Текст книги "Арабская принцесса"

Она заранее нервничает.

– Разве я что-нибудь говорю?

– Это мы уже проходили в начале моего пребывания в Саудовской Аравии, поэтому я хочу тебя упредить. Не вижу причины, чтобы муж шел с женой к гинекологу и держал ее за руку, когда доктор осматривает ее.

– Мириам!

– Да, да! Я знаю об этих новейших саудовских распоряжениях, которые гласят, что женщина не может быть допущена к доктору, если при ней нет махрама[5]5
  Махрам (араб.) – мужчина – опекун женщины.


[Закрыть] или няньки. Это нездорово!

– Согласен с тобой. Я думал только, что тебе приятней будет пойти в компании, что будешь чувствовать себя уверенней. Я понимаю тебя прекрасно: интимная процедура – достаточно щекотлива сама по себе, но…

– Спасибо, котик.

После этих слов Марыся смягчается и перестает злиться.

– Я пойду с мамой, – сообщает она приглушенным голосом, хотя ее никто не подслушивает. – У меня хитрый план, – признается она.

– Это хорошо. Надеюсь, что отчитаешься обо всем, когда придешь.

– Может, даже сразу позвоню, но увидим, удастся ли.

Марыся не уверена в затее: она знает, какой упрямой может быть ее мать.

Женщина договорилась с Доротой встретиться перед главным входом в частную клинику Хаммади, в которой родила Надю.

Здравоохранение в Саудовской Аравии по-прежнему шокирует и Марысю, и ее маму-польку. Медицина здесь на наивысшем уровне. У саудовцев достаточно много денег, чтобы закупить новейшую аппаратуру, а также привлечь к работе самых лучших специалистов со всего мира. Больницы и небольшие клиники строят лучшие инженеры, придавая к общепринятым стандартам пышность и элементы архитектуры Востока.

– Когда вернемся домой, я покажу тебе кое-что. У меня есть такой альбом, где на снимке запечатлен акт медицинской помощи в Саудовской Аравии, пожалуй, сороковых годов. На фотографии Эр-Рияд, старый город, так называемая Дейра, она сейчас славится своим золотым базаром, а тогда была центром жизни горожан. Два грязных парня в галабиях[6]6
  Галабия (или джалабия) (араб.) – мужская одежда в виде длинного платья/плаща с разрезом под шеей.


[Закрыть] сидят на земле. Один – это медик, второй – пациент. Фельдшер пальцами вырывает зуб, всовывая грязные лапищи в рот больного, а рядом только небольшая жестяная миска с водой для дезинфекции рук лекаришки. Такой прогресс за такое короткое время! – Марыся не устает удивляться.

– Видишь, чего можно добиться благодаря деньгам?! Если ими умно распорядиться, то со временем можно сделать много хорошего. Хотя арабы барьера между верблюдом и «мерседесом» никогда не преодолеют, – ехидно улыбается Дорота. – Одного заездят, а другой разобьют.

Женщины пересекают большую в виде буквы С площадь перед клиникой. Посреди плещет фонтан, которых в Эр-Рияде полно на каждом шагу. Его окружают карликовые деревца. В некотором отдалении, под раскидистыми пальмами и акациями, дающими приятную тень, красивые деревянные скамьи с солидными коваными поручнями. Все в бежевом, коричневом и оранжевом цветах, наверное, для того чтобы успокоить решившихся на осмотр пациентов, что в конце концов на сто процентов подходит для Марыси. Выложенный бледно-розовым терразитом внутренний двор отделен от здания широкой полосой травы. Огромный вход с автоматически раздвигающейся дверью, большие кондиционеры под потолком, охлаждают как внутри помещения, так и снаружи у входа. Когда женщины переступают порог храма Асклепия, их окружают бодрящий воздух, повсюду приятные лица филиппинского персонала. Медики улыбаются. Чувствуется прекрасный запах свежезаваренного кофе с кардамоном, свежих булочек и лаванды. Нет смрада хлора, лекарств, хвори. Не видно нездоровых пациентов и никаких признаков болезни.

– Все, наверное, пришли сюда ради удовольствия… – комментирует Марыся, оглядываясь.

