Текст книги "Нет ничего сильнее любви"

– Скажи, а тогда на остановке, ты меня ждала? – она сделала ударение на слове «меня».

Снова красные пятна вспыхнули на щеках гостьи:

– Да, я хотела познакомиться с тобой.

– Так почему не подошла?

– Боялась.

– Боялась? Чего?

– Тебя. Это сейчас я вижу, ты такая… нормальная, а раньше… Я и сегодня на работе вообще ничего не соображала, я думала, что ты… – она пожала плечами. – Я была уверена, что ты придумаешь что-нибудь и отменишь встречу.

– Откуда у тебя такие мысли?

– Ну, понимаешь… Твой брат живет с женщиной, у нее двое детей.

Галка скривилась.

– Вот этого не нужно. Для нас это нормально, понимаешь? Для нашей семьи главное – любовь, а не сколько у тебя детей… Да не смотри ты на меня так, – она рассмеялась, смущенная взглядом гостьи, который иначе как удивленно-восхищенным не назовешь, но крошечная тень недоверия к Галкиным словам в нем все же мелькала.

Повисла тишина. Потом Катя рассмеялась каким-то своим мыслям. Галка поддалась ее настроению и тоже рассмеялась. В комнате стало уютнее.

– Мне вот еще что интересно, – Галка потерла подбородок, – у меня была точно такая сумка, как у тебя, но давно. Тогда, на остановке, я обратила внимание на сумку, а потом на тебя.

– Так это твоя сумка! – воскликнула девушка.

– Моя?

– Ну да… Я нашла ее в кладовке. Андрей сказал, что ты давно ее не носишь, а мне как раз не с чем было ходить. Забирай, если хочешь, – она сделала жест в сторону коридора.

– Нет, что ты! – Галка мотнула головой. – Пусть у тебя остается.

– Но она еще очень хорошая, крепкая.

– Пусть она остается у тебя, я из этой сумки давно выросла.

– Выросла? Глупости! Я бы в жизни не дала тебе тридцать два. Ну от силы двадцать шесть, честное слово!

– Это приятно слышать…

– Это правда!

– Но я не буду ее носить.

– Ну… Тогда спасибо… Ты знаешь, много лет назад, еще подростком, я увидела эту сумку в магазине. Я так хотела ее купить, но не получилось… А как увидела ее у Андрея, то аж до потолка подпрыгнула. Будто кто-то осуществил мою мечту! – ее глаза искрились счастьем.

– Вот и хорошо, носи на здоровье. И продолжай мечтать. Мечты, знаешь ли, материализуются.

– Да, материализуются, – сказала Катя, и Галка уловила в ее голосе немного детской наивности. И немного грусти.

Она ушла в начале десятого. Через полчаса позвонила, что уже дома и что дети спят.

– Все было отлично, – сказал она, – спасибо тебе большое.

– И тебе спасибо.

– А мне за что?

– За все.

Оставшись одна, Галя долго не находила себе места, а ночью ей снились странные сны без начала, без конца и без смысла. Проснулась она, когда город еще был в плену серых сумерек. Она смотрела в окно, и ее не покидало ощущение, что ускользнувшие сны на самом деле что-то значили, да только она так ничего и не поняла. Утро было обычным – завтрак, почта, работа. С работой вышла заминка – Галка не могла не думать о вчерашнем вечере. Она ждала десяти часов, чтобы позвонить, – воскресенье, из-за простуды деток Катя отпросилась с работы, и они вряд ли проснутся рано. В половине десятого зазвонил телефон. Это был Андрей.

– Ты не сильно с нею сближайся, – сказал он.

– Не поняла… – сердце оборвалось.

– Я же сказал, я не буду с ней жить.

– Не будешь? А зачем тогда живешь?

– Ну, – короткий смешок, – потому что жалею.

– Жалеешь? Гм… А она тебя любит. Я это вижу.

– Это ее дело.

