Текст книги "Воин Русского мира"

Травень запрыгнул на водительское место, тронулся, но ехал по проселку медленно, думая уже не о минах, а о неведомом командире артиллеристов, отправлявшем смертоносные заряды по координатам жилых кварталов. Больше часа петлял Травень по проселкам, бетонным и асфальтированным дорогам. Он вспомнил каждую кочку, каждый холмик, каждый выступ на боках терриконов.

В этих местах время замерло. Редкие автомобили, попадавшиеся ему навстречу, были всё тех же, вымерших в Москве, советских брендов. Лица людей, их одежда, речь, повадки – всё родом из детства. И воздух всё тот же, будто закатанный, запаянный в банку на двадцать пять лет, а теперь по чьему-то недосмотру вырвавшийся наружу.

Через час блужданий по дорогам местного значения, Травень обнаружил место пуска ракет. Ещё не менее часа он потратил на изучение следов. Батарея состояла из трех тягачей на шасси «Урал» с конвоем из одной БМП и одного внедорожника.

Рассмотрев и зарисовав на всякий случай все обнаруженные свидетельства залпа, Травень отправился в сторону Пустополья.

* * *

Знакомые места. Казалось, даже тополя не вытянулись ввысь за время его отсутствия, всё так же топорщат на стороны свои корявые, обрубленные ветки. Деревья выстроились шеренгами по обе стороны шоссе – почетный караул увечных солдат. Скоро растеплеет, обрубки старых сучьев покроются тощенькими волчками, зелень закудрявится, полетит пух.

«Пустополье» – черные буквы на белом прямоугольнике проплыли по правой обочине. Надо сбросить скорость до шестидесяти, населенный пункт всё-таки, хоть и окраина.

Он сразу же разглядел последствия попадания ракеты. Особое внимание привлек один из домов – небольшой одноэтажный пятистенок с верандой за высоким забором из листов профнастила. Половину дома снесло вместе с крышей. Забор положила плашмя взрывная волна. Выжили хозяева или нет, но забор они поднять не удосужились.

Травень притормозил, чтобы лучше рассмотреть двор. Та же взрывная волна разнесла остекление летней кухни вместе с оконными переплетами. В самом доме не осталось ни одного целого окна. Кровля отсутствовала. Часть стропил раскрошилась и обуглилась. Их кое-как прикрыли фанерой и ветошью. В уцелевшей части дома оконные проемы были заделаны листами фанеры. Через дыру курилась дымком Г-образная труба буржуйки – в доме явно кто-то жил.

Мимо Травня по раздолбанному тротуару спотыкаясь шла женщина с сумкой. Сутулая спина, выцветший платок на голове, обута в бесформенные, утратившие цвет ботинки.

– А что, тетенка, в город часто ракеты прилетают? – окликнул её Травень.

Женщина не обернулась. Чудеса! Или местные жители решили перенять московские манеры?

– Здравствуйте! – Травень заглушил двигатель и выбрался из автомобиля. Он в два прыжка нагнал женщину. Тронул за локоть со всей возможной деликатностью:

– Тетенька…

Эх, мастерство не проспишь и не проспоришь! Он смог избежать удара под дых.

– Рад, что обратили на меня внимание!

– Какая я тебе тетка? – буркнула дама, оборачиваясь.

Нижнюю часть её лица закрывал платок, но глаза, лоб и скулы принадлежали несомненно молодой женщине. Травень успел рассмотреть едва наметившиеся продольные складочки на переносье и сеточку у внешней стороны глаз.

– Говори быстро. Что надо? Ты военный? Землекоп? Если – нет, тогда…

Сумка с грохотом упала на тротуар, а женщина извлекла из кармана электрошокер. Говорила она странно, шамкала по-старчески, будто челюсть вставную позабыла дома в стаканчике.

– Я родился здесь, но давно…

– Приезжий?

– Да.

– К Землекопам приехал наниматься?

– Ну не совсем.

– У Пастухов платят больше.

– Сколько?

– Если в евро, то по сотне в месяц.

– Я хотел узнать за ракеты. Что, часто пуляют?

Женщина, словно испугавшись чего-то, обернулась на разрушенный дом. Край косынки, закрывавшей лицо, сполз на шею. Травень увидел свежий, розовеющий шрам. Он пересекал нижнюю губу, подбородок и нижнюю часть левой щеки.

