Текст книги "Просто о любви"

– Наверняка, и очень! – улыбался Степан.

Она все успела – и думы передумать, и запретить себе все передуманное, и княгинюшке позвонить и в больницу, и приготовить грибной суп и лазанью с курицей и грибами, и в магазин сходить… и снова передумать думы.

И сказать себе решительное: хватит!

«На самом деле, хватит сердце рвать, что будет, то будет! Он на тебя и не посмотрит! Чего ему на тебя смотреть? Это ты, Стасенька, напридумывала себе любови-переживания, а ему-то что? Ему до вас, девушка, интересу нет!»

И постановила: надо радоваться тому, что есть в данный момент, – совместному обеду, легкой беседе, возможности дружеских отношений на основе интереса к здоровью Василия Федоровича, а там… Далее следовало минное поле с известными последствиями!

И все бы ничего, но Стаська не успела подготовить себя к тому, что увидит его, отдохнувшего, помолодевшего, разрумянившегося после душа, свежевыбритого и…

О-фи-ген-но-го!

А его улыбка?! Смерть девичьим сердцам и покою! Господи, как он улыбался! Голливуд отдыхает! Мужской, сдержанной, открытой и загадочной улыбкой, немного более глубокой в правом углу губ!

Черт. Бы. Его. Побрал!

Они трапезничали не спеша, болтали ни о чем, смеялись, вспоминая, как Стаська осваивала «перелаз» через калитку и что подумал он, что она, предполагали варианты последствий, застукай ее соседи в момент осваивания чужих калиток, о его работе чуть-чуть, о ее – чуть-чуть…

И что-то витало над ними, искрящееся, непонятное, пугающее замиранием сердца, дрожью пальцев, неосторожным, глаза в глаза, и торопливо отводимым взглядом – и втягивало обоих неотвратимо, покалывая электрическими разрядами.

Оба это чувствовали, и все труднее становилось придерживаться легкой, непринужденной беседы – слова застревали, рассыпались, а напряжение нарастало, сковывая неловкостью, недоговоренностью…

Стаська не выдержала, подскочила, схватилась убирать посуду, весело что-то рассказывая, застревая, как в непроходимых лианах, в словах, бросила на полдороге мучиться ненужным повествованием и спросила с преувеличенным радушием:

– Кофе, Степан Сергеевич?

– О нет! Это уж слишком! – похлопал себя по прессу Больших. – Спасибо, Станислава, все было невероятно вкусно! Вы великолепно готовите! – Тоже преувеличенно. И совсем иным тоном: – Нам лучше ехать прямо сейчас.

– Нам? Ехать? – не поняла Стася.

– Ну да. Вы машину свою хотите забрать?

– Ах да, машину… – потерянным голосом отозвалась она.

Повернулась к нему спиной, включила воду и принялась сосредоточенно мыть посуду.

Ничего не помогло! Никакие ее уговоры и длительный настрой радоваться тому, что есть, и не ждать ничего большего! Не помогло, и все тут! И ждала! И надеялась! И замирала от надежды!

«Машину! – стиснув зубы до хруста, чтобы не выпустить подступившие слезы, подумала Стаська. – Машину забрать! И все! все!!!»

Он увидел, как ушла улыбка с ее лица, мгновенно, словно кто-то стер театральный грим, и потухли смешинки-чертовщинки в глазах, как торопливо она отвернулась, чтобы он не заметил.

Ах ты ж, господи!

Как его угораздило?! И зачем?! Он совсем не знал и не умел разбираться в таких ситуациях, когда ко всему мужскому, что будоражит женщина, примешивается и голова, и чувства, и еще черт-те что непонятное! Когда больше всего хочется остаться здесь, рядом с ней и ухнуть с потрохами в это пугающее, влекущее непонятное! И когда ты точно знаешь, что пропадешь, и что этого тебе не надо – не потянуть!

Ах ты ж, господи!

Насколько все было бы проще, если б стукнуло в пах и в голову мужское желание любого накала – хоть теплой водицей вечного охотничьего инстинкта, или обожгло жалящим желанием! Он бы справился! Смог бы уйти, остудить любой накал!