Рецепция сразу же напротив входа, очереди нет. Налево – широкий коридор, ведущий к отделению, в котором проводят осмотры педиатры и гинекологи. Войдя в просторную приемную, минуешь пару буфетов: с кофе и пирожными, натуральными соками, минеральной водой и горячими блюдами быстрого приготовления. Мини-пиццы и хот-доги просто кричат, чтобы их съели. Марыся подталкивает маму к бару.

– Аппетитно! Я страшно голодна, желудок уже прирос к позвоночнику, – жалуется она.

– Заскочим сюда после всего, – обещает Дорота. – Нужно спешить, ведь нам назначено на десять!

Она берет Марысю за руку и тянет за собой.

– Надеюсь, ты пришла натощак?

– Естественно.

Марыся прижимает рукой бурлящий живот.

– Не будь ребенком.

Людей множество, женщины с маленькими детьми на коленях и мужчины, играющие с малышами. Для всех есть места, удобные кресла вдоль стен и продолговатых кофейных столиков. На некоторых остатки еды или питья, игрушки, бутылки для новорожденных. Царит беспорядок, но не балаган. Каждую минуту приходит уборщик азиатского происхождения, который протирает пол и собирает мусор. Вода в больших баллонах доставляется non stop, потому что дети вечно хотят пить, к тому же им нравится сам процесс наполнения бумажной кружки в виде рожка. Удивляет факт, что маленькие саудовские дети в основном не орут, не мешают, слушают старших и интересуются младшими родственниками. Они сидят воспитанно на своих местах. Самые резкие движения, которые они совершают, – это болтание ножками. Родители тоже тихие. На что кричать? Марыся вспоминает семейные сходки в Триполи и приходит к выводу, что все малыши в этой клинике, должно быть, больны, потому что такое поведение детей ненормально. Даже новорожденные не плачут. Что-то невероятное. Ее Надя неплохо дает прикурить, хотя с момента появления кормилицы малышка не голодна и стала значительно спокойнее.

– Надеюсь, ты не принесла бакшиш[7]7
  Бакшиш (араб.) – взятка.


[Закрыть] доктору Сингх?

Мать с беспокойством перехватывает Марысю перед входом.

– Если начнешь давать, то уже не перестанешь, а может, она даже сама начнет шантажировать.

Дорота тянет дочь в свою сторону и нервно заглядывает ей в глаза.

– Лучше всего прикидываться шлангом, как до сих пор.

– Мама, перестань нервничать. Принято, и не только в арабских странах, давать презент доктору в знак благодарности за заботу. Я ведь не буду говорить, что очень благодарна ей за то, что скрыла от мужа срок беременности и факт, что ребенок родился доношенным.

– Не говори этого так громко!

Дорота прикрывает дочери рот вспотевшей холодной ладонью, которую Марыся очень осторожно, но решительно отодвигает.

– Еще кто-то услышит, – шепчет мать в ужасе.

– Мамуля, мы разговариваем по-польски, поверь, что в этом зале нет ни одного человека, который был бы в состоянии нас понять. Перестань трепетать от страха, а то совсем ошалеешь.

Дочка обнимает расстроенную мать, и они входят в кабинет.

– Salam alejkum[8]8
  Salam alejkum (араб.) – день добрый, здравствуйте (досл.: «мир с тобой»).


[Закрыть], – здоровается она, улыбаясь и сердечно пожимая маленькую руку индуски.

– А сколько ты ей хочешь дать? Чтоб не очень много, а то подумает, что это какое-то мошенничество, – по-прежнему горячится мать.

– Она специалист высокой квалификации и досконально все знает, – спокойно объясняет Марыся по-прежнему по-польски, но уже очень медленно. – Если врач признала и записала в карточке, что ребенок недоношенный, то сама является соучастницей обмана. Поверь мне, если дело выплывет, ее первой изобьют кнутом, бросят в тюрьму, а может, даже казнят. В ее интересах, чтобы обман не выплыл на свет божий.

– Alejkum as-Salam[9]9
  Alejkum as-Salam (араб.) – с тобой (также) мир; ответ на приветствие.


[Закрыть], – доктор мило приветствует пришедших и с интересом поглядывает на иностранок, шепчущихся о чем-то непонятном на шелестящем языке.

