Текст книги "Моя токсичная семья: как пережить нелюбовь родителей и стать счастливым"

Бойкот

К сожалению, очень популярная «педагогическая» мера, которую мы, став взрослыми, практикуем уже сами, часто даже не понимая, что это недопустимое, токсичное поведение.

«Мама устраивала бойкоты по поводу и без. Нормальным было не разговаривать днями и неделями, ходить с угрюмым видом, бросая злобные взгляды».

Бойкот – «отличный» способ дать понять другому человеку, что он для тебя – пустое место. Не разговаривая с кем-то и смотря мимо него, вы транслируете объекту агрессии: тебя не существует. Вот почему бойкот мы переживаем как психологическое убийство. И чем больше раз мы «воскресаем», тем «тренированнее» становится наша психика и… тем бесчувственнее.

Ребенок, которого регулярно бойкотируют, вырастает с непосильным грузом вины, со страхом в любой момент быть «обнуленным» чьей-то молчанкой. У него не было возможности понять, что бойкот говорит только о проблемах бойкотирующего, но не бойкотируемого, и если кто-то перестает нас «видеть», это не всегда значит, что мы действительно обидели человека. Каждую молчанку малыш воспринимает как заслуженное наказание, панически ищет, в чем провинился. Он думает, что если будет вести себя «правильно», то пытки тишиной прекратятся.

К сожалению, повсеместная распространенность бойкотов сделала нас выносливыми к этому виду психологического насилия. Поэтому, став взрослыми, мы убеждаем себя, что молчанки близких людей – это нормально, хотя сами в эти моменты испытываем боль и, по сути, вырваны из нормальной жизни в попытках понять, «с чем ты опять проснулся не в ладу» и «какую блажь имеешь ты в виду».

Мало того, мы практикуем бойкоты и сами! Мы привычно замолкаем, когда хотим чего-то добиться от близких, что-то им «доказать» – а по сути, надавливая на их чувство вины и вынуждая «побегать» за нами.

Но «нет ничего невозможно для человека с интеллектом», поэтому и вы можете исключить практику бойкотов из своей жизни. Если вы до сих пор полусознательно уходите в молчанки, когда что-то идет не по-вашему, проанализируйте, почему вы это делаете и попробуйте избавиться от привычки добиваться своего манипуляциями. А если самому это не под силу – обратитесь к толковому психологу.

Запугивание

Наверно, уже многие поняли, что детей не нужно стращать ни волками, ни бабаями, ни тетями, которым отдадут «непослушного» малыша, ни сдачей в детдом, ни «бобочками», которые вырастут на языке от «плохих» слов. То, что взрослым кажется забавным, может сильно напугать ребенка и дать толчок к формированию невроза, а то и чего похуже.

«Дочке было года четыре, муж с ней играл, а потом поднес к окну близко (мы на 16-м этаже) и давай дразнить: а хочешь я тебя скину? Типа шутит так. Она очень испугалась тогда. Я узнала об этом, когда она уже выросла».

«Мои отец и дед могли на балконе схватить меня одной рукой за руку, а второй подталкивать к краю и ржать: «Хочешь упасть, хочешь упасть?» Или в шутку угрожать ножом».

К запугиванию можно отнести и «закалку характера» – под соусом того, что это нужно самому же ребенку, чтобы не вырасти «тютей», «знать, как в жизни бывает». Вот воспоминание Полины Осетинской:

«Я лежу на полу в темной комнате и плачу. Родители воспитывают во мне сильный и независимый характер, поэтому я должна находиться здесь до тех пор, пока не перестану реветь. Мне кажется, это тянется целую вечность, хотя, скорее всего, не больше пары часов. Никто не открывает, не спешит на помощь, не реагирует на мои отчаянные зовы».

Вспоминается маленькая Джейн Эйр, которую тетка за непослушание заперла в темной комнате, где недавно умер ее дядя. Девочка пережила такой приступ ужаса, что потеряла сознание.

