Текст книги "Мое второе Я"

Глава 2

За окном промелькнул пограничный столб, КПП, бетонные плиты, мешки с песком, люди в военной форме, будка – черным по выцветшему зеленому: «Автострахование», – и Харьков остался позади, напоминая о себе лишь надписями на лобовых стеклах встречных автобусов и маршруток да решением суда, нагло выглядывающим из сумки Катерины Ивановны своей жирной шапкой «Харківський обласний суд. Міністерство юстиції…». Слова «обласний суд» выглядывали только верхушками. То и дело Катерина Ивановна цепляла на нос очки, висящие на оранжевой веревочке, приоткрывала сумку и, собрав губы пучком, тихо читала:

…Зобов’язує привести розмір земельної ділянки у відповідність до розмірів, вказаних у технічному паспорті, шляхом прибирання незаконно зведеного паркана, який заважає користуванню дорогою… Судові витрати, витрати позивача та витрати на проведення експертизи покласти на Ломако К. І. В разі невиконання постанови суду паркан буде знесено примусово і витрати стягнуто з Ломако К. І.…

– Вот падлюки! – в сердцах вымолвила она и вынула из сумки еще один документ, предыдущее решение, слово в слово напечатанное, как и это, вынесенное после рассмотрения апелляции, только с припиской, когда-то согревшей ее истрепанную обидой душу:

…Протягом 30 діб з дня отримання повного тексту Рішення відповідач має право подати апеляцію…

– Отклонили… Ай-яй-яй… И никто не помог, не защитил… Родственнички хреновы, – с обидой прошептала Катерина Ивановна, затолкала оба решения поглубже в сумку и, смахнув слезу, уставилась в окно.

Остановка. В автобус впорхнула юная парочка с озорными огоньками в смеющихся глазах, на нем – футболка и рваные джинсы, на ней – маечка и шортики, тоже рваные, будто собака погрызла. Оба с наушниками, висящими на шее, и цветными тату – у нее на правом плече, у него – на левом.

Ужас, подумала Катерина, переглянулась со старушкой, сидящей у окна, у которой тоже на лице написалось «ужас!», и снова принялась обдумывать вопрос, как ей отомстить за душевные мытарства и материальные потери. Какие такие нормы нарушил этот забор? Кому он мешает? Это ж их законная земля, есть старый акт. Она бы к реке могла расширить свой участок, но там обрыв.

А Никита? Родственник называется. «Мой профиль – уголовные дела». Апелляцию написал, а дальше – сама. И Галка туда же: «Катя, тебе что, земли мало? Хочешь, я попрошу Андрюшу, и ты посадишь подсолнух на территории станции?» Но это Катерине Ивановне не нужно – ей нужно свое собственное вернуть, и больше ничего. Ей нужно восстановить справедливость. Она просила Андрея Михайловича, мол, поговори с председателем сельсовета, это наша земля, пусть заберет дело из суда, но Андрей глаза выпучил, мол, в этом могут усмотреть коррупционные действия. Да каждой собаке известно, что он подряды на всякие ремонты заключает только со своими, и поставщики у него свои, а потом берет откаты не менее двадцати процентов. За руку его еще никто не схватил, но Катерина слухам этим безоговорочно верила – а за какие деньги он возит Галку по заграницам? Ирка с Никитой новострой в Харькове купили, он тысяч на сорок пять долларов потянул, так сказала знакомая риелторша. Плюс паркоместо еще тысяч десять, ремонт сделали. А дом двухэтажный на какие деньги отгрохали? А Тараса на контрактное обучение не куда-нибудь, а туда же, в юридический, пристроили? И какой отсюда вывод? А такой: и Андрей и Никита – коррупционеры. А вы видели некоррумпированного директора государственного предприятия или адвоката? Не видели? Вот и Катерина Ивановна не видела.

На автостанции в райцентре, во время десятиминутной остановки, Катерина Ивановна достала из сумки бутылку воды, отхлебнула и отошла в сторонку. Надо позвонить мужу, на работе он или уже дома. Начало шестого, значит, дома, в потолок, небось, плюет. Нет чтобы с ней поехать, так саму отправил, мол, ты все затеяла, ты и расхлебывай. Столько лет забор стоял, никому не мешал, а тут вдруг стал поперек горла. Лучше бы сельсовет наехал на тех, кто землю гектарами ворует. Так не пойдут, потому как огрести можно, а пенсионера любой обидит.

