Текст книги "Предчувствие маразма"

Татьяна Белова
Предчувствие маразма

Татьяна Белова родилась и живёт в Мытищах. По образованию – специалист по системам управления летательными аппаратами. Своё настоящее призвание нашла в журналистике. Член Союза журналистов России. Долгое время работала на мытищинском телевидении.

Татьяна пишет стихи и верлибры с 16 лет, но никогда не планировала выпуск своей книги, считая, что Марина Цветаева, Борис Пастернак и Агния Барто интереснее. Книга «Предчувствие маразма» издана под давлением братьев по разуму.

Вечер противоречий

«Всё течёт, всё изменяется…»

 
Всё течёт, всё изменяется —
Эта истина стара.
Почему же повторяется
То, что пройдено вчера?
 
 
Те ж надежды и стремления,
Те ж ошибки прежних дней…
Видно, нету изменения
Только в глупости моей!
 

1976

«А будет всё банально просто…»

 
А будет всё банально просто —
Осенний вечер, листопад,
И я на все твои вопросы
Отвечу как-то невпопад.
Скажу: «Не надо. Всё. Довольно.
Я тоже, в общем, не люблю».
И не заплачу. Может, только
Лицо усмешкою скривлю…
 

1978

«Надевала синее…»

 
Надевала синее,
Надевала красное
И кого-то именем
Называла ласковым.
Синее изношено,
Красное забыто.
Отразится прошлое
В зеркальце разбитом.
 

1979

«Тебе к лицу усталый взгляд…»

 
Тебе к лицу усталый взгляд
И неба ласковая просинь,
Сухая, ветреная осень,
Её тоска и листопад.
 
 
Дождём пропитанная даль
Опять волнует и тревожит.
Мне грустно без тебя, но всё же…
Тебе к лицу моя печаль!
 

1979

«Не ставь многоточья…»

 
Не ставь многоточья
И зря не грусти —
Нам было полночи
С тобой по пути.
 
 
Дать птице свободу?
Ну, с Богом, лети!
Нам было полгода
С тобой по пути.
 
 
Прочь тёмные мысли —
Легко пошути:
Нам было полжизни
С тобой по пути!
 

1979

Письмо другу

 
В письме не выдумки и небыли —
Всё – обо мне.
Зачем про ночь, которой не было, —
Пишу о дне.
Не будет слов тоскливой жалости
В моём бреду,
Ты приезжай, скажу, пожалуйста,
Я очень жду!
Всё для тебя: и сердца трепетность,
И ясность лба,
Моя безудержная ветреность
И худоба.
И, ко всему, слова пугливые
Не утаю —
В конце посланья к другу милому
Скажу: «Люблю!»
 

1980

«Надоевшею быть…»

 
Надоевшею быть
Очень трудное дело —
Ты успел разлюбить,
Ну а я не успела.
И бреду за тобой,
И стихами морочу…
Я твоя – словно боль,
Неутихшая с ночи.
 

1981

«Безнадёжность в моей крови…»

 
Безнадёжность в моей крови
С неизбежностью.
Я уже не хочу любви —
Только нежности.
 
 
Запах тлена и воск свечей
В душной комнате.
Я хочу быть совсем ничьей
В тёмном омуте.
 

«На перекрестьи двух прямых…»

 
На перекрестьи двух прямых
Поставим точку.
Я пью нектар из рук твоих
Бессонной ночью.
 
 
И голова моя болит.
Наверно, спьяну.
Быть может, счастье мне сулит
Напиток пряный?
 
 
Кусочки мартовского льда
В ладонях тают.
Ещё не знаю, что беда
Такой бывает.
 

«Поделено время, как поле тропой…»

 
Поделено время, как поле тропой,
На «всё до тебя» и на «всё, что с тобой».
Но, Боже, когда-то придётся, скорбя,
Делить на «с тобой» и на «после тебя»!
 

