Текст книги "Пятизвездочный миллиардер"

– Знаешь, – говорил он, целуя волосы подруги в пыли и краске, – наши взаимные оскорбления – знак подлинной любви.

– Что ж, изволь, ты – говнюк, – смеялась Инхой, уткнувшись носом в его руки, пропахшие скипидаром.

По стенам они развесили доски с рукописными цитатами любимых европейских мыслителей:

Все великие романы бисексуальны[24]24
  Высказывание чешского писателя Милана Кундеры (1929–2023), эмигрировавшего во Францию: «Все великие романы, настоящие романы, бисексуальны. Это значит, что они отражают и женское, и мужское видение мира. Пол автора как физического лица – его личное дело».


[Закрыть].

Вопрос: почему ты плачешь? Ответ: потому что не плачешь ты.

Истинная любовь = взаимные оскорбления.

Им было все равно, оценят ли их затею другие, они знали, что вряд ли кто-нибудь вообще поймет эти изречения или определит их источник. Главное, сами они находили это забавным. Кафе получило название «У Энджи», и вышло это совершенно спонтанно, после недавнего просмотра фильма[25]25
  Фильм «Энджи» 1994 года режиссера Марты Куллидж; главная героиня Энджи обнаруживает, что беременна, но отказывается выйти замуж за отца будущего ребенка, считая, что должна полагаться только на себя.


[Закрыть] из разряда «кино такое паршивое, что даже смешное», который понравился Дункану. Уже на середине ленты им стало скучно, и всю вторую половину фильма они украдкой тискались, а потом решили: когда наконец будут жить вместе, то заведут кошку по имени Энджи. Или машину. Или кафе.

Друзья Дункана влюбились в кафе с ходу. Вернее, их друзья. Инхой сознавала, что многих людей в ее жизнь привнес Дункан. Вернее, в их совместную жизнь. Не одну ее привлекали его купаж беззаботности и ума, изящная худоба и наплевательское отношение ко всему на свете в сочетании с тенями под глазами и очаровательно всклокоченной шевелюрой. Стоя за прилавком, Инхой притворялась, будто подбивает суммы на кассовом аппарате, который до конца так и не освоила, а сама наблюдала за Дунканом, раскинувшимся на протертой софе якобы от Алвара Аалто[26]26
  Алвар Аалто (1898–1976) – крупнейший финский архитектор и дизайнер мебели.


[Закрыть] в окружении преданных апостолов, преимущественно юных и женского пола. Обычно роль оратора он отводил другим, сам же смотрел в пространство или прикрывал глаза, словно размышляя о чем-то совершенно постороннем, но в самый разгар ожесточенных дебатов вдруг начинал говорить, и тогда все мгновенно смолкали. Его короткие реплики, емкие, оригинальные и всегда дерзкие, зачастую порождали рябь смущенного смеха. В половине десятого вечера Инхой приспускала жалюзи и, заперев дверь, открывала бутылку каберне-совиньон. В кафе оставались только немногие близкие друзья (их близкие друзья), беседа с которыми продолжалась до утра, когда уже слышался призыв к фаджру[27]27
  Фаджр – предрассветная молитва, первая из пяти обязательных ежедневных молитв в исламе.


[Закрыть], доносившийся с минарета близстоящей мечети. Порой Инхой укладывалась на софу и, пристроив голову на колени Дункану, дремала под звук его голоса.

Казалось, подобные вечера сгодились бы на долгие-долгие годы, а то и вечность.

А вот в делах было не все так гладко. Инхой сражалась с учетом, нераспознаваемым дебетом-кредитом, неиссякаемым потоком счетов от поставщиков, которые забывала оплатить или вообще теряла, однако гордость не позволяла ей нанять бухгалтера. Она ведь затеяла самостоятельное предприятие, чтобы доказать свою небесполезность. Однажды Инхой радостно взялась за подготовку вечера по случаю выхода в свет нового поэтического сборника одного из друзей Дункана. Прием удался на славу, чтение стихов перемежалось душевными песнями под аккомпанемент фолк-гитары в исполнении автора, чьи изобиловавшие сленгом тексты повествовали о городской миграции и одиночестве. Наутро Инхой сообразила, что не установила цену еды и напитков, и застолье за счет заведения оставило ее с огромным долгом. Уборщицы-индонезийки запаздывали, кафе провоняло стоялым запахом пива, пол был усыпан окурками, вдобавок кто-то случайно выдернул из розетки штепсель холодильника, и домашнее мороженое с кокосовой стружкой, обошедшееся в несколько сотен ринггитов[28]28
  Малайзийский доллар.


