Текст книги "Рабыня"

Лина

Четверг

В полированном столе Дэна отражалось все мерцающее пространство маслянистого утреннего света. Дэн выглядел отдохнувшим, на нем были ослепительно-белая рубашка и ярко-красный галстук. Свежевымытые волосы поднимались надо лбом кудрявыми спиралями. У стола спиной к двери сидел какой-то человек. Когда вошла Лина, он не обернулся.

– Доброе утро, Лина. Садись, – сказал Дэн.

Лина села на свободный стул справа от посетителя. За окнами висело солнце, создавая завесу жары, яркого света и неслышимого шума. Книжный стеллаж с полками из орехового дерева и климат-контролем, выполненный по индивидуальному заказу и вмещавший коллекцию старинных книг по праву, вращался с легким гулом.

– Это Гаррисон Холл. Он второй год работает в суде. Вы, ребята, не знакомы?

Лина посмотрела на Холла. Прямой нос, полные губы, чисто выбритые щеки, кожа цвета потускневшей меди. Гаррисон Холл смотрел прямо перед собой, его тело было образцом тщательного ухода, наклон головы идеален. Лина была уверена, что он окончил юридический факультет Йельского университета: это там было принято напускать на себя такой вид непринужденной сосредоточенности. Она отрицательно покачала головой, Гаррисон тоже, даже не взглянув на нее.

– Ладно. Хорошо. – Дэн перевел взгляд с Лины на Гаррисона, затем снова на нее. – У нас тут новый вопрос, который, думаю, может заинтересовать вас обоих. Это не вполне наш профиль, но предложение поступило от серьезного клиента, которому мы хотели бы помочь. И маркетологи считают, что это положительно повлияет на репутацию фирмы. Разнообразие, знаете ли. – Дэн улыбнулся Гаррисону, демонстрируя многочисленные зубы и открывая десны больше, чем обычно. Гаррисон слегка кивнул, как будто уже знал, о чем речь.

– Итак, план таков: мы договорились помочь клиенту, Рону Дрессеру из компании «Дрессер Текнолоджи», по иску о возмещении убытков – исторических убытков. Возможно, вы уже слышали об этом в новостях. Это новая теория права, совершенно революционная. «Дрессер Тек» работает в основном в области нефти и газа, вы, наверное, знаете, инженерное и транспортное обеспечение. Крупные проекты для правительства, нефтехимических компаний и тому подобное. Этот иск – не совсем их профиль, чтобы не сказать большего. – Дэн фыркнул, рассмеялся, взял ручку и начал вращать ее большим и указательным пальцами правой руки. Лина наблюдала, как вертится ручка.

– Иск заключается в том, чтобы рабы, то есть бывшие рабы, потомки рабов, их пра-пра-пра-правнуки получили компенсацию от примерно двадцати частных компаний, которые когда-то имели прибыль от рабского труда. Мы вычислили их всех с помощью отдела по конфликтам и пока выбрали вас двоих. Никому об этом не рассказывайте. Поняли? – Дэн сурово наморщил лоб. Лина торжественно кивнула. – Федеральное правительство также будет в числе ответчиков, чтобы максимизировать денежные требования, ну… для рекламы в первую очередь. Будем напирать на теорию несправедливого обогащения, плюс преступления против человечества, чтобы обойти проблему срока давности. Конечно, это притянуто за уши, – Дэн нервно, как показалось Лине, засмеялся, – но мистер Дрессер уверен, что овчинка стоит выделки. И мы будем рады помогать ему. Помогать, пока он будет оплачивать всю работу, которую мы для него выполним. – Дэн указал на один из офисных сувениров на столе: хрустальная лошадь в прыжке с гравировкой курсивом «палатино»: «Дрессер Текнолоджи». Бесполезный корпоративный китч за 5000 долларов. – И я сразу подумал о вас. Гаррисон, насколько я понимаю, некоторые из ваших… э-э… предков были когда-то в какой-то момент в рабстве?

Гаррисон почти незаметно кивнул. Лина не слышала его дыхания.

