Текст книги "Мое второе Я"

– Папочка, пожалуйста, не пей! Если с тобой что-то случится, я в детский дом уйду, я тут не останусь, – плача и дрожа всем телом, сказала ему Зоя.

Он послушал дочку и стал пить понемногу, грамм по сто. Бабушка за это к зятю не цеплялась – в лужах не валяется, постель не мочит. Зарплата приличная – полторы ставки: кроме ставки учителя истории и права, у него было еще полставки учителя природоведения и биологии плюс за внеклассную работу тренера баскетбольной секции. Рукастый, все умеет, машина есть, хоть и старенькая. Марту возит, куда она скажет. Марта только это брала во внимание, а мысль о том, что Степа живет здесь лишь потому, что все еще любит ее покойную дочку, любит по-настоящему, от себя гнала – ее-то саму муж оставил ради молодой девки. Уехал, и все, будто не было его вовсе. И каким-то совершенно непостижимым образом она даже после смерти дочки завидовала Степановой любви. Откуда в ней было это? Кто знает, но она себя лучше чувствовала, когда дочка одна была. Марта себе в этом не признавалась, боже упаси, а если б кто сказал ей такое, то она б того убила. И каждый день после похорон ждала, что Степан уйдет, женится, заимеет собственных детей. Но он никуда не уходил, над Зойкой трясся. А ведь девчонка ему никто. И Марта, не привыкшая к верности и любви, усматривала в поведении зятя коварный план.

– Думаю, Степа решил жену себе вырастить, – делилась она с бабами, – Зойка ж на Надю очень похожа.

– Неужто? – квохтали бабы.

– А зачем ему неродное дитя? Нормальный мужик своих хочет.

– Ай, какой хитрозакрученный… – шепелявили подруги, и каждая прикидывала, куда б эту новость отнести.

А зять был не из хитрозакрученных – Марта не знала того, что знала только Надя. Он очень хотел собственных детей, но не имел на это права: его мама болела шизофренией, а заболевание это наследственное. И однажды во время очередной депрессии она повесилась на глазах пятилетнего Степы. После этого его отец запил и как-то однажды, уснув с сигаретой во рту, сгорел. Степа увидел дым из спальни, дверь открыл, а там огонь. Он выбежал на улицу, стал кричать, соседей звать, пока приехала пожарная, дом сгорел дотла. Никто из многочисленных родственников брать его не захотел – о болезни мамы знали, да еще две такие психологические травмы у ребенка, – и он попал в детский дом. Там его никто не проведывал, а когда приходили усыновители, то его обходили стороной.

Он любил только детский дом, друзей, с которыми делил скудный паек, и Надю. Он считал, что эта любовь к ней защитила его от шизофрении. Зойку он считал родной дочкой и своих друзей тоже родными. Выросший в большой семье под названием «детский дом» – а этот детдом был как раз таким, – он не отделял понятие кровного родства от родства по любви – они были для него одним целым.

Фразу эту Марта услышала от Степана в кабинете начальника районного управления по делам сирот – это был его ответ на вопрос начальницы, миловидной дамы с копной рыжих волос: «Расскажите, пожалуйста, о ваших отношениях с Зоей». Марта страшно разозлилась, когда Степана, а не ее назначили опекуном внучки. Во-первых, деньги мимо нее пошли, а во-вторых, она никак не ожидала увидеть невероятно счастливую улыбку на лице внучки после слов начальницы: «Бабушка не может стать твоим опекуном из-за инвалидности». Инвалидность Марта получила, когда после развода образовалась злокачественная опухоль, и ей удалили матку, яичники и лимфоузлы.

– Кого ты хочешь в опекуны? – спросила рыжая дама. – Может, крестную маму? У тебя есть крестная?

На глазах Зойки проступили слезы, и она опустила лицо.

– Нет у нее крестной, – процедила Марта.

Крестной у Зои действительно не было – мамина лучшая подруга Наташа на тот момент в поселок не приезжала, и Надя попросила одноклассницу быть крестной. Та согласилась, но вскоре уехала и больше в село не вернулась.

– Тогда вы подумайте, кто мог бы взять на себя опекунство, и приходите. Зоя, ты поняла? – спросила начальница и улыбнулась перепуганной девочке.

