Текст книги "Рабыня"

Лина

Суббота

Лина проснулась поздно и пошла завтракать. Оскар стоял у плиты в джинсах и заляпанной красками футболке с надписью CBGB. На конфорке, светящейся красным, стоял любимый предмет домашнего обихода Оскара – чугунная вафельница года эдак 1951-го, времен, когда бытовые приборы требовали бережного обращения. Оскару нравилось, что эта вещь потенциально опасна, он любил хвастаться широким ровным шрамом на левой ладони – однажды, много лет назад, он впопыхах схватился за раскаленную металлическую ручку. Это был единственный вклад Оскара в домашнюю стряпню: каждое субботнее утро, сколько Лина себя помнила, он делал вафли.

Лина на мгновение задержалась в дверях кухни. Пела Нина Симон, и Оскар, подпевая ей, поднимал миску и наливал в вафельницу жидкое тесто; их яркая, освещенная солнцем кухня была наполнена скворчаньем, паром и запахом расплавленного масла. Сцена была идиллической, и все же Лина чувствовала напряжение, какую-то нервозность, возможно, в плечах Оскара или в том, что он стоял у плиты, не поворачиваясь к ней лицом. А может быть, дело в ней, полусонной, со смутным чувством вины за вчерашнюю ночь – за остроту об открытке, за то, что не сказала отцу о Ставросе.

Громко зевая, Лина вошла в кухню.

– Доброе утро, Каролина, – сказал Оскар, наконец повернувшись к ней лицом, и быстро чмокнул ее в щеку. Лина взяла из буфета стакан для сока, из ящика – вилку и нож и села за стол. Оскар снова стоял спиной к ней, опустив голову. Песня закончилась, слышалось только слабое бульканье шелковистой струйки сиропа, переливаемого из бутылки в кувшин. Лина почесала лодыжку в ожидании вафель.

Отец повернулся к ней – да, действительно, он был каким-то нервным. Он прокашлялся, отвел взгляд, потом снова посмотрел на дочь.

– Каролина, те картины – ты хочешь поговорить? Ну, той ночью, когда я хотел рассказать тебе о Грейс. Я хочу рассказать тебе о Грейс. Можешь спрашивать о чем угодно. Беспокоиться нечего, честное слово.

Лина тут же увидела картины так ясно, будто Оскар повесил их здесь, на кухне, над раковиной, и она только сейчас их заметила: «Хватит», женщина, тонущая в синеве, коленная чашечка, голова. Вместе с картинами появилось то же неудобное, колющее чувство, которое охватило ее в ту ночь. Тогда Лина не поняла, что это, но теперь знала: страх. Она редко признавала, что боится чего бы то ни было: пауков, темноты или смерти, но теперь пришлось с этим смириться: да, она боится того, что может сказать ей отец. Тихий смех? Мелодия? А что, если это все неправда?

Лина перевела взгляд на клетчатый, как шахматная доска, линолеум, потом на стол с гнутыми деревянными ножками, изуродованный возрастом и следами от погашенных сигарет, оставшимися после давних вечеринок Оскара. Сколько раз Лина сидела за этим столом? Сколько суббот ела приготовленные Оскаром вафли, а потом они шли в кино и в Проспект-парк, или Лина отправлялась на пробежку, а Оскар – в бассейн? Лина прожила так много дней, ничего не зная о Грейс. Лина никогда не нуждалась в правде. Вон сколько всего она достигла, и теперь ее ждет вершина новой лестницы, еше более высокой и лучшей, чем любая другая. «Клифтон и Харп», положение партнера, которое ей светит, и с каждым годом все ближе будет награда: семизначная зарплата, угловой офис, солидная, успешная жизнь, которую никто не сможет у нее отобрать.

Подняв голову, Лина встретила взгляд Оскара.

– Хочу вафель, – сказала она. – Две, нет, три, если наберется.

Оскар с сомнением посмотрел на нее, снял с блюда фольгу и выложил три вафли на чистую тарелку. Наклонившись над столом, он положил руку на плечо дочери и поставил перед ней завтрак.

– А у меня новое дело, – сказала Лина, сбросив с плеча его руку. – Компенсация за рабство. Коллективный иск.

