Текст книги "Мое второе Я"

Таня Винк
Мое второе «Я»

© Винник Т. К., 2021

© Depositphotos.com / [email protected], обложка, 2021

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2021

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2021

Глава 1

В ваш дом когда-нибудь врывались незнакомые люди в масках и с обрезами? На пол вниз лицом лечь не приказывали? Не угрожали убить вас и вашу семью? Нет? Что ж, тогда все отлично, тогда вы – счастливый человек. Потому что после такого ваше счастье и все с ним связанное – а связано все самое дорогое – испугаются и забьются в самый маленький уголок вашей души, а освободившееся место займет буро-желтый слизкий страх. Он вцепится в вас как пиявка. Эту пиявку вы не сбросите, даже не пытайтесь, вы и глазом не моргнете, а она уже внутри вас, в мозгах, в мышцах, в печени. И в глазах. А у страха глаза сами знаете какие… Прежним вы уже не станете, не надейтесь, и на мир отныне будете смотреть по-другому. Потому что даже когда страх уйдет, те глаза, охваченные им, останутся…

Почему страх буро-желтый? А черт его знает! Таким он показался Зойке между ударом в ухо увесистым кулаком размером с кувалду и диким ревом мужа, из которого она поняла, что если они еще раз хоть пальцем ее тронут, то Саша достанет их даже с того света. Один из нападавших с силой пнул Сашу под ребра носком ботинка на толстой подошве – с гортанным «гых!» муж извернулся и подтянул колени к животу как можно плотнее – насколько был в состоянии, лежа на полу вниз лицом cо связанными за спиной руками.

Зойка не успела собрать разлетевшиеся от удара мысли, как ее схватили за волосы, стянутые на затылке резинкой, и снова поставили.

– Где деньги?! – злобное рычание оглушило пульсирующее от боли ухо.

Резкий мускусный запах окончательно вернул ее в реальность – эта скотина вылила на себя Сашкины духи, но на нем они не пахли, на нем они воняли. Впрочем, сейчас он – хозяин. Он – властитель их жизней. Козел! Вонючка!

Вместе с реальностью вернулась трезвость мысли, и сердце утешительно екнуло – Таня у дедушки! Но успокоилась она ненадолго, все снова поглотил страх, и Зойку накрыло ощущение, что в желудке образовалась глыба колючего льда. Глыба эта медленно тает, и капли ледяной воды так же медленно попадают в кровь. Зойку начинает трясти от холода. Она хочет крикнуть: «Я все отдам, только не трогайте мужа!» – но не может: голосовые связки парализовало. И всю ее парализовало. И нет в ней ни костей, ни мышц, ни суставов, ни крови, а только страх. Уже не буро-желтый, а бело-голубой, и в ушах звенит так, что и думать больно, и языком больно шевелить, но отвечать надо. Она открывает рот, но вместо слов из горла выскакивают одни хрипы.

– Эй ты, глаза не закатывай! – Вонючка больно дергает за волосы и тянет вверх и назад. Зойка вскрикивает и, мелко перебирая ногами, становится на цыпочки.

– Отпустите ее! – Саша бьется на полу, как рыба, выброшенная на берег. – Оставьте мою жену в покое!

И снова получает удар по ребрам.

Он скрипит зубами, дергает головой:

– Деньги в сейфе… Зоя, отдай все…

Хвост отпускают, и долю секунды Зойке кажется, что голова не станет на место, а упадет на пол и, подпрыгивая, с глухим стуком покатится к Саше. Она обхватывает голову руками, и звон в ушах спускается с высокой ноты на среднюю. Она боязливо косится на рот-щель уродливой силиконовой морды, которую позже майор УБОП Денис Ильич назовет «маской убийцы», а потом на мужа, лежащего возле столика с хрустальными флаконами, наполненными коньяками, виски и вином.

– Где деньги, сука?! Говори! – снова хватают ее за волосы.

– В сейфе! – вылетает из Зойкиного горла. – В спальне… прошу вас… – Извиваясь, она перетаптывается на носочках и старается не шевелить головой. – Сашу не трогайте… Мы все отдадим… Пожалуйста…

Острая, внезапная боль простреливает правый висок, и Зою трясет еще сильнее.

– Конечно отдашь! – снова гаркают в ухо и хвост отпускают. – Давай вперед! Где спальня?