– На каком языке вы разговариваете? – спрашивает она заинтригованно.

Марыся прикладывает ладони к груди.

– Извините за бестактность. Моя мама – полька, я наполовину полька, наполовину ливийка, но очень неплохо говорю на этом в самом деле трудном европейском языке, – смеется она. – Госпожа доктор, я хотела вам сказать большое спасибо… – говорит женщина и кладет на письменный стол фирменный бумажный мешочек от Картье.

– Ну, не нужно было…

Сингх манерно жеманится, но через минуту протягивает руку и принимает презент, а медсестра-филиппинка поворачивается спиной, делая вид, что ничего не видит.

– Перейдем сразу к осмотру?

Марыся встает.

– Я хотела бы, чтобы это закончилось как можно быстрее. Это не очень приятно.

Марыся улыбается, немного нервничая.

Она раздевается за ширмой, кладет одежду на железную больничную кровать с мягким матрасом, застеленным толстым бумажным полотенцем. Медсестра накрывает девушку тонким пледом, чтобы она чувствовала себя комфортно. Гинеколог осматривает пациентку чрезвычайно осторожно. Прежде смазывает специальным обезболивающим гелем с мятой, а только потом, через минуту, применяет инструменты. Она ощупывает живот, придавливая его через ткань, чтобы никто не обвинил ее в том, что немусульманка прикасается к мусульманке. Дорота в это время сидит молча в кресле и смотрит перед собой невидящим взглядом. Лицо ее белое с легкой нездоровой желтизной. Она постоянно чистит ногти или грызет их. Видно, что ее что-то страшно раздражает.

– Вот – на исследование мочи и на свертываемость крови.

Доктор вручает Марысе распечатанные на принтере направления.

– Можете их сделать в течение недели с момента выдачи, необязательно сегодня, – заканчивает доктор, довольная общим состоянием здоровья молодой пациентки.

– Так вы сейчас идете к моей подруге-невропатологу? – посвященная в дело, она смотрит на Дороту, мило ей улыбаясь. – Она вас уже ждет.

– А для чего? Что происходит? – мать срывается со стула.

– У тебя послеродовая депрессия? – нетерпеливо спрашивает она дочь. – Каждая через это проходит. Это проходит само и не стоит колоть какие-то отупляющие лекарства.

– Мама, ты должна начать лечиться, – Марыся решается наконец, как с моста в воду плюхнуться, сказать ей правду. – Ты один сплошной комок нервов.

Доктор поворачивается боком к беседующим дамам и опускает взгляд.

– Ты с ума сошла! – Дорота выкрикивает это по– польски. – Может, ты бы хотела запереть меня в психиатрическое, потому что я слишком много знаю?! Потому что я знаю все твои позорные тайны, голубушка?!

– Мама!

– Да ты девка легкого поведения! Вы, арабы, всегда так поступаете! Вывезти в пустыню, запереть в клетке, замуровать, даже убить человека, чтобы скрыть свои позорные поступки!

Доктор Сингх машинально перекладывает бумаги на письменном столе, только поднятые вверх брови свидетельствуют о том, что она слышит скандал, который происходит на незнакомом ей языке.

– Мама! Успокойся, черт возьми! – кричит дочь, возбужденная до крайности. – Тебе должен помочь специалист, потому что ты не в состоянии с этим справиться!

– Пойми, мы все хотим тебе добра, – говорит она уже спокойнее.

– Так, значит, вся моя любимая семейка вступила в сговор?

– Никакого сговора нет! Пойдем отсюда, а то ведь ждут следующие пациентки.

Они выходят, бормоча слова прощания себе под нос и опустив от стыда головы.

– Ты хотела пойти что-нибудь съесть или выпить кофе, – мать берет Марысю под руку и при этом выглядит так, как будто из нее выпустили весь воздух.

– Но уже время…

– Это арабская страна, час или два в ту или другую сторону не имеет значения. Правда же? – она поднимает заплаканные поблекшие глаза и грустно смотрит: – Извини за мои слова, но…

– Ничего, – дочь прижимается к худенькому телу матери. – В семье разные вещи можно произносить. Главное – не держать обиды в сердце.