Оскар на секунду застыл; оба, казалось, колебались, не зная, что делать дальше. В их жизни не было места для Грейс, для ее образа, для ее имени. Лина посмотрела на Оскара: губы сжаты, щеки слегка раскраснелись от жара, – и поняла, что он тоже не знает, с чего начать: они ждали слишком долго.

– Шутишь? – наконец сказал Оскар и улыбнулся, волнение отпустило его, и Лина поняла, что он, как и она, испытывает облегчение. – Добрый старый «Клифтон и Харп» собирается взыскать компенсацию за рабство?

– Нашелся крупный клиент, который финансирует дело.

– Уж конечно, нашелся. Каролина, душа моя, никогда не пойму, почему ты решила посвятить жизнь куче корпоративных придурков-толстосумов.

– А не твоим безработным придуркам-художникам? – Лина улыбнулась: это обвинение она уже слышала много раз. Оскар был многолетним подписчиком журнала «Мамаша Джонс» и гордился этим. Он часто говорил, что, отойдя от дел, уедет в Швецию.

– Очко в твою пользу. Среди моих друзей вправду полно придурков, но они, по крайней мере, симпатичные и бедные придурки. – Оскар поставил на стол сироп. – Так я хотел спросить, что дает «Клифтону» иск о компенсации?

– Как что? Деньги, конечно. Целую кучу, если выиграем или добьемся досудебного урегулирования. Но это не только из-за денег. – Она рассказала о деле Оскару в выражениях, которыми пользовался Дрессер. Истина. Справедливость. Компенсация идет в фонд стипендий, образования, мемориалов, социального строительства. На то, чтобы назвать имена, прояснить прошлое. Почтить память тех, кто умер в рабстве. Отдать им должное. И первое, что должна сделать Лина, – найти ведущего истца. Это должен быть человек (фотогеничный), чьи предки были рабами, и нанесенный ему ущерб должен представлять ущерб, нанесенный всей группе.

Лина закончила. К ее удивлению, Оскар слушал без комментариев и критики.

Наконец он сказал:

– Знаешь, с начала твоей работы в «Клифтоне» я еще не слышал столько ни об одном из твоих дел. Я воздерживаюсь от суждений. Приятно видеть такой энтузиазм.

Лина улыбнулась, жуя вафлю. Оскар сел за стол и занялся собственной тарелкой с вафлями, стоявшей в куче раздерганных страниц «Нью-Йорк таймс».

– Каролина, посмотри-ка, – сказал Оскар с внезапным интересом. Он передал ей страницу с разделом «Искусство», указывая на заголовок: «Лу Энн Белл. Гений или подделка?» – Это напомнило мне кое о чем. Погоди. – Оскар вскочил. Слыша, как его тапки шаркают по коридору в гостиную, Лина пролистала статью: шедевры, Лу Энн Белл, служанка, ошибка, мошенничество. Оскар вернулся с толстым белым конвертом.

– Вот. Тебе может быть интересно.

Лина отложила газету и отогнула клапан конверта. Внутри было приглашение на плотной кремовой бумаге с красным тиснением: галерея Калхоун. Лина знала эту галерею, фасад магазина в Челси с красной лаковой вывеской и владелицу, Мари Калхоун, давнюю приятельницу Оскара. Приглашение гласило:

Искусство и искусственность

Лу Энн Белл

Много было написано о ранней смерти и бурной жизни художницы с Юга Лу Энн Белл. Не имея художественного образования, она писала шедевры на тему повседневной жизни на разрушающейся табачной ферме, где она жила и умерла. Ее работы поднимают проблемы классов, рас, бедности, а также пагубных последствий и нравственного банкротства «особого института», рабства на Среднем Юге. Современные феминистки и борцы за гражданские права воспринимают ее как женщину, которая из-за ограничений общества того времени выражала свои убеждения только так, как могла: через свое искусство.

Но так ли это?

Историки искусства ставят под сомнение подлинность авторства Белл. Известно, что ни одно произведение Лу Энн Белл не подписано ее именем. Новые данные убедительно свидетельствуют о том, что автором этих шедевров на самом деле была не Лу Энн Белл, а ее служанка, рабыня-подросток Джозефина. Происхождение Джозефины Белл неизвестно, так же, как и ее судьба после смерти Лу Энн Белл в 1852 году, но ее наследие живет.