– Там… – Зойка протягивает дрожащую руку, – в конце коридора…

– Пошла!

Толчок в спину – и она летит в дверной проем, больно ударяясь плечом о косяк.

– Пошевеливайся! – Снова толчок.

Изо всех сил пытаясь сохранить равновесие, Зойка пролетает мимо кабинета мужа, гостевого туалета, двери в сауну, и ее полет заканчивается возле кладовки. Там ее хватают за плечо и тащат в конец коридора.

Грабители в ярости: они не ожидали найти в доме неслабо зарабатывающего менеджера айтишной компании какие-то хреновы, как они выразились, тридцать две тысячи гривень и золотые швейцарские часы. Эти часы Павел Павлович, Сашкин дед по материнской линии, когда-то выиграл в покер и подарил внуку в знак своей поддержки – вопреки желанию родителей, Саша поступил в институт радиоэлектроники, а не в медицинский, как они хотели. Вопреки, потому что его родители, оба едва сводящие концы с концами преподаватели ветеринарного института (мама – кафедры философии, папа – паразитологии), видели сына только врачом-урологом – таким, как их сосед, который после пол-литра водки рассказывал, что на удалении аденомы простаты он имеет штуку баксов, а аденом этих не счесть.

Сашка вздыбился, считая себя человеком технического склада ума, и в разгоревшемся крупном семейном скандале его поддержал только Павел Павлович, инженер-проектировщик жилых и промышленных зданий. К тому же более успешный, чем его дочь и зять – Сашины родители, – повернутые на антиквариате (боже упаси продать самую маленькую серебряную ложечку, это ж кощунство, ведь из нее кормили еще Сашкиного прадеда!) и всегда охочие до ленивого потягивания двойного кофе, обсуждения последних политических и литературных новостей, пренебрегая при этом зарабатыванием денег и практичным подходом к жизни.

В то время как они с восьми тридцати до четырех двенадцати чинно ходили на государственную службу, оплачиваемую по ничтожному государственному тарифу, рано овдовевший дед покинул разваливающийся институт и основал частную проектную фирму, дал коллегам работу, а заработанное тратил на отдых и путешествия по миру с дамочками, которых Сашины родители, ясное дело, люто ненавидели.

– Успокойтесь, – сказал Павел Павлович в ответ на аргумент, что Саша с дипломом программиста будет просить милостыню в переходе метро, – вот увидите, очень скоро толковые программисты не только составят конкуренцию урологам по востребованности, а и значительно их обгонят.

Предвидение деда подтвердилось – Саша, высокооплачиваемый менеджер компании по разработке компьютерных игр, зарабатывал намного больше хирурга-взяточника. Зарабатывал официально. Жаль только, Павел Павлович этого не увидел – он умер накануне своего шестьдесят шестого дня рождения.

Притащив Зойку обратно, Вонючка бросил ее на диван и присел на корточки возле Саши:

– Давай колись, где остальное прячешь? И быстренько.

– Больше у нас ничего нет.

– Что, золотишка нет? – хихикнул один из грабителей.

– Нет, – простонал Саша, отрывая щеку от пола, – мы равнодушны к золоту.

– Равнодушны? – переспросил главарь. – Слышь, пацаны, они равнодушны к золоту. Ну мы попали! – И они заржали как кони. – А часики? Милое исключение?

– Это подарок деда.

– Это правда, у нас нет золота, – заныла Зойка.

Саша не лгал – он ценил не золото, но хорошую одежду, комфортабельные курорты и автомобили. Насчет Зои он тоже не лгал – ее родители не привили ей любви к золоту, ради которого люди и деньги большие тратят, и голову иногда теряют. Временами какие-то эксклюзивные вещи ей нравились, но были не по карману, однако то, что было по карману, она бы и даром не взяла.

И еще золото у нее ассоциировалось с Иркой, с детства обвешанной побрякушками, как новогодняя елка. И с ее мамашей, Галиной Ивановной, надевающей на себя все сразу: кольца, браслеты, цепочки, серьги – разве что в носу кольца не было. По ее родному поселку до сих пор ходили сплетни, сколько всяких украшений Галина Ивановна оставила на пляжах советских курортов: серьгу с внушительным бриллиантом, два кольца, цепочку с кулоном, потому как без золота считала себя практически голой. Правда, на отдыхе за границей с нынешним, третьим мужем, Андреем Михайловичем, она почему-то золото на себя не цепляет – поначалу было нацепила, а потом как отрезало. И нарядов стала брать меньше, а если и брала, то попроще – джинсы, майки, шорты. Секрет раскрыла ее родная сестра, Катерина Ивановна, мол, Галка хочет, чтоб ее принимали за европейку. Желательно за итальянку.