Полнолуние

 
Вот дом без стен, а вот стена,
И чья-то тень на ней видна,
Как смутны очертания —
И это без названия…
Пусть нет стены, но есть окно,
И нам лететь пора давно
В психоделию ночи,
А путь в окно короче.
Я буду помнить только до,
А после – ре и ми, и то,
Что музыкой звучало,
Сыграть бы всё сначала!
Да только глупая луна
Так беззастенчиво хмельна —
Все растеряла ноты
От лунного полёта…
Но ты сыграй мне всё равно,
Наш дом без стен, но есть окно,
И мы с тобою рядом
Под лунным водопадом!
 

«Среди стылых стен…»

 
Среди стылых стен —
Приглушённый крик,
Мой порыв – на день,
Мой покой – на миг.
Забывая всё
И прощая всех,
Без креста и слов
Свой замолим грех.
Нити тонких струн,
Полусонный дом.
Время полных лун.
Только что потом?
Неумытый день.
Искажённый лик.
Среди стылых стен —
Мой последний крик.
 

«Как долго я мотаю нити…»

 
Как долго я мотаю нити
Каких-то призрачных событий
На стержни уходящих дней
И жду у запертых дверей.
Как кошка, брошенная кем-то,
Ждёт благодатного момента
Проникнуть в тёплое жильё,
Авось, не выгонят её…
 

Декаданс

 
В сладкой жиже утопая,
Перепутав ад и рай,
Я шампань-коблер лакаю
Из фужера через край.
 
 
Что-то душу зазнобило
От хмельного января,
Ах, как падаю красиво,
На одном крыле паря!
 
 
Всё мне выпало до срока,
Всё развеялось, как дым.
С губ слетает имя бога,
Неизвестного другим…
 

«Пытаюсь запомнить оттенки…»

Анне

 
Пытаюсь запомнить оттенки
И радужных фраз витражи,
Котельная цвета маренго —
Приют просветлённой души,
Цветы на подломленном стуле —
Как крик из тревожного сна.
Наполним стаканы июлем
И выпьем до самого дна!
И сердце от зноя забьётся,
Душа разродится строкой,
И Аннушкин голос прольётся
Томящейся женской тоской.
 

Застольная

 
Кто-то пьёт, а кто-то платит.
О-ля-ля и се ля ви!
Стянут обруч обстоятельств
На бочоночке любви.
Я на кружки не считаю —
Лейся, доброе вино!
Сколько выпито – не знаю,
Только мало всё равно.
Без тебя я иль с тобою —
Под иконами святых
Пью за счастье, пью за волю,
За крылатых и хмельных!
 

«В понедельник и в среду ты занят – дела…»

 
В понедельник и в среду ты занят – дела,
А в четверг и во вторник – работа.
Я прожить без тебя две недели смогла,
Ну а дальше мне жить неохота!
 
 
Ты до пятницы просишь меня подождать,
Я ж среды дождалась еле-еле…
Всё равно никогда не смогу я понять
То, что пятниц не семь на неделе!
 

«Придти к тебе и сбросить сходу…»

 
Придти к тебе и сбросить сходу
Усталость дня и тяжесть снов,
Одежд стыдливых несвободу
И навороченный покров
С души своей. С грехом и с Богом
Войти в твой дом, в твой мир, в твой сад,
Оставив где-то за порогом
Ненужный смысл вчерашних дат.
 

«Эротической нотой джаз…»

 
Эротической нотой джаз
Ввысь уносит.
Мне пригрезится пейзаж,
Тема: осень.
 
 
Буду помнить и буду петь
Гимн осенний.
Опадающих листьев медь.
Воскресенье.
 
 
И взлетают под небеса
«Сакса» звуки…
Нам ещё полтора часа
До разлуки.
 

«Как много слов, как мало сил…»

 
Как много слов, как мало сил,
Но снова манит холст,
И я рисую без перил
Дощатый, узкий мост,
А на мосту… Но дрожь в руках,
И выскользнула кисть.
Ко мне летит издалека
Твой крик: «Остановись!»
 

