Текст книги "Медленнее, ниже, нежнее… (сборник)"

– А почему ты живешь в Иерусалиме? Он далеко от моря. А как же поплавать после работы? – возвращается она к нейтральной теме.

– Мне и в джакузи неплохо.

– Разве сравнится булькающее корыто с морем?

– Я не люблю море.

– А что ты любишь?

– Снег, – неожиданно отвечает он.

– Снег? В Иерусалиме есть снег?

– Нет. Снег рядом, в Австрии. Два часа лёта. Это не проблема.

– А почему все-таки Израиль?

– После Португалии отец работал представителем ООН в Израиле. Я служил в Израильской армии. И после Академии мне сразу предложили хорошее место. Я люблю эту страну. Я не еврей, но это страна, которая дала мне всё!

Он говорит так, словно его снимает Израильское телевиденье. А ей так хочется услышать своего Рона…

– Ты счастлив, Рон? – тихо спрашивает она.

– Пожалуй, да. Иногда жалею, что пошёл в медицину.

– Почему?

– Знаешь, что это такое – во время операции получить прямую линию на мониторе, а больному двадцать лет! – с болью говорит врач.

– Но если ты сделал всё, что было возможно? Ты же не бог. Не бери на себя не своё! Слышал сто раз, наверно, но это же так.

– Слышал. Знаю. Но сердце всё равно болит.

– У меня вот тоже стало болеть сердце, – хватается она за грудь и новую тему. – Таблетки даже ношу с собой. А сегодня не взяла. Выскочила из дому за чаем на пять минут…

– Сердце надо беречь… – произносит Рон.

– Рон, – она снова дотрагивается до его плеча, – я хочу тебя…пригласить в гости. Это совсем рядом. У меня красивый дом и я одна… Угощу тебя чаем…

Он молча отводит взгляд, куда-то в расширенное зазеркальное пространство.

– Между прочим, у меня лучший сад в городе! – она гладит его рукав, спускаясь к ладони. – Я же химик. Уже не преподаю, а знания пригодились! Мой сад – местная достопримечательность! Ко мне даже туристов водят! Представляешь, у меня есть тот сорт розы, которая росла у тебя в комнате в Лиссабоне. Помнишь?

– Нет, не помню. Это было так давно, – отвечает он пространству.

– Пойдём? Я тебе покажу! – она сжимает его пальцы.

– Я бы с удовольствием, Каролина, – вежливо произносит он. – Но не смогу, к сожалению. Правда, не смогу. Мне еще нужно к пациенту. Он сложный. И ночью самолет. Не обижайся. Было очень приятно тебя увидеть… – он целует ей руку которой она, наконец, добралась до его пальцев. Потом, помедлив, целует в щёку и, неловко поклонившись, с облегчением уходит.

Она отворачивается, чтобы справиться с новым приступом сердцебиения и слезами. С зеркальной колонны на неё смотрит готовая зарыдать старуха с глубокими морщинами возле рта, в обмотанном вокруг шеи жёлтом платке. Глупо плакать над собой и над временем, которое не вернёшь. Она делает глубокий вдох, на выдохе закрывает глаза. Это помогает. Сама виновата. Надо брать с собой таблетки от сердца, даже если идёшь за чаем.

Высокий мужчина в пальто удаляется от неё быстрым шагом вглубь зеркального мира…

Угол зрения

Две синевы делят проем окна на две половины. Внизу – пугливая гладь озера Лаго-Маджоре, наверху – вечно пьяное итальянское небо. Их разделяет пояс из черепичных крыш дальнего берега озера. Половины равны, если смотреть от середины будущей спальни. Если от проема двери – видны лишь небо и берег, вышитый бисером крыш. Если же упереться локтями в подоконник, озеро прячется в крону старой оливы, посверкивая сквозь листья. Олива растет точно напротив окна будущей спальни, и была здесь, когда еще не было дома.