– А тебе Лина, насколько я знаю, понравилось то дело о предоставлении убежища, которым ты занималась еще студенткой. Так что у тебя есть еще один шанс заняться благотворительностью! – Дэн весело посмотрел на нее, подняв брови чуть ли не к потолку. – Ну, не совсем благотворительностью, конечно. Если нам удастся договориться или даже выиграть, нам заплатят. Но мы не выставляем счета обычным способом, поэтому это выглядит как благотворительность. Нечто подобное, вы же понимаете.

– Но почасовая оплата сохраняется? – спросила Лина.

– Конечно.

– А премиальные? – Это спросил Гаррисон.

– Ясное дело. Я партнер. Вы будете делать всю работу, а я – руководить проектом. Завтра, в восемь утра, мы встретимся с мистером Дрессером, чтобы обсудить конкретные вопросы.

Дэн посмотрел на часы и направился к двери.

– Ну, вот и прекрасно! Вопросы есть?

Лина открыла было рот, чтобы спросить об оплате обедов и такси, но Дэн снова заговорил:

– Да, и еще – у нас сжатые сроки. У «Дрессер Тек» множество постоянных контрактов, связанных с обороной. Они очень заняты. Мистер Дрессер не должен портить отношения с федералами, но, видимо, администрация дала ему зеленый свет, чтобы заниматься этим делом. Настоящая фокус-группа, кроме шуток. Хотят отвлечь внимание от всех этих Абу-Грейбов, оружия массового уничтожения и прочего ля-ля. Но наше дело маленькое. Я не знаю всех подробностей, только то, что нам поручено составить первоначальный иск, написать его и положить на стол Дрессеру через две недели. Понимаю, что срок жесткий, но, – он пожал плечами, – ничего не попишешь. Сделаем! Как есть, так есть. Верно, команда? Ну, отлично. Спасибо, что пришли.

Дэн взял телефон, положил пальцы на кнопки и улыбнулся: свободны.

Лина и Гаррисон вышли в коридор, дверь Дэна закрылась за ними, и Гаррисон повернулся к Лине. Он был высок и тонок, как карандаш. В нем чувствовались внимательность и ум, острый, как мастихин Оскара.

– Ну, привет, Лина. Похоже, нам придется часто встречаться, – с улыбкой сказал Гаррисон и протянул руку.

– Привет. – Лина пожала руку и посмотрела на него, обескураженная его любезностью: в «Клифтоне» не поощрялось непрошеное дружелюбие. Он излучал авторитетность и спокойную уравновешенность, как будто его совершенно не волновало, что о нем могут подумать. Лина прикинула, могла бы она полюбить его или возненавидеть, но, скорее всего, она никогда не узнает его достаточно хорошо, чтобы понять, как к нему относиться.

– Знаешь, «Дрессер Тек» делает кучу всего в Ираке, – низким голосом сказал Гаррисон. – Как «Халлибертон», но втихаря.

– Хм. – Лина не знала этого, хотя и не хотела это признавать.

– Еще Дрессер, кажется, тесно связан с Чейни. Они приятели по гольфу. Или по охотничьему клубу. Рискованное дело, даже при зеленом свете. Судиться с правительством? У него, должно быть, разработана стратегия. Я имею в виду, нельзя же срать там, где ешь, верно?

Лина осторожно кивнула.

– Верно.

– Слушай, нам нужно сходить куда-нибудь пообедать на этой неделе.

Гаррисон сменил заговорщицкий тон на дружелюбно-бодрый.

– Похоже, только мы и будем этим заниматься.

– Обычно я обедаю на рабочем месте, – сказала Лина.

Гаррисон уставился на нее непроницаемым взглядом, и Лина без всякой тревоги подумала, что удачно пресекла его попытки корпоративной трепотни.

– Знаешь ли, тем, кто работает первый год, разрешается выходить из здания в дневное время. Охранники тебя не остановят. Если дашь им на чай, конечно. – Он улыбнулся, и вдруг лицо Лины расслабилось, внутреннее напряжение исчезло, и она ответила улыбкой.

– Пообедать вместе – отличная идея, – сказала Лина. – Спасибо за приглашение.