[Закрыть], превратилось в месиво.

– Ну чего ты брюзжишь, милая? – Дункан обнял ее за плечи. – Больше не устраивай посиделки для наших друзей, коли не хочешь. Никто тебя не заставляет.

– Дело не в том. – Инхой отбросила его руку. – Просто кафе – это еще и коммерческое заведение, а не только место встречи твоих друзей.

– Ага, теперь они лишь мои друзья. Ладно, будь по-твоему. Никто не просил тебя затевать этот вечер.

Он вставил в магнитофон кассету Тома Уэйтса[29]29
  Том Уэйтс (р. 1949) – американский певец и автор песен, играет экспериментальный рок и авангардный джаз. В тексте строчка из его песни «Бриллианты на ветровом стекле».


[Закрыть], и через дорогие немецкие динамики захрипел голос: «Пятнадцать футов снега, холоднее, чем зад землекопа, холоднее, чем зад землекопа…»

– Кстати, среди вчерашних гостей была Жожо. Она издатель, ты могла взять деньги с нее, раз уж это столь важно.

– Деньги тут ни при чем. – Инхой уставилась на гору засохших канапе с креветками в соусе самбал, которые кто-то вывалил на диван.

– Я понимаю, речь о независимости, твоей значимости и прочей ерунде. – Смахнув бутерброды на пол, Дункан улегся на софу. – Слушай, коль стало туго, почему не попросишь отца немного помочь? Надо реально смотреть на вещи. Твой старик сейчас на коне, всем известно, что он получил долю в крупной нефтяной концессии на севере Тренгану[30]30
  Малайзийский штат.


[Закрыть].

– Да пошел ты! – Инхой сообразила, что влажной тряпкой протирает и без того чистую стойку, за которой простояла весь вечер, не позволив ее загадить. – Как у тебя язык поворачивается такое говорить? Это, блин, богатство прет из тебя. Говорю же, деньги ни при чем.

– Ну да. А что при чем? – Дункан притоптывал в такт музыке.

Инхой глянула на него и, боясь расплакаться, отвернулась.

– Никто даже спасибо не сказал.

Дункан молчал, дожидаясь, видимо, ее слез. Но потом встал у нее за спиной и, обвив руками, притянул к себе.

– Успокойся, глупенькая, – прошептал он. – Всем известно, что кафе существует только благодаря тебе. И все тебя любят, это уж само собой. Все мы счастливы и очень тебе признательны. Что бы мы без тебя делали? Где еще приткнуться? Нам бы крышка. Здесь так здорово лишь твоими усилиями. Все это ценят. Уж я-то особенно. Особенно я.

Инхой кивнула, чувствуя его теплое дыхание на своей шее. Пока ему здесь так хорошо, она не закроет кафе, чего бы это ни стоило. Они обнялись, молча слушая музыку, звучавшую в пустом зале: «…повезло найти того, с кем тебе не страшно…»[31]31
  Из песни Тома Уэйтса «Марта», альбом «Пора закрываться» (Closing Time), 1973.


[Закрыть]

– Гад, ты нарочно поставил эту песню! – улыбнулась Инхой.

– Нет, случайно. Она маленько грустная.

«…Мы были молоды и глупы, но теперь повзрослели…»

– Кстати, та нефтяная фигня, о которой ты сказал, не в Тренгану, а в Келантане.

– Один хрен. – Дункан ее поцеловал. – Я знаю, что где-то на севере. А там все едино – красота и глушь.

На следующей неделе он, ничего ей не сказав, погасил все основные долги и кредиты, расквитался с поставщиками и положил изрядную сумму на счет кафе. В ответ на благодарность Дункан отмахнулся – мол, ерунда, оплата проведена через одну из семейных компаний. Вообще-то все это устроил Джастин, сказал он, занимая свою обычную позицию на низкой серой софе. «Только не спрашивай о деталях, в этом я не разбираюсь. Подумаешь, это всего лишь деньги, и только».