С кем золото никогда не ассоциировалось, так это с Зойкиной мамой, Надеждой. Зойке было десять, когда мамы не стало, и бабушка спрятала ее тоненькую, в ниточку, золотую цепочку. Галина Ивановна и Катерина Ивановна еще при жизни Зоиной мамы потешались, мол, чем такое носить, так лучше вообще ничего. Еще бабушка спрятала два колечка, обручальное и с камешком, мамин потертый кошелек, губную помаду и ночную рубашку, ту, в которой Надя спала в свою последнюю ночь, – ее так и не постирали.

Все это, завернутое в марлю и пропахшее лавандой, бабушка Марта чуть ли не каждый день доставала из глубин платяного шкафа, садилась на край дивана и раскладывала на коленях, а Зойка сразу бежала подальше от дома, потому как не могла слышать ни ее причитания, ни рыдания. И не могла смотреть бабушке в глаза – было в них что-то такое, от чего девочке становилось страшно. И еще она удивлялась: раньше бабушка все время маму ругала, обзывала, даже била, а теперь плачет и чуть ли не каждый день на кладбище ходит. Там она молится и кричит «прости меня!», а дома другой темы, кроме как про памятник, не существует. Не успеет зять прийти с работы – он в школе историю преподает, – как бабушка вместо «сядь, Степушка, поешь», ни к кому не обращаясь, начинает голосить: «Не доживу я до памятника… Ой, не доживу!» Скорбное лицо сделает и сидит, перед собой смотрит.

– Марта Юрьевна, ну что вы такое говорите? Вы еще сто лет жить будете, – говорил Степан и мысленно подсчитывал, сколько еще денег на памятник не хватает. Просто не было у Зойкиного отчима сил объяснять неугомонной теще, что земля еще не осела.

– Послал бы ты ее подальше, – советовала ему Наталья, соседка и бывшая Надина подружка, – она всю жизнь кровь Надькину пила, а теперь – памятник? Думает, Бог ей все простит? Смотри, Степа, не позволяй ей на шею садиться, она только и ждет этого.

Никто не знает, чего ждала от зятя Марта Юрьевна, но тот ее жалел – чувствовалось в ней нечто, что терзало душу: незаживающая, кровоточащая рана, обида, растерянность, обескураженность, ну и злость. Ее муж, которого она любила до беспамятства, бросил ее ради юной девчонки, поэтому она страдает и злится, а до его ухода была доброй. А на ком можно злость выместить? На своем ребенке: он не ответит, сдачи не даст. Не судья он Марте Юрьевне и вообще никому не судья, а сердце у Степана жалостливое, и в конце июня на Надеждиной могиле уже стоял памятник.

Марта Юрьевна в порыве благодарности отдала зятю дочкины украшения, мол, скоро все равно помирать, пусть у тебя будут, насадила цветов и воспряла духом – теперь у нее была забота, чтоб с апреля по октябрь не переводились на могиле цветы. Забота эта поглотила не все ее существо, часть себя Марта Юрьевна отдавала внучке – не девочка, а непонятно что: ни шить, ни вязать не умеет, а только мяч с мальчишками гоняет. И вся в падлючью породу своего родного отца, Виктора.

– Мама, ну зачем вы так? – защищал Степан падчерицу. – Она же Надина копия.

Но теща его не слушала, ей было больно, что все так в жизни сложилось: Надя влюбилась в Виктора, парня из семьи, о которой Марта всегда думала плохо. Чует ее сердце – приложили они руку к горю в ее семье, но к делу этого не подошьешь и никому об этом не скажешь.

А сколько слез Надя пролила! Она уже глубоко беременной была, уже надо было думать, как дальше жить, а он бросил ее и уехал. Надя – к его родителям, а они: знать не знаем, где он, и вообще, что тебе тут надо?