– А ты жестокий.

– Слушай, не выноси мне мозг!

– Андрей, если бы у тебя был мозг, ты бы понял, что так с людьми нельзя.

– Знаешь что, сестрица, позволь мне самому решать, что можно, а что нельзя!

– Тебе всегда это было позволено. Знаешь, что она мне сказала?

– Что? – в его голосе послышалась заинтересованность.

– Она сказала, что на самом деле ты добрый, а хочешь казаться злым. Она называет тебя Солнышкиным…Мы тебя так называли, помнишь?

– Все, хватит, я не намерен это слушать!

– Не намерен? Тогда клади трубку.

Но он не положил.

– Вот скажи, – в голосе Андрея она уловила обиду, – зачем она звонит своему бывшему мужу? Зачем встречается с ним?

– Как это зачем? Он отец ее ребенка. Она делает это ради Тимоши.

– Неправда, она делает это по другой причине, она его до сих пор любит.

– Неправда, она его не любит.

– С чего ты взяла?

– Я вижу.

– Что ты видишь?

– Любовь к тебе. Знаешь, она особенная девчонка, у нее очень светлая душа, солнечная. Я много повидала в жизни и скажу – такие души редко встречаются.

– Ой, не нужно меня зомбировать, у меня тоже есть глаза.

– Андрей, какой же ты подозрительный! Посмотри внимательно в ее глаза, ты увидишь в них любовь!

– Нельзя увидеть то, чего нет! Все, извини, я на работе!

– Дурак ты, ох, дурак… – пробормотала Галка, с тяжелым сердцем кладя трубку.

Некоторое время она сидела неподвижно и в ее голове роились мысли, странные для постороннего, но не для нее, называвшей Веру Петровну бабушкой.

…Однажды Вадим встретил сокурсника и сообщил ему, что женился.

– Ты женился на женщине с двумя детьми?! – крайне удивился сокурсник.

– Да.

– Ты что, с ума сошел? – он постучал пальцем по виску. – На черта тебе чужих воспитывать? Ну развелся, так бери в жены одинокую и рожай своих на здоровье! Попомнишь мои слова – с чужими детьми всегда проблемы, и ты еще хлебнешь горя…

Сокурсник как в воду глядел – увы, Вадим хлебнул горя, как никто, но ни разу не пожалел о том, что полюбил Инну. А уж как он относился к Гале и Андрею! Из кожи вон лез, только бы заслужить их благожелательное отношение – покупал хорошие вещи, подарил по компьютеру, о которых в то время дети могли только мечтать, оплачивал отдых на море, давал карманные деньги. В общем, старался как мог.

И Вера Петровна. Кто они ей? По крови никто. А по душе? По душе она ближе, чем тетя Зина. По душе она как мама. И в этом, наверное, кроется еще одно различие между людьми – одни ставят во главу угла родство по крови, другие – по душе. И те и другие находят подобных себе и создают свои неповторимые миры, но немногочисленный мир «душевных» значительно уступает гигантскому миру «кровных», и к таким, как Вадим и Вера Петровна, относятся с подозрением: мол, они не совсем нормальные; мол, так нельзя – нет ничего важнее кровного родства!

Да, кровное родство – штука важная, но Галкино сердце уже тоскует по двум маленьким деткам, по их маме, и хочет их защитить – они ведь беззащитные. Почему так? А вот это объяснить невозможно. Но можно понять, заглянув в каждый день ее жизни, вникнув в отношения с родным отцом, с отчимом, с мамой отчима, которую они с Андреем назвали «новой» бабушкой и мамой отца, которую никак не называли. Господи, да не нужно ничего объяснять, нужно просто… просто принимать то, что тебе близко, а Катя стала ей близкой всего за несколько часов. А ведь большинство людей за всю жизнь близкими не становятся, даже родные по крови. А брат действительно дурак. За все годы Галя общалась только с двумя его девушками, они сбежали из-за его ревности, подозрительности, нудных допросов. Они звонили Галке, но до встречи дело не дошло – сбежали. А скольких девушек она не знает? М-да, весь в отца. Но Галка уже надеется, что женщина с двумя детьми поможет ему стать лучше: она мать, она мудра. И она старше. Пусть всего на каких-то два года, но старше.