Не поднимая глаз, Зоя кивнула, а когда они вышли из здания, заплакала – ей стало так горько, так одиноко. Особенно страшно было, когда ее попросили стать у стены и фотографировали – фотографии делают для того, чтобы найти ребенку опекуна из чужих. Мысль эта не давала девочке покоя – ее отдадут чужим. А тут еще бабушка твердит, что папа уедет.

– Ты ж ему никто, – выдала бабушка после похорон, – и не разрешат ему, он теперь одинокий. А ты уже почти девушка, вон какая вымахала! – довольно двусмысленно добавила она.

И Зойка уже верит, что он уедет, иначе зачем бы ее фотографировали? Чтоб чужим отдать. А бабушка только обрадуется – она столько раз говорила маме, что спит и видит, как бы одной пожить. В холодный, с заиндевевшими окнами автобус набивается много людей, они оттесняют бабушку, и Зоя оказывается рядом с отчимом.

– Не плачь, – шепчет Степан, – все будет хорошо.

Но от этих слов слез еще больше.

– Зоечка, не плачь, пожалуйста… Мы сделаем как ты захочешь.

Она глотает слезы, вытирает рукавичкой щеки, но они снова мокрые, и шея уже мокрая.

– Зоечка, – Степа наклоняется к ней, – не плачь. Ты маму огорчаешь, она ж все видит.

Зоя горестно мотает головой – она хочет попросить Степу, чтоб он не уезжал, но не может – бабушка сказала, что теперь она ему совсем чужая. И вдруг Степа говорит:

– Хочешь, я буду твоим опекуном?

Не веря услышанному, Зойка какое-то время внимательно смотрит Степе в глаза, а потом расплывается в счастливой улыбке – не зря она его папой называет!

– Ты не уедешь, да? – спрашивает она, а сердечко вот-вот из груди выскочит.

– Конечно не уеду. Мне некуда ехать, меня никто не ждет, у меня, кроме тебя и твоей мамы, никого нет.

И Зойка видит в его глазах слезы.

– А тебе разрешат стать опекуном?

– Конечно, а чего ж нет?

Зойка удивленно хлопает глазами, снова трет щеки рукавичкой, и ей становится тепло-тепло в холодном автобусе. Степа поправляет Зойкин капюшон:

– Прикрой нос шарфом, а то простудишься.

Она прикрывает, и из ее глаз вновь катятся слезы. Но это уже слезы счастья.

Зойка сбавляет скорость и прижимается к обочине – она должна вернуться. Включает левый поворот, перестраивается и едет до разрыва двойной осевой линии. И вот она уже входит в отцовский двор.

– Ты чего? – спрашивает Таня, вскакивая с бревен, с давних пор лежащих во дворе.

Ее голос звучит удивленно и настороженно, но Зойка улавливает в нем нотки радости. Зоя щурится в лучах заходящего солнца:

– Поеду завтра.

Таня проводит рукой по мокрым волосам, на ее губах блуждает едва заметная улыбка, и Зоя ловит себя на мысли, что она правильно сделала.

– Доченька, ты вернулась! – Из сарая выходит отец.

– Да, решила остаться, а дела подождут.

– Вот радость! Тогда я в магазин за вином, – отец подмигивает.

– Деда, я с тобой, – восклицает Таня, – я только в сухое переоденусь, хочу пепси купить.

Вечером, после ужина, сидя на бревнах и слушая стрекот сверчков, Зойка сказала дочке (если б не выпила вина, не сказала бы), мол, отец не хотел ее обидеть, он просто о ней беспокоится. Она – девочка привлекательная, а в той юбке даже очень. Хотела добавить «сексуальная», но осеклась – нет, это слово Тане пока не подходит. Или уже подходит?

Фигурой Таня в Зойку: тоненькая, гибкая и высокая. Мама смотрит на профиль дочери и продолжает говорить, что ее папа наверняка сейчас обо всем жалеет и не отвечать на его звонки глупо. А потом добавляет, что взрослые часто ошибаются, что они сделаны из того же теста, что и дети, и они имеют право на ошибку и на прощение. Зойка не видела глаз Тани – дочь сидела к ней в пол-оборота, да и сумерки уже сгустились, но по ее спине, по кивку головы Зоя поняла – она уже и без того знает, что взрослые ошибаются. Знает, что они могут испортить ей жизнь и что она не в силах этому противостоять. И в Зойке шевельнулось чувство уважения к дочке.

