел мне вслед, нервно снимая и снова надевая очки.

Через неделю я позвонила Жан-Пьеру и ответила, что согласна.

Про детство рассказать? А что про него рассказывать и с какого периода? Раннее я не помню, только отдельные моменты. Когда мне исполнилось 12 лет, мать подарила куклу, которая говорит и ходит.

– Ну и зачем она мне? – спрашиваю.

– Как зачем, Анька, ты ж меня столько лет просила!

– Я просила тебя в пять лет и в шесть. А сейчас мне 12. Мы Дубровского Пушкина прошли о светлой любви Маши и Владимира, а ты мне – куклу.

Начался 7-й класс, и мать в сентябре собралась со своим любовником ехать в Германию продавать самовары, обратно везти магнитофоны. Сказала, на три дня. Я подумала, пару дней без матери переживу, ничего страшного, все равно сама в школу хожу с первого класса.

Но ни через три дня, ни через неделю, ни через месяц мать не приехала. Она напоминала о себе регулярно, раз в неделю, по межгороду. Каждую среду я бежала со школы, потому что знала – она будет звонить.

Жила я скромно. Деньги закончились быстро, но я продала запасы новых колготок и сигарет на рынке, новую мясорубку и две коробки видеокассет. Много чего дома было, что можно было продать, за год квартира стала просторнее. В школе я стала учиться намного лучше, активно принимая участие во всех школьных мероприятиях, чтобы, не дай бог, родителей не вызывали. Мать вернулась через одиннадцать месяцев и 24 дня.

Я так ее ждала, волновалась, стол накрыла, запекла в духовке курицу с картошкой, нарезала винегрет. А когда она приехала, то я ничего не почувствовала, будто это была не моя мамочка, а посторонняя женщина, от которой пахло заграницей. Она похорошела.

– Молодец, Анька, чисто у тебя. Фикус жив. Ты что, и шторы постирала?

Я кивнула.

Что меня беспокоит на сегодняшний день больше всего? Беспокоит – сильно сказано. Это всего лишь некая странность. Я жду. Все время кого-то жду: своего мужчину, людей, близких по духу, любовь с большой буквы. Я хожу к психоаналитику не для того, чтобы копаться в собственном прошлом. Это негласное условие для людей, решивших посвятить свою жизнь помощи другим. Заканчивая институт психоанализа, мне необходимо пройти через самоанализ, прежде чем начать практиковать.

Психоаналитик жмет мне руку и прощается:

– Вы сильная, Анна, у вас все получится. Увидимся на следующей неделе.

История одного дома

Я родился и живу в Москве. Это шумный, «не резиновый» город контрастов, в котором грязь смешивается со снегом, любовь с болью, а количество добрых людей прямо пропорционально отъявленным негодяям.

Отца своего я не помню. Мама говорила, что он точно был и на руках меня качал, но я ей не верю. Ни одной его фотографии не сохранилось. Так не бывает, что люди были влюблены, у них родился сын, а ни одной фотографии, где они вместе, нет. Могла бы и соврать, подсунула бы фотографию красивого молодого человека в форме моряка или летчика, я бы ей поверил. Можно было бы еще легенду сложить, что, мол, утонул мой отец, спасая товарища, или разбился, испытывая новый самолет. Я бы верил и гордился им.

Вот так я и рос в убеждении, что отца у меня не было вовсе и образовался я в результате непорочного зачатия. Но мама меня уверяла, что отец был инопланетянином и вместе они прожили совсем недолго, а потом он улетел на свою планету. Я не воспринимал это всерьез, просто у нее было такое чувство юмора.

В школе все меня считали странным. Я плохо вписывался в коллектив, и мне всегда казалось, что в класс я попал на время и совершенно случайно, для получения опыта общения. Но сказать точно, что во мне было такого странного, я не мог. Просто чувствовал, как животные чувствуют различие породы. Ничего определенного я от жизни не ждал, но мне всегда верилось, что со мной должно произойти что-то особенное.

После окончания школы я поступил в архитектурный. Точная графика привлекала меня больше всего на свете. Я часами мог вычерчивать проекты необычных зданий и сооружений. Дипломная работа моя прошла на ура. Это был Город связи времен, в котором современные сооружения сочетаются с домами 19-го века.