– Вот и хорошо. Мой секретарь это устроит. – Гаррисон посмотрел на часы. – Елки, мне надо бежать. Видеоконференция с Лондоном в пять. Увидимся позже. – И Гаррисон заскользил прочь по коридору, засунув руки в карманы.

Глядя ему вслед, Лина почувствовала странное воодушевление. Ведь может у нее на работе быть друг? С самого начала работы в «Клифтоне» ее офисная жизнь состояла из оплачиваемых часов, обедов с клиентами и корпоративных мероприятий; нужно было держаться на плаву в конкурентном аквариуме, где она по-собачьи барахталась вместе с другими младшими сотрудниками, настороженно озираясь. Но спокойное дружелюбие Гаррисона не имело со всем этим ничего общего, как будто он разработал свой собственный свод правил выживания в «Клифтоне». Да, пожалуй, он может ей понравиться.

Лина повернулась и двинулась к лифту. Все этажи в «Клифтон и Харп» имели одинаковую планировку. Секретарши, помощники и ассистенты теснились в загончике, расположенном в центре каждого этажа. Адвокаты располагались по периметру здания в квадратных кабинетах с закрытыми дверями и окном от пола до потолка, которое впускало к ним солнце и головокружение. Как комар на лобовом стекле внедорожника – вот как почувствовала себя Лина, впервые войдя в свой кабинет. Ей казалось, что если она слишком близко подойдет к стеклянной стене, то тут же бесшумно вывалится на улицу.

Лина вышла из лифта и пошла по восточному коридору к своему кабинету. Слева от нее гудели, щелкали и что-то пили секретарши. Секретарши были экзотической, непостижимой породой, имевшей пристрастие к эластичным поясам и акриловым ногтям, которыми звонко и мелодично клацали по клавиатуре. Секретарши никогда не задавали вопросов. Они, как могли, расшифровывали каракули адвокатов, сидели на своих эргономичных рабочих местах, отключали все самостоятельные мысли, все личные убеждения и печатали.

Справа в полуоткрытую дверь кабинета Лина мельком увидела головы, склонившиеся над бумагами, или приникшие к мерцающим экранам мониторов, или прижимающие ухом к плечу серую трубку телефона. Тишину нарушало только перешептывание. На стене рядом с каждым кабинетом висела черная пластиковая табличка, на которой незатейливым белым шрифтом сообщалось о жителях каждой конкретной зоны; имена были хорошие и надежные: Хелен, Луиза, Тед, Джеймс, Аманда, Блейк. Бывший молодой человек Лины по имени Ставрос проходил собеседование в «Клифтоне», но на работу его не взяли. В течение нескольких коротких недель это событие казалось загадочным и трагичным, но теперь Лина считала, что все сложилось только к лучшему. Ставрос отправился в Сан-Франциско, где стал работать в небольшой фирме по защите интеллектуальной собственности, и, похоже, там ему было хорошо – по крайней мере, так он сообщал в двух электронных письмах, которые прислал Лине за все время с начала его работы. Ни один из университетских друзей Лины не попал в «Клифтон»; большинство устроилось в другие фирмы в Нью-Йорке, но она редко с ними виделась. Все были суетливы, поглощены делами, сделками, почасовой оплатой. Хотя Лина родилась и выросла в Нью-Йорке, теперь она часто чувствовала себя одиноким новичком в чужом, захватывающем городе, Городе Закона.

Лина вернулась в свой кабинет. Всегда сосредоточенная, Мередит громко говорила о хеджировании иены, ее голос эхом разносился из офиса по всему коридору. Шерри, секретарь Лины, сидела в своей кабинке в пушистом желтом свитере и серьгах в виде крупных колец; она, похоже, читала газету. Темные волосы Шерри рассыпались по лбу, ушам и спине сложными слоями и локонами; прическа была такой объемной и замысловатой, что скорее голова Шерри казалась витриной для волос, чем волосы – атрибутом головы. Шерри была секретарем еще у пяти адвокатов, все они были старше Лины. Лина никогда не требовала от Шерри многого, просила только отвечать на звонки, когда Лине не хотелось с кем-то разговаривать, да еще иногда вычитывать страницу-другую письма на предмет опечаток (которых Шерри никогда не находила).