– Знаешь, когда мы еще были в Ливии, то те страшные вещи, которые там произошли, не мучили меня так сильно, не лишали меня сна. Постоянно что-то случалось новое, поминутно я слышала о трагедиях или была им свидетельницей. А здесь все начало возвращаться. Прошло столько времени, а мне кажется, что я все еще там. Я среди любящих людей и страшные воспоминания должны поблекнуть, утратить свою убийственную силу, уйти в небытие. А у меня наоборот: они мучат меня днями и ночами.

– Может, если бы ты рассказала кому-нибудь, что там произошло, тебе бы легче стало? Выбрось это из себя! – советует младшая, но тоже умудренная опытом женщина.

– Кому? Тебе хватает собственных огорчений и тайн, которые ты должна скрывать до конца жизни. Я не буду тебе добавлять свои.

Марыся должна признать, что мать права: действительно, ее большой секрет постоянно висит над ней как дамоклов меч. Сколько бы она ни старалась о нем забыть, достаточно бросить один взгляд на маленькое личико Нади, и снова она видит нос, рот, скулы Рашида. Рашида, в котором так позорно ошиблась. У нее сбивается дыхание и сердце останавливается при мысли о том, на что ее добрый муж окажется способен, если узнает когда-нибудь об этом. Даже когда она представляет себе это, дрожь пробегает по спине.

– А Лукаш? – шепчет Марыся холодными губами, садясь на деревянный стульчик в больничном баре.

Она потеряла аппетит, ей нехорошо.

– Я должна была бы ему признаться, что снова попала в объятия бывшего мужа, потому что у меня ноги подкосились при одном его виде? Потому что я, старая баба, а не, как раньше, глупая коза, никогда…

Дорота умолкает. То, что она хотела рассказать, не может выговорить.

– Ну, на этом конец, уже никогда это не повторится!

– Что тебе купить? Колу и капучино?

Марыся должна промочить горло, которое совсем пересохло, и надеется, что все же сможет принять тяжесть воспоминаний матери на свои молодые плечи. Она быстро возвращается к столику, ставит чашки, жестянки и пластиковые стаканчики и смотрит в ожидании на мать.

– Ну и что там стряслось? Говори уже! Я выдержу любую историю, даже самую страшную, потому что сама такая…

– Сумасшедшая? – мать перебивает и тихо смеется, а Марыся к ней присоединяется.

– Психую только иногда, зато такая же, как и ты, загадочная, лживая, порочная, замаранная, изнасилованная… Я о чем-то забыла? – шутит она.

– А убивала кого-нибудь? – внезапно серьезно спрашивает Дорота.

Дочь замирает и быстро дышит через нос, что видно только по ее двигающимся ноздрям. Воцаряется неловкое молчание.

– Предполагала это, – тихо признается Марыся. – Еще в Ливии была уверена, что ты лишила его жизни.

Она отходит от первого шока.

– Не хотела мне рассказывать, избегала меня, сколько я у тебя ни спрашивала. Должна тебе признаться, что после стольких месяцев почти забыла об этом деле.

Марыся грустно упрекает себя в том, какая же она страшная эгоистка.

– А я нет. К сожалению.

– Значит, может, пришла пора, чтобы ты поделилась со мной этим кошмаром.

– А не будет ли это для тебя…

– Нет! – решительно отвечает дочь.

– Помнишь, любимая, как во время той страшной арабской весны мы встретили его перед нашим домом в Триполи? – Дорота начала мгновенно, словно только и ждала приглашения.

– Прижимал нас с такой теплой улыбкой, так крепко меня прижал, что я вся окаменела. А потом стал напротив и сладко строил глазки, – она пристыженно опускает взгляд. – Должна признать, что он очень красиво постарел. Отпустил волосы, над ушами они ложатся у него красивой волной. Только виски немного поседели, но это не старит его, только добавляет красоты. Лицо, как всегда, безупречно выбрито. Он был одет в костюм, наверняка итальянский, с жилетом и белой рубашкой. Туфли тоже как из журнала, кожаные и самого модного фасона.

Марыся в шоке от того, что мать помнит столько подробностей. Сама же она вспоминала только его противное, фальшиво радостное лицо и холодные глаза.