Инхой была растрогана не столько щедростью, сколько основательностью этого жеста, говорившего о перспективе долгосрочных отношений и планах на совместное будущее. Не имело значения, что семья Лим даже не заметит исчезновения такой суммы, родители Инхой, скажем прямо, тоже могли бы помочь, пусть и не с этакой легкостью. Главное, быстрота, с какой действовал Дункан. Сохраняя обычную беспечность, он озаботился тем, чтобы кафе, а с ним и Инхой остались на плаву.

Это всего лишь деньги, и только.

* * *

Он не виноват.

Всему виной ее отец, ввергший их в неприятности.

Нет, он ни при чем, теперь он покойник.

Сумбур мыслей, что вертятся, сшибаясь друг с другом.

Это всего лишь деньги.

Минуло полтора года, как Дункан порвал с ней, но она вспоминала о нем по тысяче раз на дню, безуспешно пытаясь найти логику в его решении. Десятки доводов перечеркивали друг друга, ничего не объясняя. Дункан не отвечал на ее звонки и просьбы о встрече. Инхой передавала сообщения через его друзей (теперь стало ясно, что они лишь его друзья), но, похоже, ни одно не дошло до адресата. Вскоре уже никто из знакомых не заходил в кафе, вестников не осталось. Даже когда появился Джастин, посланный объяснить причину разрыва, она ничего не поняла. Гонец выступил в своей обычной вроде бы ясной манере, не позволявшей постичь смысл сказанного. Инхой должна уяснить, что дело вовсе не в ней. Просто семья обязана думать о благополучии своих детей и своем собственном. Решение далось нелегко. Возникли сложности из-за нынешнего положения семьи Инхой и печального происшествия с ее отцом.

– Какого еще «печального происшествия»?

– Я имею в виду нехорошую огласку. Весь этот… скандал.

Произнеся «скандал», Джастин усмехнулся, будто слово это все проясняло. Когда, уходя, он обернулся, усмешка еще не исчезла. Так улыбаются люди, не зная, что еще сказать, поскольку данное событие их ничуть не трогает, у них есть дела поважнее. Оставшись одна, Инхой оглядела внезапно опрятное кафе, замершее, как ее жизнь, – столы и собранные в пирамиду стулья сдвинуты к стене; музыкальный автомат, купленный с бухты-барахты, темен и тих; с потолка свисают голые лампочки, ибо дизайнерские абажуры проданы, чтобы оплатить счет за электричество; дверца пустого холодильника открыта; на цементном полу, который когда-то шлифовали они с Дунканом, подсыхающая лужица от растаявшего льда. Единственные вещи, оставшиеся на своих местах, – низкая серая софа, на которой в течение почти двух лет каждый вечер растягивался Дункан, и доски с цитатами, так и висевшие на стенах. Истинная любовь = взаимные оскорбления.

Инхой мысленно произнесла слово «скандал», аукнувшееся гулким эхом. Плохое слово, оно не дает ответа.

Выходит, дело в деньгах. У Дункана с Джастином их было и есть навалом, она же без гроша. Значит, причина – деньги.

Прознав о закрытии кафе, никто не удивится. Дело обычное, одно заведение открывается, другое прекращает деятельность, скажут люди и, хмыкнув, тихонько добавят: девчонка ни черта не смыслит в бизнесе. Богатенькая вертихвостка, она думала, что папашины денежки никогда не закончатся. Ан вон как. Да еще парень ее бросил. И поделом. Нефиг задаваться. Какой там бизнес, она же дура набитая.

* * *

Прошло уже десять минут сверх условленного часа. Скверный знак. До сих пор этот человек проявлял себя только с хорошей стороны, демонстрируя идеальные манеры. Уолтер Чао. Даже имя его обладало элегантным стилем, сохранявшим старосветскую учтивость и сдержанный шик в мире, неумолимо захваченном бетоном и сталью, яркими огнями и ночными увеселениями жизни на бегу, ставшей уже привычной. Инхой проверила телефон – никаких сообщений. Продинамили ее, что ли? Может, послать эсэмэску, чтобы самой оставить его в дураках? Мол, неважно себя чувствую, вынуждена уйти. Но тогда не узнаешь о его предложении и, возможно, упустишь главный шанс в жизни. Господи, она же не на свидание пришла, на деловую встречу. И все же как-то оно унизительно. Инхой уже начала мысленно составлять сообщение: «Прошу прощения, я, похоже, чем-то отравилась за обедом…» – но увидела поспешавшего к ней метрдотеля.