Галерея Калхоун с гордостью представляет необычную выставку «Искусство и искусственность Лу Энн Белл». Здесь впервые будут выставлены вновь открытые картины, которые, как полагают, являются работой Джозефины Белл. Рядом с ними будут известные работы, которые ранее приписывались Лу Энн Белл. На выставке будут присутствовать историки искусства и эксперты: они проведут оценку новых и ранее известных работ, которые позволят вам прийти к собственному выводу: кто был мастером? Лу Энн Белл или Джозефина Белл?

Пожалуйста, приходите на нашу эпохальную выставку.

На выставке будут представлены знаменитые картины Белл «Лотти», «Джексон с кнутом», «Дом на рассвете» и «Дети № 2», а также малоизвестные работы Белл из частных коллекций.

Специальная лекция Портера Скейлза, критика, искусствоведа и специалиста по творчеству Лу Энн Белл.

Открытие 24 июня 2004 г. в 19:00.

Лина знала о творчестве Лу Энн Белл из лекций по истории искусств в колледже. Женщина, родившаяся в богатой семье на хлопковой плантации в Миссисипи. Художественного образования не получила. Семья отреклась от нее после того, как она сбежала с неподходящим, по их мнению, мужчиной, Робертом Беллом, сыном странствующего проповедника-фундаменталиста. Умерла молодой, в сорок три года, после изнурительной болезни. Бездетная, последние годы прожила фактически в уединении, так и не помирившись со своей семьей. Говорили, что ее картины изображали человечность рабов, принадлежавших ее мужу, и это было молчаливым вызовом обществу плантаторов Юга, в котором она родилась.

– Как думаешь? – спросил Оскар. – Может быть, это пригодится для твоего дела? Какой-нибудь потомок Джозефины Белл в качестве истца?

Лина неуверенно кивнула.

– Дэну бы понравилось, – сказала она. – Он любит все громкое и спорное. Но мы же не знаем, были ли у Джозефины дети? И жив ли кто-нибудь из ее потомков?

– Если тебе интересно, могу позвонить Мари. Она наверняка знает. – Оскар встал из-за стола. – Я много лет не видел Мари, – сказал он, будто обращаясь к самому себе. – Было бы хорошо восстановить связь. – Он начал убирать липкие от сиропа тарелки, и Лина вскочила, чтобы помочь ему.

В своей комнате Лина, все еще оставаясь в пижаме, открыла поисковик в компьютере и напечатала: Лу Энн Белл; Джозефина Белл, Вирджиния. Появились страницы с иноформацией о Лу Энн. Научные статьи, репродукции картин, статьи из художественных журналов, феминистские теории о ее жизни и работе, сайты поклонников, в том числе сайт, явно созданный для собственного пользования страдающими от тоски девочками-подростками с художественными наклонностями. Наконец Лина открыла сайт Центра женского искусства «Белл» – музея и дома творчества, расположенных в бывшем доме Лу Энн Белл в Линнхерсте, штат Вирджиния. Лина просмотрела фотографии работ Белл и территории Белл-Крика, биографические сведения о Лу Энн и официальные заявления, опубликованные Фондом Стэнмора, организацией, которая финансировала и управляла Белл-Центром.

Но за 2,7 оплачиваемых часа исследований Лина нашла лишь несколько мимолетных упоминаний о Джозефине Белл.

И одну фотографию.

Лина перестала кликать мышью и прищурилась. Зернистый экран светился серебром. Изображение было черно-белым, тусклым, как будто запыленное или прикрытое пленкой. Надпись гласила: «Лу Энн Белл со своей служанкой Джозефиной, Белл-Крик, 1852». Темноволосая белая женщина сидела в кресле-качалке на крыльце дома. На ней было светлое платье с пышными юбками, волосы разделены на прямой пробор и собраны в сложную прическу с завитками, закрывающими уши. Лу Энн Белл открыто улыбалась, крепко сжатые руки лежали на коленях. Рядом с ней стояла чернокожая девушка, волосы высоко зачесаны, полностью открывая лицо, коричневая кожа чистая, лицо широкое, с высокими скулами и полными губами. Даже на такой несовершенной фотографии было видно, что она красива. Глаза казались светлыми – как будто голубыми или зелеными – и подвижными. Плечи Джозефины были прямыми и квадратными, как будто застыли в ожидании. Джозефина не улыбалась, с непроницаемым лицом она пристально смотрела в камеру. Камера была расположена так, чтобы в кадр вошел весь фасад дома, казалось, фотограф хочет запечатлеть именно дом, а не женщин. Женщины просто оказались на крыльце и остались там, без восторга, а возможно, из чувства долга, из желания не мешать. «Хорошо, мы останемся на месте. Хорошо, мы посмотрим в камеру».