Июль 1987

Вечер противоречий

 
Мы в машине. Мы снова в машине.
Тише. Шины шуршать устали. Встали.
Далее только асфальт.
Асфальт фатален, а хочется в травы,
Чтобы тратиться душой и телом —
Без остатка, без отдохновенья —
По вдохновенью.
Храни молчанье об этих чаяньях.
Отчаянье.
Чем-то чарует чужое тело.
Что мне за дело —
День вчерашний.
Раньше пришёл и уходит раньше.
А душа свернулась калачиком и плачет.
Плачет, как маленькая,
Хотя такая большая…
Ни нежности, ни жалости —
Хочется шалостей.
Но мешают шорохи, шаги
И очень ненужные встречи.
Речи – ни о чём изначально.
Печально, но так быстротечен вечер.
Вечер противоречий.
 

«Рука с браслетами…»

 
Рука с браслетами.
Душа с утратами.
Дым фиолетовый
Над взглядом матовым.
Небрежно скошена
Гримаса бледная.
На паперть брошена
Копейка медная.
Кому достанется —
Лишь Богу ведомо —
Старухе-страннице
С глазами-бедами.
Две пряди проседи —
Воспоминание.
Зачти ей, Господи,
За все страдания.
За свет обители,
За песнь неспетую,
За еле видимый
Дым фиолетовый.
 

«В полуспальном районе квартиры моей…»

 
В полуспальном районе квартиры моей
Можно спать на полу, наплаву, меж дверей,
Под навесом, карнизом, под грудой забот,
Можно спать – где не спят, и никто не живёт;
На столе, на стекле, на восходе луны,
На диване и в ванне, и возле стены,
В темноте, в пустоте, на посту, под стрелой —
Лишь бы только с тобой.
Лишь бы только с тобой.
 

«Разбив хрустальное безмолвье…»

 
Разбив хрустальное безмолвье
И бросив розу в изголовье,
Пришёл с любовью за любовью
И у меня украл меня.
Теперь свой образ аномальный
С улыбкой нежной и печальной
Ищу в проекции ментальной
На плоскость прожитого дня.
 

«Это всё обязательно кончится…»

 
Это всё обязательно кончится,
Чёрным крестиком меченый срок
Подойдёт, а прощаться не хочется,
И глаза – как слова между строк —
Не кричат и не молят о жалости,
О продлении светлого дня,
Только: Боже, дай счастья, пожалуйста,
Для него… и покой – для меня!
 

«Нам уже никогда не встретиться…»

 
Нам уже никогда не встретиться,
Просмотрели с тобою, видно, мы
На поверхности той, что вертится,
Искривление неэвклидово.
 
 
И теперь нам ходить и мучиться,
И надеяться на везение:
Вдруг случится, да вдруг получится
Траекторий пересечение…
 

«Позовёшь – приду…»

 
Позовёшь – приду
На свою беду,
На удушье снов,
На безумство слов.
И в твоём огне
Вряд ли выжить мне
На тропе любви…
Позови!
 

«Фантазии и бредни…»

 
Фантазии и бредни
Зовут меня к обедне,
Помолимся, помолимся
О том, чему не быть.
Скиталица по душам,
Безгрешным и заблудшим,
Помолимся, помолимся,
Чтоб верить и любить!
 
 
На паперти старушка
Протягивает кружку,
Помолимся, помолимся
О бедных и больных,
Убогих и калеках,
О людях – человеках,
Помолимся, помолимся,
Ведь я – одна из них!
 

Подражание вагантам

 
Меня совсем забыли,
И вот вам всем назло
Бренчу на старой лире
Я песенку без слов.
 
 
Хотя на самом деле
Держу слова в уме:
«Ну что б вас черти съели,
Изжарив на огне!»
 
 
Христовою невестой
Сидеть теперь в тоске,
Выслуживая место
В небесном уголке!
 