– О, Лина, – сказала Шерри.

– Да? – Лина остановилась рядом с кабинкой Шерри.

– Два события. Во-первых, «янки» расстался с Мередит! – Шерри делала вид, что шепчет, прикрывая рот ладонью. – Сегодня, прямо с самого утра! Слышала бы ты, как она ругалась!

Вот вам, пожалуйста: абсолютно счастливая Шерри, радостная и восторженная, карие глаза блестят, щеки пылают. Только в такие моменты, когда смачные служебные сплетни необходимо было срочно распространить, Шерри переставала ощущать скуку и незаинтересованность. Секретарши имели полный доступ к электронной почте адвокатов, на которых они работали, и, казалось, между ними существовал неписаный кодекс обмена информацией: любая интересная тема, личная или профессиональная, разносилась из кабинета в кабинет, с этажа на этаж со скоростью воздушно-капельного тропического вируса. Этика тут была простой и неколебимой: если адвокат настолько глуп, чтобы доверять свою личную жизнь рабочей электронной почте, то он заслуживает того, чтобы все население «Клифтон и Харп» было в курсе его секретов.

Лина выдала свою фирменную реакцию на сплетни: улыбку, которая должна была выражать смесь шока, недовольства и восторга.

– Ого! Быстро, однако!

– Вот именно. Шести месяцев не прошло. – Шерри округлила глаза.

Лина ждала.

– А второе? Ты же сказала, два события?

– О да. – Радость Шерри полиняла. Очень осторожно Шерри поковырялась ногтем в переднем зубе. – Звонил Дэн. Завтра утром у вас встреча с мистером Дрессером. Конференц-зал номер… ой, какой же? Забыла. Позвони в техническую службу, у них есть информация. – Шерри вернулась к своей газете, глубокомысленно наморщив лоб.

Лина, как всегда, чувствовала бессилие перед секретарской непробиваемостью Шерри. А ведь Лина старалась, так старалась! Билеты в кино, благодарственные письма с восклицательными знаками, ванильные латте – что только не появлялось на столе Шерри. Но все старания Лины встречались неизменной равнодушной улыбкой и такой безразличной апатией, что казалось, будто эта девица сделана из стекла.

Лина на мгновение задержалась и, вдохновленная любезностью Гаррисона Холла, решилась испробовать новую стратегию. Сейчас Лина пригласит Шерри на ланч. Они поговорят, вместе поедят, их отношения расцветут, и Шерри больше никогда не будет переадресовывать телефонные звонки Лины на голосовую почту, не будет пропускать крайний срок экспресс-доставки и забывать номер конференц-зала. Но, прежде чем Лина открыла рот, телефон Шерри мигнул красным, и она взяла трубку.

– Кабинет Мередит Стюарт, – веско сказала она и принялась записывать длинное телефонное сообщение петлистой скорописью.

Лина медленно отступила в свой кабинет. Она сняла трубку, позвонила в техническую службу и получила номер конференц-зала для завтрашней встречи. Комната 2005, двадцатый этаж. Восемь утра. Завтрак не предусмотрен.

Пятница

Когда Лина открыла дверь переговорной, к ней повернулись три головы. Лина пришла на пять минут раньше назначенного времени, но все же, видимо, оказалась последней. Шел дождь, но она не зашла к себе в офис, чтобы оставить там верхнюю одежду и сумку; теперь, стоя в дверях и выпутываясь из мокрого желтого пальто, она жалела об этом. Мужчины пару секунд смотрели на нее, потом снова повернулись друг к другу и возобновили разговор.

Дэн, Гаррисон и, по всей видимости, мистер Дрессер сидели за маленьким круглым столом, середина которого была уставлена всякими фирменными штучками. В кофейной кружке торчала целая коллекция ручек и карандашей, рядом с кружкой лежала бейсбольная кепка с жестким козырьком – все это украшено логотипом «Клифтон и Харп». Сбоку сидел четвертый участник встречи – лощеный молодой блондин в синем костюме, с бумагой и ручкой наготове. Не иначе как помощник Дрессера: такие люди, как Рон Дрессер, никогда не приходили на встречи в одиночку.