Лу Энн Белл умерла в 1852 году, в том самом году, когда была сделана фотография. Согласно галерее Калхоун, после этой даты о Джозефине больше не было никаких сведений.

Знала ли тогда Джозефина, стоя на крыльце рядом с Лу Энн, что ее мир вот-вот изменится? Джозефина держала голову спокойно и прямо, в ее позе была осторожность, может быть, об этом ее попросил фотограф, а может быть, у нее были свои причины идти по жизни с осторожностью. Руки Джозефины были сжаты, пальцы тесно переплетены, как будто одна рука только что вытащила другую из бурного моря. Глаза чуть размыты, словно в движении. Возможно, она смотрела дальше фотографа. Возможно, она обдумывала дальнейший путь.

Джозефина

Яркое горячее солнце светило в окна спальни. Миссис Лу спала, порез на ее лице все еще был свежим и красным.

Ужин, подумала Джозефина. Мистер скоро придет ужинать, а еще ничего не приготовлено. Сегодня такой же день, как и все остальные. Джозефина поднялась с кровати и направилась к двери, но взгляд ее задержался, и она остановилась. За полуоткрытой дверью гардероба, полускрытые в тени, стояли парадные ботинки Миссис, те, что она надевала в город, в гости, в церковь.

Джозефине понадобится обувь. Тогда, в первый раз, она не обулась, и это было ошибкой, о которой она помнила много недель по возвращении, хромая на стертых ступнях.

Джозефина вернулась в комнату, подошла к шкафу и быстрым движением схватила ботинки. Они были короткие, из коричневой кожи, с оловянными пуговицами сбоку, на низком каблуке, удобном для ходьбы, подметки изношены, но целы. У Миссис были домашние туфли, а скоро она наденет зимние ботинки, подбитые серой фланелью. Этих она не хватится, во всяком случае, сегодня. До конца дня Джозефина, по совету доктора, не выпустит Миссис из дома. Отдых, что-нибудь легкомысленное, может быть, они вместе почитают вслух, или Миссис посидит с вышивкой на коленях. Пропажи ботинок она не заметит. Джозефина быстро взглянула на Миссис, та вздохнула, повернулась к ней спиной и замерла.

Ботинки были слишком громоздкими, чтобы поместиться под передником или под юбками, поэтому Джозефина просто выпрямила руку, в которой их держала, низко опустила ее и, не сводя глаз со спящей Миссис, вышла из комнаты. Сейчас она поднимется по скрипучей лестнице к себе на чердак. Пойдет медленно, избегая самых расшатанных ступенек, где подгнившее дерево скрипело особенно громко и жалобно, чтобы шум не разбудил Миссис. И спрячет ботинки под тюфяком.

Джозефина была уже у двери чердака, когда услышала снаружи стук копыт и шум колес. Они никого не ждали. В Белл-Крике гости были редкостью, а разносчик сезонных товаров уже побывал здесь: его тележка была загружена зимними вещами, упряжью, шерстью, сальными свечами, припарками, специями и сладостями. Может быть, это доктор вернулся? Или какой-нибудь раб Стэнморов пришел одолжить ведро или косу?

Выглянув в окно коридора, Джозефина увидела у сарая незнакомую коляску и спускающуюся с подножки женскую фигуру: темное платье и белые нижние юбки, низко опустившиеся, когда она нагнулась, чтобы ступить на землю. На гостье были перчатки для верховой езды, которые она сняла, быстро и сильно дергая за каждый палец и оглядываясь вокруг: сарай, ворота, ряд плодоносящих яблонь. Женщина была маленького роста, кругленькая и такая толстая, что платье, казалось, вот-вот треснет на ней. Джозефина не сразу узнала гостью и прищурилась, чтобы разглядеть ее лицо, но оно оставалось в тени капора.