– Это было бы здорово, – пробормотала Галка, и тут зазвонил телефон.

Это была мама.

– Доча, ты вчера вечером не позвонила, а мы с Зинкой сериал смотрели и тоже забыли. Что там у тебя?

Галя рассказала.

– У нее двое детей? – голос мамы задумчивый.

– Да.

– А возраст какой, говоришь?

– Пять и восемь.

– Гм… А где она работает?

– Реализатором на Барабашке.

– Реализатором? Гм… Что?!

– Мама, я не поняла…

– Да это я не тебе, это Зина тут вставляет свои пять копеек, – ворчит мама. – Доча, мы тут собирались тебе картошечки да лучка подбросить, так что часов в семь вечера будем, а завтра утречком домой. Не возражаешь?

– Ну что ты такое говоришь! Конечно не возражаю.

Они приехали вечером, а уехали утром. Перед их отъездом позвонил Андрей и сказал, что с удовольствием приехал бы в село вместе с Катей и детьми – грядет праздник, и получается два выходных. Галкино сердце радостно забилось, и на следующий день она неожиданно для себя очень быстро закончила редактуру биографии одного генерала на пенсии, отправила Жорику, позвонила и поинтересовалась, есть ли еще работа.

– Я пришлю тебе четыре рассказа, по пятьдесят тысяч каждый. Сделай, пожалуйста, до понедельника.

Вот блин! Получается, она не сможет помочь маме и Зине подготовиться к приезду всей оравы, а вот материально поможет – Жорик с оплатой никогда не задерживает, сегодня вечером деньги будут на ее карточке.

Два дня Инна и Зина драили хату и колдовали на кухне. Колдуя, обнаружили, что ничего не знают о том, чем сегодня живут маленькие дети. Ну, предположим, c едой они разберутся, а вот с остальным? Какие книжки читают, какие мультики смотрят, чем интересуются? Ой, ведь они еще в компьютерные игры играют! Интересно, играют ли они в игру… как же она называлась? Андрей в нее играл на компьютере, подаренном Вадимом… Кажется, ЖТА… В нее они точно не играют, это старая игра, но сестры упомянут о ней в разговоре, чтобы дети не считали их совсем темными. Инна вытащила из духовки последний корж для пирога и опустилась на табурет: это глупо – самой печь то, что можно купить в магазине. Андрей наверняка будет над ней смеяться – тут до города полчаса на автобусе, а там можно купить все, что душе угодно. Но она так не хочет. Она хочет, чтобы дети запомнили дни, проведенные в этом доме, как сама запомнила первую поездку к матери Вадима.

…Галочка и Андрюша очень долго вспоминали пироги, испеченные их новой бабушкой – Андрюша так и спросил: «Ты моя новая бабушка?» «Новая» бабушка рассмеялась, а потом призналась Инне, что очень хотела понравиться ей, а главное, ее детям. И еще призналась, что выросла в детском доме и что для нее чужих детей не бывает. Умерла она внезапно, через два года после свадьбы Вадима и Инны. Инна вздохнула с облегчением. Нехорошо так говорить, но свекровь ждала еще одного внука, своего, первый-то в Германии, ни разу не приехал и, видимо, уже не приедет, и это привносило в семейные встречи неловкость. Нет, она не задавала вопросы, она просто говорила – не тяните с ребеночком, время подпирает – и смотрела заискивающе. Время действительно подпирало, но они не тянули – Инна больше не могла иметь детей, а свекрови об этом просто не говорили.