Жора проделывает этот фокус снова и снова – смотрит в окно от середины комнаты, от двери, и от подоконника. Ему нравится как меняются картины в бетонной раме в зависимости от угла зрения. Секрет этого фокуса в размере комнаты. Она огромная. В Болгарии у них в таком классе были уроки русского. Болтали, что «русачка» спала с директором, поэтому под русский отдали самый большой класс. Школьная сплетня повзрослела вместе с Жорой, а из всей учебной программы ему пригодился только русский. Даже математика не так. На стройке своя математика. Десять лет он занимается строительством, ремонтом и отделкой, и восемь из них в России. Чего он только не перевидал за это время. Но спальня размером с класс, пожалуй, впервые. В Италии он тоже в первый раз. Городок на границе со Швейцарией. Традиционная архитектура средневековья. Места чудесные – озера, горы, воздух, красивые виллы. Эта вилла на самом берегу озера Лаго-Маджоре. Дом новый и отделка идет практически с нуля. Хозяева торопят. Через три месяца хотят заехать. Супружеская пара. Русские. Здесь вообще много русских. Жора видел хозяев один раз еще в Москве. Нормальные вроде ребята. Контролировать работу приезжает управляющий. Работы много, а времени мало. Бригада у него интернациональная: два болгарина – Тодор и Андон, белорус Руслан и хохол Гена. В Москве у него еще таджики были на «подай-принеси». В Италию он взял только необходимых людей. «Подай – принеси» сами делают или нанимают местных. Здесь полно всякого сброда в поисках работы.

Ребята работают всю неделю, кроме субботы и воскресенья. По местным законам в выходные нельзя работать. Здесь с этим строго. Увидят – будут проблемы. Жоре приходится чем-то занимать бригаду в выходные, следить, чтобы не напивались в хлам и вели себя прилично в чужой стране. Обычное развлечение – ближайшая пивная. Он тоже не против посидеть, но старается не пить, экономит деньги. Он любит рассматривать картины в бетонной раме окна будущей спальни. Они всегда разные, в зависимости от угла зрения и времени суток. На рассвете нежное солнце потягивает коктейль искрящегося озера, сонно перебирая бисер крыш на дальнем берегу. В полдень пьяное синевой небо дышит теплым воздухом в пугливую гладь воды, и та волнуется от малейшего дуновения. На закате картина стыдливо подрумянивается, а ночью рассыпается огнями невидимого берега и неба в шепоте старой оливы.

Жора закрывает глаза и ловит носом нагретый дневной воздух. К аромату счастья и тоски примешивается запах пиццы и эхо голосов снизу.

Он спускается в зал, где ребята рубят на куски огромный сырно-помидорный круг.

– Так! Это что такое! До обеда еще час! – строго говорит Жора.

– Жор, ладно, не ругайся, мы пока горяченькая! Итальяшки принесли, угостили. Тебе самый большой кусок, начальник! – подхалимничает Гена.

– Через два месяца хозяин приедет! – привирает Жора для дела. – Времени и так в обрез! Минус выходные!

– Жор, мы вместо обеда! Отработаем! Остынет же… Давай с нами!

– Вместо? Ну ладно, – разрешает Жора. – Где мой большой кусок? Правда вкусно пахнет.

Ему выкладывают сегмент золотистой пиццы на серый картон. Аромат горячего сыра, печеного теста, томатов, ветчины и специй выбивает слюну. Жора с удовольствием откусывает, отводит голову, натягивая сырные струны.

– Суббота завтра, – вспоминает Тодор. – Что делать будем?

– Гулять пойдем, – решает Жора, обрывая сырные нити. – Ато кроме соседней пивнушки не видали тут ничего. Что будете девчонкам врать про Италию? Только от меня ни на шаг! И объем на сегодня должен быть сделан!

Ребята жуют, кивают. Заляпанные краской комбинезоны, пустая картонка в жирных пятнах, соусный подтек поверх побелки на волосатой Гениной руке, разбросанные инструменты. Картина…

А за стеной – искрящееся озеро и огромное синее небо. Но отсюда ничего этого не видно. «Как все зависит от угла зрения», – думает Жора, со вкусом пережевывая хрустящую корочку пиццы.

