Текст книги "Воин Русского мира"

– Сильвестр! Здесь Киборг! – прохрипела рация на его плече.

Этажом ниже со стуком распахнулось окно, чей-то заспанный голос спросил:

– Хто-хто? Киборг тута? Ах ты, образина бандитская! Вася! Пастухи тута! Я грю на крыше Пастухи! А-а-а-а!..

Киборг, словно почуяв неладное, благоразумно утих.

Пришлось срочно покидать балкон и квартиру семейства Половинок. Он ещё не успел выскочить из подъезда, когда рация на его снова плече ожила.

– Сильвестр! Здесь Киборг! Выйди на связь!

– Киборг! Я – Сильвестр! Слушаю. Что случилось? – Он говорил, быстро сбегая по лестнице. Межэтажные площадки мелькали одна за другой. Четвертая, третья, вторая…

– Обстрел!.. – голос Киборга канул в треске помех.

– Киборг! Тебя вызывает Сильвестр! – пришлось приостановиться на площадке между вторым и первым этажом.

– …Нападение на объект ноль-один! Повреждена передняя подвеска! Мы застряли в поле! Окружены Землекопами! Нужна помощь!.. – Голос Киборга прорывался через треск помех.

– Объект не бросать! – Не помня себя, Сильвестр заговорил на английском языке. – Держать оборону!

На раздумья пара минут. В отряде Пастухов кроме него самого и Вестника есть ещё только один человек, способный взять на себя офицерские функции. И этот человек сейчас в затруднительном положении, окруженный врагами, обремененный той самой пусковой установкой, которая предназначалась для продажи Землекопам.

– Сильвестр вызывает Вестника!

Ответ последовал немедленно:

– Вестник на связи. Но я в квадрате зет сорок восемь.

Всё понятно. Вестник выводит конвой на обратный путь. Двумя этажами выше хлопнула дверь, вниз по лестнице загрохотали быстрые шаги. Кто-то приговаривал, не переставая, с частым придыханием:

– Проклятые Пастухи!.. Пастухи тута… Проклятые Пастухи…

Сильвестр явственно услышал характерный щелчок. Некто, страстно ненавидящий Пастухов, снял оружие с предохранителя. Нет, открывать стрельбу здесь и сейчас Сильвестр не собирался. Последние, выщербленные ступеньки, синяя дверь, влажный полисадник, лабиринты мокнущего под осенним дождичком белья, обочина улицы, ключ в замке зажигания. Ходу!

* * *

– Они в зеленке. Рассыпались в цепь, – голосом Матадора проговорила рация. – Короткими очередями, Пчелка!.. Внимательно! Конец связи!..

Конец связи! Какая там связь, когда Стас сидит прямо под ней, под броней бэтээра? Стоит только открыть люк, и она увидит его рядом с водителем или за рычагами управления. Но люк на ходу открывать нельзя. Случись чего, она успеет соскочить, или её отбросит в сторону взрывной волной. А там уж как повезет. Может, всё и обойдется. Куда хуже завалиться под «броню» и там сгореть.

Но Вике сейчас не хочется думать о плохом. Ей хочется думать о доме. Ей надо как можно скорее попасть домой! А для этого надо выжить здесь и сейчас. Сегодняшняя миссия бригады Землекопов должна быть завершена.

Вика попыталась остановить взглядом плывущую по правой обочине дороги полосу «зеленки». «Зеленка»! Одно название! Какая там зелень, когда листья облетели еще осенью и успели истлеть под снегом. А теперь и снега не стало. По серо-рыжему фону тут и там разбросаны белые лоскуты, и те скоро истают под ударами апрельского солнца. Но пока земля промерзла, тверда, свежих следов не держит.

С минувшей осени вся изгажена гусеницами бронированных машин. И прошлую весну не пахали, и в этом году на поле пахарю делать нечего, если хочет остаться жив. Бывшая пахота начинена неразорвавшимся железом. Какие она может дать всходы?

Сама «зеленка» – частокол голых стволов. В беспорядочном переплетении ветвей, конечно, можно укрыться, имея соответствующую сноровку. И враг такую сноровку имеет. Бог знает, где они прячутся! Неужто можно успеть за полтора суток нарыть столько щелей в неоттаявшей земле? Палят бог весть откуда. Пули визжат и стучат по броне, пролетают над головой.