Вернулся Виктор, когда Зойке было восемь месяцев, к дочке не пришел, а когда Марта к нему с претензией явилась, то спрятался и вскоре снова исчез, люди сказали, что куда-то на север завербовался. Так в доме у Марты одно предательство наложилось на другое. И в беспомощности своей, в невозможности исправить ни свою ошибку, ни дочкину, она обозлилась на весь свет и лютовала до своего последнего часа.

– А ты не обижайся на бабушку, ей тяжело, не дай бог хоронить своего ребенка, – уговаривал Степан Зойку, не позволяя Марте Юрьевне замахиваться на нее полотенцем или веником. Он – официальный опекун, и на нем ответственность за девочку, говорил он теще. И грозился, мол, если будете кровь ее пить, заберу и уеду. Куда? Найдет. Друзей у него много, пропасть не дадут. Теща губы пожует, глазами повращает, слезу пустит и отступит. И на какое-то время становится доброй и ласковой. Степа, конечно, никуда не уезжал – его дом здесь, и не только этот, а и дом его детства, в котором он рос и к которому прикипел всей душой.

Перед пятой годовщиной Надиной смерти баба Марта сильно сдала, похудела, стала кашлять, особенно по ночам, но к врачу идти отказывалась. И окончательно, вдрызг рассорилась с бабой Феней, матерью Катерины Ивановны и Галины Ивановны. Но то не было неожиданностью – дня не было, чтоб они не грызлись, а корни этой грызни уходили в их молодость, во времена, когда Феня и Марта не поделили мужика.

Мужик этот, будущий Надин отец, предпочел Марту, а еще более эта вражда усугубилась после того, как он ушел от Марты к молодухе. О, тут Феня вовсю распоясалась и беспрестанно проезжалась по одиночеству соседки – сама тогда еще не овдовела. Бывало, стоят обе кверху задом, каждая на своем огороде, вид делают, что одна другую не замечает, а потом как сцепятся! Благо забор высокий – муж Марты поставил его вместо низенького плетня, после того как Феня перемахнула через него и женщины едва не поубивали друг друга в драке.

А в тот последний день баба Феня, к тому времени уже овдовевшая, в стотысячный раз выкрикнула: «Чтоб ты сдохла, сука старая!» А Марта в стотысячный раз ответила: «Чтоб тебя черви поели!» И на том рано состарившиеся женщины – а было им тогда чуть больше шестидесяти – разошлись навеки, потому что на следующий день Марта умерла. Собирала в огороде опавшие листья, упала, и все. Как оно произошло в точности, никто не знает – Степа и Зоя были в школе, а от соседских глаз ее закрыла эта самая куча листьев, и она пролежала там до возвращения Зойки. На вскрытии обнаружили злокачественную опухоль в правом легком и тромб в легочной артерии. Зойка до сих пор не может забыть, как нашла бабушку и какое у той было лицо, – после этого девочка сразу заболела непонятно чем: ни кашля, ни насморка, а только температура высокая. С этой температурой она провалялась два дня, ничего не ела, не пила, а потом встала – и никаких следов.

Когда Зойке исполнилось шестнадцать, Степан Сергеевич протянул ей марлевый сверток и сказал, что отныне она может носить и цепочку, и колечко с камешком.

– Все это твое, – сказал он, добавив, что мама была бы рада, и надел колечко с маленьким сапфирчиком на Зойкин палец.

Зойка посмотрела на руку – подарок неожиданный, но не очень желанный, вот если бы новые кроссовки, а то в старых носки и подошвы стерлись, да и жмут сильно. Ну и кисточки новые нужны, а то уже рисовать нечем.

– Папа, я его потеряю и цепочку тоже могу потерять, – сказала она жалостливо, будто уже потеряла.

– Ты не обязана все это носить, просто пусть у тебя лежит, о маме напоминает. – Он шмыгнул носом и отвел глаза в сторону.

Зойка поняла – он уже выпил, значит, скоро добавит, а потом спать ляжет. Ей стало одиноко и обидно. Но не так обидно, как раньше. После того как она поняла причину его пьянства, она его жалела. Но как он сам не понимает – он же школьный учитель и должен всем пример подавать? А тут какой пример? Наверное, все это было написано на лице Зойки, потому что Степан Сергеевич бросил на нее виноватый взгляд и, покашливая в кулак, произнес:

– Я утречком к мамке твоей ходил, с твоим днем рождения поздравил.