Сытый сквер лениво пережевывает субботу с ее собаками, детьми и семейным досугом. Жора выгуливает бригаду по длинной дороге вокруг пивной. Ребята скучают, разглядывают молодых мамаш. На теннисном корте играют мужчина и женщина. Похожие друг на друга, загорелые, темноволосые, в белых шортах. На мужчине – свободные шорты, на женщине – в обтяжку.

– Классная у нее жопа! Повезло мужику, – по-болгарски говорит Андон.

– Че ты сказал? – переспрашивает Гена, а Тодор и Жора разглядывают женщину.

Жора отводит взгляд. Да, неплохая задница. Но у его жены лучше. Она тренер по аэробике и младше его на десять лет.

Острая тоска по жене и сыну прокалывает сердце.

Андон не успевает перевести с болгарского. Мужик в белых шортах оборачивается.

– Да, я тоже так думаю, – отвечает он по-болгарски, а его подруга смеется.

– Ой, простите, как неудобно, мы были уверены, что вы не понимаете, – оправдывается за ребят Жора.

– Да все нормально, – отвечает болгарин. – Мне даже приятно.

– В знак того, что вы не обиделись, пойдемте с нами пивка выпьем, мы угощаем! – выступает Андон от имени бригады, довольной еще и тем, что бесцельная прогулка закончена.

Ребята с севера Болгарии. Стоян и Василка. Оформили разрешение на работу в Италии и живут здесь. Он работает водителем, она в магазине.

– У вас на юге еще что-то растет, этим можно жить, а у нас после перестройки совсем хоть вешайся, – говорят они.

О Болгарии даже не вспоминают. Здесь такое же солнце, ребенок родился, все хорошо, они довольны.

– Вы не обижайтесь на нашего гандона, он вечно чего-нибудь ляпнет! – вспоминает Руслан.

– Сам ты гандон! – надувается Андон. – И мое имя, между прочим, означает «неоценённый»! А Василка – значит «королева». У меня девушка была Василка, я поэтому знаю!

– Неоценимый, – поправляет Жора, и все смеются.

– А у меня правда классная жопа? – насмешливо щурится Василка, слизывая пивную пену.

Договариваются встречаться по выходным. Но в следующие выходные ребята не смогли, в следующие – ребенок заболел, в следующие – им надо встречать кого-то, в следующие уже не договаривались.

Через три месяца Жора стоит у окна готовой спальни. Чтобы увидеть свою картину, ему приходится расшторить и раскрыть окно. Он упирается локтями в подоконник и высовывается из окна, словно окрепший птенец из гнезда. Картина теряет раму, но обретает дымчатую гору вдали с терракотовой штопкой крыш и иглой вышки сотовой связи.

Жора набирает жене. Она недоступна.

Приезжают хозяева. На празднование окончания работ приглашают местных друзей – три русские супружеские пары, архитектора, управляющего и Жору. Выпивают, говорят тосты, по традиции пускают во дворе небольшой салют, прыгают в бассейн.

Потом все собираются в зале у камина. Пьют и разговаривают.

Жору спрашивают о Ванге. Правда ли то, что о ней говорят, знаком ли с ней, бывал ли у нее. Что еще спросить у болгарина.

– Нет, сам не бывал, соседи мои были, – рассказывает Жора. – У них была ужасная история, и они даже ходили в муниципалитет, чтобы им разрешили без очереди. К ней ведь запись была на три месяца вперед.

– И что это за история? – спрашивает одна из жен.

– Там семья была: муж, жена и две дочки. Вроде муж застал жену с другим или еще что, короче, развелись, но он приезжал к детям. И вот однажды приехал, взял детей и уехал с ними. И все. Пропал. Звонили его родителям, но его нигде не было, он к ним не приезжал. Стали искать, спрашивать, нашли туфельку старшей дочери на берегу озера. Там рядом озеро огромное, двенадцать километров в диаметре.