Муж на ее звонок не ответил. Жаждая ссоры – неважно с кем, лишь бы злость выплеснуть, – она решила позвонить Ирке и высказать ей все наболевшее! Она принялась тыкать пальцем в смартфон, и вдруг неизвестно откуда налетел ветер и на станцию обрушился дождь, будто ветер тащил его за собой, и они – ветер и дождь – спорили, как мальчишки в засаде, напугать городок или ну его. Катерина спряталась под навес табачного киоска и прижала смартфон к уху, но Ирка тоже не ответила.

Сговорились они, что ли, подумала Катерина Ивановна, и тут позвонил муж. Толкаясь, намокшие пассажиры протискивались в салон автобуса, и среди протиснувшихся она увидела широкую спину с прилипшей к ней синей в мелкий белый горох блузкой – это была Томка, соседка, затеявшая войну из-за забора.

– Катя, алло! Чего молчишь?! – услышала она голос мужа и отвернулась от автобуса.

– Да не молчу я, – буркнула Катерина Ивановна.

– Ну рассказывай!

– А что рассказывать? Решение уже у меня, – с вызовом бросила она.

– «У меня»… – передразнил муж ехидным тоном, – говорил я тебе…

– Слушай, помолчал бы! – перебила его Катя, повернувшись к автобусу, и обмерла – у дверей топтались еще две соседки, подписавшие петицию председателю поселкового совета.

– Ладно, когда дома будешь?

– Я уже в райцентре, через двадцать минут буду.

– Хорошо, я окрошку делаю. Тебя встретить? – спросил он ворчливым тоном.

– Не надо, я ничего не покупала.

– А дождь там идет?

– Как из ведра.

– У нас тоже.

– Это хорошо, давно дождя не было.

Катерина Ивановна выключила смартфон и поняла, что будет дома не через двадцать минут, а даже раньше – она решила ехать на такси. Это не дешево, восемьдесят гривен, но ехать со сволочами в одном автобусе – ни за что!

Служба такси ей перезвонила, и диспетчер сказала, что ни одна машина в такой дождь в поселок не поедет.

– Почему?

– У вас там дорога плохая.

– Но что же мне делать? Я на вас жалобу напишу. Вы обязаны…

– Мы никому ничем не обязаны, – перебил ее женский голос, – отремонтируйте дорогу, вот тогда и звоните. У вас там такие лужи, что трактор утонет!

И Катерина Ивановна услышала короткие гудки.

Косясь на автобус, она позвонила еще в две службы такси, но те тоже отказали. Да, дорога в поселок всегда была плохая, особенно на выезде из райцентра, но люди ездят, а что делать? А сколько раз, еще будучи совсем молодыми, Катя с Борей и маленькими Юркой и Юлей ходили пешком из райцентра? А что тут идти? Всего шесть километров. Детей на руки – и вперед. Зато в дороге, перед самым поселком, они могли остановиться, чтобы рассмотреть пестро раскрашенный тотемный резной деревянный столб с рисунками желудя, наезжающими друг на друга синусоидами, изображающими волны Северского Донца, яблоками, рыбками и лисьей мордочкой. А самую верхушку столба украшал расписанный во все цвета радуги деревянный петух – символ поселка. А однажды они с Борей шли вдвоем из кино, шли после дождя, ночь была светлая, и им было так весело… Они держали друг друга за руки и беззаботно шлепали по луне, лежащей в лужах. Ох, неужели все это было?

Можно и сейчас пойти пешком, а там проголосовать, и кто-то обязательно подберет, но вот дождь и слабые ноги… С такими ногами она будет плестись часа два, а то и больше. Был бы сын дома, так приехал бы за ней, но они все в Турции, на пляже валяются. А своей машины у Катерины уже, считай, нет – старые «жигули» годятся только на металлолом, а новую покупать бессмысленно – они из поселка нос практически не высовывают. А если надо высунуть, так сын Юра отвозит или на автобусе добираются.