– Спасибо…

– Ну, прячь свое наследство, будешь доставать и маму вспоминать.

– Я маму и так помню, – огрызнулась Зойка и завернула украшения в марлю – не любила она, когда отец даже чуть-чуть пил.

Зойка помнила и маму и бабушку, они просто жили в ее сердце, и память о них с каждым годом все более наполнялась жалостью и сожалением – отношения в семье были напряженными, и обе женщины ушли, оставив после себя привкус недосказанности и нелепости.

Мамины украшения жили в глубинах шкафа, они и сейчас были там – не могла Зоя ни цепочки надеть, ни кольца, а потом наступило время для первого обручального. Зойка недолго его носила – брак с Алексеем продержался год и месяц, а фактически и того меньше, а кольцо до развода не дожило: Алексей сдал его в ломбард, чтобы было на что пойти с дружками в кабак. Сдал хитрым образом – спрятал куда-то, и Зоя решила, что она его потеряла. Выходя замуж за Сашу, она остановила свой выбор на широком кольце из золота и эмали авторской работы, а Сашка – на тоненьком и без эмали. Кольца эти безмерно удивили Сашкиных родителей – по их мнению, кольца должны быть одинаковыми.

– Это плохая примета. – Анна Павловна вскинула тонко выщипанные брови и перевела взгляд на молодых.

– Мамочка, это все суеверия, ты же умница, философ. – Саша поцеловал Анну Павловну в пергаментный, с синими прожилками висок.

Но Анна Павловна занервничала не на шутку. Она в задумчивости опустилась на диван, на котором сиживал в подгузниках еще Сашкин дед по отцовской линии, и застыла в горемычной позе – видимо, гибель марксистско-ленинской философии, а с ней и Коммунистической партии кардинально повернула ее мировоззрение в сторону мистицизма. Надо же чем-то заполнять образовавшуюся пустоту.

– Аня, ну что ты в самом деле? – Муж погладил ее по плечу. – Времена меняются…

– Петенька, – она строго посмотрела на мужа, – времена, но не традиции. Традиции нарушать нельзя, не к добру это, – ее голос дрогнул, и она поджала тонкие, выцветшие губы, не знавшие другой помады, кроме гигиенической.

Но молодые не только эту традицию нарушили – они не пригласили гостей, а просто рванули на недельку в Грецию. Анна Павловна и тут расстроилась, но Саша снова поцеловал ее в висок и напомнил, что у них обоих это второй брак.

– Да, да… – И Анна Павловна снова застыла в той же горемычной позе – поводов посидеть за столом становилось все меньше.

* * *

– Говоришь, золота нет? – враждебным тоном произнес Вонючка. – А у нас другая информация.

– Вас обманули, – процедил Саша сквозь зубы.

– Меня никто не может обмануть, слышишь, ты? – Вонючка легонько шлепнул его по коротко стриженному затылку. – И учти, меня лучше не злить.

– Я не хочу вас злить, я говорю…

Саша не закончил фразы – Вонючка поднял кулак и с силой опустил его на Сашкин затылок. Сашка стукнулся носом о пол и вскрикнул, а по паркету потекла тоненькая струйка крови.

– Саша! – Зойка сорвалась с дивана.

– Сидеть!

Пылая негодованием, Зойка сцепила кулаки и села. Вонючка поднялся и пнул Сашу ботинком в бедро.

– Даже не думай обмануть меня, – он наклонился над ним. – Мы сейчас тут все перевернем. Храни вас бог, если что-то найдем. Ты понял?!

Снова удар ногой, снова «гых!». Саша дернулся, изогнулся и громко хлюпнул носом.

– Не бейте его! – Зойка вскочила, но ее тут же толкнули обратно.

Вонючка направил на нее указательный палец:

– Заткнись или…

– Что – или?! – завопила Зойка. – Вы ж видите, у него кровь хлещет!

– Ничего, в человеке девять литров крови. Эй, дайте тряпку! Из него течет, как из крана! – Вонючка нетерпеливо взмахнул рукой.

Один из бандитов, стоящий возле холодильника, бросился к рулону бумажных полотенец, прикрепленных к стене, оторвал кусок и сунул Саше под нос.