– Должно быть, ему очень повезло, – продолжает Дорота. – В конце концов, вор обобрал всю богатую семью.

– Не нужно было с ним вообще связываться, тем более садиться в его машину, – упрекает ее дочь.

– Эх! Ты не знаешь жизни! Иногда нужно идти на компромисс и только.

Дорота, как и тогда, машет пренебрежительно рукой, но сейчас прерывает взмах и рука замирает.

– Можно с каждым, только не с этим человеком. Сейчас я это знаю. Я, к сожалению, будучи с ним, всегда забывала, с кем имею дело.

– Мама, ты не разбираешься в людях! Вообще! – дочь с неодобрением крутит головой, а мать только соглашается.

– Ты видела злой блеск в его глазах, а я нет. Как всегда, потеряла голову. Он многократно строил козни и рыл мне могилу, а я последней об этом догадывалась. Я идиотка! – признает она, улыбаясь краем губ. – Села в его чертов автомобиль и заметила бешенство на его лице только тогда, когда он с треском захлопнул дверь с моей стороны. Потом обошел машину, сел за руль и мгновенно тронулся. Ты его разозлила тем, что не поехала с нами. Он хотел рассправиться с обеими одним махом и наказать двух своих строптивых женщин.

– Мой чертов папашка!

Марыся в бешенстве проклинает отца так, что даже сидящие за столиками рядом смотрят осуждающе на шумную девушку. «Слава Богу, что они не понимают наших слов, а то еще вызвали бы полицию», – думает Марыся.

– Не знала точно, что он задумал, но сердце сразу подпрыгнуло у меня к горлу, – Дорота, ни на что уже не обращая внимания, продолжает свой рассказ. – «Где Марыся? Подождем Марысю!», – кричала я, как сумасшедшая. А когда повернулась, увидела, как ты бежишь по улице и машешь руками. «Чертова строптивая соплячка, – так назвал тебя твой папочка, бесился при этом и нервно покусывал верхнюю губу. Говорил, что нужно было с тобой смолоду иначе поступать. А то выросла чересчур упрямая мерзкая бабища. В эту минуту я поняла, что ты знала его лучше, – признает Дорота.

При этих словах матери на лице Марыси появляется выражение, которое легко можно истолковать: «Разве я не говорила?»

– От испуга у меня даже дыхание перехватило. Пятна летали у меня перед глазами. Я повторяла только одно: «Какая же я глупая идиотка! Какая же я глупая идиотка!» Потом в отчаянии я провела рукой по двери, стараясь открыть ее и выскочить на ходу. Но на секунду раньше до моих ушей донесся звук автоматически закрывающегося замка. Ахмед противно засмеялся и выкрикнул: «Сиди, где сидишь, и не дури! А глупая ты всегда была, Блонди». Я должна была признать, что он прав. Несмотря на то, что жила с ним столько времени и знаю его как свои пять пальцев, снова ему поверила! Однако когда это до меня дошло, я в приступе отчаяния бросилась на него. Приподнявшись, я наклонилась в его сторону и колотила кулаками по его голове. Я не хотела ему позволить, чтобы он снова разлучил меня с тобой.

Дорота хватает ладонь Марыси своей холодной вспотевшей рукой и сдавливает ей пальцы.

– Ахмед отмахивался от меня, как от назойливой мухи, чертовски меня проклиная. Но удары становились все более чувствительными. Мерзавец резко затормозил, а я ударилась о переднее стекло машины и безвольно сползла на коробку передач. Я услышала тогда слова моего «экс». Он говорил, что Аллах его услышал, и я наконец-то попала в его руки. Цедил он это сквозь стиснутые зубы. Еще говорил, что сможет смыть позор, которым я его покрыла. Представляешь! – выкрикивает Дорота, забывая, что находится в общественном месте.

Сидящие рядом саудовцы быстро отходят от столика.

– И конечно, называл меня шармутой[10]10
  Шармута (араб.) – девка.


[Закрыть]. Он был отлично подготовлен к реализации своего очередного подлого плана: потянулся к бардачку на двери водителя и молниеносно вытянул мешочек с маленькой бутылочкой и носовым платком. Потом усадил меня на сиденье, прислонил мою разбитую голову к боковому стеклу и прижал средство для усыпления к носу. Как сквозь туман, дошло до меня произнесенное спокойным и довольным голосом: «Добрых снов, Блонди». Потом все это размылось и улетело в никуда.