И вот теперь Инна тоже хочет понравиться чужим детям. Может, она станет их «новой» бабушкой? От Галки внука тоже хочется, но дочка, судя по всему, замуж никогда не соберется. Уж забеременела бы без мужа и родила, девки после тридцати так и делают, но она не будет. Наверняка все еще любит своего Юру. Вот горе… Сколько времени прошло? Почти четыре года. Ничего, еще немного, и она очухается, поймет, что на нем свет клином не сошелся. А может, не очухается вовсе…

– Ты чего сидишь? – в кухню вошла Зина с банкой малосольных огурчиков. – Надо еще курицу замариновать, белки для безе взбить! – сестра смотрела с укором.

Зина… Зиночка… В пять утра съездила на базар за домашней курицей, свежими яйцами… Она любит маленьких детей, на улице обязательно поймает сопливого карапуза и тискает, тискает… Ей ведь тоже хочется внуков, но дочка в своей Италии не чешется и рассказывает, что европейские женщины заводят семью под сорок. Семья не клопы, чтоб заводить, бурчала Зина, положив трубку, но ничего с этим поделать не могла.

Встречать гостей пошли на станцию… И только Инна увидела Катю, как сердце ее растаяло – уж очень она была похожа на Галку и на покойную бабушку, их с Зинкой бабушку.

Ни в первый, ни во второй, ни в третий приезд они ничего нового не узнали о Кате, кроме того, что им рассказала Галка, и того, что сами увидели, а увидели они любовь к Андрею. И любовь Андрея к ней. Еще увидели доброту – ее не изобразишь, она есть в человеке или нет. И внутреннюю боль.

– Она очень хорошая, правда? – спросила Инна у сестры, стягивая с пальца ставшее тесным обручальное кольцо. – Думаю, трудная у нее была жизнь.

– Почему это была? – хмыкнула Зина. – С Андреем что, легко жить? Он мастер кишки мотать, весь в отца, – сестра окинула хозяйским взором послеобеденный бардак в кухне, – может, после речки уберем?

– Конечно после речки…

Кольцо поддалось, и Инна принялась его внимательно рассматривать. Надо почистить, подумала она и посмотрела в окно. А там, в большом дворе, на толстом бревне у забора сидели Тимоша, Настя и Андрей. Галя и Катя пошли в сад смородину собрать, а потом все вместе отправятся на речку.

– Он ее любит, – Инна улыбнулась и глянула на сестру.

– Любит, ты права, – Зина обернулась на окно, – и к детям хорошо относится.

– Да…

– Слушай, а как он вытянет двоих?

– А как мы с Вадимом вытянули?

– Ну ты не равняй, – сестра погрозила указательным пальцем, – У Вадима уже тогда в руках была нехилая специальность, а у Андрея в руках ничего нет и в голове ветер. Охранник! – она развела руки в стороны и пожала плечами. – С его-то данными! С его возможностями! Дурак!

Зина права – дурак.

– …Учись, и я помогу тебе поступить в медицинский, – говорил Вадим Андрею, – я сделаю из тебя хорошего врача, а хороший врач всегда будет при деньгах.

Он и Гале предлагал такую помощь, но девчонку тянуло к литературе.

Вместо того чтобы зацепиться за отчима, Андрей слушал идиота-папашку, а тот брызгал слюной и шипел: «Да что он может, этот козел?! Да ничего он не может! Только языком молоть! Он деньги зарабатывает? Ха! Да разве это деньги?!» Сергей был прав – сравнивать его и Вадима, акушера-гинеколога на ставке в роддоме и на полставки в поликлинике не стоило, хоть благодарности от пациенток и сыпались как из рога изобилия. Сам же Сергей в то время хорошо зарабатывал на торговле дешевой обувью и советовал сыну плюнуть на образование и зарабатывать бабки сегодня. Да, в тот момент он был на подъеме, машины менял раз в полтора-два года, в трех местах арендовал торговые площади, держал наемных работников и ездил на заграничные курорты с очередной классной телкой. Сделал в квартире, как тогда говорили, евроремонт, купил у соседа гараж, зациклился на брендовых шмотках и ресторанах, в которых со многими был запанибрата.