Зоя погладила ее по плечу и спросила:

– Ну ты поняла?

– Поняла. – Таня повела плечом, и Зоя убрала руку. – Я спать хочу, спокойной ночи! – И дочка ушла в дом.

Зоя вымыла посуду и села на бревна рядом с отцом.

– Зоечка, может, у Саши синдром усталости? Он слишком много работает.

– Не знаю, папа… Все может быть.

– Вы в этом году никуда не ездили, не отдыхали…

– Не получилось, – отвечает Зоя и снова смотрит на экран смартфона. Она четыре раза звонила мужу, но он не перезвонил. – Папа, а что баба Феня, все в том же духе? – Она кладет смартфон рядом и уводит разговор в другое русло. – Что-то я ее сегодня не слышала.

И Степан Сергеевич со смехом рассказывает об очередных нападках соседки на него и на всех, кто ей под руку попадется, а сейчас она вообще с катушек слетела из-за забора.

– Кусок земли захватила и считает, что так и нужно, – фыркает он.

– А помнишь, как она на меже уборную поставила?

Уборную сельсовет заставил перенести, судом пригрозили. Возле магазина баба Феня встретила Зоину маму и пристала к ней, рассчитывая на поддержку. Мама ей: «Не лезьте на чужое, два куба земли вам все равно гарантированы». С минуту баба Феня соображала, какие такие два куба, а как сообразила, так и кинулась на маму. Платье на ней порвала, обзывать начала. Зоя, стоя рядом, закричала, люди из магазина высыпали и оттащили от мамы задиристую соседку. А потом – цветы с кладбища на пороге, падение мамы с крыльца…

– Они уже переносили этот забор, – добавила Зойка, – они никогда не успокоятся, такие уж люди – глаза завидющие, руки загребущие.

Но разговор о событиях в поселке не спасал от грустных мыслей, и Зоя думала о том, что Таня входит в тот период жизни, когда начинается разрушение самых светлых девичьих надежд и мечтаний. Разрушение наивного мира ребенка, потеря сказки, столкновение с реальностью, а они, родители, должны помогать детям адаптироваться в мире взрослых. Реальность эта, как голодный крокодил, уже стремится переломать слабенький хребет неоперившегося человечка, спящего в доме, и ее, Зойкина задача – защищать своего ребенка, но как это сделать? Как научиться не переступать ту грань, за которой ты становишься на тропу войны против своего дитяти?

Папа однажды сказал Зое: «Я не знаю, что такое отец, я вырос в детском доме, но я буду стараться». И он старался изо всех сил. Зоя тоже не помнит, что такое мама, она не знает, что такое женщина в доме, – покойная бабушка не была хозяйкой, теплом, солнышком, она была вечным напряжением и вечным недовольством. И что же Зойке теперь делать? Она тоже старается. Но отец окончил педагогический институт, он изучал психологию, а Зойка ничего не изучала. И как сказать папе о том, что происходит с мужем? Он же с ума сойдет… Да, она сказала – ссора вспыхнула из-за юбки, но ни слова о том, что Саша юбку эту топором порубил и какие бешеные у него при этом были глаза.

– А насчет юбки не переживай, – тихо говорит отец, и Зойка вздрагивает: он ее мысли читает? – Может, рано ей еще такое носить, это ж дорогая вещь.

– Да все ее подружки носят, – так же тихо отвечает Зоя.

– Ну, тогда не переживай… Скорее всего, Саша за нее волнуется, просто не знает, как это правильно выразить. Знаешь, мне тоже иногда хочется забыть про педагогику и поубивать всех моих учеников, – он смеется, – но я стараюсь быть добрым.

– У тебя это получается, потому что ты самый добрый человек на планете, – Зоя обнимает отца, – ты уникальный. Я очень тебя люблю.