– Господин Чао уже поднимается в лифте. Он извиняется за опоздание. Минут десять назад он звонил, оставил сообщение, но я захлопотался и не увидел. Прошу вас, не выдавайте меня. Нынче так много гостей, я недоглядел.

Инхой посмотрела на часы: одиннадцать минут девятого.

– Ничего страшного, – кивнула она.

– Благодарю вас, мадам.

Шаблонный французский акцент метрдотеля выглядел забавным и милым. Вечер обещал быть приятным.

Инхой притворилась, будто изучает меню, а сама украдкой разглядывала входящих гостей, пытаясь определить, кто из них Уолтер Чао. Возле гардероба столпился выводок хорошо одетых мужчин, передававших верблюжьего цвета пальто девушкам в черных брючных костюмах. Арабского вида кавалер и его китайская спутница терпеливо ждали своей очереди. Возникший метрдотель вежливо, но решительно расчистил путь к вешалке. За его спиной мелькнули светло-серый пиджак и небесно-голубая рубашка. Когда метрдотель, точно головной мотоциклист в полицейской кавалькаде, направился к столику Инхой, она сделала вид, будто погрузилась в изучение многостраничного меню. Затем подняла взгляд на метрдотеля, склонившегося в полупоклоне, и Уолтера Чао, которому, встав, подала руку, отметив его в меру крепкое рукопожатие.

– Прошу извинить за опоздание, – сказал он, глядя ей в глаза. – Обычная отговорка – пробки. Я прощен?

– Пробки – часть шанхайской жизни. Пустячные по сравнению с Пекином. Не переживайте, вы почти не опоздали.

Чао опустился на стул, подвинутый ему метрдотелем.

– Вы очень снисходительны. Я сам не терплю опозданий.

Он открыл меню, пробежал по нему взглядом и отложил в сторону. Невысокий, ростом примерно с Инхой, пять футов и пять-шесть дюймов, он тем не менее выглядел внушительно, когда, опершись локтями о стол, чуть подался вперед, словно приглашая к большей доверительности.

Появился официант с ведерком, где во льду стояла бутылка шампанского. Он показал этикетку Чао, тот, едва покосившись, кивнул и вернул пристальный взгляд на Инхой. Красавцем в общепринятом понимании его не назовешь, однако Инхой охватило смущение сродни той смешанной с восторгом робости, какую она испытывала, когда с ней, школьницей, заговаривали крутые симпатичные парни, жившие по соседству. Сейчас это чувство казалось абсолютно чужеродным, из иной поры ее жизни.

Инхой посмотрела на пузатую бутылку с незнакомой этикеткой – это было нечто другое, отличное от модной марки, излюбленной бандитствующими рэперами и вульгарными наследницами, но скромно шикарное.

– Розовое шампанское, я уже сто лет его не пила, – сказала она.

– Мне больше нравится отмечать начало всякого нового проекта, нежели дожидаться его завершения. Тем самым я предвкушаю успех. Не понимаю тех, кто празднует лишь окончание дела. Прошу вас, скажите, если вы не любите это вино. Можно заказать что-нибудь другое. Или даже просто апельсиновый сок, если нынче вы не расположены к шампанскому.

– Нет-нет! – Инхой подняла бокал. – К шампанскому я расположена всегда.

– Рад это слышать. – Уолтер Чао отсалютовал бокалом. – У меня такое чувство, что мы с вами поладим. Прослышав о вас и почитав посвященные вам статьи в деловых журналах, я сказал себе: вот наконец появилась значительная личность. Ваше здоровье.

Вечернее небо налилось тусклым пурпурным светом, городские огни разгоняли тьму. Инхой порадовалась, что пришла загодя и успела освоиться с обстановкой. Она понимала, что за ней исподволь наблюдают и дают ей оценку.

– Что вы закажете? – спросила Инхой. – У меня тут преимущество, я пришла чуть раньше и уже сделала выбор.

– Отлично. Здесь я всегда заказываю одно и то же. Но что именно – не скажу, чтобы не влиять на ваше решение.