Вот и сейчас остается идти в автобус, потому что следующий аж через полтора часа. Вобрав голову в плечи, Катерина Ивановна выходит из своего укрытия и – бегом к дверям.

– А я уже решил, что вы тут остаетесь, – бросил ей водитель, продолжая считать деньги.

– Как бы не так! – фыркнула Катя и направила тяжелый взгляд на молодуху, занявшую ее место.

Молодуха сделала вид, что не видит выросшую перед ней тетку Катю, – на то у нее были веские причины: своим длинным языком Катерина Ивановна многих в поселке настроила против себя, – и продолжала лизать столбик мороженого, приобретшего форму большой соски, какую на горлышко бутылки надевают.

– Дашка, давай поднимай задницу, а то я тебя сама стащу! – Катерина Ивановна грозно сдвинула брови.

Дашка насупилась, надула измазанные мороженым губы, вцепилась пухлой рукой в поручень и молча выдвинула свою пышную фигуру в проход – с Катериной Ивановной лучше не связываться, та и в волосы может вцепиться.

– А ты не дуйся, а то лопнешь, – прикрикнула на нее Катя, – старшим надо место уступать! – и уже тише, но так, чтобы все слышали: – Ну и кобыла, вся в мать…

– Да что вы такое ляпаете? – зашлась молодуха, и ответ Катерины Ивановны про яблоко и яблоню заглушил рокот мотора.

В еще открытые двери сунулся парнишка:

– Когда вы отходите?

– Отходят на тот свет, – пробасил водитель, – а мы уезжаем.

Пассажиры дружно засмеялись.

Парнишка протолкнулся в глубь пропахшего дождем и потом салона – пассажиров сильно прибавилось, и автобус, урча, покинул станцию райцентра. Катерина сидела как на иголках – здесь ее окружали враги, она чувствовала их дыхание своим массивным затылком и широкими богатырскими плечами; боксерская фигура ей досталась от мамы, а той – от отца, двухметрового лесоруба крепкого сложения, и не зря досталась – ей все время приходится сражаться за место под солнцем.

Дорога пошла вниз, и дождь прекратился так же резко, как и начался. Тут же выглянуло солнышко, окна открыли, и липкая влага заполнила салон. Мелькнул тотемный столб, и внизу темно-синим глянцем вспыхнула лента Северского Донца. Официально это уже поселок, а по сути вовсе не поселок, а местность под названием «гора», а сам поселок в его давних границах начнется лишь за мостом, перекинутым через приток Донца, который берет свое начало в глубоком лесу.

– На «горе» выходят? – спросил водитель и получил многоголосое подтверждение.

Тихо урча, автобус резко вильнул в сторону.

– Ну и дорога! – проворчала старушка рядом с Катей. – Все нет денег на ремонт! Когда они нажрутся, эти депутаты?!

– Не надо было голосовать за кого попало! – ответил ей мужской голос сзади.

– А за кого голосовать? За тебя? – Катя обернулась.

– Да, за меня, я в автобусе езжу, а не в бронированном «мерседесе». Вы что, думаете, этим ворюгам депутатам интересно, как мы живем? Нет, не интересно. Им интересно украсть побольше и побыстрее, пока не турнули, а на нас им плевать.

– Так чего ты лез в депутаты, а? – не сдавалась Катя. – Чтоб воровать! А то зачем же?

– Ох, Катерина Ивановна, ну что ты за человек… – мужчина отвернулся к окну и замолчал.

– Что, сказать нечего? – не унималась Катя, все больше распаляясь.

В ссоре у нее всегда поднималось настроение, щеки пылали, глаза горели – в ссоре она жила.

– Как задашь вопрос по делу, так ответа нет, – усмехнулась она и, глянув на мужчину, стоящего рядом с ее сиденьем, схватилась покрепче за сумку: – Конечно, будешь воровать, – бросила она через плечо.

– Каждый судит по себе, – ввернул несостоявшийся депутат.

– Я не по себе сужу, а по совести.

Автобус объезжает ямы, заполненные водой, в открытые окна слышен шум дождя, плеск воды в лужах.