– Сынок, да как же так?! – Инна заламывала руки. – Куда ж ты без образования? Бог с ним, с высшим, но школа? – растерянно лепетала она: такого в их семье еще не было.

А прецедент был нешуточный – сынок отказался идти в десятый класс, ему, видите ли, было достаточно свидетельства о базовом среднем образовании.

– И что ты будешь делать? Дворником работать?

– Видно будет, не мешай, я делом занят, – ответил Андрей и сел за компьютер – почему-то многие сидение перед компом считают работой.

Вадим не стал ждать, что там будет видно. Не в силах созерцать горе в глазах обожаемой супруги, он не выдержал и помчался к пациентке, директору вечерней школы: мол, спасайте ситуацию.

– Вы меня спасли, и я вас тоже спасу, – ответила директорша, сунула документы Андрея в картонную папку с тесемками и сверху написала: Франко А. С. – Даже если не будет ходить, аттестат получит такой, какой вам нужно.

Дома Андрею слова не сказали – делай что хочешь. Он посидел у компа, пошатался по улицам, и ему, наверное, стало скучно – все-таки он был парнем неглупым.

– Он мальчик наоборот, – сказала про него Вера Петровна, и это было самое правильное определение его поведения.

Два года «мальчик наоборот» ходил в школу, как на работу, и получил не только хороший аттестат, но и грамоты по биологии, химии и украинскому – его тянуло к этим предметам. Но в медицинский поступать категорически отказался. Почему? Бог его знает… Может, хотел досадить отчиму, а может, матери… После школы он погулял несколько месяцев и нанялся в охранники к депутату городского совета, вору и взяточнику. Вскоре этот депутат «покончил с собой» двумя выстрелами в голову из охотничьего ружья. Охранник из Андрея был никакой, да и работа не требовала специальных навыков – сиди в будке, смотри на мониторы, показывающие, что делается во дворе, за забором, у ворот. Два раза в сутки корми трех ротвейлеров – они к нему очень благосклонно относились, даже покойный хозяин удивлялся. После «самоубийства» дом продали, и теперь Андрей работает в супермаркете, тоже в охране, и окрестные бездомные псы на него не кидаются, а коты сами на руки лезут.

Что ж, если тяжело будет, семья поможет. Катя – трудолюбивая девочка, это видно, а такому человеку хочется помочь. Инна написала Вадиму про деток, про Катю. «Надеюсь скоро с ними познакомиться, – написал он и внизу, как обычно: – Я очень по тебе скучаю».

Все складывалось хорошо – Катя вошла в семью через широко распахнутые двери, но ее душа открывалась не сразу, а по крупицам. Крупицы эти, кружа, медленно опускались на сердце Инны, и потихоньку проявлялся рисунок прежде неведомой, но ставшей такой близкой жизни. Узор незатейливый, тона холодные – оставалось только удивляться, откуда черпала силы эта наполненная внутренним светом женщина? Светом теплым, возле него хотелось греться, что Инна и делала. То позвонит и спросит, как детки, как она, то в гости напросится, то по магазинам вместе пробегутся. И стала Катя тоже звонить ей, обычно с работы, где-то в начале десятого. И настроение поднималось, можно сказать, от одного ее голоса. В этом голосе Инна слышала то, что никогда не звучало в голосе родных детей, – желание теплого общения. Галя была хорошей дочерью, но всю душевную теплоту отдала Юре. А Андрей… У него с этим всегда были проблемы.

И вот однажды Катя, прощаясь, спросила:

– У Насти утренник в садике, я могу вас пригласить?

– Конечно, я с удовольствием пойду! – воскликнула Инна и поймала на себе Катин благодарный взгляд. Сердце «новой» бабушки сжалось от нежности.