Работа, представленная комиссии, имела успех, и через неделю мне позвонил человек и, сказав, что знаком с ректором нашего института, предложил встретиться, так как у него ко мне деловое предложение. Не раздумывая, я согласился.

Встречу назначили в офисе одной из башен на Новом Арбате. Человека звали Константин Алексеевич, фирма его занималась эксклюзивным ремонтом, перепланировкой, реставрацией. Мне предложили возглавить необычный проект. Новый хозяин дома 19-го века пожелал привести его в первоначальное состояние, то есть фактически отреставрировать с воссозданием оригинального интерьера.

Я перелистывал папку с фотографиями интерьера, мебели, ковров, картин, потолочной лепнины, настенных узоров и печной плитки. Краткие комментарии прилагались. В доме до 1917 года жила графиня Д., которая в марте того же года исчезла при понятных обстоятельствах. Имущество было разграблено большевиками.

Мне понравилась идея восстановления дома, и я согласился взяться за этот проект. Через несколько дней со мной пожелал встретиться хозяин. Помимо утвержденной Константином Алексеевичем зарплаты, хозяин особняка предложил мне кругленькую сумму. «Молодой человек, я не знаю ваших способностей, лишь доверяю чутью Константина Алексеевича, но дело даже не в этом. Дом старый, и если вам в процессе работы что-то покажется странным, непонятным или вы что-то обнаружите… ну вдруг… чем черт не шутит… вы обязательно мне об этом поведаете. За это я и плачу вам такие деньги».

Хозяин меня заинтриговал. «Возможно, где-то в доме спрятан клад, – думал я, – но неужели за целый век его никто не отыскал? Нет, тут что-то другое… А что? Привидение? Дух графини?» Я не сильно верил в привидения…

Особняк находился на огороженной забором небольшой территории. С внешней стороны забор был обклеен рекламой и совершенно не привлекал внимания. Сам двухэтажный дом был полуразрушен. Последними его обитателями были жильцы коммуналок, которые бог знает сколько времени прожили тут. Их расселили очень быстро и практически без проблем. Часть здания принадлежала строительно-ремонтному управлению, или СРУ. Название говорило само за себя.

Дом пребывал в плачевном состоянии. Я ходил по особняку, кое-где пытаясь отковырять со стен несколько слоев обоев. Позже уселся за чертежи. Некоторых стен не хватало, какие-то перегородки были лишними, одно крыло здания сильно отличалось от первоначального строения. У меня ушла неделя, чтобы все тщательно вымерить и начертить.

Вторую неделю я пытался добраться до кирпичей, сдирая обои со следами клопов и тараканов в одной из комнат. Дело это оказалось трудоемким. Хозяин категорически запретил брать на работу таджиков, как я его ни уговаривал. Правда, продвигалось все так медленно, что он пообещал прислать мне в подмогу грамотных людей, которые не навредят.

В тот день я отдирал обои и не заметил, как стемнело и наступила ночь. Кто хоть раз проделывал такую работу, меня поймет. Это как семечки грызть, хочется до последней. Я сдирал обои руками, поддевая ножом, и рассматривал обрывки газет за двадцатые годы, шестидесятые, восьмидесятые. Любопытнейшее занятие! В одном месте, под окном, где стена сохранила свой первозданный облик, из-под обрывков сатина с блеклым цветочным рисунком оголились кирпичи и посыпался песок. Несколько кирпичей стояли в кладке неплотно. Приложив немного усилий, я вытащил один из них. Внутри оказалась полость. Фонарика у меня не было, я пошарил рукой и достал пожелтевший от времени неподписанный конверт, внутри лежало письмо.

Дорогая Тасечка!

Если ты читаешь это письмо, значит, мою миссию на этой земле можно считать исполненной. К сожалению, мне придется уйти. Непредвиденная ситуация лишила меня возможности продолжить дело.

Зло, оказывается, может быть сильнее добра. Но, в конечном итоге, это просто история, тут уж ничего не поделаешь. Возвращаясь к себе, я буду очень надеяться на тебя, мой самый близкий на этой земле человек.

Береги тот ключик, который я тебе подарила. Придет время, и ты найдешь ту сокровищницу, которую нужно будет открыть.

Твоя графиня Д.

Я не понял из этого письма ровным счетом ничего, но страшно обрадовался и тут же позвонил хозяину. Пока он ехал, я переписал на всякий случай текст письма к себе в записную книжку.