– Больше, чем наше Лаго-Маджоре? – зачем-то уточняет жена.

– Побольше, думаю. Там берега не видно, – вспоминает Жора. – В общем, стали водолазы искать, не нашли. Ну и пошли к Ванге. Она сказала точно, в каком месте искать, полезли туда и вытащили всех. Он на машине с детьми прямо в озеро…

– Ой… А я в бассейне только что плавала! – в ужасе говорит жена.

– Дорогая, в этом бассейне нет болгарских утопленников! – успокаивает ее муж и добавляет, смеясь: – Не знаю, что делать с ее впечатлительностью!

Внимание с Жоры переключается. Он чувствует, что ему нехорошо. То ли не пил давно, то ли не ел нормальной еды, все копил, чтобы денег собрать. Он уходит в свою комнатку в техническом этаже, где уже стоит собранная сумка. Назавтра билеты на самолет, домой, в Москву, к жене и сыну.

Окошко его комнаты выходит на ворота и старую оливу, корявыми корнями вцепившуюся в землю. Стоя у окна, Жора снимает рубашку и видит, как в ворота въезжает машина и из нее выходят Стоян и Василка. Первая его реакция – радость, вторая – удивление. Зачем они приехали, и кто их звал? Ответ напрашивается сам: не позвали бы, не приехали. Возвращаться в зал неудобно. Жора роется в собранной сумке в поисках аптечки, глотает пригоршню таблеток от всего: от поноса, от живота, от головы. Ждет пять минут, прислушиваясь к себе. Вроде ничего. Выходит во двор. Темно. В кроне старой оливы шепчутся, посверкивая, озеро и небо. Олива снизу обросла толстыми ветвями и стоит точно напротив окон зала и спальни.

Вспомнив свои мальчишеские навыки лазанья по деревьям, Жора, не так шустро, как в детстве, но устраивается довольно удобно на толстой ветке, оборвав несколько сочных прохладных листьев для обзора. Листья не долетают до земли, застряв в кроне, а Жора застревает взглядом в окнах зала.

Сквозь дымку штор видно как в тумане, или этот туман в его голове… Он видит, как гости пьют и перемещаются, как Стоян делает минет хозяину, а хозяйка стоит рядом с бокалом в руке. Как Василку раздевают и пускают по кругу, а русские жены смеются и обсуждают это. Как болгарская пара занимается сексом на ковре возле камина перед гостями. Василка в позе наездницы, отблески огня играют с ее телом. Жора вспоминает, что Василка означает «королева» и только сейчас понимает ее насмешливый взгляд и вопрос, правда ли у нее классная жопа…

Потом хозяин рассчитывается с болгарами на крыльце, и они уезжают. Хозяин поднимается в спальню, в одежде падает на кровать и засыпает. Кровать стоит в центре комнаты, откуда, если смотреть в окно, озеро и небо поровну делят мир бисером крыш дальнего берега Лаго-Маджоре.

Хозяйка еще с гостями, они пьют и вяло двигаются в тумане штор, но Жора уже не смотрит. Он плачет в листьях старой оливы, думая о жене и сыне, которых не видел полгода. У них с женой отличный секс, она инструктор по аэробике и младше его на десять лет, но дело не в этом. У них любовь. И он очень соскучился. Телефон и скайп лишь усиливают тоску.

Ну ничего, уже завтра…

Из аэропорта он летит домой. В кармане заработанная сумма, которой хватит на двухкомнатную квартиру в Москве. Не в центре, но все-таки. В первую ночь, не в силах насытиться родным телом, он не слышит недовольной тишины. Во вторую слышит.

«Что-то не так?» «С чего ты взял?» «Чувствую». «Все хорошо, тебя просто слишком долго не было».

В третью ночь она говорит: «Не трогай меня так, мне неприятно». «Я всегда тебя так трогал, ты никогда не говорила». «А сейчас говорю». «Ты с кем меня сравниваешь?» «Ни с кем! С чего ты взял?» «Чувствую». «Что-то ты слишком много стал чувствовать, как с Италии вернулся».