Зинка иногда язвила, что Катя с Андреем исключительно потому, что ей негде жить. Да, у сестры бывают искривления мышления. Но Инна на нее не обижалась – ее устами говорила несчастливая без любви жизнь. До встречи с Вадимом Инна тоже наблюдала у себя такие вот искривления.

На утренник они пошли вдвоем. Катиной радости не было предела. Будто это так много!

– Я вам очень благодарна, – прошептала она, когда они ехали в маршрутке домой.

– Ну что ты, я получила огромное удовольствие. Настюша очень пластичная, стихи хорошо читает.

Она еще что-то говорила, но много лет спустя в памяти остались лишь слезы радости в глазах Катюши.

…Катя с детства много болела – так уж вышло, что совсем крохой простудилась и только благодаря самоотверженности матери не умерла. Оля была примерной мамой, сама все делала по часам и приучала к этому дочь и сына Мишу. Мужа приучить так и не получилось. Таблица с заголовком «Распорядок дня», написанным яркими фломастерами, висела сначала над детскими кроватками, для Оли. Потом такая же таблица висела над письменными столами, уже для них. Все в доме было распределено – обязанности, места для обуви в коридоре, для вещей в шкафу, за обеденным столом, у телевизора и в машине: мама рядом с папой, Миша за мамой, Катя за папой, на самом безопасном месте. Потому что была она для своего возраста маленькая и слабенькая. Слабость с возрастом не уходила – она болела с регулярностью времен года: весной ангина, осенью бронхит, а зимой воспаление легких. Лето щадило девочку, и она грелась на солнышке. Грелась по минутам, под неусыпным надзором мамы, поглядывающей на часы. Возможно, Ольга утомилась от этих болячек – от них самих и от их ожидания, от страха вовремя не заметить. Возможно, просто боялась, что проявление нежности к девочке ослабит ее силу воли, а сила эта ей ох как нужна! Возможно, сказалась семейная жизнь с ее каждодневными трудностями, нудностями и проблемами, помноженными на развал страны, нищету и дефицит самого необходимого. Возможно, эпизодические измены мужа не прошли бесследно… В один прекрасный день Ольга почувствовала, что охладела к дочери и к сыну. И к мужу, само собой. В общем, ко всему и ко всем охладела и очерствела. Сама Оля была эффектная: волосы рыжие, глаза огромные зеленые, носик маленький, талия осиная, ножки длинные, изящные, грудь и попа то, что надо. Мужчины на нее заглядывались, но всякие там адюльтеры были не в ее правилах и не вписывались в распорядок дня, где не оставалось ни одной пустой строчки за работой, детьми и шитьем – вот где она отводила душу. В отличие от Инны, она в основном шила для себя и совсем немного для семьи, будто даже этим хотела сказать – я вас не люблю. Шила ночами, в выходные, в праздники, выкраивая из заполненных до предела суток пять минут или час. Уже шкаф лопался от платьев, блузочек, юбочек. Уже три осенних пальто болтались на вешалке в коридоре, а она все бегала по магазинам тканей, и ей казалось, что вот эта самая лучшая, неповторимая – надо брать. С покупки тканей все только начиналось – перелопачивались горы журналов мод, за которыми она рысью мчалась к подругам и рысью обратно, и Катя запомнила маму вот такой: все время на бегу, лицо напряжено, губы сжаты, взгляд отсутствующий. Кормила она их тоже на бегу, хотя в этот момент стояла у плиты. Спать укладывала на бегу, хотя лежала рядом. Ольга не пропускала ни один утренник, ни в садике, ни в школе, но, глядя на маму со сцены, Катя все ждала, что вот сейчас она вскочит на ноги, растолкает всех локтями и убежит. И речь у мамы была беглая, будто она все время спешила.

– Ты чего это слова глотаешь? – строго спрашивала Катю первая учительница. – Говори четко, чтобы тебя понимали.