Насколько Лина понимала, мужчины вели светскую беседу. Дэн говорит слишком громко, Гаррисон рокочет тихим воркующим голосом. Мистер Дрессер, внимая их стараниям, слегка наклонил голову – жест человека, который привык быть в центре повышенного внимания окружающих. Зря стараетесь, как будто говорил наклон его головы. Мистер Дрессер чувствовал себя в своей тарелке. На нем был темно-серый костюм, фиолетовый галстук с блестками, сияющие черные кожаные ботинки. Кожа у Дрессера была цвета кофе с большим количеством сливок, и, даже когда он сидел, было видно, что это крупный мужчина – не толстый, но и в длину, и в ширину смахивающий на монумент. Казалось, он едва помещается в кресле. Рядом с Дрессером Дэн и Гаррисон казались лилипутами.

Лина заняла единственное свободное кресло за столом. Мистер Дрессер первым обратил на нее внимание.

– Вы, должно быть… – Он заглянул в лежавшую перед ним бумажку.

– Лина. Каролина Спэрроу, но все зовут меня Линой. – Его как будто не вполне удовлетворил ее ответ.

– Лина и Гаррисон – два наших самых способных молодых партнера, – сказал Дэн. – Мы все очень рады этому проекту. Теперь перейдем к конкретике, хорошо?

Мистер Дрессер откинулся на спинку стула, положил правую лодыжку на левое колено и поправил кончик галстука на своем обширном животе.

– Друзья мои, это будет крупнейшим и важнейшим делом во всей вашей карьере, – сказал Дрессер. – Неважно, работаете вы двадцать лет или только вчера переступили порог этого почтенного учреждения. Это то, чего вы так долго ждали. Мы стремимся загладить самую большую, самую долгую несправедливость в этой стране. Мы хотим возместить сто лет бесчеловечного отношения к людям, триллионы – повторяю, триллионы долларов невыплаченной заработной платы. Количество истцов исчисляется сотнями тысяч, а возможно, и миллионами. Мы стремимся не только компенсировать им пот и кровь их предков, но и увековечить, вспомнить этих страдальцев. Кто они? Кем были их угнетатели? Я хочу, чтобы были названы имена и той и другой стороны. Раскрытие правды, свидетельские показания, внимание прессы, которое вызовет этот судебный процесс, – так сказать, общественное мнение – все это позволит в конечном итоге исправить исторические ошибки. – Дрессер выпрямил ноги и наклонился вперед. – В ваших силах излечить нашу страну, открыть ей истину, в которой она так нуждается. Этот иск может, в буквальном смысле, переписать историю.

Дрессер умолк. Его помощник царапал пером по бумаге.

– И даже если дело не дойдет до суда, мы согласимся на компенсацию и получим целую кучу денег, – продолжал Дрессер. – А что тут плохого? – Он усмехнулся и посмотрел на Дэна. – Верно, Дэнни, дружок?

Дэн широко улыбнулся.

– Верно. Давайте обсудим план.

В течение следующих 4,2 оплачиваемого часа Лина слушала, как мистер Дрессер и Дэн обсуждали стратегию подачи первоначального иска. Они будут нажимать на теорию незаконного обогащения, утверждая, что двадцать две частные корпорации США, работающие в разных отраслях экономики – табачной, страховой, текстильной, банковской, транспортной, энергетической, горнодобывающей, – незаконно обогатились за счет использования рабского труда или извлечения из него выгоды до принятия тринадцатой поправки. Потомки этих рабов теперь являются законными бенефициарами компенсации за принудительный труд, который использовали эти компании, начиная с первой зарегистрированной продажи рабов в 1619 году и заканчивая отменой рабства в 1865-м. Всего 246 лет. Это встанет, согласно подсчетам Дрессера, сделанным ручкой «Клифтон и Харп» на бумаге с водяными знаками «Дрессер и Харп», в 6,2 триллиона долларов, включая сложные проценты, начисленные за это время при ставке в 6 процентов.

Дэн объяснил, что иск будет нацелен также против федерального правительства. Тут-то и понадобится «зеленый свет» Дрессера.