На следующий день Жора следит за женой, обнявшись с толстым московским тополем. Шершавая кора врезается в ладони, ветви высоко, не залезть, но это и не нужно. Они идут, взявшись за руки, и они смеются – его жена и парень моложе ее лет на пять.

Жора возвращается домой собрать вещи. «А где деньги, которые я привез из Италии?» – спрашивает он, глядя в пустой ящик. «Я взяла. Мне были нужны деньги». «Как? На что? Почему ты не спросила меня?» «Ты бы не разрешил». «Почему ты так решила?» «Потому что я дала их в долг. Их вернут с процентами. А ты людям не доверяешь, и ты бы не дал мне это сделать».

Он уходит, хлопнув дверью.

Слава богу, много работы. Большой заказ – особняк на Рублевке, срочно. Хозяин не появляется, распоряжается его поверенный – пацан в галстуке. Под проливным дождем Жора вынужден заставлять бригаду красить и гнать работы в минимальные сроки вообще без выходных.

«Это тебе не Италия…» – бубнит по-болгарски Андон, и Жора, вздрагивая от родной речи, почему-то вспоминают русачку, которая, скорей всего, спала с директором.

– Не будет краска держаться! Я же не бог, чтобы дождь остановить! И люди под дождем должны работать! – кричит Жора пацану в галстуке.

– Мне насрать! Хозяин сказал сделать, значит делай! – орет в ответ тот.

– Слушай, я прораб, а не раб! Не смей так разговаривать! – Жора сжимает кулаки.

Пацан осекается.

– Ладно, извини. С меня тоже требуют.

В заляпанное окно бытовки виден мокрый от дождя особняк, похожий на замок людоеда – в автоматические ворота подают людей, с башенок сбрасывают кости. Традиционная архитектура русского средневековья.

Жора прижимается к стене бытовки, чтобы изменить угол зрения, но картина в окне не меняется. Не меняется она даже если сесть в дальний угол. Серый замок с башенками для сброса костей никуда не девается…

«Я хочу увидеть сына», – звонит он жене через три месяца, не в силах больше убивать в себе тоску. Он слышал, что она сошлась с молодым и беременна от него. «Ты его больше не увидишь! Ты оставил нас без денег, без всего!» – кричит жена. «А где мои итальянские деньги?» «Это твой взнос в будущее ребенка!» – кидает трубку жена.

Жоре хочется плакать. Но приехал управляющий, и он идет показывать работу.

Через год жена звонит сама: «Почему ты не звонишь, ты что, не соскучился по сыну?» «Что-то поменялась?» – с надеждой спрашивает Жора. «Это не телефонный разговор». «Хорошо, я приеду».

Он приезжает. Она с трехмесячным ребенком на руках. Она отдала молодому деньги, он открыл на них несколько тату-салонов и исчез, она даже не знает, где он сейчас, а жить не на что.

Сын обвивает руками его шею.

– Пап, я так ждал тебя…

– Хорошо, – говорит Жора, – все, что нужно ребенку, я куплю.

У жены по-прежнему классная попа, но его это не волнует.

Она одевает детей гулять.

– Я хочу с папой, – робко просит его мальчик.

– Идите с мамой, я сейчас к вам подойду, – сдается Жора.

Он стоит у окна и смотрит на молодую женщину с коляской, которую он когда-то любил, и мальчика, похожего на него. Если отойти вглубь комнаты, в окне остается лишь кусок серого московского неба и пустые строчки проводов. Женщина с коляской и ребенок исчезают при этом угле зрения. Эффект возникает потому, что квартира на десятом этаже, а вовсе не потому, что комната большая.

Жора стоит, прижавшись к стене в страхе, что ребенок может исчезнуть навсегда. Страх заставляет его вернуться к окну.

Во дворе чужая ему женщина качает коляску, а мальчик ищет его глазами.