Чао смахнул невидимую соринку с лацкана, и Инхой отметила безупречное качество гладкой матовой ткани его пиджака. Когда Уолтер чуть наклонил голову, стало видно, что у него слегка кривой кончик носа; на протяжении вечера Инхой то и дело подмечала этот крохотный изъян, портивший ухоженное лицо собеседника.

– Прежде чем закажем еду, я предлагаю недолго поговорить о деле, – сказал Чао. – А потом забудем о нем и станем получать удовольствие от вечера – поболтаем о жизни, побольше узнаем друг о друге, как обычно поступают люди на первой встрече. Что скажете?

– Идея превосходная. Только, прошу вас, не затягивайте, потому что я умираю от голода. И от любопытства тоже.

Чао рассмеялся, и морщины на его лице стали резче, старя его. Инхой полагала, что они ровесники, но теперь видела, что он старше и кожа его задубела под солнцем (было легко представить, как этот крепко сбитый смуглый мужчина, облаченный в «бермуды» и отутюженную рубашку с короткими рукавами, проводит отпуск на Французской Ривьере или пляже Панси на Пхукете).

– Я думаю, вы меня погуглили, поэтому нет нужды вдаваться в мою биографию.

– Вообще-то нет, – солгала Инхой (к ее досаде, она целый час бесплодно рыскала в интернете, пытаясь составить портрет этого человека, и даже звонила знакомым в разных частях Юго-Восточной Азии – может, им что-то о нем известно). – Но я имею общее представление о вашей деятельности. Она весьма впечатляет. Конечно, я кое-что знала о ваших проектах, особенно в Малайзии, только не связывала их с вами. В смысле, я не думала, что именно вы их автор. – Она пригубила шампанское, посмотрела Чао в глаза и еще раз солгала: – Но ваше имя мне было знакомо.

Чао пожал плечами:

– Слава для меня ничто. Прошлое есть прошлое, важно, каков твой следующий шаг.

– Я совершенно согласна. – Инхой подтолкнула к нему мисочку с оливками. – И какой же это шаг?

– А это зависит от того, как пройдет наш ужин.

– Понятно.

Чао развернул салфетку на коленях.

– Позвольте задать вопрос. Когда вы допоздна работаете над каким-нибудь проектом и в конце шестнадцатичасового рабочего дня, вконец измотанная, клянете себя – мол, на черта мне все это сдалось, о чем вы думаете? В смысле, что вами движет? Чего вы надеетесь достичь, работая изо дня в день, улыбаясь противным вам людям, утопая в отчетности, встречаясь с нудными банкирами и счетоводами? Чего вы добиваетесь? Денег?

– Нет. И – да. Никто не стремится к бедности. Но дело не только в деньгах.

– А в чем?

– Честно говоря, не знаю.

– Так я вам скажу: в уважении. Деньги – тоннель к уважению. Чем вы богаче, тем больше вас уважают.

Инхой поежилась.

– Не уверена, что все так просто.

– Вы знаете, что так оно и есть, – улыбнулся Чао. – Позвольте же рассказать, как я собираюсь помочь вам обрести огромное уважение. Громадные горы уважения.

Случай из практики в сфере недвижимости

Я много раз говорил, что анализ реальных ситуаций – лучший способ отточить свои деловые навыки. Рассматривая следующий пример, обратите особое внимание на взлеты и просчеты человеческого суждения.

В 1981-м мой отец купил заброшенное здание в Кота-Бару, уплатив за него тридцать тысяч ринггитов. Местные жители сочли бы цену смешной, даже в те дни это была небольшая сумма, однако в нее входили все скудные отцовские накопления и значительные ссуды от доброжелательных друзей и родственников, поверивших, что на сей раз отец добьется успеха и вернет долг с процентами. Они полагали, что не просто дают ему взаймы, но делают хорошее вложение, и только меня терзали сомнения. Хотя отец еще не превратился в завзятого игромана, я понимал, что безрассудные фантазии уже стали его пристрастием и ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Она закончится провалом, как все другие его начинания, триумфального выхода на поклон не будет. Наша жизнь порознь представляла все это столь же ясным, каким видится солнечное утро после дождливой ночи.