– Проклятые Пастухи! Спасу от них нет! – Она схватила сумку и кинулась к поваленному забору. Травень нагнал её, помог перебраться через завал.

– Наверное, надо тут всё разгрести, – бормотал он, отводя взгляд от её изуродованного лица. А она, больше не пряча увечье, в двух словах, на ходу рассказала ему о своих утратах: родители, муж, старший из сыновей. Зато младшая сестра и младший мальчик выжили.

– Забор чинить некому. – Она уже стояла у разрушенного крыльца, спиной к перекошенной двери и в упор смотрела на Травня. – Ракеты по городу пускают часто. Раз в месяц – обязательно. И наши защитники пока ничего не могут с этим поделать.

– Но на каком основании?

– Та Лихоту будто б выбрали мэром. Но бюллетени подделали. Тут кое-кто стал суетиться, бунтовать. Кто-то бандитствовал, кто-то подзуживал. Но всё бы ничего, если б… – Она внезапно замолчала, словно устыдившись собственных речей.

– Что? – Травень схватил её за руку. Женщина отшатнулась. – Говори!

– Всё бы ничего, если б не ракеты, – проговорила она. – Лисичановки считай что нет, и теперь они долбят по городу. Может, хватит уже, а?

– Намеренно уничтожают мирных жителей? Куда же смотрят власти?

– Власти? Власть тут – Савва Лихота. Он как бы избран, но наши защитники не согласны с результатами выборов.

– Ваши защитники? Кто они? Землекопы?

Она поставила сумку на землю и снова взялась за электрошокер.

– Я понял. Ракеты прилетают раз в месяц. На большее количество зарядов у Пастухов нет бюджета. У Землекопов дальнобойной артиллерии нет, и они попросту сидят у вас на шее. Ты правильно и красиво говоришь. Неужели учительница?

– Преподавала в музыкальной школе.

– Да ну?! Значит, музыкалка всё ещё работает?

– Да. Детишки исправно ходят на занятия.

– Хор и оркестр?..

– Да. Всё работает. Мы не сдаемся. Стараемся поддерживать нормальную жизнь.

– А как же…

Их разговор прервал детский плач, внезапный и пронзительный. Женщина заволновалась.

– Простите. Я больше не могу говорить…

– Ваш ребенок болен?

– Нет… уже нет…

Прежде чем она скрылась за скособоченной дверью, он успел сунуть в её ладонь горсть мятых купюр.

Травень вернулся к «туарегу». Только проехав целый квартал, он вспомнил, что позабыл спросить имя музыкантши.

* * *

Теперь Сашке надо добраться до центра города. Там, в многоквартирном доме, живет семья Половинок. Но для этого необходимоо пересечь весь Пролетарский район, сплошь состоящий из одноэтажных домов с садами и огородами. С предприятиями торговли и общепита в этой части Пустополья и в прежние времена было плоховато, а Травню надо купить хоть каких-то гостинцев. Не являться же в дом друга после долгой разлуки с пустыми руками.

На левой обочине приткнулся ларек: железные стены, крошечные, зарешеченные оконца, кривая, рифленая крыша. Над кровлей – многообещающий, расцвеченный бутафорским салютом, плакат «…да и выпивка». Букву «е» из слова «Еда» снесло осколком. Этот нюанс сделал плакат ещё более живописным. На площадке перед ларьком припаркована разнообразная техника. Среди прочей штампованной дребедени – «жигулей» с литыми дисками, зеленого мотоцикла «Ява» с коляской, нескольких древних иномарок – выделялась пятнистая «Нива» с крупнокалиберным пулеметов в кузове. Настоящий «джихадмобиль».

Улица перед магазинчиком была пустынной, если не считать трех мужиков, оживленно обсуждавших что-то у задка «Нивы». Травень остановился, опустил окно «туарега». Одного из троих – Витька Середенку – он узнал. Младший брат Гали Половинки казался сильно утомленным, он стоял низко склонив голову, опираясь обеими руками о полик кузова «Нивы». Бледный, покрытый испариной лоб его, прикрывали буйные вихры. Он жевал перепачканную кровью бороду. Двое других – точно не местные! – подпирали его плечами с обеих сторон.