Жора машет ему, шепча по-болгарски…

Маринка

Синие бока стюардессы огибали тележку с напитками как отмороженные щёки. Щёки же, напротив, были рыхлыми и белыми, словно полупопия работающих в помещении женщин.

– Яблочный, апельсиновый, томатный, – монотонно перечисляла стюардесса, даже не пытаясь растянуть эти щёки в улыбке.

– Томатный! – заказал сосед, и, когда тележка откатилась, оскорблённо покачал головой: – Раньше Аэрофлот не позволял себе брать вот таких. Все девчонки были как на подбор!

До этого мы с этим соседом обсудили расположение наших сумок в багажном отсеке, задержку вылета на двадцать минут, которая не должна сказаться на времени прилёта, потомучто «они обычно нагоняют время», познакомились, и стали почти родственниками, приговорёнными «чувствовать локоть друг друга» ещё как минимум три часа, если «они нагонят время». Его зовут Артём, и он вызывал желание составить второе впечатление.

– Откуда вы знаете? Летаете часто? – спросила я.

– Да нет, не сказал бы.

– Значит, вам везло, попадались сплошь модели!

– Нет, – засмеялся он. – Я точно знаю. У меня сестра десять лет отлетала стюардессой. Знаю, какой был строгий отбор и какие требования. Она и ушла потому, что стали брать всех подряд. Раньше это была элита так сказать, а сейчас всякий сброд. Вон, видели? – он кивнул в сторону уехавшей стюардессы с тележкой, – ей за прилавком стоять, а не летать. А это изначально конфликтная ситуация в коллективе.

– Согласна.

– Да это же очевидно, – вздохнул сосед и поёрзал в кресле.

Он не выглядел перелётным болтуном, которому только покажи пристегнутые уши, и приступ словоохотливости не остановить. Умный взгляд, продуманная щетина, красивый нос. С такой внешностью наблюдают и помалкивают. Но ему явно хотелось продолжить разговор. Да и мне тоже. Впрочем, что ещё делать от разноса напитков до судьбоносного выбора между курицей с макаронами и говядиной с гречкой.

– Работать здесь это ведь так тяжело, мне кажется, – сказала я. – Постоянно в тесном, замкнутом пространстве. Не говоря уже о том, что люди разные бывают и ситуации.

– Не знаю, сестре нравилось. Она очень хотела летать, такой конкурс прошла! Работала сначала на внутренних рейсах, потом на международных, потом даже на вип-рейсы ее ставили! – с гордостью сказал сосед.

– Что значит вип-рейсы?

– Это когда летит кто-то важный. Он может один быть в самолёте, или небольшая группа. На такие рейсы ставят лучших из лучших!

– А вам приходилось летать с сестрой?

– Ой, с ней невозможно! – заулыбался он. – Еду она не ест, говорит, что лучше не знать, как её готовят, ошибки все замечает, возмущается! Принципиальная она у меня…

– Красивая? Вы, наверно, похожи?

– Нет, я на маму похож, а она на отца больше. У нас отец армянин, а мама русская. Мы из Армении сами. Она, да, красивая. А у меня фото есть. Сейчас… – Артём полистал и протянул мне смартфон. – Вот она, сестричка моя.

На фото – милая темноволосая стюардесса стоит возле кресла единственного в самолёте пассажира в белом одеянии религиозного служителя. Он пожилой, седой, но лицо загорелое и глаза светятся. Девушка держит его ладонь обеими руками, сверху и снизу. Её глаза закрыты и лицо такое, словно она молится, прикоснувшись к святыне.

– Это она перевозила Папу Римского Иоанна Павла Второго, – прокомментировал Артём. – Он сказал девчонкам – вы все можете подойти ко мне, сфотографироваться и поцеловать мне руку. Все сказали – вот ещё, будем мы старому пердуну руку целовать, а сестра сказала – а я поцелую… Она поцеловала, и держала его руку. В этот момент фото сделано. Папа этот через два года умер, а фото осталось.