– Не только депутаты чужое грабастают, некоторые заборы поперек дороги ставят, – донесся из глубины автобуса голос синей в горох блузки, и реплика эта, пролетев по салону, зависла над Катиной головой. Именно так ей показалось – зависла в виде колышащихся водянистых букв.

Несколько секунд Катерина Ивановна сидела молча, а потом быстрым движением поставила сумку на пол, прытко вскочила, невзирая на больные колени, и повернулась лицом к салону.

– Это ты про кого? – завопила она, ища языкастую соседку в толпе пассажиров. – Эй, Томка, рожу покажи!

В ответ – прысканье, приглушенный смех.

– Как про кого? А то ты не знаешь? – донесся до нее Томкин голос.

– Тетя Катя, сядьте и не кипятитесь, – фыркнула Дашка.

– А ты мне не указывай, – пролаяла Катерина Ивановна, – а ну, дай пройти!

Дашка подвинулась, и Катя поставила ногу на освободившееся место.

– Томка, я сейчас тебе все патлы повыдергаю, сука такая! Указывать она мне будет! – кипятилась Катерина, работая локтями. – А ну, пусти!

Тут она уперлась локтем в грудь бригадира электриков водопроводной станции. Точнее, не в грудь, а в живот, поскольку именно живот двухметрового бригадира оказался на уровне ее локтя.

– Вы уж не сердитесь, но я вас не пропущу, – пробасил он, глядя на Катерину сверху вниз.

– Не пропустишь?! Кто ты такой, а? Сопля! А ну, подвинься! – И она пнула парня локтем.

– Катерина Ивановна, сядьте на место, – крикнул водитель, – а то высажу!

И в подтверждение своих слов он начал тормозить.

– Катя, да сядь ты… – понеслось со всех сторон.

– Катерина Ивановна, я не шучу, – снова крикнул водитель.

Катя еще пару раз дернулась, глазами по салону пошарила, но за плотно сомкнутыми спинами и боками Томку не увидела. Погрозила в пустоту кулаком: «Я до тебя доберусь! Я тебе покажу!» – и вернулась на место.

– Да пошла ты! – было ей ответом.

– Сама пошла! – Катерина снова вскочила.

– Бабы, угомонитесь!

Автобус набирал скорость, и его уже не кидало в стороны – внутри поселка дорога была хорошая.

– «Военный городок», – объявил водитель. – Выходят?

– Выходят! – ответили из салона.

Людей стало меньше, и Катерина, обернувшись к задним местам, увидела Томку – та сидела в конце, на моторе. Катя метнула взгляд на бригадира, и тот предостерегающе одними губами улыбнулся.

– Не советую, – сказал он.

Но Катя не могла стерпеть. «Давай, думай, неужели не ответишь на оскорбление?» – подначивала она себя. Сжимая и разжимая кулаки, она лихорадочно перебирала в уме, что бы такое обидное сказать Томке. Ее она знает с детства, после школы вместе на бухгалтеров учились, вместе на танцы бегали, женихов искали. Но даже на самое постыдное и скандальное, которое выхватывала из прошлого ее цепкая память, Томка могла найти достойный ответ – ненависть между близкими границ не имеет и может вынести на поверхность такие тайны, что лучше сидеть тихо.

И Катя, прикусив губу, притихла.

– Что, Ивановна, отгребла? – хмыкнула одна из подписавших петицию.

– Ах ты, тварюка! – и Катерина Ивановна ринулась с кулаками на обидчицу – надо ж пар выпустить. Но тут снова ей помешал бригадир – стал поперек салона, и куда Катя ни сунется, везде натыкается на его живот.

– Сама тварюка! – взвизгнула обидчица, выкатив испуганные глаза. – А мать твоя – ведьма! Цветы с кладбища таскает, людям на порог подбрасывает! Чуть золовку мою не извела! Надо не только забор, а хату вашу снести, чтоб духу вашего у нас не было!

Катя ужом вьется между бригадиром и сиденьем, но он стоит как вкопанный.

– Катерина Ивановна, вы ж меня не обойдете, сядьте, говорю…

– Бабы, угомонитесь! Высажу! – пригрозил водитель.