Один – широкий, рыжий, в высокой каракулевой шапке, с густо подернутой серебром бородой – скорее всего, уроженец республик Северного Кавказа. Другой – гладко бритый, черноокий, носатый, хрупкого сложения. Все трое одеты в камуфляж и обуты в берцы. На Витьке Середенко оружия не было видно, а у его товарищей на плечах болтались ремни АКМ.

Травень припарковал «туарег» так, чтобы иметь возможность слышать разговор, но товарищи Витька молчали, сосредоточенно покуривая самокрутки. Один из них, гладко бритый и носатый, стрелял в Травня острым взглядом.

Сашка учуял сладковатый душок самокруток. Хороши дела в Пустополье! Средь бела дня возле ларька с бухлом уроженец кавказских республик курит марихуану и замешивает бока исконно местному бухарику, безобидному в общем-то Середенке! Носатый, метнув очередной взгляд в сторону Травня, врезал Середенке по уху, а тот даже ладони не приложил к ушибленному месту. Похоже, запястья его были скованы наручниками. Видно, дела у Витька реально плохи. Заперев «туарег», Травень подошел к «Ниве». Бритый хлюпик посторонился.

– Привет, Витек! – Сашка хлопнул Середенку по плечу. Тот обернулся, глянул на Травня мутным взглядом, будто и не признал. Двое чужаков пока молчали, не двигались, не спускали с Сашки чужих глаз.

– Что, неважные дела? – как ни в чем не бывало, продолжал Травень. – Я слышал и про Галю, и про…

– Ты про Половьинок говоришь?.. На кладбище оба. Жалость такая… – Бритый говорил с едва уловимым акцентом.

Славянин, но не русский. Серб? Хорват? Словенец?

– Сам с Белграда? – спросил Травень.

– Нови Сад, – был ответ.

– А ты-то кто? – встрял кавказец. – Из каких краев? Зачем интересуешься?

– Не тобой интересуюсь, а Витьком Середенкой. Он друга моего, Ивана Половинки, жены младший брат. А вы чьи?

– Клоуна и меня, Чулка, в Пустополье каждый знает! – Бородач бросил самокрутку на землю.

Витек по-прежнему молчал, будто происходящее вовсе его не касалось.

– Половьинки на кладбище. Обе, – повторил тот, кого назвали Клоуном. – Я могу показать, гдие…

– Витек мне покажет. Да, Витек?

– Ниет! – Клоун лучезарно улыбался. – Витейек пойдиет к Матадору. Витеек…

В нагрудном кармане бородача ожила рация. Эфир защелкал, засвистел, зашипел по-гадючьи и, наконец, разродился командирским баритоном:

– Матадор вызывает Чулка!

– Чулок на связи, – отозвался бородач, извлекая из кармана куртки черную коробку.

Точно такую же выдал Травню Неназываемый, но Сашка так и не удосужился её включить.

– Где пленный?

– Витек с нами.

– Почему сопли жуешь, Чулок? Сколько я должен ждать…

– Кабьину, за руль, генацвале, – Клоун ласково улыбнулся. – А я с Виктором поеду в кузове.

Они дружно приподняли Витька под мышки, а тот покорно согнул ноги в коленях, позволяя забросить себя в кузов «джихадмобиля». Голова его безвольно откинулась назад, веки сомкнулись.

– Братки, этот мужик – родич моего побратима, – вполне миролюбиво напомнил Травень.

– Там мы его терапьевту не будет отдавать. Навьерное… – отозвался Клоун.

– Отдайте его мне.

– Отдадим, но вечьером. – Клоун укладывал Витька в кузове поудобней. Под голову подложил свернутую балаклаву. – Ты сам откуда?

Клоун покосился на номерной знак «туарега». Чулок завел мотор «джихадмобиля».

– Из Москвы.

– Наш! – Улыбка Клоуна блеснула подкупающим обаянием.

– Так где я могу забрать родственника своего побратима?

– Ульица Петренько, дом сорок! – «Нива» уже тронулась, и Клоун последние слова прокричал.

– Это пэтэу, что ли? – спросил Травень.

– Бывшее горное училище, а теперь база Землекопов, – сказал кто-то над ухом Травня.

«Нива» набирала ход. Сашка колебался. Прыгнуть в «туарег», кинуться вдогонку или…

– Да вы не волнуйтесь. Это наши ребята. Хорошо воюют. А Середенко – мой родственник. Он просто запутался. Наркоша он, понимаете? Его просто опросят и отпустят. Терапевт его не тронет.