1979

Гадание

 
Что будет в среду,
Ближе к обеду?
Может, уеду?
Может, найду
Счастье с любовью,
Встречу с тобою,
Дело пустое
Или беду.
Что будет дальше?
Много ли фальши?
Много ли дольше,
Чем в прошлый раз?
Снова разлука —
Экая мука
Быть друг без друга
Нам в этот час.
И в воскресенье
Маленькой тенью
В хитросплетении
Долгих минут
Буду скитаться,
Где-то мотаться
И появляться
Там, где не ждут.
Я стану прежней —
Доброй и нежной,
Только надежда
Вновь подведёт.
Что будет с нами?
Счастье поманит,
Счастье обманет
И ускользнёт!
 

Глаз

Жизнь не столь плоха!

(эпиграф № 1)

Жизнь не столь плоха,

сколь противна!

(эпиграф № 2)

 
Глаз болит. Он хочет плакать.
Он устал глядеть на мир.
На душе – такая слякоть.
В голове – такой сортир.
Взгляд спокойный – как могила,
Что ещё мне пожелать?
Я приду к тебе, мой милый,
На ночь книжки почитать!
Нам не надо «башню с небом»,
Что уж, там уж, дело – дрянь,
Ты подай кусочек хлеба
Мне в протянутую длань.
Остальное – Божья милость,
Помолюсь-ка я чуток…
Вот и счастье мне свалилось,
Как на ногу молоток!
Не мани меня далече,
Мне и здесь нескучно жить —
Зажигать и ставить свечи,
И одним плевком тушить.
Будем проще, будем чище,
Будем петь одни псалмы,
Среди этакой грязищи
В чистоте – одни лишь мы!
Буду лёгким сновиденьем
Над тобой в ночи летать
Близко так, до удивленья,
А рукою не достать.
Буду кроткой, буду странной,
Узнаваемой едва —
Словно облачко тумана
И из пуха – голова…
Полюби меня такою!
Полюби меня одну.
Глаз, изъеденный слезою,
Скорбно смотрит на луну.
 

«Это всё от безнадёжности…»

 
Это всё от безнадёжности,
Это всё от безуспешности,
Были факторы тревожности,
Стали векторы поспешности.
Ах, душа моя уставшая,
Отлюбившая, прозревшая,
Всё до времени познавшая
И до срока околевшая.
И, запутавшись в пророчествах,
Я влачу существование —
Не на грани одиночества,
А за гранью понимания.
Это всё от беззащитности,
От беззубости, от робости,
От избытка самобытности
С недостатком твердолобости.
Навестите меня затемно,
И в святой своей обители
Я ругаться буду матерно,
Отсылая к прародителю.
Это всё от безнадёжности,
Это всё от безуспешности,
От отсутствия возможности,
От несносности безгрешности!
 

Письмо другу, живущему на улице толстого
(в отсутствии мыслей и чувств)

 
Я не писала так долго, простите,
Что-то не пишется мне.
Солнце в зените, а ноги в корыте —
Ищут опору на дне.
 
 
Друг мой! В жару я немного ленива —
Не дорисован портрет:
Ваши уста, как неспелая слива,
Смазанный взгляд и сюжет —
 
 
Что-то про Вас… да про бледных букашек,
Слепо летящих к огню.
Возле огня, среди мятых рубашек —
Тихая, грустная ню.
 
 
Слово «Прощай»… Напишу это слово
В левом углу, без затей.
Как там, на улице графа Толстого,
В смысле незваных гостей?
 
 
Нет, не приду… я, наверно, устала
Сердце любовью томить.
Слива скатилась и на пол упала,
Мошек несу хоронить…
 
 
Мелкие очень… А крылья имели.
Всё-то им до фонаря!
Пусть неразумно, но двигались к цели
И достигали. А зря.
 
 
Высохли трупики. Сливы прокисли,
Плавится солнце в окне.
Друг мой, жара. И отсутствие мыслей.
Что-то не пишется мне!
 