– Вася, тормози! – закричали сразу несколько голосов. – Надо высадить! Это ж ни в какие ворота!

– Только попробуйте! – заорала Катерина.

– И попробуем! – пробасил водитель, прижимаясь к обочине.

Бригадир подталкивал Катерину Ивановну к открытой двери, она, хватаясь за спинки сидений, за поручни, кричала: «Руки убери! Я сказала, не трогай!» Но победила сила, и Катерина Ивановна быстро оказалась на нижней ступеньке. Еще один легкий пинок – и она упадет на дорогу.

А у задней двери с кем-то пререкалась обидчица:

– Я ее не трогала… Да не пойду я!

– Слушайте, может, ну их? – громко сказала Даша. – Они ж тут поубиваются!

– И правда… – поддакнула одна женщина, потом и другие.

– Ну, будете бузить? – миролюбиво спросил водитель, и бригадир отпустил Катерину.

Ни на кого не глядя, она села на свое место, вытерла тыльной стороной ладони пот со лба, отбросила назад упавшие на лицо пряди и, оттянув ворот футболки, дунула на грудь, чтобы немного остыть.

– Теть Кать, я серьезно спрашиваю, – не унимался водитель.

– Езжай давай, – огрызнулась она, обмахиваясь смартфоном.

– Ну смотрите, больше предупреждать не буду. «Детский дом». Выходят?

Обидчица на своем месте тоже обмахивала ладонью раскрасневшееся лицо и, шевеля губами, бурчала себе что-то под нос, чего ей не дали сказать вслух.

Еще несколько пассажиров покинули автобус, и с полминуты ехали в полной тишине. А потом как-то сама собой вспыхнула тема долгожданного дождя и тут же затихла, как это бывает с воробьями, усевшимися на куст, – раз! – и они уже не чирикают. Но в данный момент тишине в салоне способствовала красота, мелькающая за окном, которая всегда поражала пассажиров: из-за высоченных дубов, под которыми некогда гулял Лев Толстой и которые запечатлел на своих полотнах Илья Репин, вспыхнули золотые кресты на голубых куполах недавно отреставрированной церкви, отражая лучи яркого солнца.

– Ох, в каком же красивом месте мы живем, – прошамкала старушка, сидящая рядом с Катей, – рай на земле…

– Да… – мечтательно произнес несостоявшийся депутат, – только уж очень много чертей в этом раю.

Катерина Ивановна, Томка, две ее подельницы и еще несколько человек вышли внизу, возле церкви, а оставшиеся пассажиры поехали на конечную, наверх. Ехали, перекидываясь короткими, ничего не значащими фразами. Кто-то чихнул, ему пожелали здоровья, кто-то спросил про старушку, прошлой осенью свалившуюся со старого ореха. Да все с бабцей нормально, уже бегает и планирует снова орехи собирать. По салону прокатился дружный смех – все знали и эту бабцю, и друг друга как облупленных.

– А насчет того, что Катькина мать цветы с кладбища таскает и подбрасывает, так это правда, – сказал тучный мужчина в белой кепке с замусоленным козырьком.

– Да знаем, что правда, – ответила ему Дашка и, оставляя на поручнях липкие следы от мороженого, двинулась к выходу.

Разделение поселка на «верх» и «низ» имело географическое объяснение. «Низом» был край горы, заселенной украинскими казаками в середине семнадцатого века исключительно по двум причинам – стратегической и оборонительной: край этот нависал одной стороной над Северским Донцом, а другой – над его притоком, и все вплоть до горизонта было как на ладони. А обращен этот «низ» был как раз в ту сторону, откуда совершали набеги разнообразные недружественные русинам племена, – на юго-восток. Казаки построили деревянную крепость, церковь, курени, а позади всего этого, «наверху», простиралась территория Гуляй Поля, до самого сегодняшнего Харькова.

Рядом в лесочке был обнаружен источник, из которого стали брать воду для питья, и оказалось, что она лечебная – полезная и при расстройстве живота, и при болях в суставах. Часть Гуляй Поля засадили дубами и яблонями – земля тут такая, что даже если палку воткнешь, то она зацветает. А в конце девятнадцатого века на источнике построили водолечебницу.