Травень не сразу сообразил, что загадочная личность беседует с ним нежным женским голоском. И пахнет она приятно – дорогим парфюмом, и росточку небольшого, и вида не воинственного – в пальтишке розовом, из-под шапки с помпоном выбились косички, очи печальные, глубокие. На вид девушка – ровесница его Марии или чуть помоложе.

Эх, рассмотреть бы девчонку получше, расспросить бы, но тут откуда ни возьмись чадит выхлопом знакомый УАЗ «Патриот» – и тот, и не тот. Номерные знаки другие, а за рулем сухощавый субъект – Неназываемый.

Девчонку будто ветром сдуло. Листочком сухим понесло, и розовое пальтишко её, вообще-то заметное на фоне серой, пыльной весны, растаяло, подобно солнечному лучику в хмари облачного неба. А Неназываемый даже не посмотрел в сторону Травня, словно и не знакомились они. Словно не он вешал на «туарег» фальшивые номерные знаки. Прошел мимо, скрылся за дверями магазина: две большие клетчатые сумки в руках, лицо застывшее. Нешто бизнес тут у него, торговлишка?

Неназываемый хоть и торопился, но автомобиль поставить на сигнализацию не забыл. Замки на всех четырех дверях щелкнули. Подмигнули оранжевые огоньки габаритных огней. Травень двинулся следом, поставил ногу на нижнюю ступень железной лесенки, почувствовал через подошву ребристую поверхность сварного профиля, ухватился за липкую ручку на мятой, железной двери.

УАЗ «Патриот» ехидно моргнул ему в спину один раз, второй, третий. Сигнализация разразилась противным мявом – сработал датчик объема. Сашка присмотрелся: салон внедорожника оказался пуст. Значит, кто-то завозился в багажнике? Как трогательно! Пустопольский бандит-наемник вместе с минами возит в багажнике собаку. Любопытно, какой породы зверь? Мопс? Ретривер? Вряд ли. Скорее всего, волкодав или питбуль.

Надо бы убраться со ступенек – неровен час заботливый хозяин дверью зашибет. Травень отпрыгнул в сторону и вовремя. Послышался топот, и придорожная торговая точка выплюнула из своего чрева Неназываемого. Клетчатых сумок при нём уже не было. Он судорожно давил на кнопку пульта. УАЗ примолк, но Неназываемый всё-таки заглянул в багажник. Сказал пару слов, распахнул дверцу, достал из-за пазухи рожок в цветной обертке, не разворачивая, сунул в багажник и захлопнул дверь.

Травень закурил, отвернулся. На обочинах шоссе ровным счетом ничего не происходило. Наверное, розовое пальтецо скрылось за теми вот, распускающимися кустами. Верба, береза, тополь – скоро лесополоса зазеленеет и тогда…

Неназываемый прошмыгнул за железную дверь. Снова сделал вид, будто не заметил Травня. Почему?

Сашка прошел в двери ларька, миновал крошечный тамбур. В торговом зале горели люминисцентные лампы. Всё как обычно. Остекленная витрина, полки с дешевым алкоголем и цветными упаковками: чипсы, соевый шоколад, сигареты, консервы, хлеб в целлофановых пакетах.

Травень посмотрел на этикетки. Вообще-то во время военных действий он объявлял себе сухой закон, лишь слегка размачиваемый по случаю ледяной «Финляндией». На такой случай запасся впрок и правильно сделал. Выпивка в Пустополье не радовала ни дешевизной, ни разнообразием. Да и качество, наверняка оставляло желать лучшего.

В вышине, под обшарпанным потолком, на ветхой полочке кривобоко громоздилась, подмигивала разноцветными огоньками, стереосистема. Из динамиков сочилась ненавязчивая, но такая неуместная для подобного заведения, музыка. Матт Бианко, «Обычный день». Странно!..

Травень уставился на продавщицу. Обычная «провинциальная матрешка», так назвала бы её надменная москвичка, его жена. Не старая, трезвая, с неухоженным лицом и давно не беленными волосами. Одета с претензией на аккуратность, но лак на ногтях облупился, а на простеньком колечке с розовым самоцветом истерлась позолота. Может быть, она училась с Сашкой в одной школе на несколько классов младше?.. Вопрос: в какой из школ, в общеобразовательной или в музыкалке? А может статься, они выросли на одном дворе? Как распознать в располневшей, отупевшей от скучной работы и нищеты «матрешке» беззаботную девчонку с вечно разбитыми коленками. Продавщица тоже смотрела на него и, казалось, узнавала.