Хозяин перечитывал несколько раз, долго светил фонариком в отверстие в стене в надежде отыскать что-нибудь еще, простукивал стены, но так больше ничего не обнаружил, и мы разъехались по домам. Напоследок он велел держать его в курсе, если я найду еще что-нибудь.

Полагаю, хозяин что-то наверняка знал, но мне не говорил. Конечно, он был вправе мне не доверять – а вдруг я найду клад и ему не сообщу. Я не мог заснуть и думал над смыслом письма. Возможно, графиня бежала за границу и предупредила о тайнике свою подругу Тасечку. Но зачем надо было замуровывать письмо в стену, а не просто отправить с посыльным? Кто такая Тасечка?

На следующий день я пытался отыскать в Интернете какую-нибудь информацию, касающуюся особняка и его обитателей с 1890 по 1917 год, но абсолютно ничего найти так и не смог. К вечеру решил, что больше не буду об этом думать, так как это не мое дело, мое – работать над реставрацией.

Но тем не менее мысли о загадочной находке не давали мне покоя. Теперь я знал содержание письма наизусть и стал «прислушиваться» к каждому кирпичику. Благодаря своему преподавателю из архитектурного, я добился доступа к историческим архивам, но оказалось, что вся информация о графине Д. недавно изъята. Причина и имя человека, которому разрешили это сделать, не разглашались.

Несмотря на то что все еще стояло календарное лето, на деревьях уже пожелтели листья и по ночам температура опускалась до нуля. Пахло осенью. Утром позвонила мама и сообщила грустную новость – умерла прабабушка, ей было 86. Я отпросился у Виктора Николаевича и поехал в Наро-Фоминск на похороны. Ее отпели в местной церкви и похоронили на кладбище вместе с дедом и прадедом.

Вечером в семейном кругу поминали прабабушку добрым словом. Незадолго до смерти она отдавала распоряжения по поводу своих предстоящих поминок и была полностью готова к уходу. Говорила: «Тоньку не зови – она и после смерти мне будет завидовать». В церковь приказала отнести всякую мелочь, иконки и крестик.

Я удивился, потому что прабабушка была далеко не церковным человеком. Не думаю, что церковники оценили бы ее пристрастия, к тому же она и сигаретами баловалась.

– Ну да, – сказала бабушка, – мы, бывало, собираемся в воскресенье или в какой другой праздник в церковь, а она: «Идите, идите, тусуйтесь!»

– Что, так и говорила? – засмеялся я.

– А ты разве позабыл, какая она у нас была современная? Помню, купила ей тапочки, а она: «Не надену, немодные. Себе – так модные, на платхорме, а мне, значит, из тряпки в клетку? Сама и носи эти позорища!»

Мы вспоминали прабабушку с грустью и улыбками, таким она была человеком… На следующий день я зашел в церковь, чтобы поставить свечку. Священнослужитель поинтересовался, не внук ли я новопреставленной Тамары? «Она в дар церкви отдала свои личные вещи. Иконы и крест мы с удовольствием возьмем, но вот орден Красной Звезды вам лучше хранить у себя, это большая награда, памятная. И вот еще, блокнот, ключи от дома, кошелек, думаю, она случайно все это положила». Я спустился в подвал церкви, и священник передал мне небольшой сверток.

Приехав в особняк после полудня, я тут же приступил к работе и весь оставшийся день посвятил подготовке к реставрации печной плитки. Можно было, конечно, по сохранившемуся образцу заказать идентичную, умельцев сейчас полно, а в Италии за совсем небольшие деньги нам бы изготовили плитку настолько близкую к оригиналу, что сложно было бы отличить. Но хозяин решил оставить так, как есть.

Вечером он пригласил меня поужинать. Мы сидели в уютном итальянском ресторанчике недалеко от дома, ели устрицы, запивая шабли урожая 1992 года.

– Знаешь, чего мне стоило этот дом выкупить?! История его мне дорога, и дело даже не в его тайне или тайне людей, которые здесь жили. Я не верю, что здесь где-то спрятан клад. Его бы обязательно уже обнаружили лет 50–70 тому назад. Я не охотник за драгоценностями. Тут нечто большее – скорее, мистическая связь времен. Да, да, ты можешь улыбаться и даже считать меня идиотом. Кажется, я приближаюсь к истине, получая откровения и обнаруживая вещи из прошлого. Вот, опять же, ты письмо нашел.