– Интересный снимок… – сказала я, засмотревшись на просветлённую девушку, держащую как святыню ладонь старца. – От него как будто свет идёт…

– Да, отец его у себя на столе держит, проходит каждый раз мимо, говорит – храни её там, на небесах…

– О господи! – испугалась я. – Она жива?

– Ну как сказать, жива… – нахмурился Артём. – У нас мама умерла, когда сестре было шестнадцать. Рак. Сестру как подменили, она такое стала вытворять! Однажды с подружкой решили умереть, наглотались каких-то таблеток, сели в автобус, который у нас в городе по самому длинному маршруту ходил и поехали. Думали заснуть в дороге и не проснуться. Несколько кругов промотали, но то ли доза неправильная, то ли организмы молодые – их, косых, сняли в автобусном парке и отправили домой.

– А с чего вдруг решили умереть?

– Любовь несчастная у сестры была, а подруга с парнем поругалась. И плюс мама. Ну и решили: давай умрём? Давай! Я был дома один, отец в больнице лежал с язвой после смерти мамы, потом парень пришёл этой дуры подруги. Мы намешали им банку воды с марганцовкой, сказали – пейте при нас, чтобы мы видели. Они – нам надо в туалет. Ну ладно. Закрылись. И тишина. Хорошо, пошли проверить, и хорошо, что у нас между туалетом и ванной перегородка не до потолка, зазор есть. Глянули туда, и парень как закричит – твою мать! А они там обе в кровавой ванне плавают. Оказывается, разломили бритву пополам, раньше, помните, такие были, залезли в ванну и полоснули друг друга по венам. Вытащили, отправили в больницу. Зашивали их без наркоза. Врач сказал – чтобы хоть боль запомнили, дуры! Сестра орала так! Потом вроде успокоилась. Отец вышел из больницы. Сестра замуж вышла. Ей девятнадцать и ему девятнадцать. Его родственники её в штыки. Он в Америку собирался уезжать. Тогда все уезжали. Она забеременела. Сказала ему. Он – ну что сука, добилась своего? Хочешь связать меня по рукам и ногам! Иди, избавляйся от ребенка, не нужен этот ребенок сейчас. И мамаша его тут же – Мариночка, я уже договорилась о консультации, врач моя знакомая, всё сделает быстренько, иди. Она должна была завтра идти на консультацию к врачу, но не пошла. И пропала. Просто пропала. Никто не знал, где она. Через три дня объявили в розыск. И два следователя как в кино – один плохой, другой хороший. Плохой сразу мне – признавайся, гад, как сестру убил и где закопал! А добрый стал выяснять, были ли у неё дневники, записные книжки, телефоны, с кем общалась и т. д. Мы целый ворох её бумаг принесли ему, отдали. Он сел, стал все пересматривать, смотрит и откладывает, бумажку в одну кучку, бумажку в другую. Из маленькой кучки стал звонить. Вышел на жену полевого командира. Где муж? – Уехал три дня назад. Он – ага, три дня назад.

А он один уехал? – Нет, с девушкой. – Такая и вот такая? – Да. Ну так и выяснили, что она на войну уехала. Война тогда шла за Карабах. Она, значит, никому ничего не говоря, собралась и на границу. Тогда приехать в Карабах было легче лёгкого. Приезжаешь, тебе сразу форму, автомат и вперёд. Всех брали, пушечное мясо нужно было. Уехать с войны было невозможно. Только в виде посылки. Везли оттуда пачками. У нас в районе, в моём, где я вырос, где в школу ходил, каждый день по несколько похорон. Знакомых много. С этим в казаки-разбойники играл, этого просто знал, с тем в одной школе учился. Привозят родителям цинковый гроб и бумажку: «спасибо за сына, погиб, выполняя долг». И сопровождающий с гробом, военный. Вот уж работа – не позавидуешь. Он должен родителям передать героя. Как их не разрывали родственники, не знаю… Мы все это видели каждый день, а она туда поехала!