– А что, хозяюшка, водка у тебя паленая чи ни? – для начала разговора спросил Сашка.

– Ни! – Глаза продавщицы округлились. Она подкрутила звук на усилителе. Опасалась, наверное, что Травень не расслышит её вранья. – Та водка подлинная. За коньяк и вино не скажу, а водка подлинна. Ты возьми на пробу, коханчик… А вот за мартини я радею. Це смачно, корисно и не так уже й дорого.

Травень смотрел на неуловимо знакомое лицо. Продавщица, по обыкновению женщин её профессии, подпирала животом прилавок. Да, это не Москва, с её чужим шиком. Даже пафос здесь до смешного беден, зато не встретишь совсем уж чужих лиц. А если и встретишь, мигом опознаешь чужанина.

– Возьмите мартини, не пошкодуете, – стрекотала продавщица, и голосок её трогательно гармонировал с аккордами «La Luna». – Особливо якшо вы с девушкой. Порядочные девушки любят мартини. Оно и солодко, и пахнет добре!

– Да че та хочецца паленой водки, шансона и путан подешевше. А у тебя тут, я смотрю, коньяк, джаз, а вместо телок…

Травень вертел головой. В углу – обшарпанная дверь. Наверное, вход в подсобку, и Неназываемый, наверное, направился туда. В магазинчике толклись покупатели. Двое мужиков отирались возле прилавка, рассматривая этикетки на бутылках с алкоголем. Один – высокий, худой, не старый, глаза прикрыты стеклами зеркальных очков. Одет нелепо: в четное, драповое пальто, армейские брюки с выпуклыми карманами на обеих штанинах и берцы. Обувь новая, хорошего качества, чистая. Похоже, стиль «милитари» нынче моден в Пустополье. Второй мужик в грязной, ветхой одежонке, с подернутым угольной пылью лицом и огрубелыми ладонями, казался совсем мирным.

Травень уставился на его ладони – линии жизни, судьбы и прочие Божьи знаки – все черного цвета. Не один год и каждый день заходил этот человек в клеть, спускался под землю, освещал лаву аккумуляторным фонариком, добывал уголек. А сейчас ему выпить бы, да денег нет. Вот он и ищет компанию, чтобы сообща наскрести на бутылку «Русской» с традиционной бело-красной этикеткой. Травень посмотрел на ценник, достал из кармана пригоршню мятых купюр, бросил на прилавок.

– Дай горилки шахтеру, хозяйка. Да не дешеви. «Хортицу». А это дрянь убери.

– Шо? – Женщина поначалу опешила, но быстро опамятовалась, сняла со стеллажа водку, поставила на прилавок. Толстыми пальчиками она перебирала купюры Травня и мелочь, отсчитывая нужную сумму. Лицо её в мгновение ока утратило приветливое выражение.

– Кто такой? – спросила она, наконец.

– Друг Ивана Половинки. В одном классе учились, вместе в Афгане служили.

И молодец в очках, и запойный шахтер разом уставились на Травня.

– Кто-кто? – переспросил шахтер, хватая с прилавка бутылку и пряча её под полой грязной куртки.

– Мне до Ивана Половинки дело. – Травень не мог справиться с собственным лицом. Улыбки не получалось. – Да я давно в родных местах не был, позабыл дорогу. Может, кто покажет?

– Шо? – шахтер уже пятился к выходу из магазинчика.

– Чи оглох? – рявкнул молодец в очках. – Ваня Половинка, Гали Середенко муж. Чи не разбирае?

– Матадор вызывает Терапевта, – сказал строгий голос под полой черного пальто.

Парень заволновался, заскреб пальцами под полой, извлек на свет черную коробку, отбежал в угол, будто надеялся таким незамысловатым способом соблюсти конфиденциальность беседы.

– Я жду тебя третий час! – рычала рация. – Где товар? Ты расплатился? Когда вернешься на базу?

– Забираю товар и повертаюся на базу. – Голос парня в очках, того самого Терапевта, в руки которого лучше не попадать, сочился смирением. – Так, Вестник прибув. Слухаю, товаришу начальник. Зробляю.

– Послушайте! – продавщица дернула Травня за рукав.

– Ну?