Он невесело усмехнулся про себя, вспомнив анекдотец: когда у бомжа, голодающего уже не первый день, внутренние органы открыли собрание, чтобы решить, какой орган продать на донорство, чтобы прокормить остальные. Председательствовал мозг.

– Надо продавать один из парных органов, – сказал мозг.

– Давайте легкое продадим, – предложила печень.

– Эти легкие на хрен никому не нужны: прокуренные и больные, – возразил председатель.

– Тогда почку, – предложила селезенка.

– А давайте желудок продадим, он все время жрать просит! – раздался голос снизу.

Все органы посмотрели на председателя, что он ответит. Мозг спал.

– Ну вот! – возмутилось сердце. – Никогда собрание нормально провести не можем! Стоит пенису выступить, мозг сразу отключается!

«Валить отсюда, пока не поздно! Давай, Больших!» – жестко приказал себе Степан.

Никакие анекдотцы, оттягивание момента расставания и судорожные попытки что-то придумать, изменить, как-то сгладить не помогут!

Он поднялся со стула:

– Знаете, Станислава, сегодня, я думаю, уже поздно ехать. На самом деле не ночью же вам возвращаться, да по такой непростой дороге. Давайте я завтра часиков в десять утра за вами заеду.

– Да, – кивнула Стаська и повернулась к нему лицом, – так будет лучше.

Она сумела взять себя в руки, послать подальше слезы, заставить лицо изменить выражение на приветливо-дружеское. И улыбнуться сумела! Вот так!

– Договорились. Тогда я пойду.

И, не дожидаясь ее согласия или ответа, Степан большими шагами быстро прошел в прихожую.

Пара секунд на обувание ботинок, пара секунд на открытие зеркальной дверцы шкафа-купе и обнаружение своей куртки, пара секунд на продевание рук в рукава, пара секунд на похлопывание по карманам для проверки содержимого – документы, кошелек, два сотовых…

И тут возникло неожиданное препятствие на пути отступления и стремительного побега – на последнем этапе между открыванием двери и торопливых благодарностей, громкой речовкой отправленных в сторону кухни, не успевшей выйти следом за ним хозяйке.

Он не знал, где ключи от машины!

Степан уперся лбом в кожаную обивку входной двери и тихо прошипел:

– Черт!

И медленно выдохнул.

Ничего не случилось! Ему привиделось, показалось что-то там такое между ними! Морок напал, напридумывалось, что она перевернула все в его мужском сознании, спавшем себе спокойно не разбуженным никем до встречи с этой женщиной.

Обещание.

Чего-то непережитого, неиспытанного, а оттого необыкновенного.

– Глупости! Ну и ерунда! Понесло тебя не пойми куда! – поставил себе диагноз Больших. – Еще и анекдотец припомнил о простоте решения!

Степан оторвал голову от двери, порассматривал круглые заклепки на перекрестье кожаных лент и прокричал:

– Станислава! А где ключи от машины?

– Вот, – тихо ответила она у него за спиной.

Больших вздрогнул от неожиданности и развернулся. Она протягивала ему на открытой ладошке связку его ключей.

Он взял, стараясь не коснуться маленькой ладони, и зажал в кулаке хранившие тепло ее руки ключи.

– Спасибо большое. Вы меня вчера спасли. За все спасибо!

– За доброту и ласку, – попыталась шутить Стася.

– И за них тоже! – усмехнулся Степан. – Ну, до завтра! В десять нормально?

– Да, вполне, – ровно ответила она. – До свидания, Степан Сергеевич.

– До свидания, Станислава! – бодро, с намеком на веселость попрощался он.

Печальными и почему-то мудрыми глазами она смотрела в сторону, не на него. Он старался не замечать, не видеть, но всего на секунду, на малюсенькую секундочку, разворачиваясь к двери, уловил кусочек этого взгляда, как обжегся.

Больших рванул, распахивая на себя, дверь, переступил порог, шагнул к лифту и обернулся. Дверь за ним плавно закрылась. Не хлопнула, не стукнула – медленно под силой собственной тяжести закрылась. И замок не прогремел запиранием на ключ.

Степан подошел к лифту, нажал кнопку вызова, отстраненно подумав, что не представляет, где территориально находится, ну, это-то ерунда, главное – выехать со двора. А там разберемся!