«Вонючка грязная», – вертелось в Зойкиной голове – надо же было о чем-то думать, чтоб, глядя на кровь, растекающуюся по полу и пятнами проступающую на полотенцах, не сойти с ума.

И тут перед Зойкиными глазами, будто из-под земли, выскочил другой Вонючка – педофил из детектива, который она иллюстрировала. Как-то само собой книжный Вонючка перетек в стоящего перед ней грабителя, и Зойка, прикусив губу, подняла глаза на маску.

– О чем думаешь? – враждебно спросил Вонючка, медленно приближаясь к Зое.

– Сказку вспомнила.

– Какую сказку?

– «Али-Баба и сорок разбойников», – соврала Зойка, отмечая, что к ней возвращается смелость.

– И что в ней интересного?

– А вы ее не читали? В ней про разбойников.

– Во-первых, мне мама сказки на ночь не читала. Ей некогда было, она всю жизнь работала как каторжная и маникюры не делала.

– Я тоже маникюр не делаю, – холодно сказала Зоя.

– Не смей перебивать, когда я говорю! – рявкнул Вонючка и после короткой паузы продолжил: – А во-вторых, мы не разбойники, мы воспитатели. Поняла?

– Да, – покорно ответила Зоя, чувствуя, как снова возвращается страх.

– Повтори: вы – воспитатели.

– Вы воспитатели, – тихо произнесла Зоя.

– Громче!

– Вы воспитатели! – заорала она.

– Молодец. А теперь скажи: «Спасибо за хорошее воспитание».

Зоя нахмурилась и тут же получила затрещину. И снова в левое ухо.

– А в правое нельзя? – вскрикнула она, стиснув зубы и наливаясь злостью.

И получила в правое. Слезы сами выкатились из глаз, и Зойка заплакала не столько от боли, сколько от ненависти, отчаяния и бессилия.

– Не трогайте мою жену! – закричал Саша.

– А мы не трогаем, мы только разминаемся. Ты даже не представляешь, как мы умеем трогать. Итак, я жду вежливое «спасибо».

– Спасибо, – выдавила Зоя.

– За что ты меня благодаришь?

– За хорошее воспитание.

– Молодец. И без моего разрешения на меня не смотри, я этого не люблю.

– Да, конечно…

– Что «да»?! Что «конечно»?! – Он наклонился и схватил Зойку за волосы. – За хорошее воспитание надо платить! Где бабло?! Где золото?!

– Ничего нет… – простонала Зойка, – мне… больно…

– Это еще не больно! – маска была совсем рядом с ее лицом.

– Послушайте, бога ради, в доме больше ничего нет! – закричал Саша.

– Не поминай Бога всуе, – назидательно произнес Вонючка, разжал пальцы, и Зойка плюхнулась на диван. – Значит, нету? Эй, берите его! – Вонючка махнул рукой, и двое подхватили Сашу под мышки.

– Куда вы? Оставьте его! – заорала Зойка.

– Заткни пасть, иначе мы его убьем!

И Сашу потащили в коридор. Зоя привстала, чтобы видеть, куда они его тащат, и получила довольно сильный удар кулаком в плечо.

– Сидеть! – рыкнул оставшийся в комнате грабитель, самый низкорослый. – Только рыпнись, и я тебя порву!

Господи, все это происходит не с ней, это какое-то безумное кино. Сейчас она закроет глаза – и все исчезнет. Она прижалась спиной к диванной подушке, закрыла глаза и тут же получила оплеуху.

– Смотри на меня! – коротышка наклонился к Зойке и медленно подвел к ее глазам два пальца, растопыренные в виде латинской буквы V, а потом поднес к своим глазам, вернее, к отверстиям в маске: – Сюда смотри!

Зойка покорно уставилась на щели для глаз.

– То-то. – Он попятился и взобрался на край стола.

Она не знала, куда повели мужа, но по звуку защелки догадалась – в сауну. Глядя на сидящего на столе грабителя, она прислушивалась, но бесполезно – дверь в сауну закрывалась очень плотно. Только бы его не били! Время как будто остановилось, и от неожиданного щелчка открывающейся двери Зойка вздрогнула.

Первым вошел Вонючка, за ним – Саша, которому тут же приказали сесть на пол. Новых ссадин на его лице не было заметно. Зоя нашла в себе силы ободряюще улыбнуться, но Саша на нее не смотрел.