Вика не боится их. Она полулежит на броне, её «кикимора» сливается с камуфляжной окраской бэтээра. На большой скорости её очень трудно рассмотреть из «зеленки». А она чует врага, время от времени поднимает приклад к плечу, отвечает «зеленке» одиночными выстрелами или короткими очередями. Случается – срежет веточку у дерева. Случается – отнимет жизнь у врага. Под броней Стас давит на газ. БТР движется быстро, замедляясь на ухабах и разгоняясь на гладких участках трассы до восьмидесяти километров в час.

Справа проплывает ярко раскрашенная будка. В мирное время здесь останавливался общественный транспорт, следующий из областного центра через Лисичановку в Пустополье. Сейчас площадка вокруг остановки обложена железобетонными блоками в три – пять рядов в высоту. За таким периметром, если придется, можно долго держать оборону. Но сейчас периметр пуст. Остановка – на ничейной земле. Здесь сражаться пока не с кем.

Дорога вырывается в открытое поле. Впереди дорожный знак – черные буквы на белом фоне: «Лисичановка». Если удастся благополучно миновать полуразрушенное село и совершить быстрый марш в пятнадцать километров по голому полю, то они окажутся в Пустополье, въедут в городок через свой блок-пост, с северной, безопасной окраины.

Передний люк открывается. Из отверстия высовывается до смешного круглая в защитной каске голова Стаса.

– Нам надо залить горючее, – говорит он. – Я вызываю Индейца, но он не отвечает. Будь внимательней.

Вика не слышит его голоса. Она смотрит в лицо Стаса. Разбирает слова по артикуляции. Их командир никогда не надевает балаклавы.

Лисичановка. В нос лезет запах нечистот. Тополя вдоль дороги все до одного изранены, кроны и стволы посечены осколками. Мимо проплывают искореженные заборы и проваленные крыши. Целых домов немного. Жители сбились по нескольку семей, ютятся. А кому не хватило жилой площади – сидят по погребам. Но сейчас, когда под охраной бригады Землекопов в село вкатилась фура с гуманитарной помощью, невзрачные тени стали появляться из-за заборов.

Вика смотрит на них через прицел, не снимая пальца со спускового крючка. Круглая голова Стаса исчезает, люк захлопывается. БТР резко притормаживает, движется медленно, словно ощупывая перед собой дорогу бледными лучами фар. Оба, и водила в прорези переднего люка, и Даниил Косолапов – позывной Терапевт, – сидя на броне по другую сторону от ствола пушки, неотрывно смотрят на дорожное полотно. Следом чадит выхлопом, порыкивая при переходе на нижнюю передачу, фура с продовольствием. Наконец Вика замечает пятнистую «Ниву» с пустым кузовом. Кабина джихадмобиля тоже пуста. Действительно, где же Индеец и Чулок? Вика всё время слышит голос Стаса:

– Чулок вызывает Матадор. Индеец вызывает Матадор.

– Индеец на связи, – отзывается рация. – Вижу вас. Дорога чиста.

– Чулок вызывает Матадор, – настаивает Стас.

– Индеец на связи. Чулок поотстал. Шакалит по огородам. На дороге чисто. Выхожу к вам.

Но вот из голых кустов акации выламывается Индеец. Вика смотрит на него в перекрестье прицела. Терапевт соскакивает с брони. Позади надсадно ахают тормоза фуры. БТР останавливается. Приехали.

Вика осматривает обочины. На броне лучше, чем внизу, на земле. Тут и там груды искореженного, горелого железа. «Двухсотых» жители Лисичановки прикрыли, чем Бог послал. Запах жженой резины и горелого мяса невыносим. Вика сглатывает горький ком. Несколько сутулых теней ковыряются в утробе недогоревшей «газели». Население Лисичановки стекается к фуре. Смурной водила выпрыгивает из кабины, ухватив за ремень, вытягивает наружу автомат, бредет к задней двери. Слышатся сдавленные причитания, плач.

Индеец, с видом нарочитой рассеянности оглядываясь по сторонам, подгребает ближе к ним. Ложе автомата покоится в его левой ладони. Правая накрыла затвор и спусковой механизм. Автомат Индейца – обычный АК. Но приклад! Приклад новейший, телескопический, затыльник регулируется по длине и высоте. Недешевая вещь. Ему цена – не меньше десяти тысяч. А про прицел и говорить нечего. Такая шняга стоит целое состояние.