Бесшумно подъехал лифт, обнаружив свое прибытие открыванием дверей.

Степан посмотрел в пустую кабинку, и в этот момент что-то случилось с его сознанием. Что-то сильное, как кулак, шибануло откуда-то из солнечного сплетения по мозгам, очищая от плесени страхов, условностей, идиотизмов!

– А-а-а! Твою мать! – обложил он себя, обстоятельства, жизнь растреклятую, загнавшую надежно страхами в безопасный отстойник.

И огромными шагами ринулся назад, шарахнув с разгона об стену отлетевшей входной дверью, как разбушевавшийся посреди зимы медведь-шатун.

– Стася!!! – заорал от души на всю квартиру и близлежащий район вместе с нею.

Она вышла ему навстречу и смотрела такими большущими глазищами.

Разобрать, что выражали ее глаза, он не успел – не сбавляя шага, оказался возле, сгреб на ходу одним мощным движением рук и поцеловал!

Сильно. Безвозвратно. Отчаянно.

И не мог остановится!

Все ухнуло, как в пропасть, остались только они одни в этом поцелуе.

Степан раздевал ее и себя с незнакомым, несвойственным ему неистовством, ударившим в голову, как хорошее вино, и метался, смеясь, прижимая голенькую Стаську одной рукой к себе – от входной двери, которую почему-то надо было обязательно закрыть, через коридор, в спальню. И рвался вперед, изучая ее руками, губами, взглядом.

Опомнился вдруг и спохватился, что может сделать ей больно, приказал себе умерить пыл юношеский.

У него никогда не было маленьких, миниатюрных женщин, так в его жизни получилось, что все партнерши обладали габаритами статными – высокие, стройные и не совсем… Одним словом – крупные барышни. А Стаська возле него – пичужка!

А он тут со своими ручищами!

Но она не позволила ему остудить звенящие чувства мыслями, страхами, рассуждениями! То, что творилось сейчас ими, не имело простых определений – ни страсть слепая, ни расчетливый секс, ни любовная игра – иное!

– Нет! – потребовала она. – Никакого контроля! На фиг!

– Ты такая маленькая, я могу не заметить, что делаю тебе больно!

– Никогда! – отринула она такую возможность. – Не думай об этом! Вернись!

И он вернулся. К ней. К ним.

Туда, где могли быть только двое.

И отказался добровольно от ума и всех знаний-умений, оставив ощущения и инстинкты!

И тонул в гречишном меде Стаськиных глаз, когда брал ее первый раз, стараясь продлить этот момент сколько мог, и разделил с ней улетание к вершине, и укачивал после, уложив на себя, оберегая, успокаивая вздрагивающее воспоминаниями тело.

И что-то шептал бесшабашно-порочное в розовое ушко и хохотал над тем, как она краснеет и шлепает его стыдливо ладошкой по плечу.

Они начали все сначала, с неспешного бесконечного поцелуя, осторожно осваивая неизвестное, не удержав медлительности, заспешили в конце, не могли оторвать взгляда друг от друга, делясь потрясением лучшим, ярким, другим, чем первый раз!

Стаська заснула у него на руках, и Степан тихонько целовал ее в макушку, чтобы не разбудить, невидяще смотрел в слепое темное окно и улыбался умиротворенно своим мыслям.

Она очень быстро проснулась, и выяснилось, что оба они жутко голодные – нормальное состояние!

Они устроили варварский набег на кухню, закончившийся совсем не кухонными делами.

Вернулись в радостно принявшую кровать, целовались, смеялись, почему-то шептались, не рискнув разбить волшебство громкими голосами, и, обессилевшие, заснули часов в пять утра с начинающимся рассветом следующего дня.

Следующий день принес Стаське все ожидаемые и прогнозируемые самой себе «прелести» новой жизни.

И ничего, как водится, не предвещало.

Они завтракали усталые, восторженные, звучащие все еще в одном ладу.

– Слушай, Стася, а где мы территориально находимся? – спросил Степан, довольно потягивая кофе с молоком из большой кружки.

– На Сретенке.

– Не хиллари! – присвистнул он. – У тебя что, богатые родители?