Женщина уверенно пошла по дорожке к входной двери, Джозефина услышала стук и громкий, пронзительный голос: «Эгей, это Мелли Клейтон, я приехала в гости».

Джозефина посмотрела на башмаки в руке. Теперь подниматься в комнату нельзя, ведь Миссис может проснуться от криков гостьи или от шума, который наделает сама Джозефина, если сейчас бегом побежит по крутым чердачным ступенькам. Джозефина сунула ботинки за дверь студии, так, чтобы они оставались наполовину скрытыми в тени. Потом она придет и заберет их.

Джозефина поспешила вниз и открыла входную дверь.

– Добрый день, – сказала Мелли Клейтон, глядя поверх головы Джозефины. – Я приехала к миссис Белл. Утром я встретила на дороге доктора, и он сказал, что она очень больна. Она принимает?

Не дожидаясь ответа, Мелли Клейтон вошла в дом. Она сняла мокрый капор и передала его Джозефине. Теперь Джозефина могла хорошо разглядеть ее: румяные щеки, светлые волосы потемнели от пота, немолодая, но еще не старая. Ее круглые бледные глаза были посажены слишком близко друг к другу и смотрели хитрым, как у хорька или ласки, взглядом, а подбородок ленивыми складками переходил в рыхлую шею. Нет, подумала Джозефина, эта Мелли Клейтон раньше никогда не приходила в Белл-Крик. Близко посаженные глаза гостьи рассматривали все, что можно увидеть в прихожей: у подножия лестницы – портрет брата Мистера, Генри Белла, написанный темными масляными красками, маленький канделябр, растерявший половину хрустальных подвесок, но все же сиявший, как ночное небо, подставка для зонта, а рядом – маленький столик с одним ящиком.

– Миссис Белл спит наверху, – сказала Джозефина. – Я скажу ей, что вы приходили. Может быть, заедете завтра? – Произнося это, Джозефина и не надеялась, что Мелли Клейтон действительно уйдет. Хитрая и решительная, эта женщина явно прибыла с какой-то безотлагательной целью.

– О, нет, почему бы мне не подождать. Полуденный сон никогда не длится больше нескольких минут. И мне не терпится посочувствовать ее состоянию и посмотреть, не могу ли я чем-нибудь помочь. Доктор Викерс велел мне ехать сюда незамедлительно, и я не хочу его сердить!

Мелли резко рассмеялась, прошла в гостиную, повернулась к Джозефине и уставилась на нее.

– Хочу чаю, – сказала гостья.

Джозефина вышла из комнаты. На кухне она сунула чайник на горячие угли, чтобы вскипятить чай для Мелли Клейтон, и поставила на расписной деревянный поднос чашку с блюдцем. В шкафу стояла банка с покупным печеньем, которую Мистер привез из Ричмонда на прошлое Рождество. Миссис Лу подавала его гостям, красиво выложив на тарелку, в красных обертках с гофрированными краями. Джозефина его не пробовала, но пустые обертки пахли миндалем и легкой горечью, как кожура апельсина. Джозефина открыла банку и, как всегда, глубоко вдохнула сложный насыщенный аромат – этого было почти достаточно. Печенья осталось мало, и Джозефина подумала, заслуживает ли Мелли Клейтон таких церемоний? Пожалуй, нет, с этими ее грубыми манерами, пухлыми руками и хитрыми глазами. Джозефина вернула печенье на место и оглядела полупустые полки кухонного шкафа.

Она быстро вытащила три галеты, яблоко, кекс, кусок соленой свинины и полбуханки хлеба. Достав из ящика чайное полотенце, Джозефина расстелила его на длинном низком столе, сколоченном из дубовых досок длиннее человеческого роста – на столе, предназначенном для шелушения кукурузы, разделки мяса, чистки рыбы, свежевания кроликов, открытия устриц, разбивания яиц, приготовления теста. А теперь вот Джозефина собирает себе еду в дорогу. Она сложила клетчатые концы прямоугольника, скрутила углы и завязала еду в узелок. Из чайника повалил пар, Джозефина вытащила его из углей и налила чай. А куда теперь деть узелок? Она осмотрела кухню, в которой знала каждый угол, но любое укрытие, казалось, громко трубило о ее краже. Наконец взгляд нашел то, что искал. У задней двери стоял стол, на котором лежала стопка глиняных мисок: можно незаметно пройти мимо, на мгновение остановиться, протянуть руку, а затем тихо выскользнуть за дверь. Джозефина засунула сверток за миски.