Она лежит на старой кровати и смотрит в белый потолок, но чувство такое, будто под ней не матрац с изношенными пружинами, а облако. И еще запах. Бесценный, неповторимый запах родного дома. Запах чистоты, побелки, лаванды, свежевыстиранных гардин, реки, плещущейся в конце усадьбы, груши, растущей под окном, и печки. Печь вычищена, подготовлена к зиме, и если открыть дверцу, то внутри запах дыма и золы. И еще пахнет дровами, они горкой лежат рядом с печкой – а вдруг посреди лета начнутся холода? Уже давно в доме стоит газовый водонагреватель, но папа печь не разбирает, с ней уютно, говорит он, особенно в стужу.

Старый дуб во дворе поскрипывает, щупальца лунного света медленно передвигаются по дощатому полу там же, где она наблюдала их еще совсем малышкой, прислушиваясь к дыханию мамы. В лесу ухает сова, и оттуда же шум воды, прибывающей в лоток, излюбленное место купания детворы, – на языке специалистов это звук от гидроудара. И от всего этого – от щербинок на досках, от потертостей на пороге, от рисунка, сделанного на обоях Зойкой в четыре с половиной года маминой помадой и голубыми тенями (кусок обоев вырезали и сунули в рамку под стекло, и теперь эта «картина» висит над кроватью), а также оттого, что этот дом ее всегда радушно принимал, – Зое хорошо здесь, как больше нигде в целом мире.

И еще ей хорошо оттого, что дочка рядом, – чего еще может желать материнское сердце? Щупальца лунного света подобрались к рассыпавшимся по подушке волосам Танюшки, и Зоя будто увидела себя, будто это ей четырнадцать и будущее еще так прекрасно. И она должна защитить своего ребенка, защитить все прекрасное.

Ее глаза наполняются слезами, она зажмуривается, вытирает влагу с виска, и тоскливое чувство невозвратимых потерь заполняет ее душу – так бывает всегда, когда она здесь, лежит на этой кровати, в этой комнате, свидетельнице ее девичьих переживаний, ее первой любви, так глупо и внезапно оборвавшейся…

* * *

– Это и есть пиковая дама? – хмыкает Зойка.

Она хочет показать, что женщина на экране, затянутая в черную кожу, в ней ничего, кроме брезгливости, не вызывает. Она хочет сказать что-то насмешливое, пренебрежительное, но у нее не получается, и она с трудом сдерживает себя, чтобы не сорвать экран телевизора со стены и не потоптаться по нему.

– Да, это Марина Дудина, – говорит Денис, – тридцати шести лет, в Харьков приехала из Курской области. Поступила в педагогический институт, на третьем курсе была отчислена по причине академической неуспеваемости. Занималась проституцией, содержала бордель, имела связи в милиции – поставляла девочек ночным патрулям, начальство обслуживала. После преобразования милиции в полицию связи не оборвались, но теперь она не бандерша, а блогерша.

Экран мелькает.

– Вот ее блог.

Зойка пробегает взглядом по тексту:

…Даже если на мужике пиджак и галстук, он все равно остается грязным и похотливым самцом-охотником, и ему нужна добыча. Я знаю, как раздразнить и не дать, я знаю, как держать мужика в тонусе. …Запишитесь на мой курс, и я научу вас, как в сексе все время быть на шаг впереди всех, как избавлять мужиков от денег, как делать лучший на свете минет, как получить «бентли» в подарок. И как выйти замуж за миллиардера. Помните: ваши враги окружают вас, они дышат вам в спину. Всегда помните о них и будьте сексуальней! Помните: что наша жизнь? Игра! Так играйте по-крупному!

К горлу подступает противный ком, и Зойку вот-вот вырвет.

– Знаешь, я даже не ревную, – бодрится она, – ревновать тут глупо… Ну, что еще интересного ты мне покажешь?

– Пока все.

– Понятно. Денис, а ты уверен, что вы взяли всех участников банды?

– Да.

– А если кто-то остался на свободе и решит нам отомстить?

– По нашим данным, группа состоит из шести человек: Марина и Леонид Дудины, Владимир и те трое, которые были в вашем доме. В соответствии с программой защиты потерпевших, способствующей пресечению криминального преступления, твоя семья остается под нашей защитой до конца судебного процесса. Александр тоже, – добавляет он после короткой паузы.

– Значит, нам с Таней не о чем волноваться? Она может возвращаться домой?