«Отец обожал ужастики, порно и любые фильмы с драками и насилием. Заставлял меня смотреть. Приходил в мою комнату, брал за шкирку и тащил в зал. Если я пыталась уйти или закрыть лицо руками, когда на экране кому-то отрезали голову, он орал: “Сидеть!”, “Смотреть!”. Он считал, что таким образом воспитывает во мне силу характера и бесстрашие».

А представляете, что испытывает ребенок, когда родитель угрожает убить его?

«Однажды я чавкала за столом (лет в семь-восемь), отец несколько раз цедил: “Не чавкай!”, но через секунду я забывалась и причмокивала. В какой-то момент папа, схватив меня за шиворот, потащил в ванную. Топить. Как он включил воду, заткнул пробку – не помню. Помню, что ванная набиралась быстро, я была в панике, лила слезы, чувствуя полное бессилие, понимая, что пропадаю…

Ванная наполнилась наполовину, я наблюдала за этим под выкрики отца, едва сдерживающего ярость. Тут подключилась мама, успокаивая папу. Скорее всего, он устал меня держать, а там и эмоции схлынули… Не помню, макнул он меня туда или нет. Но я ясно знала, что он очень хочет погрузить меня лицом в воду. Я плакала от ужаса. А потом мне приснился кошмар об этом, я маме рассказала, а она повела плечами и отмахнулась».

Распространенная пугалка – «исчезновение» родителей. Вот рассказ М. Томас, автора книги «Исповедь социопата. Жить, не глядя в глаза»[19]19
  Пер. А. Анваер.


[Закрыть]:

«Когда мне было десять лет, а моему брату Джиму одиннадцать, родители отвезли нас в парк и отправились по каким-то делам. Поиграв час, мы пошли к машине и увидели, как папа открыл дверь маме, и она царственно уселась на место. Нам оставалось пройти еще метров сто, когда мы услышали, как заработал мотор, но мы не побежали, пока не увидели, как зажглись фонари заднего хода – это означало, что родители сейчас начнут выезжать из парка.

Не могу точно сказать, когда до меня дошло, что они нас бросили. Даже когда машина медленно поехала по узким дорожкам, а мы понеслись вслед, крича во все горло, я все же была уверена, что без нас не уедут.

Мы бежали за родительской машиной метров семьсот, но догнать ее не смогли. Скоро автомобиль скрылся из виду. Боги пали, и мы лишились их защиты. С бешено бьющимися сердцами, задыхаясь, мы остановились посреди дороги и начали обсуждать, почему родители нас бросили.

Может быть, они забыли, что приехали в парк вместе с нами, или, может, случилось нечто из ряда вон выходящее – кого-то избили или зарезали. Или родители сильно поссорились. Мы пытались найти разумное объяснение, придать какую-то предсказуемость нашему положению, но их действия так и остались для нас необъяснимыми. Мы, однако, чувствовали, что они не вернутся, – и они не вернулись.

(…) Я ни разу в жизни не упрекнула родителей, что они тогда бросили нас. Я до сих пор не знаю, почему они это сделали. Может быть, хотели немного отдохнуть от нас. Если они вообще об этом думали, то, как мне кажется, были уверены, что самое страшное, что может случиться, – то, что нам придется с трудом добраться до дома».

Что чувствовали автор и ее брат? Что чувствует ребенок, чья мама «в шутку» спряталась от него за угол дома? Он в ужасе. Он брошен один в опасном мире, где его еще не научили выживать.

Что чувствует ребенок, которого грозятся утопить за чавканье? Посыл: разочаровал родителей – умри. Такие «убийства» не проходят бесследно, они «вымораживают» растущую душу, и иногда – необратимо.

Проклятия, «психологическое убийство»

Мы с женой решили, что не хотим иметь детей. Расскажем им об этом сегодня вечером.

Невеселый анекдот

Шок, но сплошь и рядом родители заявляют детям: «Лучше бы я в родах померла, чем вырастить такого сына», «Зря я не сделала аборт», «Мы так ждали девочку, а родился ты».