И только перед Второй мировой войной, когда строили первый подъем водопроводной станции, подающей воду в Харьков, разделение приобрело социальный характер. И началось оно вот с чего: одновременно со станцией «наверху» вырубили делянку леса и для начальства построили четыре двухэтажных дома с такими просторными квартирами, что в них на велосипеде можно было ездить, и с удобствами, которых ни в больнице, ни в школе, ни в техникуме лесного хозяйства не было. Ниже церкви, под горой, на берегу притока Донца соорудили крошечную станцию очистки канализационных стоков, и руководить этой станцией должна была супруга уже назначенного директора всей водопроводной станции.

Такая станция – объект стратегический, охрана военизированная, на работу кого попало не брали, а только надежных, проверенных коммунистов и по совместительству внештатных сотрудников НКВД. Переводили их по линии партии с других таких же станций, давали высокие подъемные. Жены начальников на работу не ходили (за редким исключением), на огородах не горбатились, разве что возились с цветами под окнами, и изо всех сил скрывали от местных свое крестьянское происхождение. Для ведения хозяйства нанимали женщин c «низа», но отношения с «верхом» у них не складывались, потому что начальственные жены были по большей части хамками, не понимая, что поселок, куда они приехали, было совершенно неуместно называть пренебрежительным – «сэло».

Воздух здесь был пропитан особой энергетикой, а великолепная природа и история края хранили в себе память о прекрасном прошлом. В недрах горы течет удивительная река, а в центре образуемого ею кольца стоит церковь – памятник архитектуры девятнадцатого столетия. В том же девятнадцатом веке в поселке один за одним возводили загородные дома врачи, философы, разнообразная профессура, знаменитая княгиня, генерал, директор первой приватной школы Харькова, ученик Матисса, а также селекционеры-садоводы, оставившие уникальный дендрарий, в котором позже было построено здание лесного техникума.

В состоятельных домах работали целыми семьями, из поколения в поколение, не только садовниками, горничными и поварами, но секретарями и помощниками. Талантливым сельским детям высокопоставленные жители помогали получить образование, человеку с деловой хваткой – открыть свое дело, и к началу двадцатого века поселок, насчитывающий семь сотен жителей, являл собой сообщество людей разных сословий, но одного духа – духа порядочности.

Так что у местных издавна был опыт работы в богатых домах и в водолечебнице и оборвался он только с началом красного террора. Большевики дух порядочности не переносили, он им как серпом по яйцам, и прислали из Харькова наводить здесь свои порядки целую группу во главе с довольно диким и больным комиссаром. Эта сволочь, с красной звездой на шапке, вертелся как уж на раскаленной сковороде, потому как попал в непривычные условия – никто здесь ни на кого не стучал и доносов не писал. И вообще поселок этот и своим местонахождением, и жителями напоминал ему «Затерянный мир» буржуазного писателя Артура Конан Дойла, а буржуазию комиссар ненавидел до почечной колики, наведывающейся к нему с завидным постоянством – раз в неделю.

Но упорядоченная жизнь в поселке без доносительства длилась недолго – сразу после голодомора здесь начали рыть котлован под станцию, и в поселок отовсюду повалили рабочие руки, в основном с не менее голодного востока. Вот с этими рабочими руками в мирный поселок с белыми хатами-мазанками и подсолнухами под окнами просочился портяночно-кровавый дух доносительства – ну не нравились пришлым аккуратненькие и культурные селяне. Не всем, конечно, потому что чужаки из разных сел друг от друга отличались, и можно с уверенностью сказать, что были села скандальные, а были мирные. Это подтвердит любой судья: одни села славились не только межевыми спорами, а и зверскими убийствами, а в других испокон веку всем жилось тихо и спокойно.

Поначалу скандальным пришлым были не по нраву абсолютно все местные, а потом, когда пришлые осмотрелись и поняли, что хотят тут остаться, то злобу у них вызывали лишь те, кто проживал на особо сладкой земле. А места здесь красивые, всего вдоволь – сады яблоневые кругом, река, рыбы завались, кабаны бегают размером с корову. И нет чтобы выкорчевать несколько дубов и построить свою хату, так скандалисты метили на сладкую заселенную землю на возвышенности вдоль берега Донца и его притока.