– А было еще что-то кроме письма?

– Да, было. Ты веришь в знаки свыше?

– Нет, не особо, – честно признался я.

– Вот и я раньше не верил, а теперь с некоторых пор верю. Я богатый человек, у меня дома в Москве, в Бордо, в Лос-Анджелесе. И с деньгами все в порядке, а вот личная жизнь никогда не складывалась. С определенного момента все рушилось. Каждый раз отношения начинались сказочно, за исключением того, что в сказке обычно «они жили долго и счастливо и умерли в один день», а мои женщины умирают, как только получают от меня все – мою любовь, деньги, положение в престижном обществе. Когда одна и та же трагичная случайность повторилась трижды, я сказал себе, что на этом с отношениями заканчиваю. Я делаю женщин счастливыми, они получают всё и погибают. Это несправедливо, какой-то злой рок. С тех пор я полностью погрузился в работу.

И тут вдруг понял, что это тупик. У меня все есть, деньги плывут ко мне рекой, а тратить их не на кого. Ну еще домов прикупил, антиквариата, пару дорогих автомобилей и картин известных художников 18–го и 19-го века, позанимался благотворительностью, скинул пару миллионов, а толку-то что?

Я стал задумываться, что жизнь моя лишена смысла. А два года назад ко мне прицепился агент по недвижимости одной известной компании. Возьми, говорит, дом, я тебе помогу его расселить, это будет несложно. Я отнекивался. Зачем он мне? У меня дом в Барвихе и две квартиры в центре Москвы. Понимаешь, говорит, это не дом, а история! Попомни мои слова: все твои Барвихи с Остоженками, вместе взятые, не стоят этого небольшого особнячка в центре.

Он меня так убедительно уговаривал, а потом про клад намекнул. Я съездил, посмотрел особняк. Делать мне больше нечего, сказал я себе, когда увидел состояние здания – легче все снести и заново построить. И тогда агент, видя мой скептицизм и отсутствие всякого энтузиазма, намекнул, что клад этот нематериального содержания.

Эта фраза меня и подкупила. А вдруг он прав? И это не какая-то его выдумка или коммерческая уловка, чтобы получить свои комиссионные. В конце концов, если я ничего не найду, то просто отреставрирую дом, сделаю хороший ремонт и открою там офис, – так я думал. Местоположение удобное, центр, своя огороженная территория. Можно малоквартирный дом сделать, элитная недвижимость сейчас в цене.

Мы с агентом занялись расселением. Поначалу это было не так уж просто, но взятки розданы, документы подписаны, квартиры жильцам-коммунальщикам в ближайшем Подмосковье найдены. СРУ переселили в шикарное здание в квартале отсюда. И вдруг у нас все застопорилось.

Одни жильцы подали в суд. А в это время в здание подселились бомжи. Когда все закончилось и дом наконец-то опустел, я решил отблагодарить агента. И можешь себе представить, он исчез! Вот так взял и исчез, вернее… Я спросил в агентстве, где он, а мне: «Кто?» Называю имя, фамилию, а мне: «А у нас такой никогда не работал».

Но я же бумаги подписывал, как полагается. Они посмотрели – да, действительно, их печати, их агентство. Я тогда подумал, что меня просто кинули, но где подвох, не понимал. Дом – мой, я собственник, документы в полном порядке. Моя служба безопасности пыталась отыскать агента, но тщетно. Человека с таким именем и фамилией никогда не было ни в Москве, ни в России.

Я задумался, а потом решил: никого я не обманывал, не убивал, так почему я должен об этом думать? Стал искать информацию о доме и его обитателях, но почти ничего не смог обнаружить. И вот ты письмо нашел. Спросишь – почему я тебе верю?

Я кивнул, мол, почему?

– Да потому, что я верю людям по определению. Я открыт, и в этом моя сила. А потом я начал поиски своего архитектора, молодого и гениального. И я пришел в архитектурный институт, где мне порекомендовали тебя. А когда я увидел твои работы, то сразу почувствовал родственную душу и понял – ты тот человек, который мне нужен. Ну вот скажи, Паша, ты ведь наверняка читал письмо?