«Ты мне больше не дочь», «Мне не нужен такой сын», «С этого дня не называй меня мамой, ты умер для меня» – ох как бойко эти убийственные фразы срываются с языка иных родителей!

Душу ребенка, наслушавшегося подобного, иногда на всю жизнь охватывает омертвение. Яркая иллюстрация – травма Алисии из романа Алекса Михаэлидиса «Безмолвный пациент»[20]20
  Пер. О. Акопян.


[Закрыть].

«Пол резким движением затушил сигарету и посмотрел на меня со странной улыбкой.

– Вот почему я привел вас сюда. Показать место преступления.

– Какого преступления, Пол?

– Которое совершил дядя Вернон. Плохой был человек. Очень плохой.

– А нельзя ли поподробнее?

– Как раз тогда он это и сделал.

– Что сделал?

– Убил Алисию.

Я уставился на Пола, не в состоянии поверить своим ушам.

– Убил Алисию? Ничего не понимаю…

Пол указал на землю.

– Дядя Вернон стоял внизу с мамой. Он сильно выпил. Мама пыталась увести дядю домой, но он все звал и звал Алисию. Очень разозлился. Прямо до бешенства.

– Потому что Алисия спряталась? Но ведь это маленький ребенок, у которого только что погибла мать!

– Дядя Вернон – тот еще ублюдок. Он любил только Еву. Вот почему и сказал это. Вернон завыл, что он обожает Еву и не сможет без нее жить. “Ева, девочка моя бедная… Ну почему она ушла? Почему она? Лучше б умерла Алисия!” Вот что он выкрикнул.

– И Алисия это слышала?

– Конечно! А потом шепнула мне: “Он убил меня. Папа только что убил меня”.

(…) Вернон Роуз мысленно подвел родную дочь к смерти. То, что он сделал, называется “психологическое детоубийство”, и Алисия это поняла».

Сюда же отнесу проклятия и «пророчества», которыми склонны сыпать некоторые родители.

«Мне мама часто говорила: “Это ты сейчас мой суп ешь, а вот посмотрим еще, как ты будешь жить, когда на свой хлеб перейдешь! Сдохнешь ведь под забором!” И это при том, что я была хорошей девочкой, а вот она как раз сидела на шее у своих родителей. Мои мозги разрывало на части: как мать может такое говорить своему единственному беспроблемному ребенку?!»

«Мама пошутила: вот, родишь, внуков будем нянчить, пирожками их кормить. Мне было лет 16. И я в шутку папе сказала: а ты, папа, будешь учить в шахматы играть. А он с холодной-холодной улыбкой сказал: на хер мне твои выродки нужны, если хоть раз ко мне привезешь, я даже не взгляну ни на них, ни на тебя потом. Меня тогда в страхе скрутило. И я помню, подумала: пока он жив, я рожать не буду».

А вот стихотворение Марины Цветаевой:

 
Говорила мне бабка лютая,
Коромыслом от злости гнутая:
– Не дремить тебе в люльке дитятка,
Не белить тебе пряжи вытканной,
Царевать тебе – под заборами!
Целовать тебе, внучка, – ворона.
 
 
Ровно облако побелела я:
Вынимайте рубашку белую,
Жеребка не гоните черного,
Не поите попа соборного,
Вы кладите меня под яблоней,
Без моления, да без ладана.
 

Лирическая героиня от жестоких слов готова умереть прямо сейчас!

…Для человека со здоровым базисом проклятия не несут особо разрушительной силы. Думаю, что в самих по себе в них нет никакой магии. Проклинающий не может испортить вам жизнь, «наколдовать» плохое. Но для маленького человека проклятие равносильно сильнейшему обесцениванию, предательству от самых близких людей, которые ставят на тебе символический крест. Это родительское послание ребенку: не живи.

«Он еще не может критически осмыслить слова родителя, он только понимает – для меня, такого, нет места в этом мире, я зря копчу небо. Для одного ребенка это становится сигналом к саморазрушению. С раннего детства он может бесконечно попадать в различные смертельно опасные ситуации, позже пристраститься к алкоголю и наркотикам, предпринимать суицидальные попытки.