Когда я очнулась, то почувствовала во рту сухость и странный привкус, а в носу – незнакомый запах. Я осторожно отодвинула край пледа, накрывающего меня с головой. Я по-прежнему сидела в кресле пассажира. Слава Богу, на этот раз он меня не бросил в багажник, как тогда, когда вывозил в Сахару. Снаружи серело, через минуту должно было стемнеть. Я узнала безлюдную дорогу в Тунис. Прищурила глаза, чтобы расшифровать, что написано на арабском указателе: «Зуара – десять километров». В эту минуту Ахмед резко повернул влево, пересек две полосы почти пустой автострады и съехал на боковую каменистую дорогу. Я очнулась, наверное, в последний момент. Интересно было только, какой конец меня ждет. Молилась лишь, чтобы долго не мучиться, и тихонько плакала.

У Марыси сами собой из глаз льются слезы. Мать вытирает их верхней частью руки, а дочь вытаскивает платочек и громко сморкается. Она не хочет этого слушать, но знает, что должна, должна вместе с мамой нести этот крест. Справится, еще и это поднимет, но ей страшно грустно. Из горла вырываются тихие всхлипывания, которые она мгновенно душит, покашливая. «Я сильная, намного сильнее, чем она», – мысленно говорит она себе.

– Да, мама? – дочь уже готова к продолжению рассказа.

– Знаешь, моя любимая, что тогда я почувствовала охватившее меня успокоение. Мне не хотелось больше бороться, я была так измучена. Думала: пусть свершится воля божья, пусть все это закончится… Ахмед говорил со мной, не зная, что я уже не сплю и в сознании, что, несмотря на мои преклонные года, я неплохо сохранилась. Он беспардонно касался моих бедер, а я только задерживала дыхание. Прежде чем со мной покончить, он хотел еще раз мной попользоваться, не мог просто так меня отпустить. Он так сально и сладострастно хохотал! Остановил машину под раскидистой пальмой, окруженной низкорослыми, может с метр высотой, кустами. Тут же рядом стоял маленький квадратный сарайчик из пустотелого кирпича. Ахмед радовался, что есть место. Выйдя из машины, он открыл дверь со своей стороны, и сразу внутрь машины ворвался резкий пустынный воздух. Он овеял мне лицо, легко коснулся спутанных волос. Я почувствовала, как ко мне возвращается жизнь. Я глубоко вздохнула. Осторожно проверила, не связаны ли руки и ноги, и обнаружила, что нет. Может, у него не было на это времени. Кроме отступающей одури после усыпляющего средства и боли в виске, меня ничто не беспокоило. Ахмед резко открыл дверь, и я, ничего не подозревая, вывалилась из нее, как мешок картошки. Я лежала на боку на мелких камешках, которые ранили руки и щеку. Мои мышци после наркотического средства стали вялыми. Трудно было даже рукой двинуть. Он кричал на меня и приводил в чувство. Сообщил, что меня ждет еще одно удовольствие в жизни. С этими словами он схватил меня за воротник рубашки и грубо потянул к смердящему сараю. Помню этот домик, как будто это было вчера. Маленький, грязный, неоштукатуренный, снаружи его украшали многочисленные граффити. В нем был только проем, в который никогда не вставлялись ни рама, ни стекло. Вход – большая дыра без двери. Внутри было почти совсем темно. Твой отец бросил меня, свою жертву, в центр и недовольно осмотрелся. Я видела, как он хмурился и прикладывал руку к носу, желая приглушить смрад. Там можно было задохнуться. Парень хотел как можно быстрее закончить с этим делом, мигом расстегнул пояс на брюках, пуговицу и молнию.

– Хочешь чего-нибудь выпить?! – прерывает рассказ Марыся, срываясь. – У нас уже все закончилось, я принесу воды, – говорит она и мигом бросается к стойке бара.