Индеец экипирован лучше любого в бригаде и более других беспечен. Стас не любит его, непонятно почему, и терпит. Вот и сейчас командир в бешенстве. Румяные губы его вытягиваются в тонкую линию. Ах, если бы его синие очи не закрывали темные стекла! Наверное, тогда камуфляж Индейца уж задымился бы.

– Вы – мертвецы! – рычит командир. – Просто ходячие трупы! Ты – зомби, Индеец! Сколько раз я говорил вам: залогом живучести является строгое соблюдение воинской дисциплины! Не гулять по одному!

– Так мы ж на своей земле! – мямлит тот.

Тяжелый, крупный человек, он кажется беспомощным ребенком перед командиром бригады Землекопов.

– Твоя земля – микрорайон Выхино в Москве. А это – Лисичановка, и я не хочу ехать к твоей матери в Выхино, чтобы рассказывать ей, как ты погиб! Ты, парень, ещё не просох после субботних поминок, а уже снова готов напороться на заточку!

Командир прав. В прошлую прогулку по окрестностям Лисичановки они нашли своего бойца. Вернее, его труп. Пастухи не стали тратить на него боекопмлект. Проткнули десяток раз заточкой и бросили в лесополосе. Лисицы объели парню лицо. Парень родом из Лисичановки, но нехороший. Ходили слухи, будто приторговывает местной разновидностью наркоты – «зубным порошком». У Землекопов железная дисциплина: если курить, только табак. Выпивка – на большие праздники или поминки и то в меру. Но этот, заблудший мертвец, как же его звали?..

– Вепрь чи Кочет? – Вика в сомнении уставилась на Стаса.

– Вот, послушай Пчелку! – оживился тот. – На обоих – и на Вепря, и на Кочета, – враг не потратил ни одного патрона. Их просто закололи, как поросят. Но из скотины делают колбасу. А из таких, как ты, – корм для местных лисиц!

– Да. Кто-то из Пастухов совсем ополоумел. Хоть бы Киборг дал ему ножик. Можно ведь просто, – Индеец проводит себя ребром ладони по горлу. – Вжик – и пузо в крови.

Стас начинает снова, в который уже раз, излагать порядок движения разведывательной группы. В самый разгар воспитательной процедуры из-за забора вылезает второй «мертвец» – Чулок. Чулок совсем не москвич, хотя в «первопрестольной-белокаменной-нерезиновой» кого только не найдешь. Наверное, и таких вот чернооких, огненногривых, до бровей заросших бородами, хоть пруд пруди. Впрочем, Вике в Москве так и не довелось побывать. Крестный звал, но как-то не сложилось.

– Да я же только… – ноет Индеец.

– Не ходить по одному! Я тебе в сотый раз повторяю, Роман! – твердит Стас. – Вернемся на базу – устрою внеочередной тренинг.

– Какой тренинг, генацвале? – хмуро возмущается Чулок. – Мне до бабы надо. Сам знаешь. Без бабы я не человек.

– Не отпущу.

– В субботу.

– В субботу утром, как обычно, футбольный матч. Выигравшая команда идет в увольнение. Проигравшая – занимается чисткой снаряжения.

На голос командира потихоньку с «брони» и из-под неё собирается народ. С трассы подтянулась бригадная БМП.

Вика отошла в сторону. Ей любопытно: что ищут лисичанцы на трупе обгоревшей «газели»?

«Газель» тушили. Огонь не смог добраться до бензобака. Среди обуглившихся обломков кузова россыпью валялись консервные банки с разноцветными этикетками и синие, оплавившиеся пакеты – гуманитарная помощь. Несколько лисичанцев – старики да старухи – ковырялись в этом, по нынешним временам, драгоценном хламе. Один мужичок помоложе раскидывал вилами тлеющие головешки.

– Дьявола им в душу, – бормотал мужичок с вилами. – Горе-поджигатели. Подзапалили да и разбеглись ровно крысы. И толку не имают, что тож еда! Писча! Сами голодуют и нас жратвы залишають. Как набежали – мы хотели ж отбиця. Дак они троих положили.

Мужик шмыгнул носом. Глаза его увлажнились.

– Кто поджег? – спросила Вика.

– Та кто ж! – был ответ. – Таки ж бандиты як ви. Тольки без билих повязок.

– Ни! – возразил другой лисичанец. – Я бачив одного бандита. Приличный. На мотоциклетке импортной. Та вона його товарыщи.