Спрашивать про наличие богатого мужа или любовника почему-то Степану совсем не хотелось.

– Богатые, – признала факт Стаська, примерилась и откусила от сложно составного бутерброда, и расширила ответ с полным ртом: – Скрипачи. В австрийском большом академическом оркестре.

– Однако! – прочувствовал Степан. – А тебя, значит, балуют?

– Пытаются. Я не даю, – размахивая рукой с зажатым в ней бутербродом, поясняла Стаська. – Они не так чтобы очень богатые, в Австрии дорогая жизнь, особенно в Вене.

– Ты к ним ездишь?

– Редко. Чаще они сюда, – без энтузиазма ответила она.

– Ясно. Не самая приятная тема, – присмотрелся к ней Степан.

– Да, не то чтобы… но в двух словах не объяснишь, а вдаваться в подробности мне сейчас не хочется. Потом как-нибудь расскажу, ладно?

– Не грузись, – посоветовал он. – У большинства родители – это тема сложная.

– А у тебя? – живо поинтересовалась Стася.

– Бог миловал! Конфликтов нет, но, как и у всех, вопрос отцов и детей имеет место. Зато у меня полная благость и понимание с любимой сестрицей!

– А у меня полная благость только с тетушкой.

– А подруги, друзья?

– Имеются в наличии, но без душевного стриптиза и близости. Это все с княгинюшкой.

– С кем, с кем? – подивился Больших.

– Ну, мы так тетку называем в семье. Это отдельная история, – улыбнулась Стаська.

– Подозреваю, что легендарная.

– Да уж, из разряда семейных былин! – рассмеялась Стаська.

Стаське исполнилось три года, когда бабушка и дедушка Ремизовы решили восстановить отношения с дочерью, познакомиться, наконец, с внучкой и, так уж и быть – куда ж деваться! – ближе узнать семью зятя.

Воссоединение, назначенное на определенный день и час, происходило дома у Ремизовых.

Стаська помнила, как мама волновалась: то смеялась, то плакала и прижимала дочурку к себе, а папа ее успокаивал:

– Ну, Олюшка, все же хорошо! Что ты так нервничаешь?

– Не знаю, – вздыхала мама и гладила задумчиво маленькую Стаську по голове. – Мне как-то не верится.

Стаську одевали с особой тщательностью и многократно повторяли, как следует себя вести, когда они придут в гости, что можно делать, а чего нельзя. Стаська, привыкшая к мало чем ограниченной свободе, ничего этого не понимала, но послушно кивала, чтобы никого не огорчать.

Исторический час пробил, и все семейство Игнатовых во главе с Симой прибыло в гости к Ремизовым. Незнакомые люди погладили Стаську по голове, повосхищались симпатичным ребенком, показали подарки в ярких упаковках, но открывать не разрешили.

Стаську усадили между Серафимой и мамой, на прикрытые платком толстые книжки, стопкой уложенные на стуле, для высоты, чтобы ребенок находился на одном уровне со взрослыми за столом.

Стаське все происходящее было не интересно, она крутила головой, задавала какие-то, очевидно, неуместные вопросы. Официальная встреча в верхах катилась своим чередом.

И принесли чай с тортом.

Девочка Стася, помня все мамины наставления, старалась аккуратно отламывать ложечкой кусочки и доносить их до рта без потерь. Но один вреднющий кусок шлепнулся-таки на ее прекрасное торжественное платье, невзирая на все старания. Стаська взяла его пальцами и с удовольствием отправила в рот.

– Девочка! – услышал ребенок возмущенный голос той самой незнакомой тети, что гладила ее по голове. – Так делать нельзя! Это очень плохо! Оленька, неужели никто не объяснил этой девочке, как надо вести себя за столом?!

Стаська прикинула, надо ли испугаться или разреветься сразу? Но не пугаться, не реветь ей не хотелось, и она совершенно не понимала, с чего бы это. А потом она решила, что настала пора и для того и другого и пора плакать, потому что мама вдруг заговорила таким голосом, которым никогда не разговаривала.

– Эту девочку зовут Станислава! – громко, жестко, акцентируя каждое слово, отчеканила тишайшая Олюшка.