Она не думала, что мать будет описывать все с малейшими подробностями. Этого она уже не вынесет. Она трясется как осиновый лист. Когда обеспокоенный кельнер спрашивает, есть ли у нее десять риалов, Марыся поначалу не может открыть сумочку, а потом – кошелек. Она хватает прохладные бутылки и прикладывает одну из них ко лбу. Она стоит спиной к столику, за которым сидит мать. «Пусть она не видит моего возбуждения, – решает она. – Мать это пережила, а я только слушаю и не в состоянии выдержать».

«А сколько же такого рода воспоминаний она носит в своем сердце и голове?! – спрашивает себя Марыся. – Какая же она бедная, несчастная, моя мамуля! Когда она выбросит все из себя, вместе с теми страшными подробностями, наверняка почувствует себя лучше».

– Холодная вода, мамуль.

Марыся улыбается, нежно гладит по щеке умудренную жизнью женщину.

– Давай, что было дальше? – спрашивает она заинтересованно.

– Переборщила с мелкими подробностями? – иронизирует Дорота. – Выдержишь это или надо сократить?

Женщина беспокоится, так как состояние дочери не ускользнуло от ее внимания.

– Конечно, конечно! Говори обо всем! – Девушка охотно соглашается, как будто речь идет о том, чтобы съесть пирожное.

– Что ж… Я лежала в середине сарая, как бревно, и в панике осматривалась по сторонам, – продолжает Дорота свой рассказ. – Заметила кострище с остатками еды, поржавевшими банками из-под тунца и окурками. По углам мусор и человеческие экскременты. Под одной из стен лежала свернутая заплесневелая и дырявая циновка. Я старалась подняться, оперлась руками о пол и, когда пошевелила пальцами, почувствовала возвращающуюся в мышцы силу. Я нащупала приличных размеров камень с острыми, как нож, краями. Это не был песчаник, он идеально помещался у меня в руке, чему я была рада. Ахмед наклонился надо мной и притянул к себе.

Дорота кашляет, а Марыся до боли стискивает зубы.

– Sorry, но мне казалось, что меня вот-вот вырвет. Вместо этого я сильнее закусывала губы. Этот дебил, извращенец, выродок… назвал меня тогда потаскухой! Он пришел к выводу, что я еще хочу с ним переспать! А как он был доволен! Уверен в себе и в том, что ему все позволено! Он резко опустил мою юбку, разорвал трусы и, держа меня за бедра, уже хотел сделать свое дело.

Дочь, слыша это признание, закрывает глаза рукой и сглатывает. Она чувствует, что ее сейчас вырвет, но поскольку ничего нет в желудке, она в состоянии побороть тошноту. Она делает большой глоток прохладной воды.

– Этого я больше не могла вынести. Я выскользнула из потных лап моего насильника. Упала на колени, но удержала равновесие, упираясь ладонями. Я молниеносно повернулась к палачу лицом.

Марыся закрывает ладонями рот, но Дорота этого не видит, так как в эту минуту находится словно в другом месте.

– Я размахнулась. Приличных размеров камень попал в срамное место моего бывшего мужа. Ахмед издал рык, который перешел в завывание. Он согнулся пополам, хватаясь за промежность, потом, как в замедленной съемке, стал на колени, завалился на бок, по-прежнему согнувшись, с руками на гениталиях. Я же сразу натянула юбку и стала, расставив ноги над человеком, который был причиной всех моих несчастий и мучений. Он все еще был жив, но я решила, что этот ад раз и навсегда должен закончиться. Не раздумывая, я стиснула в ладони твердый камень. Ахмед с изумлением и по-прежнему с презрением смотрел мне в прямо в глаза. Все время его взгляд передо мной. Тогда, в том небольшом вонючем сарайчике я уже не поддалась его взгляду. Он меня уже не мог загипнотизировать. Медленно я выровняла дыхание и собрала силы в кулак. Я нанесла первый удар, а за ним второй, третий…

Дорота машет рукой, имитируя давно нанесенные удары.

– Он беспомощно лежал на грязном песке в разбросанном пепле кострища. Его разбитая голова находилась недалеко от большой, высохшей кучи дерьма. Там его место!

Женщина сопровождает слова невообразимой ненавистью и отвращением, наклоняется над столом и касается потным лбом его столешницы.

– Куски окровавленной кожи и обломки кости приклеились к моим рукам. Я мыла их многократно, стараясь избавиться от этого, и все равно видела под ногтями засохшую кровь.