Я получил письмо, в котором отец просил меня приехать первым же автобусом, дабы поселиться в его новом жилище, нашем новом доме. Если помните, в то время я обитал на крайнем юге Джохора у своей двоюродной бабушки и только что поступил, к ее большой радости, в техникум, где обучался на электромонтера. Это было пределом ее мечтаний, ибо, напомню, никому с моим происхождением не светило величие. Отцовское послание оказалось коротким, но веселым. Я глянул на адрес здания, ставшего одновременно жилищем и деловым предприятием, которое наконец-то нас воссоединит и, принося солидный доход, позволит отцу безбедно прожить его последние годы, а меня, возможно, обеспечит наследством. Название показалось странно знакомым, однако я не сразу его распознал.

Примерно в конце шестидесятых годов у нас пронесся слух об открытии богатейших морских нефтяных месторождений, и отель «Токио» был построен в ожидании наплыва неквалифицированной рабочей силы, которая так и не появилась. Строение было чисто функциональным: трехэтажная бетонная коробка с маленькими окнами и плоской крышей, на которой скапливалась дождевая вода, служа рассадником москитов, а дырявые водосточные трубы способствовали зарастанию фасада черным мхом. Слухи о месторождениях не подтвердились, отель быстро обветшал и вдобавок обзавелся дурной славой. В нем ошивались китаянки, да еще тайки, сопровождавшие коммивояжеров. Расхожая байка (может, выдумка, но кто знает?) гласила, что номера сдавались строго на час и в каждой комнате имелся таймер, включавшийся с открыванием двери и подававший сигнал по истечении шестидесяти минут. Говорят, в номерах действовали только эти таймеры, а обесточенные розетки превращали чайники и настольные вентиляторы в ненужный реквизит. Потолочные вентиляторы иногда шевелились, но так лениво, что не порождали и дуновения. Взмокших клиентов ждал час в духоте.

Подробности я узнал от ребят постарше, уверявших, что они наведывались в тот отель. По их словам, тонкие перегородки позволяли слышать все, что происходит в соседнем номере, а радио, всегда включенное, чтобы заглушить стоны и пыхтенье, передавало спектакли, тайские новости и спортивные репортажи. Однако некоторые шумы были нераспознаваемы – например, нечто вроде шлепков по голой плоти, ритмичных, словно метроном, или звук, похожий на скрежет кокоса о терку либо вибрацию зубного бора с резиновой насадкой. А еще из-за стен доносились такие словечки, какие вряд ли услышишь в телепрограммах или даже от злодеев в голливудских фильмах. Один парень клялся, что слышал потусторонние голоса, а другой будто бы узнал интонации своего папаши.

В середине семидесятых годов отель подвергся рейдам полиции нравов, сперва разовым, потом ежемесячным. Там вылавливали девиц с городских окраин, часть которых уже перешла в разряд профессионалок. Никто особенно не переживал, когда стало ясно, что заведение вот-вот закроют. Давно утратившее экзотическую привлекательность, оно превратилось в мерзкую развалюху. Все думали, здание снесут, ан нет. Надежды на нефтяные месторождения не оправдались, и у города не было денег на уничтожение этакой пакости.

Заброшенный отель стал пристанищем местных наркоманов, число которых росло благодаря доступности бирманского героина, просачивавшегося через границу в районах Хат Яй и Сонгкхла. Созревающие подростки, в былые времена здесь колесившие на великах, надеясь хоть мельком увидеть полуодетую девицу, теперь избегали сие злокачественное место, усыпанное шприцами и битым стеклом. Улица, что вела к отелю, некогда одна из самых оживленных в городе, тоже постепенно пришла в упадок, железные шторы на немногочисленных сохранившихся магазинах почти всегда были спущены. Все заведения перебрались на другой край города, ближе к рыночной площади, по вечерам овеваемой живительным морским бризом и озаренной неоновыми огнями, где разместились современные универмаги и торговавшие снедью прилавки. Контраст разительный. Кто же захочет наведаться в прибрежный район, где неистребимое болотное зловоние, засилье москитов, а дороги размыты паводками? К центру города теперь вели иные магистрали, а здесь улицы заросли сорняками, просветы меж домами заполонили деревца.

С коммерческой, да и бытовой точки зрения обветшалый отель в умирающем городском районе не представлял никакого интереса. Всякий здравомыслящий предприниматель отшатнулся бы от него, всякое руководство по бизнесу остерегло бы с ним связываться. Но вот тогда-то мой отец и приобрел отель «Токио».