Он махнул в сторону заборов, туда, где за частыми стволами тополей темнела лента истертого, источенного корнями вездесущих сорняков, тротуара. Там шныряли какие-то личности.

Вика насторожилась и даже сняла автомат с предохранителя. Яночку она заметила сразу. Именно вокруг неё крутился мерзкий типчик – то ли Колян, то ли Толян. Прибилась к бабе рвань, платяная вша, вцепилась жвалами, не отпускает. И кликуха у него отстойная – Волынка. И нудит он, и клянчит, и жалуется, и лезет повсюду, и язвит, как вредное насекомое. Откуда взялся – никто не знает. Почему ему Пустополье так глянулось? На шахту нынче не наняться. Другой работы нет. Зачем он здесь?

На сморщенном лице Волынки застыло свойственное ему, плаксивое выражение. Узрев Даниила, он забежал за придорожный столб и теперь выглядывал оттуда, шевеля неопрятными усами. Яночка крупная, на голову выше Вики, дородная, не первой молодости женщина, пыталась делать вид, будто не замечает бойцов бригады Землекопов – поджимала губы, отворачивалась, пряча досаду, но не уходила. Наверное, так же, как многие в Лисичановке, просто голодна и вот явилась посмотреть, чем можно поживиться от гуманитарных щедрот.

Яночка исподволь и с тоской в глазах рассматривала Даньку. Они прожили вместе, ежедневно ссорясь и жестоко ревнуя друг друга, не менее полутора лет. Яночка стеснялась и гнушалась своей неуместной любви. Терапевт злился. Как-никак он доктор – дипломированный специалист, а она – простая продавщица из продуктового ларька. Родители Даньки отвергли Яночку, называли пролазой, обвиняли чуть ли не в колдовстве. Действительно, странно, как ей удалось окрутить мужика – не дурака, не урода, с высшим образованием да на десяток лет моложе себя?

С началом войны Яночка и Данька отдалились друг от друга. А потом, когда война грянула по-настоящему, в Пустополье прибыл Стас и взял Даньку на короткий поводок – они вовсе разошлись.

Вот и теперь Терапевт стоял, переминаясь с ноги на ногу, на Яночку вовсе не смотрел. В зеркальных стеклах его очков отражалась только скукоженная рожица Волынки.

– Если станешь бить, пожалуюсь Станиславу, – загудел Волынка. – Вам, военным, нас, мирных бить не положено. Ты присягу давал, Данька! За нарушение присяги полагается расстрел на месте.

– Ты с ним спишь, что ли? – Терапевт метко сплюнул на истертую обувку Волынки. – Ну и как? Счастливо?

Он по-прежнему не смотрел на Яночку и напрасно.

– Та не с тобой же спать, сынок, – огрызнулась та. – Приблудился приживал перехожий, попользовался женщиной и сдриснул. Ясное дело – молодой.

– Я не сдриснул, а абстрагировался, – пояснил Терапевт. – Увеличил дистанцию. Потому что война…

– Да оставь ты его, Яна! – снова загудел Волынка. – Дожила до седых мудей, а ума нету! Я ж тебе говорил: дура ты! Зачем с молодым снастаешься? Пусть он и доктор, а толку-то шо? Ни совести, ни заработков!

Терапевт дернулся. Железо на его портупее звякнуло. Хирургические инструменты – зажимы разных модификаций и типоразмеров, ампутационный нож, скальпели, тракар – крепились на ременной портупее и позвякивали при каждом движении и сияли даже в пасмурную погоду.

– У тебя, шо ли, заработки? Где працуешь, кровосос невеликий? – зашипел он. – При бабе, штатный коханчик?.. Седые муди?..

Нижняя челюсть Косолапова ходила ходуном.

– Оставь его, Волынка! – сморщилась Яночка. – Не отвечай ему!

– Та за якие такие седые мудя он толкует? – не отставал Терапевт. – Шо вин знае? Шо бачив? Убью!

– Не убьешь! – Волынка завертелся, прикрывая голову руками, будто решил, что будет убит именно ударом по черепу.

– Та он к вам же в бригаду нанялся, – бросила Яночка. – Теперь такой же, как ты. Сам убийца.