– Вы и правда товарищ Ванюши? Мне кажется, я вас помню… кажется, Сашко?.. Вы с господином Лихотой в одном классе учились. Вспомните же и меня. Яна Бабенко. Яночка. Я на пять лет моложе. Помните, пятый «бэ»?..

Травень не сводил глаз со спины Терапевта. Тот стоял лицом к стене, в углу, как шалопаистый дошколенок, наказанный воспитательницей за очередную разбитую чашку. Он отсчитывал розовые купюры из толстой пачки. Сейчас он зайдет в подсобку и заберет две клетчатые сумки с минами или Бог ещё знает с чем. Эх, увидеть бы его глаза! Как найти повод задержаться в магазинчике ещё хоть на несколько минут?

– Ванюша оказался героем! Кто бы мог подумать такое об обычном бухарике! Ой! – Продавщица осеклась, прикрыла рот ладошкой.

– Навищо так говоришь про людину? – обернулся Терапевт. – Иван Петрович пив не бильше инших. А з початком войны и зовсим перестав.

– Почему? – цыкнул зубом Травень. – Зашился?

– Який там зашився! – подбородок Терапевта сделался твердым. – В бригаде Землекопов – сухой закон. Таков приказ Матадора.

Травень рассматривал своё отражение в зеркальных стеклах его очков. Разве что спровоцировать драку, ударить по окулярам, увидеть, как зрачки реагируют на свет? Но в помещении магазинчика сумрачно – пара пыльных лампочек, и не более того.

– Да не ерепенься ты, Данька! – вставила своё Яночка.

Рация на плече Терапевта снова ожила.

– Терапевта вызывает Матадор.

Губы Терапевта дрогнули, спина распрямилась. Ишь ты! Едва заслышав голос командира, становится навытяжку.

– Матадор! Терапевт на связи!

– Та пил же он, – продолжала продавщица. – Так и помер бухой. Кто-то из Пастухов его порешил.

Она провела ребром ладони по шее.

– Ведется следствие? – спросил Сашка. – Что говорит прокурор?

Травень разговаривал с Яной, не забывая прислушиваться к голосам за спиной. Терапевт благоразумно выскочил за дверь, но обрывки фраз всё равно достигали Сашкиных ушей. Снова толковали о каком-то товаре. О содержимом клетчатых сумок или о другом?..

– Та какой там прокурор! У нас Савва Олегович всему голова. Уж он-то дело Половинок без внимания не оставит, уж он-то знает, как разобраться по справедливости. Ведь они с Ваней были… – Яночка умолкла, не закончив фразы, глаза её округлились.

– Что? – усмехнулся Травень.

– Та вы же должны знать Савву Олеговича!

– А то! Но тссс! – Сашка приложил палец к губам. – Це ести тайна! Тихо!

– …Пастухи гуляют по Пустополью, – говорил за дверью Терапевт.

– Где? Отвечай, где конкретно? – хрипела рация командирским баритоном.

– Та тот же, хто принес товар. Он и е Пастух!

– Вестник – посредник. Не путай божий дар с яичницей. И не трепись там. Всё. Конец связи.

– Придется мне побыть мерчендайзером, – вздохнул Сашка.

– Кем?! – выдохнула Яночка.

Отстранив её, Травень вломился в подсобку. Запах прогорклого масла, ванили и чего-то ещё, хорошо знакомого, но основательно забытого. Клетчатые сумки стояли рядком, слева от двери. Травень двинул одну из них ногой – тяжелая. Внутри объемистый, угловатый и массивный предмет – ящик с минами? Травень расстегнул молнию. Так и есть – два ящика ПФМ.

– Тут запрещено находиться посторонним, – пролепетала у него за спиной Яночка.

– Я одноклассник Саввы Олеговича, забыла?

– Я не могу…

– Почем торгуешь мины?

– Эй! Я купую весь товар! – Терапеврт громоздился в дверях подсобки. – А ты, Янка, якщо надумала до ворогов переметнутися, знай: я тобе больше не муж!

– Тю! – Продавщица подперла округлыми кулачками крутые бока. – Он мой муж! Та когда ж ты на мне женился? Та когда я замуж выходила, ты под стол заходил не наклоняясь!

Она так неожиданно пихнула Травня кулаком в плечо, что он едва не упал. Сашка ахнулся спиной о хлипкий стеллаж. Банки и коробки на нём закачались, угрожая ссыпаться на головы присутствующим.