Для другого ребенка, у кого тяга к жизни больше, это родительское послание станет сигналом к тому, что место под солнцем можно получить, лишь слившись с кем-то. Такой человек не представляет жизни без другого, потому что только так чувствует себя в относительной безопасности, а вне отношений ощущает внутреннюю пустоту, живет как будто для галочки», – рассуждает психолог Наталья Рачковская.

…Если ничего магического в проклятиях нет, почему же нередко они «сбываются»?

«Самоисполняющиеся пророчества работают по принципу так называемого окна Овертона. В упрощенном виде эту концепцию можно описать так: восприятие человеком любого явления можно изменить от “немыслимого” до “нормы”, если приложить усилия.

Как это делают родители? Например, ребенок растет в приличной семье, где наркомания, воровство, проституция считаются чем-то немыслимым. В его картине мира все это существует где-то далеко и к нему не имеет никакого отношения. Но в какой-то момент ребенок слышит от родителя “пророчество”, что он станет наркоманом, вором или проституткой. Даже комментарий вроде “вырядилась, как шлюха” может сыграть роль. В этот момент понятие нормы у ребенка смещается, явление из “немыслимого” перемещается в область “приемлемого”, то есть возможного.

Это не значит, что пророчество обязательно сбудется. Но если ребенок окажется перед выбором, вероятность того, что он выберет то, что ему напророчили родители, будет тем выше, чем чаще и убедительнее были проклятия. Не будь родительских пророчеств, ребенок даже не стал бы рассматривать эти варианты. Вот как из “приличных” семей выходят наркоманы или проститутки», – поясняет психолог Наталья Рачковская.

Ругань, оскорбления

Словом можно убить. Постоянным потоком «просто грубых» слов можно убивать долго. Ругань, оскорбления, непрерывный ор – страшная реальность многих семей.

«Мои отец и мать постоянно скандалили. Скандалить они начали, по-моему, как только увидели друг друга, и это продолжается всю жизнь. Кроме скандалов, их не интересовало ничего. Поводы годились любые, даже самые дикие. Постирала мать белье, повесила сушить, и тут дождь пошел: все, повод есть – это народная примета, что муж не любит. И начинается ор: “Ааа, подлец, ты меня не любишь!” Отец мог открыть шкаф и начать орать: “Засралась, дура!” Все скандалы были с нецензурной бранью, криками, иногда с драками.

Я в это время сидела в своей комнате, сжимаясь от ужаса, и плакала. Боялась, что они убьют друг друга. Но мать была недовольна мной: она ожидала, что я возьму в руку что-нибудь тяжеленькое и приму участие в конфликте».

«Помню, однажды мать поругалась с отцом, он ночевал на работе, а она устроила вакханалию с громыхающей музыкой и бутылкой. Выкрикивала мне всякие гадости, а потом уложила спать с собой. Я не хотела – она заставила», – рассказывает читательница.

«С моих 10 лет семейные праздники превратились для меня в ад. Дед каждый раз заводил разговор на тему, какая я бестолковая и никчемная. Например, говорят о даче, и дед сразу: “Настя, поди, лентяйка, совсем матери не помогает, а вот я в ее годы корову доил, а потом босиком по снегу в школу шел”. Дальше разговор про школу, и опять я бестолковая, хотя училась всегда хорошо. Любое мое желание, любое увлечение дед высмеивал. Если я пробовала защищаться, становилось только хуже.

На протяжении шести-семи лет каждая семейная встреча превращалась в публичное избиение младенца, то есть меня. Остальные родственники молча слушали, поддакивали или смеялись. Заканчивалось все, когда я в слезах убегала из-за стола. Иногда бабушка шла за мной и говорила, что зря я так остро реагирую, дедушка “пошутил”, “добра желает”, “послушай его и сделай по-своему”.