Разгладив юбки и кудри, выбившиеся из-под ленты, она понесла чайный поднос в гостиную.

– Мэм? – сказала Джозефина. Она стояла в дверях пустой комнаты.

– Да, я здесь. – Голос донесся откуда-то снизу, и Джозефина опустила взгляд. Мелли стояла в углу на четвереньках, отогнув край ковра. Казалось, она рассматривает его изнанку. Джозефина уловила его запах – запах далеких земель, пряностей, перца и дыма, – когда Мелли перевернула его на лицевую сторону, вздыбив клуб пыли, который некоторое время висел в воздухе и сиял в потоке солнечного света.

Мелли вскочила на ноги, ее розовые щеки порозовели еще больше. Не говоря ни слова, она села на коричневый диван, на то же место, где всего несколько часов назад сидел доктор Викерс. Джозефина поставила на стол поднос с чаем, и Мелли сразу же взяла чашку. Под каждым из ее ногтей виднелась черная полоска грязи. Ее оценивающий, как у торговца, взгляд, снова забегал по комнате, приглядываясь к каждому предмету. Давным-давно Джозефина научилась смотреть, не глядя, ненавидеть, не выказывая признаков неодобрения на лице. Что делать с этой Мелли Клейтон? Как от нее избавиться?

Тут послышался звонок – большой медный колокольчик с ручкой из гикори, которым Миссис звала Джозефину, когда ее голос был слишком слаб, чтобы кричать.

– Ага, это миссис Белл? – спросила Мелли.

– Да, – сказала Джозефина. – Минутку. – И вышла из комнаты. Она замирала от ужаса, представляя, что Мелли Клейтон останется в гостях на все утро, потом Мистер придет с полей обедать, потом настанет черед спокойных занятий с Миссис – чтение или вышивание. Или они опять пойдут в студию? Визит Мелли Клейтон спутал все планы Джозефины на день – минуты наползали на минуты, дело на дело. Приготовить мыло, обработать ежевику, выстирать и починить порванные, испачканные кровью простыни. Когда же она сможет извлечь из тайников еду и обувь? А что, если Миссис увидит ботинки? Или Мистер? Ботинки были драгоценной вещью. И их легко заметить в низкой тени дверного проема.

Джозефина вошла в комнату Миссис и увидела, что та сидит в постели, все еще в одной рубашке, и пытается подобрать темную массу волос, но без шпилек они не держались и падали ей на плечи.

– Джозефина, кто здесь? Я слышала женский голос. Кто это?

– Мисс Мелли Клейтон, – спокойно сказала Джозефина.

– Мелли Клейтон? – Глаза Миссис сузились, лицо напряглось, как будто она пыталась подтолкнуть память физическим усилием, как заевшую оконную раму или упрямую корову. – Мелли Клейтон. Учительница из школы? Зачем она пришла?

– Она сказала, что доктор Викерс велел ей заехать и предложить свою помощь. И выразить соболезнования.

– Соболезнования? – Миссис опустила руки.

– Так она сказала, Миссис.

– Соболезнования. Вообще-то я еще не умерла. Помоги мне одеться, Джозефина.

Миссис вошла в комнату, Джозефина вслед за ней. Мелли поднялась с дивана.

– О, дорогая Лу Энн, нет, только посмотрите на нее! – Глаза Мелли устремились прямо к порезанной щеке Миссис Лу, но гостья ничего не сказала. – Выглядишь здоровой, как огурчик, как не стыдно доктору Викерсу говорить, что это не так.

Миссис улыбнулась и посмотрела на пустую чашку с блюдцем на столе.

– Ты слишком добра, дорогая. Какой приятный сюрприз видеть тебя! Садись, пожалуйста. Хочешь еще чаю? У меня есть прекрасное покупное печенье, и еще остался пирог с патокой, да, Джозефина?