Земли такой было мало, да и заселена она была частично, и на стол сержанту госбезопасности районного отделения НКВД посыпались доносы. Писались они анонимно, под покровом ночи, но люди знали, кто на кого писал, – а как иначе? Жил себе казак с семьей, и вдруг его забирает «воронок», семью его тоже куда-то увозят, и земля перекочевывает к пришлому.

Пришлому Макару Падалке, отцу бабы Фени, тоже дали участок, но не чужой, а новый нарезали, рядом с участком местного жителя Юрия Кушнира. Пришли землемеры, вбили колья, натянули веревки вдоль отмеренной земли. И стали семьи обживаться: плетни поставили, землю вскопали, стали хаты строить. И тут как гром среди ясного неба – у Макара забирают шесть соток. Он в крик, а ему отвечают, что рядом будут строить стратегический объект государственной важности, куда будет сбрасываться техническая вода со станции. Не нравится – переселяйся в другое место. И вообще: «сначала думай о Родине, а потом – о себе». Макар домой прибежал, жену и детей отлупил – он так расслаблялся – и потихоньку стал лезть на участок Юры: то уборную подвинет, то баньку, а то и мусор к нему подбросит. И с того времени пошла слава о Падалке как об очень большом скандалисте.

Перед немецкой оккупацией водопроводную станцию взорвали, партийные ушли на фронт или эвакуировались, а осенью сорок третьего вернулись по поручению партии восстановить подачу воды в город. Взорванную станцию отстроили и расширили – Харьков рос как на дрожжах, и воды требовалось все больше и больше. Понадобились дополнительные инженеры и техники, и «наверху» снова заработали пилы и экскаваторы.

В итоге «наверху» выросли еще пять четырехэтажек, детский садик, пожарная часть, контора водопровода, столовая, продовольственный и промтоварный магазины, появились асфальтированные дороги и тротуары, и новые жители «верха» своей отстраненностью и поведением свысока снова показали жителям «низа», мол, мы из другого теста, мы тут особенные. «Низовые» к ним не лезли – они тоже жили особняком, но общие места были: школа, поликлиника, больница, библиотека, аптека, стадион и кладбище.

Статус-кво «верха» шел в гору – возле новеньких домов засверкали никелированными бамперами «Победы» и ЗИМы. Прикрепленные к номенклатурным распределителям дамы прогуливались по поселку, щеголяя дефицитными нарядами, о которых не только сельский, а и простой городской житель даже мечтать не мог. У работников станции доходы были высокие – к зарплате прибавляли коэффициент за «вредность», два раза в год выплачивали премиальные, плюс тринадцатая зарплата по итогам года и бесплатные путевки в санатории, дома отдыха, детские лагеря. Закрытая столовая, в которой все стоило копейки, тоже тепла в отношения жителей «верха» и «низа» не прибавляла, и неприязнь между ними вошла в свое прежнее, довоенное, русло – приезжие не воспринимали прямоты и пересмешек коренных, а коренные открыто потешались над надутостью приезжих. «Победы» и ЗИМы уступили место «жигулям» и «волгам», «верх» смешивался с «низом» (против любви не попрешь), но в разговорах все равно можно было услышать: «Степан Петрович «сверху», «Коля «снизу» – это осталось понятным только селянам. Вроде ничего обидного, но все же…

Прошло время. «Жигули» и «волги» отправились на свалку, вместо них заурчали «мерседесы» и «тойоты». Компартия была отстранена от власти, а затем и законодательно ликвидирована, закрылись номенклатурные распределители, но «печать высоты» в пыль не превратилась, и мечта поселиться «наверху», в комфортабельной квартире, а еще лучше – в двухэтажном особняке, бередила некоторые неугомонные умы. И эта мечта, намертво застрявшая в головах, требовала непременной реализации.

Но для этого нужны были немалые деньги. Старые дома были построены на совесть, и, хотя им уже пошел седьмой десяток, квартиры по сей день были в цене.