Она, не попрощавшись, двинулась прочь по выщербленному асфальту тротуара. Волынка подался было следом, но далеко не ушел. Нет, Терапевт не стал бить его по голове. Саданул прикладом между лопаток, вышиб с асфальта в колючие кусты и там затоптал бы, если б не Вика.

– Оставь! Не надо! – Она ухватила Данилу за запястье.

– Та он хороший парень! – Яночка обернулась. Шагов с двадцати она на всю улицу выкрикивала похвалы бывшему любовнику. – Он тебе сгодится, Виктория! Тем более с мамкой его ладить больше не придется. Разнесло бомбой мою тещу! В хлам! В пыль!..

Яночка, по обыкновению, была нетрезва. Вика заволновалась, глянула в сторону БТР. Не слышит ли криков шальной бабы Стас? Впрочем, командир Землекопов не станет связываться с продавщицей из продовольственного ларька. Зачем она ему?

Волынка вывернулся из-под ног Терапевта и утек следом за Яночкой, а Вика вернулась к разгромленной «газели». Лисичанцы, подобно помойным котам, всё ещё копались в обгорелом мусоре, совсем недавно бывшим вполне пригодным к употреблению добром. Часть из них уже подалась ко вновь прибывшей фуре. Эти выстроились в покорную очередь. Иные продолжали ковыряться в теплом пепле.

Мужичонка с вилами мельком глянул на оружие, окинул взглядом саму Вику, на мгновение задержав недружелюбный взгляд на её темной косе, вольно змеившейся из-под края балаклавы.

– Нет того, чтобы ныне дивчата шелковы платья носили. Экая на тебе хламида!

Вика, левой рукой придерживая приклад автомата, правую подала старухе. Та ловко карабкалась наружу из руин «газели». Бабка приняла помощь, крепко вцепилась в рукавицу, не выпуская, однако, из рук тяжелую клетчатую сумку.

– Что набрала, бабка? – спросила Вика.

– Сардинки, масло постное, – отвечала старуха. – Картошка есть. Пожарим. Будем живы.

Наконец она встала на твердую землю. Сумку примостила между ног, сжала лодыжками, будто опасаясь за вновь обретенную добычу. Левую руку она держала в кармане пальтеца, словно оберегала кисть. Неужели тоже ранена? Вике не хотелось расспрашивать, а старухе хотелось уйти, но она почему-то не решалась, настороженно посматривая то на викино оружие, то на её переносье, остававшееся открытым в прорези балаклавы. Смотрела пристально, непрестанно сжимая и разжимая дряблую, покрытую старческими пятнами кисть правой руки. Сильно заношенную шапчонку-пирожок из некогда дорогого меха она обмотала шалью, из-за чего голова её казалась неестественно большой. Швы на стареньком, драповом пальто местами разошлись, пряди ватина выбились наружу. И лицо старухи, и её одежду, и обувь покрывали пятна копоти. От неё разило давно не мытым телом, солярой и перегаром. Вика поморщилась.

– Нет ли водки? – жалобно спросила старуха. – Порой бывает так страшно… Но выпьешь, и оно вроде ничего…

– Вы кто? – спросила Вика. – Откуда здесь эта «газель»? Зачем её подожгли? Кто её тушил? Кто стрелял в вас?

– Я?.. Зачем?.. – Старуха сначала оторопела, а потом принялась оправдываться. – Паспорт вот не прихватила. Анна Исаковна я, Косьяненко. Учительница. Бывшая. Русский язык и литература. Сейчас на пенсии. Внук в… С вашими он. А сын…

Лицо её дрогнуло.

Легкий удар в плечо. Вика обернулась. Терапевт протянул ей початую бутыль «Джим Бимма». Нацепил на нос зеркальные очки – весеннее солнышко жестоко, если зрачки неправильно реагируют на свет. Зато рука тверда.

– На. Стас увидит – отправит на губу, – буркнул Терапевт. – Пусть лучше они порадуются.

– Рука тверда и танки наши быстры, – проговорила Вика, забирая бутылку и, обернувшись к учительнице, добавила: – Пойдем, бабуля. Мы тебя проводим.