Марыся замирает, но через минуту чувствует, как содержимое желудка подступает к горлу. Ее рвет в пустую уже кружку из-под кофе.

– Мадам, вам не нужен доктор? – мгновенно подбегает услужливый кельнер, а за ним санитар.

– Вы себя хорошо чувствуете? – задает он глупый вопрос: женщина выглядит, как труп.

– Спасибо, все в порядке. – К Марысе медленно возвращаются силы. – Я выйду на свежий воздух, мне станет лучше.

Обе едва тащат ноги в больничный двор. Дочь допивает последний глоток теплой уже воды и подкуривает сигарету, вытянутую из пачки матери.

– Конец. По крайней мере, он не сделает вреда ни мне, ни моим дочерям, никому другому, – делает вывод Дорота.

– Это хорошо.

Дорота меняет тему.

– Привезла себе из Польши травяные порошки, но они и успокаивают, и усыпляют одновременно. А я не хочу спать! Каждую ночь возвращается ко мне тот ужас. Каждую ночь вижу его лицо, а сейчас даже уже наяву, – признается она грустно.

– Тебе нужны лекарства не для сна, а для стирания памяти. Может, не всей, но большей ее части, – Марыся грустно улыбается. – И для этого нужны специалисты.

– Но мне уже лучше, – нервничая, убеждает ее Дорота. – Я рассказала тебе большую часть моих «чудных» воспоминаний. Может, когда они вышли на свет божий, то улетучатся? Как думаешь?

– Я думаю, что ты созрела для визита к доктору.

– И что я этой мудрой докторше для сумасшедших должна рассказать, а? Может, правду?

– Часть правды, скорее, ее вариант. Расскажи ей, что у тебя кошмары, в которых к тебе все время приходит чудовище. Этот упырь преследует тебя каждую ночь и пугает. Ты хочешь от него избавиться. Описание должна придумать, руководствуясь собственным воображением.

– Что ж, будет даже очень правдоподобно. Так что, идем, доченька?

Мать обнимает взрослую дочь и с нежностью кладет голову на ее плечо.

– Как хорошо, что ты рядом со мной. Я так сильно тебя люблю, – шепчет она счастливо.

* * *

Сорок дней с рождения Нади пролетели так быстро, что не успели и глазом моргнуть. Наступил долгожданный момент посещения семьи и знакомых. Такова давняя арабская традиция. На самом деле hafla usbu[11]11
  Hafla usbu (араб.) – прием семьи.


[Закрыть] должна проходить через семь дней после рождения. Но молодые родители, желая защитить любимую дочурку, решились перенести прием, так как совсем недавно бушевала эпидемия свиного гриппа. А сейчас снова говорят об очередной инфекции. В условиях Саудовской Аравии, где миллионы паломников свозят всю возможную заразу, лучше не подпускать толпу к слабому и беззащитному новорожденному. Женщина-арабка после родов и ее маленький ребенок находятся под усиленной охраной ближайшей родни все сорок дней не только из соображений защиты от инфекции и бактерий. Делается это, чтобы уберечь новорожденного от «дурного глаза» и проклятий. Этот очень старый предрассудок по-прежнему заботливо культивируется.

– Несмотря на то что все женщины из моей семьи обижены на то, что их не пригласили раньше, думаю, что кто-нибудь все же придет, – радует Хамид жену, которая в виде исключения встала чуть свет вместе с ним.

– На пригласительных я просил вписать часы от десяти до шестнадцати. Если бы мы сидели весь день, то измучились бы.

– Хорошо, очень хорошо. Кроме того, мама пригласила поляков на семнадцать, значит, сегодня гости будут нас оккупировать с утра до ночи.

– У меня кое-что для тебя есть, молодая мамочка.

Муж вбегает в гардеробную, где прячет презент.

– Сегодня ты должна быть в новой одежде.

Он вручает жене чехол, в котором скрывается сюрприз.

– Что это?

Марыся распаковывает подарок и старается скрыть, что не очень-то в восторге, но это не очень хорошо выходит.

– Надень и не морщься. Испокон веков на такие приемы женщины после родов надевали длинные широкие платья.