Когда я впервые рассказала об этом психологу, меня спросили: “Он кричал на вас? Пугал?” Нет, в том-то и дело, что не кричал, всегда разговаривал спокойно, порой с улыбочкой, как будто шутит. Психолог на это сказала, что он хотел мне добра и не стоит копить обиду. Только вот эти публичные моральные порки случились не раз-другой, а сотню раз и длились порой часами. И воспоминания о них до сих пор вызывают у меня панические атаки».

Подвергание опасности, отказ в защите

Воспитатель, который не хочет неприятных сюрпризов и не желает нести ответственность за то, что может случиться, – тиран.

Януш Корчак

Классическая история: мать отправляет Красную Шапочку одну через лес к бабушке. Таких Красных Шапочек немало и среди моих читательниц. Одна из них рассказала, что ее регулярно снаряжали на овощебазу, путь к которой лежал через гаражный массив. Не смея ослушаться, она в сумерках шла по безлюдному небезопасному месту, стуча зубами от страха. Интересно, этих родителей привлекли бы к ответственности, если бы с девочкой случилось несчастье?..

А вот еще примеры из ваших историй:

«Мне было десять лет. Отец решил научить меня плавать. Схватил и начал кидать на глубину. Я очень испугалась, поняв, что подо мной нет дна. Захлебываясь и рыдая, я начинала грести по-собачьи к месту, где было дно, но как только приближалась, папа хватал меня и, смеясь, снова кидал на глубину. Все это время я неистово орала от страха и хваталась за все, что только можно, за его руки, лицо, волосы, уши. Он швырял меня в воду до тех пор, пока я случайно не ухватилась за толстую золотую цепь на его шее. Я полетела в воду, а цепь сорвалась.

Отец выволок меня на берег и начал нещадно лупить, угрожая, что если цепь не найдется, я пожалею об этом. Пока всем пляжем искали цепь, я лежала на берегу, свернувшись в калачик, и рыдала, а мать выговаривала мне насчет моего ужасного поведения».

«Когда мне было лет 15, отец заявил, что я должна проехаться на скутере перед соседом и показать “класс”. Наш сосед купил сыну скутер и пришел похвастаться моему папаше. Тот начал врать, что я искусная мотоциклистка и “сделаю” его сынка в три счета. Они поспорили, и отец начал требовать, чтобы я сделала на скутере круг. Я отказывалась, открыто говорила, что боюсь. Но отец отвечал, что я позорю его перед соседом и всячески давил на психику.

С управлением я, естественно, не справилась и улетела в овраг. Скутер упал в метре от меня, чудом меня не раздавив. Но запястье ныло и стало вдвое толще. Я очень испугалась, что сломала руку, и попросила отца отвезти меня в больницу. Но он с улыбкой сказал, что надо ждать до завтра. Далеко не с первого раза нам с матерью удалось уговорить его отвезти меня в травмпункт».

«Меня перевели в четвертую школу – и опять интернат с половиной “беспризорников”. Когда учителя вышли из класса, новые одноклассники окружили меня и сказали, что я должна пройти посвящение и только тогда меня признают полноправным членом коллектива. Условия заключались в том, что я должна была подраться с одноклассницей и победить. Я отказалась, но эта одноклассница подошла ко мне, назвала мою мать шлюхой и пожелала моим родителям погибнуть в автокатастрофе, а затем смачно харкнула мне в лицо. Я схватила ее за ворот и, не успев сказать: “Не смей так говорить о моей семье”, получила удар в челюсть, а затем в живот. Дальше меня добивали ногами.

На следующий день бабка принесла мне в школу пакет со сладостями, сказав, чтобы я угостила избившую меня девочку и весь класс. Я отказалась, но бабка не ушла и, дождавшись конца урока, вошла в класс, спросила, кто вчера меня избил, и вручила этой девочке шоколадку.

Я до сих пор не понимаю, с какой целью она устроила этот цирк, то ли для того, чтоб задобрить агрессоров, то ли похвалить их за попирание моего достоинства. Это дало новый повод для насмешек, и мои одноклассницы сделали вывод, что для того, чтобы жрать шоколад, надо почаще меня бить.