Она выдернула у старухи из-под ног сумку с провизией, сунула в неё подарок Терапевта. Старуха засеменила впереди. Непрестанно оборачиваясь, с настороженным интересом заглядывая Вике в лицо, она поведала об обстоятельствах гибели старшего сына. Вика в одной руке тащила клетчатую сумку, на сгибе другой покоился автомат. Терапевт шлепал следом. Этот всегда держит оружие наготове. Малейшее сомнение – начнет шмалять за милую душу, не выясняя – кто, откуда, зачем и почему возник на его пути. Бабка тарахтела без умолку:

– А за «газель» могу сказать так. С южной окраины приходит человек. Часто. Большой начальник. Свита у него… Между собой то на английском языке общаются, то на немецком. Бойко так чешут. Но сам начальник и по-русски хорошо говорит. А вот по-украински – не очень. Напрягается. Имя у него странное. И вроде наше, в Святцах такое есть. Но как-то у нас не принято так крестить младенцев. Да и какие нынче младенцы!.. А в этот раз они гуманитарку пригнали. А потом между собой ссориться начали. Бог весть из-за чего! Вот «газель» и загорелась. Да и люди…

Старуха сморгнула слезы.

– Та как зовут-то благодетеля, бабуля? – встрял Терапевт.

– Сильвестр, кажется.

– Красивый человек, большой, щедрый, косая сажень в плечах? – уточнила Вика.

– Да. Красивый. Точно!

– Шо, понравился, бабуля? На молодых пацанов потянуло? – осклабился Терапевт.

– Да он и не молодой. Старше вас, но младше меня. Вам, думаю, обоим в отцы сгодится.

– Сгодится… – угрюмо подтвердила Вика.

Она заметила знакомую, четырехскатную крышу. Папка называл этот дом «образцом молдавской архитектуры». Здесь проживало семейство Середенко – мачехина семья. Вика подошла вплотную к забору, поставила сумку на землю, поднялась на цыпочки. Эх, высока ограда, ничего не видно!

– Погоди! – Терапевт ударил ногой в калитку.

Сварной профиль, листы профнастила – настоящий музыкальный инструмент. Звонко поет и под градом осколков, и под ударами солдатского башмака.

– Погоди! Ты напугаешь их! – рыкнула Вика.

– Да шо там! – Терапевт налег плечом, калитка распахнулась, оба отскочили в сторону. Анна Исаковна схватила сумку у Вики из-под ног, завертела головой в поисках подходящего укрытия.

Вика не стала проходить в глубь двора, остановилась неподалеку от калитки, прижала к лицу оптический прицел, чтобы получше рассмотреть двор семьи Середенко. Вроде бы всё в порядке: дверь погреба заперта на висячий замок. Возле дверей в сени – стопка пустых, оцинкованных ведер. Остекление веранды цело. На корявой обнаженной кроне яблони никаких посторонних предметов. Двор перепахан ещё с осени. Черная, бугристая грязь как смерзлась в глубокие борозды, так и не оттаяла ещё…

Что-то розовеет посреди двора? Вика сделала шаг вперед, навела тубус прицела на странный предмет и… потеряла дыхание. Посреди давно опустевшего, грязного двора валялась длинноногое субтильное тельце в розовом, пышном наряде – кукла Барби. Вика сама купила её прошлым летом. Тогда же были приобретены и богатый гардероб из дюжины платьев, и мебель из белой, фигурной пластмассы. Всё это богатство Вика преподнесла в подарок младшей сестренке Шуратке на день рождения. Заплатила тогда за подарок все наличные деньги. Батька ругался, но недолго, а Галка…

Слезы брызнули из глаз. Предательские слезы.

– Шо? – В голосе Терапевта слышалось недоумение. – Та там нету никого! Дом порожний.

Он бодро обежал подворье. Мерзлая земля зазвенела под подошвами тяжелых ботинок. Попытался открыть дверь на веранду – крашенная голубой краской дверная ручка осталась в его ладони, дверь оказалась запертой. Остекление веранды печально задребезжало.

– Я полгода не была дома, – Вика опустила ствол к земле. – Шесть месяцев…

– Так забувай! Хто ж тебе не пускае?

Терапевт повернулся к ней, и Вика увидела своё залитое слезами лицо в зеркальных стеклах его очков. Куда спрятаться? Бежать к БТР? Но как же оставить старуху? Вот она, вошла во двор, смотрит на нее, пряча за нарочитым почтением жалость.

– Ты знаешь Середенок? – спросила старуха. – Риту, Галю Половинку и её детей?

– Галка – жена её батьки, – пояснил Терапевт. – И то правда, где ж они поховалыся? Чи в Пустополье сдриснули?