И Стаська увидела, что сейчас ее мама заплачет. Это все увидели. Но за всех Игнатовых приняла решение и ответила Сима:

– Так! – сказала она, хлопнула ладонью по столу и поднялась со стула.

Взяла Стаську на руки и командирским тоном отдала указание:

– Родители, Оля, Рома, поднялись – и за мной!

– Что происходит? В чем дело? Куда вы? – непонимающе спрашивал мужчина.

– Простите, – холодно отчеканила Сима, – но нам, князьям, ваше общество не по статусу! И не по рангу заодно!

– Вот после этого она и стала княгинюшкой! – смеясь, закончила повествование Стаська.

– И что, твоя семья с мамиными родителями так и не общается?

– Нет. Мама сказала, что у нее есть все мы, а это великое, редкое счастье, и больше ей ничего не надо. А папе для счастья достаточно мамы и музыки.

– А ты? – тихо спросил Степан.

– Я на третьем месте после вышеперечисленного.

– Обижаешься? – посочувствовал он.

– Да что ты! – подивилась предположению Стаська. – Мои родители такие, какие есть, и я их очень люблю, но не знаю совсем. Они все в музыке. В музыке и друг в друге. Я их редко видела, они мотались по гастролям, сначала по стране, потом за границей, долго работали по контракту в Лондоне, а со временем и совсем в Европе остались. Они переживали, что я не с ними. Но им не разрешали меня вывозить власти, а когда власти разрешили, Сима с бабушкой не дали, сказали: нечего срывать ребенка с учебы, сами не устроены, по съемным квартирам мыкаетесь и работаете по двадцать часов, света белого не видите, куда вам еще и обуза. Они на самом деле трудно жили первое время. Да я и не особо рвалась с ними жить. Зато у меня всегда была княгинюшка. Вот такая у нас странная семья…

И тут у него зазвонил телефон… В прихожей. В куртке.

– Извини, – чмокнул ее в щеку Степан и вышел из кухни.

И долго там разговаривал, она слышала его низкий голос. Он говорил, что-то говорил, слов было не разобрать, только звук голоса, потом замолчал надолго, и Стаська поняла, что он обдумывает нечто важное и это важное касается их…

– Не надо, Господи! – взмолилась она, зная, что он не услышит и не поможет…

Звонила Вера. Боясь показаться навязчивой или не вовремя попасть, отвлечь, как всегда, робко спросила, когда он приедет.

– Завтра, – выдохнул Степан.

Сегодня он не сможет! Только не сегодня, сразу после Стаськи!

Они поговорили о мелочах и попрощались. Он просмотрел сообщения на обоих телефонах. На одном, рабочем, пропущен звонок, но не от начальства, значит, ничего срочного. На втором, личном, пять звонков, пара эсэмэсок от сестрицы, одна от Веры.

Реальность настигла разнеженного и благостного Степана внезапно, возвращая в действительность, безжалостно комкая, отбрасывая их робко-волшебный мирок на двоих со Стаськой, в который они сбежали почти на сутки.

Обычная, реальная жизнь. Прочная, устойчивая. И… серая.

Но…

У него есть работа, Вера и стойкое нежелание соединять жизнь с кем бы то ни было, свой определенный быт, привычки, незыблемые, как скала, и здравомыслие. Поверить, что можно изменить все в один момент, встретив родного человека, перечувствовав вместе с ним нечто недоступное тебе раньше, и самое главное! – захотеть, неистово, до одури захотеть все изменить, не боясь ни черта! – это нет!

Нет! Так не бывает!

Ночь имеет свойство проходить, как и все на этом свете, чудес не бывает…

Степан вздохнул, посмотрел через коридор и гостиную в окно, в пасмурное марево.

Утро убийственно для любой романтики.

Только как объяснить все это ей?

И, почувствовав себя стариком, растратившим где-то жизнь, Больших вернулся к ней, Стаське, в кухню. Она подняла на него глаза, посмотрела изучающе и все поняла.

– Сколько тебе лет? – спросил Степан обычным, житейским тоном.

– И-издрасте! – отозвалась, понимающе усмехнувшись, Стаська. – Тридцать два.

– Ты и близко не выглядишь на этот возраст – без тени намека на комплимент констатировал он.