После этого мы поругались с бабкой. Она пригрозила, что завтра расскажет моим одноклассницам, что я собой представляю на самом деле. “Я сделаю так, что ты оттуда живой не выйдешь”, – шипела она».

«Благодаря» токсичным родителям дети нередко становятся свидетелями сцен, не предназначенных для их глаз и в которых они могут пострадать.

«Помню холод под ложечкой и звук ухающего вниз сердца: отец дает мне очки и говорит – держи. Верный знак, что начинается драка. А я стою в стороне и каждый удар чую селезенкой. Особенно страшно было, когда дрались прямо вблизи, как это однажды случилось на дне рождения моей крестной», – пишет Полина Осетинская.

Классический пример подвергания опасности – вольное или невольное впутывание детей в перепалки и потасовки между родителями. Часто они вообще не задумываются, что их разборки наблюдает ребенок – все же свои, стесняться некого!

Но бывает и так, что родители делают из него некого «арбитра»: «Иди передай своему любезному папочке…», «Если ты сейчас же не угомонишь свою чокнутую мать…» Нередко ребенок в истерике разнимает родителей и попадает под горячую руку. «Баре дерутся – у холопьев чубы трещат».

«Я сидела в своей комнате и слышала, как они ругаются. Отец очень громко кричал. Мама плакала. А потом несколько глухих ударов и тишина. Я выбежала в зал и увидела, что отец расслабленно сидит в кресле, а мама у его ног без сознания. Это очень страшно выглядело. Когда подбежала к ней, то все, о чем могла думать: он ее убил. Это читалось в его глазах. Я села около мамы и начала причитать: мамочка, не умирай. Крови не было, но она была очень бледная и мне казалась холодной.

Мне казалось, прошла вечность, прежде чем мама очнулась. Но когда она очнулась, мне показалось, что она сошла с ума. Она увидела меня, вскочила на ноги и начала кидаться на отца. Кричала, чтоб он ее убил, что он ей осточертел.

Это было очень страшно. Он ее бил. По голове. После третьего удара я упала перед ним на колени и попросила не трогать маму. Тогда, мне кажется, мама пришла в себя, схватила меня за руку, и мы ушли из дома к друзьям. Пару дней прожили у них. Когда вернулись домой, он строил из себя обиженного.

Мама не признавалась, где мы были. Тогда он встал надо мной и начал прессовать. Я помню дикий, животный ужас внутри. Мне казалось, что если я ему сейчас не скажу, от меня ничего не останется. Я, конечно, все ему рассказала, хотя обещала маме молчать.

После того случая я почему-то стала спать с ключом от квартиры на шее. Я боялась, что если нам снова с мамой придется уйти, то нужно будет, пока он на работе, вернуться, поесть и взять теплую одежду. Мы с мамой неоднократно потом сбегали на день-два из дома. В основном отсиживались в лесу или поле».

Подвергать опасности можно и отказывая в защите, «не вникая» в проблемы ребенка, отказываясь их видеть. Причем, угроза может быть как внешняя, так и исходить от ближнего круга – например, сексуальные поползновения родственника.

«В третьем классе на меня напал педофил. Он шел за мной по пятам от школы, а когда я зашла в безлюдный двор, ударил меня. Мне удалось убежать.

Мать вроде переживала, но не обратилась в милицию и не отвела меня к врачу. Сказала только, что мне надо ходить из школы более людным маршрутом. А между тем тот же педофил мог по-прежнему караулить меня у школы или искать других детей. Меня до сих пор ранит до глубины души та беспечность, с которой мать отнеслась к моей беде.

После этого нападения год я провела в постоянном страхе. Меня отпускало, лишь когда я была дома и рядом кто-то был. Страшно было все: идти домой, заходить в подъезд, оставаться дома одной. Я принимала звуки ремонта за взлом двери. Закрывалась в ванной с ножом в руке и плакала».