Денис положил локти на стол:

– Зоя, все не так просто… Насчет Тани… – он кашлянул, будто прочищал горло, – забирать ее еще не время.

– Не время? Почему? Вы же всех поймали.

– Мы должны еще кое-что проверить. Пойми, если бы не наши с тобой отношения, ты бы пока ничего не знала. Я встретился с тобой для того, чтобы тебя успокоить.

– А что именно вы еще будете проверять?

– Связи Леонида Дудина.

Зоя сдвинула брови:

– Ну… Вам виднее. А наши телефоны вы еще прослушиваете?

– Да. Прослушку снимем только после окончания суда.

– Понятно… Подождем. А до первого сентября она сможет вернуться?

– Не могу гарантировать. В такой ситуации лучше перестраховаться. Я понимаю, все это крайне неприятно…

Зоя подняла руку, и он замолчал.

– Денис, к черту лирику! Таня приедет, когда ты скажешь, – решительным голосом произнесла она, и в ее глазах полыхнул огонь.

А в ней набирала обороты ярость самки в ее чистом виде, когда нет слов, а только желание перегрызть глотку зверю, посягнувшему на ее детеныша. Тем более если зверь этот является отцом ее детеныша.

– Ого! Уже начало четвертого, – она смотрит на часы на запястье, – я просидела у тебя почти два часа. Денис, скинь мне, пожалуйста, все это на почту.

– Извини, нельзя.

– Тогда хоть тексты распечатай. Разговоры, переписку.

– Ты уверена, что тебе это нужно?

– Да, уверена.

– Хорошо, но никому об этом не говори.

Он отталкивается ногами от пола, и кресло отъезжает назад, к принтеру, расположенному на приставном столике.

– Не скажу.

Он водит мышкой по столу и бросает на Зойку короткие взгляды. А потом – пристальный:

– Надеюсь, ты будешь вести себя благоразумно.

– Я же пообещала – никому.

– Я не об этом, я об Александре.

– Ой, перестань, ты боишься, что я убью его? – Она искривляет рот в брезгливой усмешке. – Не бойся, я руки марать не буду. Еще чего не хватало!

Зоя хмыкает, наблюдая за тем, как принтер заглатывает бумагу.

– Вот… Готово. – Денис скрепляет распечатки степлером, засовывает в файл и кладет на стол.

– Еще раз спасибо, – она прячет файл в сумку и поднимается.

– Это не мне спасибо, это оперативникам. – Он выходит из-за стола.

– Тогда им спасибо.

– Зоя, вот еще…

Денис что-то вынимает из маленького пакетика и кладет на стол.

– Что это? – спрашивает Зойка.

– Твое кольцо. Дудина его сплющила молотком.

– Мое кольцо?

– Да, она поручила банде забрать его у тебя.

– Забрать у меня обручальное кольцо? – Зоя поднесла к глазам бесформенный диск. – Хм… Дура… Блогерша хренова… Ох, как же ей замуж хочется!

Она криво усмехается:

– Это вещественное доказательство?

– Да.

Зоя кладет диск обратно на стол.

– Потом мы отдадим тебе.

– Спасибо, не нужно, выкинь.

В глазах Зойки сверкает шальное озорство, то самое, с которым прыгаешь в реку с обрыва, с которого давно хотелось прыгнуть, но страх не позволял, или, отважившись, выкладываешь что-то важное и начистоту, невзирая на последствия.

– Скажи… По роду своей деятельности ты сталкиваешься со всяким сбродом. – В голосе Зойки звучит утверждение.

– Да, сталкиваюсь. – Денис выжидательно кивает.

– И… – Она запинается, хмурится, трет пальцами висок.

– Что – и? Спрашивай.

Она опускает руку:

– Скажи честно: из твоих знакомых кто-то ходит к шлюхам?

– Вот этого я не знаю.

– А как ты думаешь?

– Думаю, что ходят.

– А зачем мужчины ходят к шлюхам?

– У каждого на то своя причина.

– Своя причина? Значит, у моего мужа тоже есть своя причина?

– Скорее всего, – Денис кивает. – Его ведь не на аркане к ней притащили. Прости, что я так откровенно, но ты просишь честно.

– Можно еще вопрос?