Колыбельная для одиночества

 
Никто не тронет,
Никто не приметит,
Прижавшись к стене
на холодном рассвете.
Или закате.
А может быть, в полночь,
Буду глотать свою горечь,
Мысли о том, что «если»,
О том, что «после»,
И о немыслимом преображении.
Зеркало – отражение,
В нём чей-то облик —
Более лик, чем образ,
Внутрь – не ясен,
Вширь – тесен,
Не интересен.
Одиночество – больное чудище,
То ли из прошлого,
То ли из будущего,
С пустыми, добрыми глазницами,
С лицами – татуировками,
Какими-то уловками
Сделанными под кожей.
Боже, разве это возможно?
Можно дотронуться пальцами
До очертаний,
До этих линий?
Запах лилий в моих ладонях —
Бездонных, безгрешных…
Так безутешно плачет
Тот, кто способен плакать
В этой жизни и в этой комнате.
Вы помните?
Вы вспомните. И забудете.
Вы – будете. И оно будет…
Никто не тронет,
Никто не отнимет,
Оно останется и застынет —
В моих глазах, в моей усмешке,
Нежности «до востребования»,
Тяжести где-то под горлом,
В сорной траве и в дороге,
Вам незнакомой,
Мимо ничейного дома,
Сада запущенного
Ведущей и уводящей
В полночь и в полнолуние,
В моё безумие и тихую веру.
Кто будет первый,
Сюда заглянувший
От скуки безмерной?
Намеренно или случайно.
Нечаянно – проще.
Больно – если нарочно.
Кожа отброшена.
Дальше – больше.
Экстаз обнажения —
Без разрешения,
Без пожелания того, кто видит.
Бог обидел
Разумом и осторожностью.
Ложно – когда не истинно,
А истина – слишком сложно.
Искренних бьют по лицам —
В блице или подольше.
Я смыкаю ресницы,
Не веря в слова и пророчества…
Что же опять не спится?
Спи, моё Одиночество!
 

Не сложилось

 
Не встречались на причале,
Не гуляли на пленэре,
И счастливая случайность
Не свела нас в Коктебеле.
Не со мной мускаты пили,
Не со мною мидий ели,
И все ночи проводили
Не со мною в Коктебеле.
Да и я была не с Вами
У подножья Кара-Дага,
И не с Вами вечерами
Пропадала в полумраке.
И в полуденном дурмане —
В полудрёме, в полусказке —
Я купалась, но не с Вами
В коктебельской жизни праздной.
Не сложилось, не совпало,
Да и не предполагалось,
Ничего не предвещало —
Вот и не состыковалось.
Так чего ж я трачу силы
На фантазии о лете?
Раньше б знать, где Вас носило
Без меня на этом свете!
 

«Стоял вопрос в глазах моих…»

«Своих не сдаём!»

 
Стоял вопрос в глазах моих.
Ответ был дан без слов.
Сдают своих, сдают своих
Без следствий и судов.
 
 
На переправе кони мрут
От грусти и тоски.
Сдают своих, своих сдают —
Меняют на других.
 
 
Удачи вам и в добрый час,
Соратники мои.
Когда-нибудь сдадут и вас.
Сдадут своих – свои.
 

2006

ПРОЩАНИЕ

 
Застынь в глазах моих красивым силуэтом.
Не надо слов и лишней суеты.
Миг расставанья сладок для поэта.
Любовь ушла. Уйди теперь и ты.
 

Болтун на банкете

 
Тону в трясине словоблудья,
Мне слушать Вас невыносимо.
Как жаль, что рядом с апельсином
Не Ваш язык лежит на блюде…
 

Предчувствие маразма

 
Ещё волнует поиск смысла,
И голова
Рождает чувства, множит мысли,
Плетёт слова.
Нейроны трудятся исправно,
Котёл кипит,
И взгляд по дереву познанья,
Как змей, скользит.
Дались мне эти выси, дали,
Добро со злом…
Всё больше скорби и печали,
Всё хуже сон!
Но будет день. Придёт старуха —
Судьба моя —
За миг до постиженья духа
И бытия —
И отшибёт своей клюкою
Мои мозги,
Чтоб мне в бесчувственном покое
Не знать тоски!
 