– Тут мамки твоей родня живет? – наконец решилась спросить старуха.

– Нет.

– Мачехи?

– Не, Анна Исаковна. Тут живет бабушка моих брата и сестры. Маргарита Федоровна Середенко. Вы же её знаете. Видели, наверное, Сашеньку и Петю. Это мои брат и сестра. Но сейчас никого нет. Наверное, они в Пустополье.

Вика, отобрав у бабки сумку, решительным шагом направилась к калитке. Анна Исаковна подхватилась, заспешила следом, бормоча угодливые похвалы Шуратке и Петру. Вика не слушала её, шмыгала носом, стараясь изгнать непрошеные воспоминания об отце. Терапевт шумно дышал сзади над ухом. Оборачиваясь, Вика снова и снова видела свои отражения с зеркальных стеклах его очков. Она сдернула и сунула за портупею балаклаву. Непрошеные, подлые слезы, оставляли влажные дорожки на щеках. Срамота!

Так, по обочине грязной, изувеченной гусеницами улицы они добрались до скособоченного, побитого осколками забора. За листами профнастила пряталась почти целая хатка. Залетная мина повредила сени, взрывной волной выбило стекла из окон, а в остальном – ничего, жить можно. Повезло учительнице русского языка и литературы.

Навстречу им выбежала небольшая собачонка в тряпичном, цветном ошейнике, такая же чумазая, как её хозяйка. Глянула на гостей, на хозяйку, но голоса подавать не стала.

– У тебя погреб есть, бабка? – спросила Вика, опуская ношу на землю.

– А то как же! – Старуха улыбнулась.

Наверное, ей хотелось поскорей достать из сумки подарок Терапевта, приложиться, прилечь.

Бабка подняла с земли сумку и направилась к покосившемуся крылечку. Собачонка последовала за ней. Странное дело, Вике вдруг почудилось: из-за неказистой сарайки, там где неопрятной кучей свален строительный и прочий мусор выглянуло чумазое личико белобрысого мальчонки. На рваной куртке застежка-молния разошлась, пестрая шапочка украшена лохматым помпоном, а тот держится на одной лишь нитке, вот-вот оторвется. Вика уставилась на давно немытые, с обломанными ногтями и въевшейся в кожу сажей руки, сжимавшие такого же грязного, игрушечного мишку. Откуда взялся на бабкином дворе пацанчик-младшеклассник? Может быть, это внук хозяйки? Может быть, просто соседский мальчишка?.. Вряд ли! Уж больно знакомым показалось Вике детское личико. Но откуда взяться здесь, в Лисичановке, мальцу с Пустополья?

– «Беги! Опасность! Бомба!» – беззвучно закричал мальчишка, и Вика повиновалась.

Папка называл её ошибкой природы. Тощая, шустрая девчонка, неудавшаяся скрипачка и троечница, неуживчивая, беспокойная сиротка на войне оказалась как раз к месту. Полгода в боях – и ни одного ранения. Как удавалось ей обходить вражеские схроны? Как удавалось угадывать, в каком месте разорвется мина? Каким чутьем находила она растяжки? Вот и сейчас знакомое чувство смертельной опасности торкнуло в спину чуть ниже лопаток. Сила и ловкость, смекалка и отвага – вот лучшие друзья настоящего солдата!

– Ноги! – скомандовала Вика.

Она знала: Терапевт сорвется с места вместе с ней или на мгновение раньше. Безумный бросок в сторону, болезненный удар по ребрам. Но что такое боль по сравнению с неукротимым, животным чувством опасности? Этим чувством настоящий солдат щедро оделяется при рождении. Это чувство – ангел-хранитель любого хорошего солдата – нисходит под первым обстрелом и потом бережет своего носителя до конца жизни.

Тело повиновалось безукоризненно. Вика уткнулась лицом в твердую землю за кучей мусора в том месте, где мгновение назад прятался неизвестный пацанчик. Слева забор, позади – каменная стена сарайки. Сверху на них посыпались каменная пыль и какие-то влажные ошметки.

Горсть осколков ударила в полотно профнастила, превращая лист жести в частое решето. Терапевт вслух досчитал до пяти, прежде чем подняться на ноги. Он всегда так делал при минометном обстреле.

– Ходу, Пчелка! – рявкнул он, прежде чем сигануть из укрытия на старухин двор.