– Говорят, что маленькая собачка всю жизнь щенок.

Ей не хотелось с ним разговаривать – сил не было. Его решение уже перечеркнуло легкость, искрящуюся радость, словно выплеснуло остатки выдохшегося за ночь шампанского в грязную кухонную мойку.

– Ладно, щенок, – попытался что-то сгладить Больших. – Мне сейчас надо в штаб съездить. Отчет сдать.

– А сколько тебе лет? – перебила Стаська, прохрипев сухим горлом.

– На жизнь больше тебя. Тридцать девять.

Со Стаськой такие номера не пройдут, ясно было изначально – не будет она принимать участие в предложенной легкости словес ни о чем, маскирующих настоящие мысли.

– Мы вот что сделаем, – распорядился он, стараясь скорее покончить с этой мукой. Он не знал и предположить не мог, что будет мука… – Ты дашь мне ключи и документы на машину, я прихвачу нашего механика из гаража, а вечером он пригонит тебе машину к дому.

– Больших, ты женат и у тебя дети? – злым, раненым голосом спросила Стаська.

– Нет. Я не женат, и у меня нет детей.

Он почти ненавидел ее в этот момент. И себя.

– У тебя есть женщина, – не спрашивала она, утверждала.

– У меня есть женщина, – ровно ответил он.

Диагноз ясен – обнаруженный поутру мужской сволочизм.

«Я ничего не могу сделать, девочка! – умолял он ее мысленно. – Если бы только не так все глубоко, ярко, сильно, всерьез, черт возьми, у нас получилось! Я бы тотчас расстался с Верой и остался с тобой! Я не могу ТАК!»

Она встала, обошла Степана и ушла по коридору. Он не повернулся посмотреть куда, стоял, как перед судом. Стаська вернулась, протянула ему ключи и документы.

– Беги, – отпустила его насовсем.

Крепость побеждена, разграблена и изнасилована, уставшие от мародерства победители покидают догорающие руины.

Степан неловко замялся, не зная, что говорить, когда уже обулся, оделся, застегнул куртку и повернулся к ней возле двери.

– Если ты сейчас сделаешь контрольный выстрел в голову, сказав: «Я позвоню», я перестану тебя уважать, Больших, – предупредила перегоревшим в золу голосом Стася.

– У меня нет номера твоего телефона, – «успокоил» Степан.

– Аминь! – И она распахнула перед ним входную дверь.

Он помялся, что-то пытаясь объяснить, может, попросить прощения.

– Иди, Степан, – тем же усталым тоном сказала Стаська. – Родина без тебя пропадет, а девушки останутся без принца.

Подтолкнула маленькой ладошкой в плечо и захлопнула за ним, переступившим порог, дверь. На сей раз замок утробно прорычал три раза, надежно запирая дверь за беглецом.

Он сидел в выстывшем на морозе «ровере», ждал, когда немного прогреется салон. Ни в какой штаб так уж срочно ему не надо было, но он поедет, раз уж сказал Стаське.

Ему надо было сбежать от Стаськиных все понимающих потухших глаз, от чужого хриплого голоса, от проступившего на лице возраста и такого отчаяния, сжигавшего до золы все молодое, светлое, радостное в ней.

Забыть! Как можно быстрей, и попробовать как-то жить дальше! Он не может, не может так! Яростно, на всю катушку… до самого дна, без страха! Переломать, перелопатить удобную жизнь, которая у него есть! Он не может!

– Козел, ты, Больших! Большой, трусливый козел! – дал себе искреннюю оценку Степан.

У него еще есть шанс! Если он, вот прямо сейчас вернется, обнимет ее – у него есть шанс!

Он стал осторожно выезжать с парковки и со двора…

В штаб он съездил и отчет написал; освободившись от бумажных дел, заехал в мастерские. У МЧС свои автомастерские, и работают там кудесники, кулибины. «Ровер», на котором ездил Степан, числился служебным, выданным в его личное пользование. Вся начинка была вручную перебрана, все, что можно, улучшено, усилено, подтянуто и являло собой шедевр автомотора.

Михалыч, главный «колдун» и заслуженный шаман двигателей, приходил на работу каждый день, не исключая выходных, а порой и праздников. Здесь была его жизнь, любовь и семья. Настоящая семья тоже имелась, и как она мирилась с таким графиком его работы, оставалось для всех загадкой.