Вонючка согнал со стола коротышку и взял из вазы яблоко.

– Мытое? – спросил он.

– Да, – ответила Зоя.

Но он не поверил – тщательно вымыл яблоко под краном, вытер бумажным полотенцем, оттянул низ маски и сунул под нее яблоко. Он съел яблоко в полной тишине, огрызок швырнул на пол и вынул из кармана черной спортивной куртки смартфон. Снял синюю хирургическую перчатку и провел по экрану пальцем:

– Она у вас прехорошенькая, – он поднес смартфон к Зойкиным глазам.

– Саша… – дрожащим голосом простонала Зойка, не в силах отвести глаз от фотографии. – Саша! У них Танина фотография!

Зойка всхлипнула и зажала рот рукой.

– Зоя, молчи, – выдохнул Саша и получил ногой ниже поясницы.

– Молчать?! – Зоя затрясла руками в воздухе. – У них фото Тани! Ты понимаешь это?! – И она зарыдала в голос.

– Заткнись! – прикрикнул на нее Вонючка.

– Чего вы от нас хотите?! Что вам надо?! Говорите, черт бы вас побрал! – выкрикивала Зойка, давясь рыданиями.

– Ух ты какая смелая! – Вонючка захихикал. – Ну я тоже стану смелее, – с угрозой в голосе произнес он, повернулся к Зойке спиной, сунул смартфон обратно в карман, натянул перчатку и взял из рук подельника обрез.

И направил дуло в голову Саши.

– Не надо! – закричала Зоя, не сводя глаз с черного узкого дула с поблескивающим металлическим ободком.

Вонючка взвел курок.

– Прошу вас… – Зойка сложила руки в молитвенном жесте. – Пожалуйста… Не нужно… Пожалуйста…

– Считаю до трех. Раз…

Зойка не помнила, как вырвалась из цепких рук коротышки и оказалась на коленях возле мужа, – все случилось крайне неожиданно, ноги сами несли ее.

– Прошу вас! Не надо! Он хороший человек… Он никому ничего плохого не сделал! – переводя умоляющий взгляд с одной маски на другую, она прижимала голову Саши к своей груди. Слезы потоком лились из ее глаз. – У нас нет ни денег, ни золота, это правда, мы все вам отдали… Этот дом… Мы в долгах… У нас кредит… Ну почему вы нам не верите?! – Ее голос сорвался на крик.

Она замолчала и еще крепче прижала голову мужа к груди, будто таким образом могла его спасти. Повисла тишина. Первым ее нарушил Вонючка:

– Ты уверена, что твой муж хороший человек?

– Да!

– И ты уверена, что он никому ничего плохого не сделал?

Зоя опустила руки и с мольбой посмотрела на мужа:

– Саша, о чем он говорит?

– Я не знаю.

– Не знаешь? – Она безуспешно пыталась поймать взгляд мужа. – Саша, прошу тебя… Кому ты сделал плохо?

– Я никому плохо не сделал! – Саша смотрел ей в глаза. – Никому!

– Тогда почему он так говорит?

– Зоя, верь мне, прошу…

– Заткнитесь оба! – рыкнул Вонючка, держа обрез на плече. – Вы мне надоели. Менеджер, смотри на меня. Во сколько ты оцениваешь жизнь своей дочери? Давай, думай быстрее, нехорошо доводить жену до слез.

Саша шумно глотнул и исподлобья уставился на Вонючку.

– Давай думай! Ты всему знаешь цену и людям тоже. Ты знаешь, кто дорого стоит, а кто дешево. Я прав?

Молчание.

– Я тебя спрашиваю, ублюдок, я прав?! – прогремел Вонючка, рывком снимая с плеча обрез.

– Да, вы правы, – на лице Саши заострились скулы.

– Я всегда прав. Отвечай, сколько стоит твоя дочка? – И снова бьет Сашу ногой в спину.

– Ребенок не может стоить! – вырывается у Зойки. – Не может!

В животе необычайно пусто, в голове рой пчел гудит, и кажется ей, что она находится в эпицентре вихря, а вокруг нее все быстрее и быстрее закручиваются спирали, отливающие холодным металлическим блеском, точно таким, как в Сашиных глазах. И ей снова хочется думать, что все происходящее нереально, что это фильм и что надо только закрыть глаза – и все закончится.