– Так она же беременная! Не видели они там что ли? – возмутилась я.

– Да кто там будет смотреть! Отец тогда побежал, раздобыл справку, что Маринка беременна и поехал в министерство обороны. Зашёл, там люди, туда-сюда бегают, кто с бумагами, кто с чем, к кому обращаться, не понятно. Постоял, поозирался, подошёл к тому у кого звёздочек больше на погонах. Спросил – как мне дочь свою найти? От него отмахнулись – да какая дочь, не до тебя, отец. А рядом группа военных – вонючие, костром, потом, на сапогах глина. Вдруг один из них к отцу обращается – как зовут дочку? – Марина. – Такая, такая? – Да. – Знаю я твою дочку, у нас она. Я из этой части, за провизией приехал, завтра утром назад. Отец на колени упал перед ним – она беременна, ради всего святого, выгоните её оттуда! – Как беременна!? – крикнул военный. А она ничего не сказала! – Конечно, не сказала, она же сбежала из дома! Погибать поехала! – Не волнуйся, отец, – военный сказал, – иди домой, встречай дочь, как приеду, я её в три секунды выкину! Ну, Маринка, и правда, вернулась на следующий день. Ни царапины! Вот так, ничего её не взяло, ни таблетки, ни бритва, ни война… Через пять месяцев родила мальчика. Муж пришёл. Муж все-таки. Она как увидела его, только чуть головой повела, сказала – пшёл вон!

Артём отпил кровавого томатного сока и вздохнул.

– Ну, потом, муж её стал ходить, прощения просить, даже жить приехал к нам. У нас квартира большая была, комнат много. Вроде чего-то помогать пытался… Однажды Маринка на кухне разоралась – я больше видеть его не могу! Скажи отцу, пусть выгоняет его из квартиры, не нужен он мне! А он в это время за дверью стоял. Вошёл. Она – ты все слышал? Вот и проваливай! Такая вот она, сестричка моя… А жили так… Союз развалился, в квартирах света нет, газа нет, тепла нет. На улице теплей, чем дома. Отец на работе сварил печь, поставили дома, трубу сунули в вытяжку, так и грелись. Тогда многие так делали. Но печку топить же надо. Так у нас рядом с домом был ботанический сад. И как стемнеет, народ туда – за дровами. Все деревья попилили, все лавочки, от лавочек железные остовы остались. Ловили, конечно, штрафовали. Но всё равно ходили. А что делать? Все уезжали тогда из Армении – кто в Россию, кто в Америку… Я в Москву уехал, потом Маринка ко мне приехала, замуж вышла второй раз.

– Так он с сыном больше не виделся? Отец в смысле.

– Нет. Но сейчас уже видятся, общаются. Парню двадцать уже. Копия отца. Просто копия. И безвольный такой же…

– А второй муж какой? Повезло Маринке на нормального мужика?

– Я бы не сказал. Внешне – брутальный, лысый, во всех горячих точках побывал, ножи метает, здоровый лось, высокий. А зарабатывает тридцать пять тысяч и даже не парится, а двадцать пять они за квартиру отдают. На что живут – не знаю. Покупка ботинок – событие в семье! У Маринки у самой три заштопанные кофты и джинсы – вся одежда. Так она ботинки купит сыну, этот обижается, из дома уходит. Приходит вечером с тремя сумками одежды. Себе. Типа – ему купили, почему мне не купили! Такой вот он. Она носится сейчас с дочкой, и с подработками какими-то. Вот сделает гражданство российское сейчас, с работой легче будет… Скучает она, конечно, по полётам, но что делать, надо выживать. Я как могу, помогаю. У меня все боле менее в Москве сложилось, жаловаться грех…

Артём допил сок и забил в лунку стаканчик с кровавыми подтеками по пластиковым стенкам.

Синие бока и белые щёки стюардессы подкатили тележку и необходимость выбора между курицей с макаронами и говядиной с гречкой.

– Курица! – заказал, словно обозвал стюардессу сосед и по-родственному подмигнул мне.