Жизнь внутри себя

Монолог на сквозняке

Ты меня любишь? Нет, скажи, ты меня любишь? А какой ты меня любишь? Нежной? Тихой? Кроткой? А я такой не бываю. Я другая. На язык – злая, на дело – стремительная. По чужим нотам играть не привыкла, сама композитор!

Со мной неуютно – как на сквозняке. Тебе тепло? Сейчас будет холодно. Судорога по лицу, мороз по коже и ветер, ветер!.. Это я. От окна к двери, от двери к окну. А прикрой окно, запри дверь, и меня не будет. Исчезну. Из жизни твоей, из судьбы твоей…Ну вот и хорошо. Вот и славно. Ты любишь нежную? Кроткую? А я такой не бываю…

1990

Я слепа

Всё. Я слепа. Что лучше: смотреть на вещи просто или не видеть совсем? Внутренний мир в порядке не потому, что внешний хорош, а потому, что ты сам слеп. А тут вдруг открыла глаза… и увидела такое! Лучше было не открывать. Зачем мне вообще нужен этот орган реалистического зрения? Кто сказал, для лучшей ориентации в пространстве? Я что, лучше ориентироваться стала? Да я теперь вообще не знаю, куда податься от избытка зрительной информации, переходящей в навязчивые глюки!

Всё. Я слепа. Какого цвета у меня глаза? А никакого! У меня их вообще НЕТУ. Ну, нету! Отсутствуют. Были, но растворились в студенистой массе мозга, который вдруг повыпер, а они как раз и ввалились. Теперь я слепа, как полевой крот. Зато могу любить любого. Лишь бы молчал. Молчание – вторая добродетель после слепоты, и когда я научусь не только не видеть, чего не надо, но и не говорить, о чём не следует, мне вообще цены не будет. Всё.

20.03.1990

Монолог в безлунной ночи[1]1
  Безлунность – не отсутствие луны на небе, а отсутствие надежды на её появление.


[Закрыть]

Чтобы захотеть, надо отойти на расстояние. Хочу в пределах недосягаемости. Отодвинь меня подальше, и я буду хотеть больше. Так мучительно и страстно, так неистово и яростно, что все барьеры смету, все трудности преодолею и умру возле твоих ног с кровавой пеной на губах. Хочу то, чего не могу. Если не могу никогда, то именно этого и хочу, причём всегда и сильно.

Я никогда не буду твоей женой. Не буду готовить тебе европейский завтрак по утрам и пошлую курицу на ужин. Я не буду стирать твои рубашки и гладить, гладить, гладить – тоже не буду. Я не буду ждать тебя по вечерам, ночам, утрам и радостно кидаться тебе на шею – не буду. И стол накрывать для друзей – твоих, наших – не буду. И постель стелить для тебя, нас – не буду. Я не буду твоей женой, и наши могилы не окажутся рядом, и фамилии на них вряд ли совпадут.

И безлунной, тихой ночью, думая об этом, я благодарю свою судьбу: спасибо, спасибо, спасибо…

Телефон

Хочу лечь. И вздрогнуть от телефонного звонка. И вскочить. Резко. Боль сдавит виски, потемнеет в глазах, и я вслепую побегу к телефону, пытаясь на ходу дрожащими руками вправить на место своё сердце. Оно вырвется из рук и вспорхнёт раненой птицей, подволакивая крыло и капая алым бисером на паркет. Я доползу до телефона и выдохну в трубку: «Да?», услышав в ответ: «Танюха!». Одно лишь слово. Чтобы прожить ещё один день…

Когда же стало ясно, что мой контуженый телефон онемел и оглох, я пошла на кухню и сделала себе тюрю. Из хлеба и лука. Полила всё маслом, уксусом и запила это сладким чаем. «Фигня!», – сказала я. А в голове, перескакивая с извилины на извилину, ошалело носилась приблудная фразка – её невзначай обронил мой друг, когда брал в буфете два кофе и восемь шоколадок, а БГ уже настраивал свою гитару – «Какие наши годы – вся жизнь впереди!».