Тем временем в кармане Вонючки зазвонил телефон. Он посмотрел на экран и вышел из комнаты на веранду, плотно закрыв за собой двери. Оживленно жестикулируя, он пару минут расхаживал по веранде, а потом вернулся в комнату.

– Значит так, сейчас мы прошвырнемся по вашим апартаментам. – Он воззрился на Сашу сверху вниз, вернее, воззрилась маска. – А вы пока молитесь, чтобы мы ничего не нашли. Вперед! – скомандовал он подельникам, и те горохом рассыпались по дому. – А ты снимай кольцо! – Он протянул к Зойке руку.

Зойка поспешно стянула колечко с безымянного пальца правой руки и, с трудом остановив волну обжигающего желания швырнуть его грабителю под ноги, вложила кольцо в ладонь, обтянутую хирургической перчаткой.

– Оно не ценное. – Она бросила взгляд на руку Саши и добавила: – Муж свое кольцо давно не носит, оно лежит в ящике его письменного стола.

– Не тебе решать, что имеет ценность, а что не имеет, – хмыкнул Вонючка. Несколько секунд маска пялилась на колечко, потом оно исчезло в кармане черных джинсов. – Сидите тихо, и я вас не трону.

Они сидели безмолвно, и на какое-то время Вонючка потерял к ним интерес – он ходил по комнате и выглядывал в окна, осторожно отодвигая спущенные ролеты.

– Вот скажите, зачем вы построили этот дом? – спросил он после долгой паузы, во время которой Зойку снова начало потряхивать. – Эй, отвечай, я с тобой разговариваю!

– Я выросла в частном доме… – вскинулась Зойка.

– Я не с тобой разговариваю!

– Чтоб жить, – глухим голосом ответил Саша.

– Жить… – главарь сунул руки в карманы джинсов и качнулся с пяток на носки, – а что ты понимаешь в жизни?

Снова пауза.

– Ни черта ты не понимаешь. И цену жизни не знаешь, но мы тебе укажем цену. – Он потянул вверх рукав куртки и посмотрел на часы. – Даю им еще шестнадцать минут. – Он опустил рукав, и снова воцарилась тишина, нарушаемая шмыганьем Сашкиного носа.

Шмыгал он до тех пор, пока Вонючка одним движением руки не смахнул флаконы с напитками на пол. Все мышцы Зойки парализовало – сейчас снова будут бить, подумала она. Пульсирующие и местами отливающие мертвенно-фиолетовым глянцем размышления прервали грабители, с громким топотом и криками «шо такое?!» влетевшие в гостиную с пластиковыми пакетами, Сашиной спортивной сумкой, набитой до отказа, и двумя большими дорожными чемоданами. Из одного пакета выглядывал рукав любимого Зойкиного жакета.

– Ну, что нашли? – Вонючка расставил широко ноги и упер руки в бока.

– Клевый прикид. Уйдет на раз. – Говорящий хихикнул и полез в сильно оттопыренный карман спортивной куртки.

– Клевый прикид? – переспросил Вонючка, и в его голосе звучала угроза.

– Ну да… Ты ж сказал… Вот еще нашли…

И он вывалил на столешницу содержимое кармана – Зойкины часики, обручальное кольцо Саши и старинную серебряную солонку, подарок Сашкиных родителей. (Чтоб карман был сильно оттопыренный☺)

– Ого! – Вонючка взял за ремешок часы и покачал ими, как маятником. – А вы говорили, ценностей не любите.

– Они не золотые, – ответил Саша.

– Но что-то же стоят. А что ж это за кольцо такое? – он поднес обручальное кольцо к своим щелям для глаз. – Не стыдно тебе, менеджер, такую дешевку носить? – Он спрятал часы, кольцо и солонку в карман и повернулся к подельникам: – Так, что еще нашли?

– Ценного ничего больше, у них даже столового серебра нет.

– Идиоты, – снисходительно бросил Вонючка. – Ты идиот. – Он показал пальцем, обтянутым перчаткой, на бандита со спортивной сумкой на плече, застывшего возле обеденного стола, и перевел взгляд на другого, с чемоданом: – И ты идиот… И ты тоже.