– Давай.

– Наша семья… Мы с Александром… Какие мы со стороны?

– Ну, до всего этого я считал, что у вас все нормально. Оба увлеченные работой, между собой ладите, дочка хорошая, достаток есть. Что еще нужно? Обычная добропорядочная семья.

– Ага… Добропорядочная… – Зоя искривила рот в ухмылке.

– Скажу тебе. Мы наводили об Александре справки – он талантливый менеджер, на работе его уважают, считают честным.

– Что? – Лицо Зойки вытягивается – меньше всего она ожидала услышать сейчас о муже что-то положительное. – А обо мне вы тоже наводили?

– Да, это наша работа.

– И что вы обо мне узнали? – Зоя приподнимает бровь.

– Что ты талантливая, исполнительная. Мы и про Таню узнавали.

– Неужели?

– Зоя, это наша работа.

– И что Таня?

– Наркотики не употребляет, сомнительных друзей нет.

– Фух! – Зойка усмехнулась. – Ну прямо хоть на хлеб нас мажь! Идеальная семья! – Она поправила сумку на плече. – Ну спасибо тебе, успокоил.

– Всегда рад помочь. Кстати, ты в курсе, что сегодня твоему мужу должны вернуть автомобиль?

– Понятия не имею, – пренебрежительно фыркает Зоя, – и, пожалуйста, больше не называй его моим мужем.

– Хорошо, не буду. И вот еще… Запасись терпением: суд может растянуться не на один месяц. И не падай духом. – Он крепко сжимает ее руку в своей.

– А то! – бодрым голосом отвечает Зоя и выходит из кабинета.

* * *

Не упасть духом получилось только до выхода из управления – едва за спиной захлопнулась массивная дверь с латунной скобообразной ручкой, как Зойка отчетливо поняла сразу две вещи: первое – мир, терпеливо создаваемый ею в течение пятнадцати лет, рухнул. И второе – она участница игры, о которой даже не подозревала.

Она повернула ключ в замке зажигания и поняла, что ехать-то некуда – уютный, построенный с любовью дом перестал быть ее домом. И еще она поняла: этот разрушительный процесс начался не в тот миг, когда Зойка услышала топот ног, щелканье затворов и крики «на пол! лицом вниз! руки за спину!», а задолго до того, двадцать первого декабря прошлого года.

Что же делать теперь, когда догадки и предположения превратились в факты? Как жить под одной крышей со лжецом? Как жить в стенах, впитавших в себя полтора часа животного ужаса, непривычно острый запах собственного пота, звуки, стоны и крики? Даже когда она идет по улице, из глубин ее памяти время от времени выныривает: здесь на меня едва машина не наехала, на этом углу толкнули, в этом магазине обслужили по-хамски. Но улица, перекресток и магазин – всего лишь крошечные точки на карте города и едва заметные вкрапления, образовавшиеся в ее жизни. Но как быть, если вкрапления эти – весь твой дом? Если ты просыпаешься, и первое, что ловит глаз, – это дверь шкафа, о которую тебя били головой? Если завтракаешь в столовой и видишь место, где растекалась лужа крови? У Зойки до сих пор в спальне не только голова может внезапно разболеться, а и зубы – после того как она открыла сейф, Вонючка очень сильно ударил ее по лицу, у нее аж искры из глаз посыпались.

Да, призраки того вечера преследуют ее на каждом шагу, и дом перестал быть для нее колыбелью души. Так говорит папа, а уж он знает в этом толк – он так и не смог жить в доме, где умерла мама. Он продал квартиру, полученную от государства после выхода из детского дома, и купил такую же, но на другом конце города.

Что значит колыбель души? Это место, где можно спрятаться от не всегда доброго мира, где ничего не боишься, где можно быть собой и где все стабильно. Это не только место, это уверенность в том, что окружающие стены и люди надежны. Что утром, еще не открыв глаза, она услышит ровное дыхание мужа, а халат будет ждать ее на том же месте, где она оставила его вечером. Она включит чайник, окликнет дочку, и Танюшка тут же весело отзовется. Откроет шкаф, а в нем все на своих местах – стоит только протянуть руку. Все это называется надежным счастьем. В чем оно, надежное счастье? В уверенности, будто высеченной в камне, что никто и никогда не сможет это разрушить, и в доверии к тем, кто рядом.