Вика последовала за ним. Анна Исаковна, учительница русского языка и литературы, лежала перед входом в свои полуразрушенные сени. Лицо её несло печать сладостного умиротворения, будто она уже употребила щедрый дар Терапевта. Ткань пальтеца на глазах напитывалась тёмной влагой. Вика освободила ладонь от перчатки, склонилась к убитой, приложила ладошку к груди. Действительно, влажно и красно. Терапевт шерудил ногой клетчатые обрывки.

– Осторожно! – предупредила Вика.

– Та ладно! Весь подарок сдетонировал.

Совсем близко кто-то истошно завопил. Вика дрогнула, но всё-таки решилась сунуть руку в тот из карманов бабкиного пальто, где она держала руку. Вместе с окровавленной ладонью наружу выскользнул небольшой сверток, упакованный в фольгу. В таких пакетиках до войны в пустопольской аптеке отпускали гомеопатические препараты. Вика порвала серебристую обертку острым ноготком. Понюхала беловатый порошок с вкраплениями более крупных, коричневатых, рассыпчатых гранул – нет, это не гомеопатия.

– Видишь, Вичка, какие говенные дела! «Зубной порошок» у учительницы в кармане! – шмыгнул носом Терапевт. – А в банки с харчами наклали «пластика», доложили болтами, упаковали в «газель» и подожгли. Хавайте, людыны, гуманитарну помощь от Пастухов!.. Пойдем. Пусть сами хоронят прижмурившихся. Нам надо до Пустополья. Пойдем…

Он потянул Вику за полу «кикиморы». На находку не покусился, и Вика рассыпала порошок по двору. Невдалеке за увечными заборами и проваленными крышами, за ампутированными кронами придорожных тополей зарычал движок бэтээра, и они припустили туда быстрой трусцой.

* * *

– Ты знаешь хто такий цей Сильвестр, Вичка? – спросил на бегу Терапевт. – Це тот хмырь, шо к Стасу ходит?

Вика молчала.

– Якщо той, то у него ж и бээмпэ купували. Дешево виддав. За семдесят тисяч рублив. Ты бачила его?

– Нет!

– Гарный дядька. На голливудского актера походит. Рожа гладкая, насоляренная. Брови ниби выщипаны, на пальцах маникюр… Напхать бы зубочисток гадюке под ногти!

– Хватит! – огрызнулась Вика.

Их путь лежал мимо полуразрушенного бетонного строения с проваленной крышей и разбитыми стеклами. Однако решетки на окнах уцелели и синюю, железную дверь ещё не успели снять с петель. Вике показалось, будто за разбитыми стеклами мелькнула быстрая тень, будто скрипнуло под неосторожной ногой битое стекло.

– Эй! Кто там? – рявкнула Вика.

Терапевт снял автомат с предохранителя.

– Погоди! – Вика положила ладонь на поднятый ствол.

– Як мы туда зайдемо? – спросил Терапевт.

– Так же, как он! – Вика махнула мохнатым рукавом «кикиморы» в сторону окон. – Видишь, одна из решеток отходит?

Неизвестный, скорее всего, был тщедушен. Просочиться в такую узкую щель Вика, конечно, могла. Совсем другое дело – Терапевт. Длинная жердина, косая сажень в плечах.

– Я не полезу, – словно услышав её мысли, произнес Данила. – Ты тока будь на виду и трохи що – катись под окно. Ну, лезь, а я пока тут…

Он порылся в карманах, извлек короткую ножовку с удобной ручкой и большие кусачки – так фокусник достает белого кролика из шляпы.

– Полезай, – повторил он, и Вика повиновалась.

* * *

Пустой, разграбленный магазинишко. Наружная дверь и решетки на окнах в сохранности, но внутри всё сметено или разрушено. Пол загажен человеческим пометом, полки и стеллажи в таком состоянии, будто их курочили ломом или громили битами. Нигде ни одного целого стекла.

Битое стекло неизбежно поскрипывало под ногами, да монотонно скрежетала ножовка Терапевта. Сладостные звуки, свидетельствующие о преданности товарища. Уж она-то знает Данилу Косолапова! Что бы ни произошло, он найдет возможность прийти на помощь. Что бы ни случилось, Терапевт всегда и неизменно весь, с головы до пят, увешан всевозможной амуницией. У него всегда есть под рукой и слесарный, и медицинский инструмент, и мелкие запасные части, необходимые для ремонта автомобиля.