– А потому что надо правильно жен выбирать! – отшучивался на все вопросы и подколки Михалыч.

Степан обрисовал гению мотора ситуацию, изложив просьбу прокатиться и отогнать Стаськину машину в Москву.

– Сделаем, Сергеич! – неспешно ответствовал кудесник. – Давай загоняй на яму свою, я быстро посмотрю, нет ли чего, и поедем.

По дороге Степан вкратце рассказал Михалычу, как машина девушки оказалась за воротами его участка. Михалыч неожиданно для Больших проникся небывалым уважением к Стаське, оценив по достоинству героический штурм забора во спасение одинокого пенсионера.

– Вот на таких и надо жениться, Сергеич! – делился мудростью автомеханик. – С ними никогда не соскучишься, а за мужика своего они в огонь и в воду! Ты смотри, старый бродяга, девочку-то не упусти!

– Уже, – буркнул неизвестно зачем Больших.

– Это чё так? – оживился Михалыч.

– Я уже одну семейную жизнь и последующий развод пережил. Веришь, нет, мне вполне хватило! Выше крыши!

– А-а! – протянул понимающе народный умелец. – Так ты, еще не женившись, уж разводиться собрался? Масштабы потерь прикидывать!

– Вот поэтому с девочкой этой ничего у меня и не будет, – разозлился почему-то Степан. – На таких жениться надо, а я знаю, чем все кончается! И не хочу.

– А-а! – снова протянул Михалыч. – Оно, конечно, правильно! Оно, знаешь, лучше и не есть, чтобы потом в туалете не тужиться!

Степан не ответил. А что отвечать, у Михалыча все просто – женись, размножайся, радуйся, работай по совести, и все путем сложится. Степан тему закрыл, как отрезал, переведя неспешную беседу на производственные темы, коих и придерживался оставшуюся дорогу, чаевные посиделки в доме с легким перекусом, и так до самого отъезда Михалыча на Стаськиной машине из ворот.

Сбегая от своих мыслей, Степан запустил мини-котельную в подвале, натаскал дров на топку к камину про запас, надо же дом прогреть, протопить основательно. Когда печь ровно загудела, обул валенки, старый свитер, взял лопату и пошел разгребать снег на участке – хозяйство требовало ухода, да и руки занять, чтобы голову освободить от размышлений.

Работы хватало с излишком – расчистить дорожку от калитки к дому, от ворот к гаражу, дорожку к бане, стоявшей в конце участка, до которой все руки не доходили и оттого изрядно засыпанной, да и тропки для пробежки не мешало подчистить.

Физическая работа на воздухе дело, никто не спорит, хорошее, но еще никого от мыслей нелегких она не спасала.

Иллюзия.

Вот, мол, делом займусь, не до тягостных дум будет.

Ага! Щас-с!

Он расчищал стежки-дорожки с остервенением, соответствующим влезшим без спросу и расположившимся, как хозяева, в голове нелегким, каким-то безысходным думам.

Степан тряхнул головой, стараясь избавиться от навязчиво звучавшего обвинения в свой адрес.

Все он правильно решил!

Неправильно было поддаться помутившему разум желанию познать нечто не испытанное в его мужской жизни, не страсти огненные – да нет! Хватало в его жизни страстей! Нет, другое… что-то такое глубокое, истинное… не объяснить – настоящее, что ли!

Вот что не правильно!

Не следовало, ох, не следовало, возвращаться – ведь ушел же, переступил порог – и кидаться, так отчаянно, с головой кидаться в Стаську!

И так однозначно, бесповоротно от нее уйти!

– Нет! Уйти как раз правильно! – зло возразил себе Больших, закидывая подальше пласт снега с лопаты.

Он уже один раз женился, и, как ему казалось, по любви – будет с него и этого раза! Хорошо, удалось уйти без глобальных потерь и непримиримой ненависти ко всему женскому полу!

Битому-перебитому, изрядно потрепанному, удалось убраться Степану Больших с мест масштабных боевых семейных баталий.