Дамы сцепили руки и сели. Мелли начала рассказывать, как она случайно встретила доктора Викерса, как он беспокоится о миссис Белл, как он потребовал, чтобы Мелли немедленно навестила ее.

Джозефина на кухне приготовила чай и выложила на блюдо остатки печенья.

– Видишь, как хорошо она за мной ухаживает? – сказала Миссис, когда Джозефина поставила поднос на стол. Это прозвучало так, будто они только что обсуждали Джозефину и ее заботливость.

– О, но тебе необходима сиделка! Которая умеет ухаживать за больными! Или, может быть, кто-то из семьи…

– Нет-нет, Джозефина со мной с самого детства. Она знает, что мне нужно. Честное слово, иногда мне кажется, что она это знает лучше, чем я сама.

– Ты балуешь ее, я уверена. По голосу слышу, Лу Энн. Посмотри на эту комнату, она не очень хорошо убирает дом. Куда ни глянешь, везде пыль. Где ни проведешь пальцем, он становится серым.

Джозефина стояла у двери и смотрела на влажные губы Мелли Клейтон, говорившие Миссис все эти слова.

– О, вовсе нет, Мелли, – сказала Миссис, но ее голос дрогнул. Джозефина не видела ее лица, но пальцы Миссис беспокойно двигались на коленях, будто не знали, за что уцепиться.

– Боюсь, из-за твоего состояния ты стала слишком… снисходительной. Пожалуйста, порадуй меня, позволь осмотреть твой чудесный дом, чтобы я убедилась, что за тобой правильно ухаживают.

Джозефина не понимала, что скрывается за просьбой Мелли. Но эта женщина с бегающими глазами и сутулыми плечами могла заметить то, чего не видела больная Миссис Лу. Еда. Обувь. Картины Джозефины, свернутые в рулон. Вещи, распиханные по углам дома, чтобы Джозефина могла забрать их позже, когда Миссис и Мистер пообедают, Миссис заснет или найдет себе занятие, а Мистер вернется в поле. Сегодня день как день, нужно делать что всегда, пока не наступил вечер, а там Джозефина пойдет к Лотти и Уинтону в хижины. И поговорит с Натаном о маршруте на север.

Миссис колебалась, теперь ее руки были крепко сцеплены на коленях.

– Ну, – начала Миссис, – не вижу в этом ничего плохого. Ведь в глубине души ты желаешь мне только добра, Мелли, я в этом не сомневаюсь. – Миссис встала, повернулась к Джозефине и посмотрела на нее так, будто перед ней очередной полированный стол, бессловесный, прочный и готовый к использованию.

Миссис Лу и Мелли двинулись в кухню. Джозефина шла позади.

Внезапно Мелли остановилась.

– Лу Энн, какая прелестная картинка! – Она указала на маленькую акварель на стене, полускрытую в тени лестницы. Джозефина нарисовала ее пару лет назад в Белл-Крике, в самом в начале лета – разноцветные клумбы, безупречно-синее небо. Джозефина помнила, как была довольна, что застала цветы во всей красе в те короткие недели, когда они еще не начали вянуть от жары, а были пышными и яркими. – Да ты настоящий художник, вот что! Почему же ты скрывала? – Мелли повернулась к Миссис Лу, чопорно поджав губы, с видом деланого неодобрения, которым, как подумала Джозефина, устрашала пугливых учеников.

– Ну, я просто так развлекаюсь. Чтобы скоротать время. – Лицо Миссис вспыхнуло, она упорно смотрела в пол, казалось, лесть Мелли смутила ее. Потом она подняла голову и улыбнулась более уверенно. На Джозефину она не смотрела. – Но спасибо, Мелли, на добром слове. Мне приятно, если мое маленькое хобби радует глаз.

– О, еще как! Нужно повесить ее получше, чтобы все могли восхищаться. И нечего скромничать. – Мелли взяла Миссис под руку, и они снова двинулись к кухне. Миссис с удобством оперлась на руку Мелли, казалось, они вмиг стали близкими подругами.