– Побачь, Сашко, мужа моего! Та ты и жениться не можешь! Ты ж на войне своей женился и другой жены тебе не нать!

– Перестань, Яночка! – буркнул Терапевт.

– Та не перестану! И не вороти перед моим лицом свою морду! Ишь, очки запотели! Та ты побачь, Сашко, этого вояку! Он с автоматом! Он присягу дал! Кому?!

– Почем мне-то знать? – вздохнул Травень, пятясь к оконцу.

Сквозь узкое, давно не мытое стекло брезжил свет пасмурного дня. Травень разглядел парковку перед магазином. УАЗа «Патриота» там уже не было. Неужели Неназываемый вылез в узкое окошко? Травень бросил взгляд на грязный подоконник, потом – на растерянную физиономию Терапевта и, наконец, на Яночку.

Откуда ж что и берется, когда женщина приходит в ярость! Какова бестия! Только что увядала, а теперь снова распустилась, благоухает лепестками розовеющих щечек, очи увлажнились, губы трепещут. Нет, Терапевт не дурак! Уж и запотевшие очки снял, и оружие отставил на сторону. Неловко растопырив руки, он пытался поймать Яночку в объятия, а та, осыпая его обидными насмешками, пятилась за стеллажи. Эх, какими ж обидными словами она пуляла в него! И сынком, и приживалом, и проходимцем обзывала. А он, будто ссохся, голову между плеч свесил, готовый к тумакам, но не уходил, не огрызался и не замахнулся на неё ни разу.

Они вовсе не замечали Сашку, и он смог спокойно проверить и подсчитать содержимое обеих сумок Неназываемого. Так и есть: противопехотные мины – ПОМ-2, ПОМ-50, лепестки, растяжки. Всё переложено старым тряпьем и мятыми газетами. А вот и плата за «товар». Травень поворошил пальцем пачку розовых купюр евровалюты, которую Терапевт оставил на подоконнике. Не дорого торгуют. Наверное, каналы налажены, оборот хороший.

Пока «молодые» ругаются, взять бы эти сумки, вывезти «товар» в поле да подорвать. Травень исподволь посматривал на Терапевта. Нет, пока не стоит. Лучше потихоньку застегнуть сумки и придать всему натюрморту первозданный вид. В подсобке стало так тихо, что звук застегиваемых молний казался громче автоматных очередей. Травень поднял голову. Оба, Терапевт и Яночка, стояли обнявшись в проеме двери. Так-то лучше. Значит, драки не будет.

– Останься, а? – устало проговорила Яночка.

– Я останусь, когда кончится война.

– Война кончится, когда тебя убьют…

– Может, и так…

– А я старая уже. Покоя хочу. Пожалей!

– Я жалею. Ты не старая совсем.

– Останься.

Их щеки соприкасались. На миг Травню показалось, что Терапевт плачет – глаза его увлажнились, лицо обрело выражение неизбывной, детской обиды. Пожалуй, Яночка действительно старше своего сердечного дружка лет на десять.

– Нет! – Терапевт решительно схватил АКМ, споткнулся взглядом о Травня. Глаза мигом сделались сухими, и он поспешно прикрыл их зеркальными очками.

– Тогда я пойду к Землекопам. Там буду працувати! – взревела Яночка. – От Вестник мине по блату трудоустроит к самом господину Лихоте в горничные. Или вон хоть он…

– А где он, кстати? Где… э… Вестник? – вставил Травень. – У меня до него дело.

– Та в эту ж дверь вытек! – Яночка пинком распахнула дверь у себя за спиной.

В подсобку ринулся весенний сквозняк, напитанный ароматами оттаявшего чернозема.

– …а этот замолвит за меня словечко, – продолжала Яночка, указывая на Травня. – Или хоть приласкает. Он мужик красивый, не старый ещё. По годам мне больше тебя подходит, сынка.

Она замахнулась на Терапевта. Тот отшатнулся. Тогда она ухватилась за ремень автомата, который он ещё не успел надеть на шею, дернула из всех сил. Сильная женщина, ловкая, счастлив тот, кому такая достанется. Терапевт исчез из подсобки вместе со своим автоматом. Но не «вытек», как незадолго до него Неназываемый, а с громким стуком и матюками грянулся в черную грязь. Хорошо, хоть не на проезжую часть, а на задворки магазина – не так стыдно.