С Надей, его бывшей женой, они познакомились традиционно: в институте, и поженились, когда оба проходили интернатуру, он хирургическую, она терапевтическую.

В стране уже ворочалось что-то новое, именуемое кооперацией, гласностью, перестройкой и прочими ругательными названиями, менялось, но накатанные пути карьерного роста медика производили впечатление незыблемых и постоянных.

Молодую семью двух работников медицины ждали четко просматриваемые, не ими придуманные и установленные перспективы развития, становления и закрепления на хороших местах. Оба собирались работать в больницах, получать приличную зарплату и уважение общества. Он – защищаться, она к науке без энтузиазма, жить, как все живут, родить детей, вырастить, машину купить.

По указующему персту дедушки Ленина, дорога впереди ждала светлая, проторенная, обеспеченная и просматриваемая до самой старости на каждом этапе пути.

Надюха не выдержала после полугодовой невыплаты зарплаты.

Вернулась вечером домой поздно, злая, осунувшаяся, расточая амбре дешевого коньяка, не раздеваясь, прошла в кухню, тяжело опустилась на табурет. Он понял ее состояние и молча поставил чайник на плиту, достал с полки чашки, заварку, сахарницу…

– Все, Степан, я ушла, – уставшим, бессильным голосом сказала она.

Он медленно повернулся к ней:

– Ты же не хотела уходить, Надь. Тебя же не сегодня завтра заведующей отделением собирались назначить.

– Да потому что работать больше некому! Все разбежались! – громко ответила она, словно продолжая прерванный с кем-то спор. – Это когда у нас молодых врачей заведовать отделениями назначали? И толку от этой должности?! Зарплаты как не давали, так и не дадут, а той, что дадут, только в туалете подтереться, жить на это нельзя!

Чайник кипел гордо и требовательно, выпуская струю пара из носика. Степан выключил газ, налил чаю, поставил чашку перед женой на стол и сел напротив.

– Ну, ушла и ушла! – попробовал успокоить ее. – Я заработаю.

– Да что ты заработаешь?! – закричала она и хлопнула ладонью по столу. – Что?!

Чашка подпрыгнула на месте, чай перелился через край и быстро растекся лужицей. Никто из них не обратил внимания и не стал устранять беспорядок.

– Ты на двух работах сутками, домой спать приползаешь, черный весь от усталости!! И где миллионы?! – кричала Надя, мгновенно перейдя от пассивности к агрессии.

– Что ты кричишь, Надь? Все это временные трудности.

Ему совсем не хотелось с ней спорить и обсуждать очевидное. Для себя он такого легкого выхода, как уйти с работы, не видел.

– Да не временно, Степан! Теперь это навсегда! Ничего у нас врачи получать не будут, кроме плевков в морду! Ни врачи, ни учителя, никто из бюджетников!

– Надь, мы не на политическом митинге, – остудил праведный гнев супруги спокойным голосом Больших. – Не кричи, что-нибудь придумаем.

– Я уже придумала, – так же мгновенно перешла от агрессии к усталости Надежда. – Вчера я встретилась с Леной Городовой. Помнишь ее, моя бывшая сокурсница? Она держит несколько торговых мест на вещевом в Лужниках, предложила мне идти к ней реализатором. Проще говоря, продавцом. Я согласилась. Зарплату и проценты от реализации она назвала такие, что не согласиться я не могла.

– Значит, решила стать работником торговли.

– У тебя есть предложение лучше? – вскинулась по новой готовая к борьбе супруга.

– Оно тебе не понравится. Я считаю, что врач должен лечить, а не тряпками торговать.

– Вот ты и лечи, раз ты у нас идейный! А я не буду! Я пойду бабки зарабатывать!

– Ну да! Встанешь за прилавок, и они с неба посыплются! Это каторжный, грязный, тяжелейший труд! Мне в отделение неделю назад молодую женщину привезли, тоже на рынке торгует, так у нее отморожение ног тяжелейшее, а она и не заметила – «ну, болят и болят, так у всех болят, мы ж на ногах весь день и в жару и в мороз! И тяжести таскаем. Ну, распухли, а чего им не пухнуть!». Пришлось пальцы на ноге удалять, и еще неизвестно, остановится ли на этом! А она молодая тетка, с высшим образованием!