Катя пыталась говорить четко, но дома-то все по-другому, и она снова копировала маму, а учительница злилась. Пришел ноябрь, и Катя, как обычно, заболела бронхитом. Отлежалась дома, отстала в учебе. Табель враждебно синел тройками и четверками, а похудевшая девочка с темными кругами под глазами все зимние каникулы просидела у окна. Год за годом она училась, болела, отставала, догоняла, пыталась дружить. Не получалось, потому что те, кого она считала друзьями, не проведывали ее во время болезни, не звонили – о ней просто забывали. Она страдала и тщетно искала настоящего друга. Просила купить ей собаку или кошку, но у Миши была аллергия на шерсть. Катя заканчивала восьмой класс, когда умер ее отец. Было это в субботу, папа пришел домой из магазина и сказал, что хочет спать. Его лицо Кате не понравилось – уж очень было бледное. Он никогда не спал днем. Мама как раз месила тесто для пирогов. Нахмурилась, кивнула.

– Я разбужу тебя в половине второго, будем обедать.

Будить было уже некого.

Похороны прошли как-то бестолково – не все родственники успели приехать, мама, как всегда, куда-то торопилась. Особенно рассердилась папина сестра. На кого? Непонятно. Ее самолет задержался из-за тумана. Кричала, что это мама загнала папу в гроб. Катя по отцу очень сильно тосковала, хотя он не был примерным семьянином, дома бывал редко, все на работе задерживался, в выходные удирал на рыбалку, а отпуск брал зимой и уезжал в санаторий.

Миша окончил школу и подал документы в театральный институт на актерское мастерство. Он был видным парнем, высоким, статным, чуть ли не с первого класса принимал участие в школьных спектаклях, прекрасно читал стихи – это у него от мамы. Еще у него от мамы хорошие вокальные данные и природная пластичность. Катя всем этим была обделена. Мишу, десятиклассника, пригласили на небольшую роль в авторский театр, и на момент получения аттестата у него уже было четыре роли второго плана. Он успешно сдал три экзамена из четырех и рванул с ребятами на пикник. Этот пикник и отбросил подающего надежды актера на обочину – напился с дружками, проспал и опоздал на экзамен.

Оля была в отчаянии – она целый год готовила сына, учила с ним монологи, стихи. Она хотела реализовать в нем свою заветную мечту об актерстве. Самой ей пришлось слишком рано начать зарабатывать на жизнь, да и Олины родители-хлеборобы за такую мечту могли из дому выгнать.

– Ничего, будешь поступать в следующем году, – неустанно повторяла она, заново внося в свое расписание занятия с сыном.

Но в начале следующего года Миша попал в тюрьму. Все было очень тривиально – на работе выпил (мама пристроила его в театр помощником осветителя), пошел домой, встретил друга, добавили. Встретили еще двоих, еще добавили, а потом неизвестно почему возле магазина избили совершенно незнакомого мужчину. На суде все стало известно – они цеплялись к девушке, а прохожий стал ее защищать. В итоге три года за телесные повреждения средней тяжести, ну и групповуху. Миша отбарабанил срок в прямом смысле – играл на ударных в тюремном ансамбле.

Катя беззаветно любила брата, мама же все время упрекала, учила жить. Странная она была – вроде добро делала, до отъезда на редкие свидания чуть ли не каждый день бегала по магазинам в поисках вкусненького, пекла, жарила, тушила, а полчаса не пройдет от начала встречи с заключенным, и она уже Мишке нотацию читает. Брату уже кусок в горло не лезет, в какой-то момент Мишка взрывался, мама тоже. Кричат, руками машут, мама плачет, Катя молчит, слезы глотает, к стене жмется… Вот так они уезжали, чтобы через полгода снова приехать на положенное свидание и чтобы все повторилось. Благо всего три часа на дорогу уходило. Кате тоже было хорошо, когда мамы рядом не было, она и ее донимала, мол, бестолковая растешь. И решила девочка не идти в десятый класс, а поступить в медицинское училище, все ближе к самостоятельности, а потом, если все хорошо сложится, в медицинский институт. Мама с нею поехала, стоят в приемной комиссии в очереди, Катя робеет – вокруг такие модные девчонки, с ними модные мамы. Мамы улыбаются, подбадривают. А ее мама вдруг как замотает головой и как зашипит:

– Ты не сдашь, нет! Ничего у тебя не получится!