– Пошел вон! – что есть мочи крикнула Яночка. – Воюй!

Травню удалось без потери достоинства проскочить мимо неё наружу.

– Темпераментная у тебя подруга, – усмехнулся Сашка, когда дверь подсобки с громким стуком захлопнулась за ним.

– То ж Яночка! – подтвердил Терапевт. – Теперь и вправду к Пастухам подастся.

– К пастухам?! А ты-то не пастух?

Теперь у Сашки появилась возможность рассмотреть своё отражение в зеркальных очках Терапевта. Действительно – не старый ещё. Рожа наглая, куда хочешь такую засунь.

– Я – Землекоп. Хиба ни бачишь?

– Черт вас не разберет! – пробормотал Травень.

– Не-а, не разбирае! – Губы Терапевта под зеркальными стеклами растянулись в улыбку.

Он ушел, смачно замешивая берцами черную грязюку, а Сашка решился вернуться в подсобку. Преодолев три высокие ступени кое-как сваренной лесенки, он потихоньку открыл дверь. Яночка стояла возле немытого оконца. Тихо подскуливая, она мяла в пухлых ладошках розовые купюры.

– А у тебя в подсобке ружейной смазкой воняет, – со всей возможной задушевностью проговорил Травень.

– Ты ежели шо, не убивай его, Сашко. Пожалей его, ежели шо. Молода ещё детина да так уж крепко умеет приобнять. А я-то, старая потаскуха, с таким молодым снастаюсь. И грешно мне, и стыдно.

Она снова увяла. Влажные от слез щеки повисли выцветшими лоскутами, глаза обузились, губы иссохли.

– Мне надо до хаты Ивана. – Травень осторожно прикоснулся к её плечу.

– Ступай до них. Да, – она встрепенулась. – Только не пугайся. Там разор, голод, беда.

– Я не из пугливых.

– Та я знаю. А за Данилку запомни, ежели шо…

* * *

Едва приехал – сразу дел навалилось невпроворот. И бухую тещу Ивана Половинки привести в божеский вид, и для детей его еды добыть. Да и самих детей как-то разыскать. Из троих одна лишь его тезка – Шуратка дома, при запойной бабушке оказалась. Остальные – ищи-свищи. Шурка только фотографии брата и сестры ему смогла дать, чтобы опознать при встрече.

На кладбище добирались через весь город. В Пустополье мостовые никудышные – ямы да колдобины, не разгонишься. Травень успевал смотреть по сторонам. Вроде всё, как обычно. Скверы уже освободились от снега. Муниципальные рабочие в оранжевых куртках готовили клумбы для высадки первых цветов. В начале проспекта имени Карла Маркса бронзовый Ильич так же, как в прежние времена, простирал десницу на запад. На площади Пушкина стенд перед драмтеатром пестрел свежими афишами.

Совсем другой вид имела площадь Льва Толстого. Здесь разрушения оказались значительными. Несколько пятиэтажек превратились в горы мусора. Руины старые – запах пожарища давно выветрился. В сохранившихся частях многоподъездных пятиэтажек по-прежнему жили люди.

Травень вел «туарег» от ямы к яме. Шуратка, вцепившись обеими ручками в торпеду, сидела рядом, глазела в окошко с удручающим равнодушием. Девочка привыкла к виду руин.

Когда они пересекали западную окраину, стали попадаться свежие разрушения – последствия попаданий ракет класса «земля – земля». Шурка со знанием дела комментировала проплывавшие за окном «туарега» картинки. Девчонка знала все типы ракет. По виду руин могла оценить мощность заряда.

Травень хотел остановиться, купить хоть чекушку. На кладбище едут – надо же помянуть Половинок, но за разговорами и разглядываем разрушений совсем позабыл о своем намерении.

– Теперь чаще минами пуляют. Наверное, ракеты закончились пока, – щебетала девчонка.

А Сашка ерзал на водительском сиденье и жаждал, и не решался задать главный вопрос: знает ли она, Александра Половинка, кто убил её отца? Может быть, мать упоминала об этом или Виктория?.. Травень посматривал на шураткины косы. В светлые локоны по стародавней моде были вплетены атласные синие ленты. Да и как решиться расспрашивать об убийствах у такой вот, словно сошедшей со страниц советской книжки про счастливую жизнь школьников, девчонки?