– Я получил конфиденциальное подтверждение того, что, когда мы подадим иск, правительство согласится официально принести извинения за рабство, – сказал Дрессер. – Мы отзовем иск к правительству, и тогда федералы окажут некоторое давление на наших ответчиков из корпораций, чтобы они согласились на урегулирование, – улыбнулся он. – Хороший отвлекающий маневр, знаете ли: искупление грехов прошлого может отвлечь внимание от сегодняшних грехов, которые бросаются в глаза. Но нас тут интересует тугой кошелек. Правительство оказывается хорошим, а мы получаем некоторый реальный доход.

– Деньги, выигранные в результате судебного процесса или полученные путем урегулирования, пойдут в фонд финансирования различных программ и учреждений, – пояснил Дэн, бросив взгляд на Дрессера; тот кивнул в знак согласия. – Государственный музей рабства, памятник на Национальной аллее, стипендии колледжей, образовательные программы, фонды для предприятий, принадлежащих меньшинствам, для общественных центров, учебные программы по борьбе с расизмом в школах, армии и полиции. Так это видит мистер Дрессер, и мы здесь, чтобы помочь ему добиться этого.

Время от времени Лина или Гаррисон задавали вопрос или вставляли реплику, но ни Дрессер, ни Дэн, казалось, их не слышали; даже помощник Дрессера, делавший записи, похоже, не замечал их присутствия. Лина и Гаррисон то и дело обменивались взглядами с видом молчаливой заинтересованности и понимания собственной роли: присутствовать, быть свидетелями интересного и интеллектуально стимулирующего обмена мыслями между этими двумя успешными людьми, впитывать их ум, опыт и остроумие (Дэн несколько раз пошутил).

К концу встречи, когда Дрессер стал развлекаться расчетом сложных процентов, Дэн задал вопрос.

– А почему именно сейчас? – бесстрастно спросил он. – Я не говорю об установленных законом сроках давности. Я говорю в историческом плане. Поколения после рабства… Эпоха завершилась. Почему сейчас?

– Почему сейчас? – повторил Дрессер и поднял взгляд к маленькому окну на восточной стене, в которое был виден только бледно-голубой квадрат неба. Он повернулся к Дэну. – Позвольте, я задам вам вопрос. Американские рабы построили Белый дом, построили здание Капитолия. Джефферсон был рабовладельцем, Вашингтон был рабовладельцем, Улисс С. Грант – да-да, великий командующий Союзной армией – тоже владел рабами. Из всех президентов, сидевших в Белом доме, восемь владели афроамериканцами. И при этом в стране нет ни одного национального памятника нашим братьям и сестрам в оковах. Почему у нас девятнадцать музеев Смитсоновского института – девятнадцать, из которых один забит одними только паршивыми почтовыми марками, – и ни один не посвящен памяти людей, которые жили в неволе и помогали строить эту страну? Мы не стали бы мировой сверхдержавой, если бы двести пятьдесят лет не пользовались неограниченной, бесплатной рабочей силой, на которой строилась вся экономика. Вы спрашиваете, почему сейчас? Как их звали, Дэн? Они были нашими отцами-основателями и матерями-основательницами, точно такими же, как и белые люди в париках, хлеставшие бичами по их спинам. Не пора ли этой стране сделать хоть что-то, чтобы вспомнить их? И посчитать, сколько мы им должны? Это бессрочно, друг мой.

Дрессер пристально посмотрел на Дэна, как показалось Лине, с огромной неприязнью. Затем Дрессер улыбнулся, его зубы оказались очень белыми и ровными, как лезвие бритвы.

– Я завелся, говоря об этом, Дэн, но не хотел вас обидеть. Я знаю, что мы одна команда. В моей семье помнят несколько имен, несколько деталей. В детстве дед моего отца стал рабом на хлопковой плантации Миссисипи, это все, что мы знаем. Прабабушку матери оторвали от детей, забрали и продали. Что с ней случилось потом? А с прадедом? Это моя боль. Серьезно.