Метров за сто до дома Зойка остановилась и выключила двигатель – пока ехала, мысленно выкладывала Саше все, что накипело, но выложенное вдруг – фьють! – и без следа выветрилось из ее головы. И среди множества мыслей, все еще назойливо жужжащих, явственно проступила одна: семье пришел конец, и надо думать в этом направлении.

…С Сашей они познакомились на компьютерных курсах – он проводил в ее группе уроки фотошопа и веб-дизайна. Преподавал свой предмет с той же страстью, с какой рисовала она. Его одержимость нравилась Зойке как ученице, желающей в совершенстве овладеть программным обеспечением, используемым художниками, – к тому времени она уже пережила развод с Алексеем и иллюзий в отношении мужчин не питала. Нельзя сказать, что на тот момент она в принципе была лишена страсти – Зойка могла рисовать до потери сознания или легкой гипогликемической комы, но на мужчин страсть не распространялась.

На Сашу, симпатичного, стройного и амбициозного – амбициозность его была видна во всем, начиная с манеры разговаривать и заканчивая сверкающим безукоризненной чистотой автомобилем, на котором он подкатывал к зданию компьютерного колледжа, – девушки из группы сразу обратили внимание. И тут же скисли – на его правой руке сверкало обручальное кольцо. Скисли все, кроме Зои, – выражаясь языком пользователей программного обеспечения, к ее матрице тогда ничья матрица не подходила, и она видела в Александре Петровиче не мужчину, а всего лишь хорошего препода. Однажды после занятий она шла с подружкой к метро, а та ей говорит, что Саша на нее как-то по-особенному смотрит – Александр Петрович сразу сказал всем, чтоб к нему обращались на «ты» и по имени.

Зоя скривилась, рукой махнула, мол, перестань. Но на следующий день поймала на себе его пристальный и заинтересованный взгляд. И сердце застучало чуточку сильнее. Зойке было приятно внимание препода, но он был женат, а зачем ей женатик? Разве только для постели. Ну да, она уже не помнит, когда целовалась.

И вдруг сам женатик догоняет ее на машине прямо у метро, рукой машет, мол, разговор есть. Посидели в кафе, поговорили об отличиях между векторной и растровой графикой, как раз сегодня они разбирали эту тему, обменялись номерами телефонов, и в субботу утром он позвонил и предложил прогуляться. Прогулялись, снова в кафе зашли. В следующую субботу договорились в кино пойти. И в темноте кинозала он взял ее за руку и посмотрел в глаза. И Зойкино сердце дрогнуло. Оказалось, он старшее нее на шесть лет, и это было приятно – ее ровесник Алексей оставил по себе отвратительную память.

Однажды она сообразила, что в ее присутствии он стал сбрасывать звонки жены. Потом пропало обручальное кольцо, оставив светлую полоску у основания безымянного пальца. Он красиво ухаживал, с ним было тепло и уютно, и в какой-то момент в Зойкином сердце растаял последний кусочек льда. Был и неприятный период – период его развода. Нет, его жена никаких пакостей не чинила, Зойку не вычисляла: детей у нее с Сашей не было, и они расстались спокойно. Развод состоялся, но еще до него Саша переехал со съемной квартиры, в которой прожил с супругой почти четыре года, в Зойкину, вернее, в квартиру ее отца.

Поженились, родилась Танечка. Был трудный период – Саша оставил преподавательскую работу и начал поиски чего-то более перспективного, интересного для себя. А чего конкретно, он и сам не знал. Брался за любую работу: писал программы, рисовал и даже верстал. А потом его нашел сокурсник по институту и предложил заняться созданием компьютерных игр. Успех и деньги пришли не сразу, но когда пришли – это была фантастика! Сразу и много. И успеха и денег.

О, с каким наслаждением Зойка поехала в родной поселок на собственной машине! Она себя еще покажет! Так покажет, что Ирка от зависти удавится, а Никита умрет от горя. Правда, это шальное время оставило в душе Зойки гаденькое ощущение собственной непорядочности и стыда: ладно, на Никиту и Ирку она точила зуб, но подружки-художницы при чем? Зачем перед ними она кичилась тряпками, планами на отпуск, стоимостью своей косметики? Девчонки слушали, хлопали глазами, и потихоньку их компания распалась. И она осталась одна. Вернее, только с мужем и дочкой.