Проходя мимо акварели, Джозефина тоже остановилась, чтобы посмотреть на нее. Когда Миссис Лу приняла похвалу Мелли на свой счет, Джозефина ощутила привычную горькую пустоту. Как уже тысячу раз до этого, Джозефина осознала, что у нее ничего нет, что она идет по жизни с пустыми руками – ничего не может дать, ничего не может назвать своим. «Видишь, у тебя ничего нет. Видишь, ты сама ничто», – сказал голос у нее в голове, и это не были слова Мистера или Миссис Лу, – нет, это ее собственный голос произнес их. «Вот видишь, глупая девчонка». Джозефина еще секунду постояла перед картиной, чувствуя, что сама исчезает в тусклом освещении холла, тает, словно тень или призрак, и казалось невероятным, что это она когда-то взяла кисть, выбрала краски и наложила их на холст так, что получилось нечто настолько осязаемое и красивое. Может быть, она ошиблась. Может быть, это и в самом деле была Миссис Лу. Цветы переливались красками по всему холсту.

Джозефина отвернулась от картины и поспешила за женщинами. Мелли уже медленно и методично кружила по кухне. Оживленная болтовня сменилась напряженным молчанием, которое Джозефина ощутила физически, будто вошла в комнату, заполненную водой или песком. Миссис Лу смотрела на Мелли испуганно и выжидательно, и Джозефина почувствовала невольное восхищение этой женщиной, которая умела вызвать стремление угодить ей даже в тех, кому этого совсем не хотелось.

– Ну, здесь вроде достаточно чисто, – на ходу сказала Мелли, проводя пальцем по разделочному столу, где в деревянных лунках хранились ряды ножей. Одна лунка была пуста. Мелли остановилась.

– Но, Лу Энн, где же этот нож?

Джозефина и Миссис Лу на мгновение замерли. Обе чувствовали вину за их общую тайну: безумие Миссис Лу, порезанное лицо, предполагаемый дар госпожи своей рабыне. Как все это объяснить?

Миссис заговорила первой:

– Мелли, Мелли, это Роберт забрал нож и унес в сарай для инструментов. – Миссис солгала так непринужденно, легко, что на миг Джозефина смогла представить, как Мистер выбирает рукоять, лезвие и выходит с какой-то целью – разрезать веревку или зарезать теленка.

– Пожалуйста, Мелли, давай посидим на крыльце, – сказала Миссис Лу. – Здесь можно задохнуться от жары. – Она указала на угли, тлеющие в широком каменном очаге. Время близилось к часу пополудни, и солнце через задние окна вошло в жесткие скошенные углы кухни. Щеки Миссис покраснели, лоб болезненно блестел.

– Конечно, дорогая Лу Энн, – сказала Мелли. – Извини, пожалуйста. Как глупо с моей стороны!

Она двинулась по направлению к коридору, но ее глаза продолжали шарить по кухне.

С усталым облегчением Джозефина вышла за дверь, и тут снова раздался голос Мелли, тихий и торжествующий:

– А это что такое?

Джозефина обернулась. Мелли держала в руках ее узелок с припасами, развязывала узлы, принюхивалась.

– Это же твоя чайная салфетка, Лу Энн? И почему в ней спрятана хорошая еда? Наверное, она собирается отнести ее работникам в поле? Украсть прямо из-под носа? Знаешь, моя мама говорит, что они все воровки, все до единой.

По лицу Мелли Клейтон Джозефина поняла, что тою движет не что иное, как спортивный интерес. Возможно, это была не единственная причина, по которой она затеяла ревизию, но сейчас главным для нее было удовольствие от того, как Джозефина изворачивается и выкручивается, от того, как она может управлять чужой жизнью без всяких усилий – лишь предположением, полунамеком.

Миссис, хмурясь, рассматривала сверток.

– Джозефина, что это значит? – спросила она. – Почему ты держишь узелок с едой здесь, у самой двери? Для кого это?

Джозефина стояла в дверях, из кухни прямо ей в лицо тянуло жаром, Миссис Лу и Мелли застыли в выжидательных позах. Джозефина почувствовала, что ее щеки пылают, и солгала с такой же легкостью, как только что Миссис Лу.

– Для Мистера, – не дрогнув, сказала она. – Он попросил собрать для него узелок, не знаю, зачем ему.