В комнате воцарилось неловкое молчание. Неприкрытые эмоции в голосе Дрессера, его искренность, казалось, смутили Дэна и Гаррисона, и оба теперь сидели, опустив головы, сосредоточенно изучая собственные руки. Только Лина не сводила глаз с Дрессера. В ней вспыхнуло понимание, чувство близости с ним – это было связано с потерянной семьей ее матери и смутным желанием знать. Лине стало интересно, что еще Дрессер узнал об истории своей семьи, о проданной бабушке, о детях, оставшихся без матери, и как сам добился такого успеха, – только посмотрите на него! часы! помощник! – несмотря на эту постоянную, непреходящую пустоту. Несмотря на то, что его сознание пробито огромными дырами, имеющими форму людей. Лина с трудом подавила в себе желание схватить Дрессера за руку.

Дэн поднял взгляд.

– Спасибо, Рон. Я уверен, мы все оценили этот урок истории. – Он вдруг заметил Лину и Гаррисона и поднял ладони, опершись локтями о стол. – А теперь давайте изучим сводки, которые были представлены в других делах о компенсации за рабство, и решения, которые были вынесены. Гаррисон, я хочу, чтобы ты обрисовал основные причины, по которым истцы прежде проигрывали в порядке упрощенного производства, и наши аргументы, чтобы обойти эти проблемы. Самые серьезные из них – право обращения в суд и срок давности. Уверен, ты можешь мыслить нестандартно.

– Теперь ты, Лина. – Дэн ткнул указательным пальцем в направлении ее носа. – Я хочу, чтобы ты сформировала группу для подачи коллективного иска. – Дэн опустил палец и стукнул им по столу для вящей убедительности. – Это очень важно, думаю, ты должна посвящать этому все свое рабочее время. Нам нужно вычленить эту группу и найти влиятельного главного истца, который будет подавать иск. Может быть, нескольких, чтобы было из кого выбирать. Подумай об ущербе – каков его размер и характер. Нам нужно лицо, человек, на примере можно показать ущерб. Но не забывай, сострадание притупляется. Люди вмещают лишь ограниченное количество душераздирающих историй, после чего перестают их воспринимать. Рабство – это ужасно, да, да, а что еще? Нужно что-то волнующее, неотразимое, под новым углом. И не забывай про фотогеничность – ведь эти люди попадут на телевидение, в газеты, они будут давать интервью. Нам нужны необычные люди, Лина, несколько необычных историй. Конечно же, ужасы рабства, но и вставание с колен, ля-ля, в общем, ты меня поняла?

Лина кивнула, машинально, как всегда, когда Дэн задавал ей вопрос только с одним возможным ответом.

– Вот и чудненько! – сказал Дэн. – Ну, Рон, мы понеслись.

В дверях Лина обменялась рукопожатием с Дрессером. Он положил свою левую руку поверх ее правой и сжал их, чтобы она не могла отнять руку.

– Спасибо, – сказал он, впервые глядя ей в глаза. – Я знаю, что это нелегкий случай. Я знаю, что вы будете стараться ради нашего успеха.

– Я с нетерпением жду совместной работы с вами, – сказала Лина. Рука Дрессера была теплой и сухой, светло-карие глаза блестели.

Лине никогда не приходила в голову мысль о компенсациях за рабство. В школе права этому не учили, и вообще она никогда об этом не думала. Белая девушка двадцать первого века из Нью-Йорка – что она знала о долговременном ущербе от рабства или о 6,2 триллиона долларов невыплаченного жалованья? Десятки брифов, которые она написала за время работы в «Клифтоне», прошли перед ней мысленным парадом – разные дела, разные клиенты, но по сути одно и то же. Каждый клиент – ТОО, или LLP, или ООО, или Лтд., или Корп. Каждая жалоба – вариация на тему о нарушенном договоре. Но Дрессер принес в «Клифтон» что-то совершенно новое. Двести пятьдесят лет, тысячи безымянных, безликих, забытых людей. Да, они были отцами и матерями-основателями Америки точно такими же, как и белые люди в париках, хлеставшие бичами по их спинам. Почему Лина не знает их имен? Почему она не изучала их историю? Где памятник? Где музей? Чего они хотели, ради чего работали, кого любили?