* * *

Зойка вынимает из сумки распечатки, и уже с первых строк у нее возникает ощущение, что всю ее, с головы до ног, вываляли в дерьме. Саша говорил ей, что едет в караоке-бар, а сам, оказывается, отправлялся к Марине, чтобы получить «лучший на свете» минет. Боже мой, он звонил Марине даже в годовщину их свадьбы! Он мог инфицировать Зойку чем угодно, даже ВИЧ… Надо сдать анализы… Какой ужас!

С каждой строкой она все глубже погружалась в мир, который всегда подсознательно отталкивала, – в мир бесстыдного флирта. Он и в юности был ей не по душе. Может, где-то это происходило не так, как в их поселке. Она не раз наблюдала его среди гостей на свадьбах, новосельях и даже на похоронах, и очень часто флирт имел продолжение в ближайших кустах или в сарае. Бывало, полюбовников поймают на горячем, и такое начинается… Тут тебе и зубы выбитые, и клочья волос ветер гоняет, и ближайшие друзья разругиваются навеки. А через какое-то время Зойка смотрит – снова те же пары сидят за одним столом, и как будто ничего и не было… Но это все неправильно, потому что не по-человечески. Да, человек – существо полигамное, но ведь не животное же! А самым тошнотворным был для нее Иркин флирт, и Никита на него повелся.

Она переворачивает страницу – их переписку вполне можно использовать в качестве субтитров к фильму с жестким порно. И распечатку телефонных разговоров тоже можно использовать. Вот и разговор на следующее утро после налета – сплошной мат с обеих сторон. Когда он мог с ней разговаривать? После налета они весь день провели дома – убирали, мыли, раны зализывали… Наверное, когда ванну набирал:

Марина: Ты понял, я слов на ветер не бросаю!

Саша: Я понял, что ты редкая сука.

Марина: Да, я редкая сука, но я не шлюха.

Саша: Я тебе этого не прощу!

Марина: И что ты мне сделаешь? Пальчиком погрозишь? Попробуй – и в твой дом снова придут гости.

Саша: Я тебя убью! Я тебя…

Марина: Слушай, ты, придержи язык, а то я подниму плату за оскорбление. Запомни: за все надо платить. И еще запомни: ты неграмотный, хоть и считаешь себя великим психологом. Это ты шлюха, а не я. Твои мозги трахают люди, которых ты ненавидишь, и ты это терпишь. Ты – терпила по жизни. Ты фальшивка, ты поддельный, а я настоящая. Я не шлюха, я куртизанка, и не забывай: куртизанки командовали королями!

Саша: Ты сама виновата. Если б ты не лезла к тому бычаре на моих глазах…

Марина: К кому хочу, к тому и лезу! Я не твоя собственность, а за базар надо отвечать.

Саша: Я считал, у нас отношения.

Марина: Ой, не надо, я то я умру от смеха (смех). Тебе нравится меня трахать, а мне нравятся твои деньги, вот и все отношения!

Фальшивка… Мы кривимся, улавливая фальшь в фильме, – фу-у, плохой фильм. Или в книге – ну и козел же автор! Мы выключаем фильм и закрываем книгу, чтобы больше к ним никогда не возвращаться. Поймав фальшь в человеке, мы перестаем с ним общаться. Но если мы чем-то связаны с этим человеком, то можем закрыть глаза на фальшь. Одно дело, если это ваши родители или дети – их не выбирают. Но если муж, жена? С ними все иначе: да, мы можем выяснить что к чему, можем выслушать их лживые объяснения, и, какими бы они ни были, мы положим эти объяснения в прокрустово ложе собственных пределов допустимого, аккуратненько отсечем то, что нас не устраивает, и отсеченное выбросим. И успокоимся, и будем жить дальше, потому что не хотим смотреть правде в глаза, не хотим нарушать привычный ход вещей, не хотим верить в закон вселенной, что самая маленькая фальшь порождает великий обман и не менее великий самообман. Ну и имущество делить – это такая морока и такие потери!