Катя вышла на улицу. А на следующий день уже помогала соседке торговать одеждой на базаре.

Хорошенькая, миниатюрная, улыбчивая, мимо нее трудно было пройти – в общем, славная девушка. Появились свои деньги, самостоятельная стала, взрослая. Бегала на свидания. Мать обзывала нехорошими словами.

Миша вернулся домой неузнаваемый. Он больше никуда и никогда не поступал, работал где придется, женился не по любви, а по залету на первой попавшейся «лахудре», как ее окрестила мама. Правда, красота в нем осталась. Внешняя, очень броская, похорошел даже.

Дочке годик был, когда он вдруг запил. Жена, вовсе не лахудра, забрала ребенка и ушла. Тут Катя влюбилась и тоже замуж вышла. Ей такое свадебное платье хотелось – чтоб все попадали, и такое платье у нее было – сама купила. Но больше всего ей хотелось свой дом, пусть маленький, но свой. И любви очень хотелось. Дома своего не было, но была маленькая комнатка в трехкомнатной квартире, наполненная тихим уютным счастьем. И вот там, забравшись на старенький диванчик, они с Сашкой мечтали, как будут свое счастье строить, детей воспитывать, за границу ездить, у моря отдыхать.

– А я на море еще не была, – говорит Катя, положив голову Сашке на плечо.

– Поедем обязательно.

– Когда?

– Да хоть следующим летом.

Следующим летом они жили в разных концах города… Все началось еще до рождения Тимоши. Оля схлестнулась со сватьей… То ли сердце и правда прихватило, то ли Катина свекровь, как обычно, симулировала приступ, но Саша, недолго думая, выпроводил гостившую у них тещу. Утром, только Саша на работу умчался, как Кате стало холодно, внизу живота заныло, и вдруг струйка по ногам – околоплодные воды отошли. Она испугалась, заплакала, доковыляла до комнаты свекрови, постучала. Та глянула и молча трубку с телефона сняла. Кате уже совсем плохо, уже зуб на зуб не попадет – глядишь, в обморок грохнется. По стеночке добрела до своего дивана, в махровую простыню закуталась и легла. А тут свекровь…

– Скорая сейчас приедет, собирай вещи.

И, ни слова не говоря, стащила с нее простыню. Скорую Катя сама встречала. Свекровь из комнаты вышла, когда она уже на пороге стояла, и попросила ключи от квартиры. Катя отдала. Саша приехал в роддом один раз, хмурый и злой. Посмотрел на Тимошу и больше не приезжал. Из роддома она отправилась к маме. На том все закончилось.

С мамой и братом-алкоголиком в одной квартире находиться было невозможно. К брату приходила непотребная публика, мама все время кричала, скандалила.

Тимоше было три года, когда Катя ушла к Толе, он жил с мамой и младшим братом, глухонемым, очень добрым парнем. Тимошу все любили, баловали. Насте было четыре, когда папа не вернулся с работы: он на стройке каменщиком работал. Сколько бессонных ночей Катя провела у окна, сколько слез пролила… Толина мама души в невестке не чаяла, детей всем сердцем любила, а однажды ночью ее сердце остановилось. Брат решил продать квартиру и купить меньшую – ему жить на что-то надо. Катя помогла – глухонемого любой обманет. Они отпраздновали новоселье, поплакали, попрощались, договорились встречаться, и Катя снова оказалась под одной крышей с матерью и запойным братцем, только деток у нее было уже двое…