Жизнь внутри себя

Я сидела в кресле и мрачно рассматривала стену, на которую собиралась кидаться.

– Чего бесимся? – с фальшивым участием поинтересовался Внутренний Голос.

– Отстань, – процедила я сквозь зубы, – без тебя тошно!

– Ясненько, – понял тот, – значит, вечером что будем делать – вены резать или коньячком надираться?

Я бросила презрительный взгляд внутрь себя и с достоинством ответила:

– Письмо писать буду!

– Ах, письмо! – обрадовался Голос, – в Комитет Обездоленных Женщин? Или в Дом Всех Скорбящих и Умалишённых?

– В дом, где разбиваются сердца! – ответила я с лёгкой патетикой.

– Цитата. Возьми в кавычки, – суфлёрским шёпотом стал подсказывать Внутренний Голос, – между прочим, Бернард Шоу! Как там у него?.. – Внутренний вальяжно развалился внутри меня и начал говорить громко и распевно: «Послушайтесь моего совета: женитесь на негритянке с Вест-Индских островов. Из них выходят прекрасные жёны»!

– Заткнись, пожалуйста, – попросила я его и надолго задумалась. Сумерки затянули окно грязно-серым тюлем.

Монотонно стучали часы. Стена стала почти невидимой.

– Слушай, – окликнула я Внутреннего, – если я вчера была я, а сегодня я совсем другая, то значит это не я, или я не другая, а та же самая и заблуждаюсь?

– Ещё разочек, – попросил Внутренний Голос, а то я тут вздремнул чуток…

– Ну, я – это я, – стала я объяснять снова, – вчера была я и сегодня я, но другая. Так вот, я – не я, или я – это я, но заблуждаюсь?

– Значит так, – подумав с минуту, ответствовал Голос, – То, что ты заблуждаешься, в этом можно не сомневаться. Я даже больше скажу: только в этом, собственно, и можно быть уверенным. А что касается «я – не я, и лошадь не моя», то это время покажет.

– Какая лошадь? При чём тут лошадь? – не поняла я.

– Ну, та самая, которая дохлая, – пояснил Внутренний, – и поэтому всегда спокойная в отличие от тебя!

– Коньяка нету, – задумчиво проговорила я.

– Ну, понятно! – подхватил Внутренний Голос, – коньяка нету, вены резать неохота, а письмо – нечто среднее между тем и тем … Кстати, кому всё-таки пишем?

– Сама не знаю! – чистосердечно призналась я, – может быть, Другу – не бывшему, но будущему. А может, просто Мужчине, Который Уважает Себя и Только Себя.

– Интересно, – заметил Голос, – но ведь будущему другу пишут не так, как пишут Мужчине, Который Уважает Себя и Только Себя!

– Ну, да, – согласилась я, – вот и пишу им обоим: один будет читать по строкам, а другой – между строк. Каждый поймёт своё… Гораздо сложнее понять, кто им пишет!

– А, это «я – не я», что ли? – перебил меня Внутренний, – тут у тебя, конечно, никогда ясности не было. Но это поправимо. Не надо разбрасываться, надо концентрироваться! Можно быть драгоценной амфорой, содержимое которой лишь для избранных, – нравоучительно пояснил он, – а можно – пульверизатором: пшик, пшик – во все стороны, весь эффект – на рубль двадцать!

На «рубль двадцать» я, разумеется, обиделась, но решила не показывать вида. Просто замолчала и всё.

Ночь задёрнула свои тёмные шторы. Я сидела в кресле и размышляла: интересно, какие они всё-таки, эти негритянки с Вест-Индских островов?..