Катерина Ивановна, которой еще в детстве запала в память начальственная квартира (папа как-то взял ее с собой – он нанимался ремонты делать), решила во что бы то ни стало реализовать наконец детскую мечту. А детская мечта – штука сильная. Катерина Ивановна выписала хозяйке одного агентства недвижимости за копейки хорошую древесину для дачи, и, как только появилась желанная квартира, та ей тут же позвонила. Сын Юрочка обалдел от счастья – он только женился, подаренные деньги не потратил и быстренько вложил в недвижимость.

Почти в это же время второй раз развелась Галка, сестра, и вернулась в поселок, но в родном доме жила недолго – вышла замуж за директора станции, овдовевшего Андрея Михайловича. Замужество это расстроило Катю – не умела она радоваться счастью даже родной сестры, – а также разочаровало многих дамочек, пытавшихся захомутать директора, больше похожего не на скорбящего вдовца, а на изголодавшегося жеребца. Видимо, в искусстве очарования Галке не было равных – обоим своим мужьям, военным, она подарила ветвистые рога, а в одном из гарнизонов ее даже окрестили кличкой «дежурный тягач», поскольку Галка никому не отказывала.

Когда ее дочь Ирка выскочила замуж за Никиту, Галя с обворожительной улыбкой объявила, что «дети будут строить дом рядом с бабушкой». У Кати от зависти в глазах потемнело – это ж какие деньги у сестры водятся, при условии что та не работает!

А Катя даже после выхода на пенсию вынуждена работать бухгалтером в детском доме. Дом этот сиротский построили рядом – достаточно пройти через заднюю калитку к реке, далее по старому деревянному мостику на другой берег притока, где тропинка уходит вверх, – и Катя на работе.

И вот однажды идет Катерина с работы, глянула на свой огород – и так ей не по себе стало! У всех земли больше, чем у нее, – и у Степана Сергеевича, и у Наташки с мужем-писателем, и у Ирки. Положа руку на сердце, земли Кате хватало – дочка Юля с мужем живут в Киеве, сын Юра с женой не хотят на земле работать, они все покупают на базаре. Да, они помогают сажать-собирать, но Юра недоволен, сердится, мол, зачем горбатиться. Надо жить в свое удовольствие. Если надо, я привезу вам картошку, лук, буряк. Сколько картошки нужно? Сто двадцать килограмм? Будет вам сто двадцать.

Катя скатилась с пригорка, а сама от злости и зависти аж в спираль закручивается. Мост перемахнула, калиткой звякнула и к Борису – давай новый забор ставить. И чуточку отодвинем его. Но муж – руки в боки, ноги в третью позицию – напомнил, что покойный тесть уже когда-то забор переносил, и чем это закончилось? Правда, тогда все разрешилось мирно – до суда не дошло, сельсовет на этапе строительства пресек захват государственной собственности. Но не только забор переносили тесть с тещей – бабой Феней, – а и баньку на меже с Мартой, прихватив общественную часть берега реки. Банька эта благополучно сгорела. Ее никто не поджигал, просто забыли угли водой залить, и один уголек выкатился из остывающей печки – такое в селе бывает.

– Не буду я новый забор делать, – сказал муж, на диван плюхнулся и дальше кино смотрит.

Два дня Катерина Ивановна с супругом не разговаривала, ворчала, метала молнии, вздыхала, посудой грохотала, и он сдался: старый забор разрушил и построил новый, передвинув его на метр в сторону стратегического объекта. Баба Феня расплакалась от счастья, обняла зятя (а на объятия она скупая) и быстренько засеяла новые грядки подсолнухом. И – о чудо! – никто и слова не сказал. Позже еще чуточку подвинули, потом еще, и в целом получилось, что они отхватили три сотки. И вот дернул же черт бабу Феню разругаться с Томкой. И не просто разругаться, а и маму Томкину вспомнить, и бабушку злым и громким словом. Томка в накладе не осталась – вспомнила, что забор не на том месте стоит, и закрутилось… Приехал председатель сельсовета, бегал, руками размахивал, глаза пучил: «Как так можно? без разрешения?» Катя ему – а вот акт на землю имеется!