Текст книги "Генетическая ошибка"

12

Вернувшись домой, Марина позвонила отцу и рассказала ему о встрече с адвокатом. Он молча выслушал ее, не перебивая.

– Ну хорошо. Я очень на него надеюсь. Алексей мастер своего дела.

– Он женат? – зачем-то спросила Марина.

– Нет.

– Вдовец? Или разведен?

– Ни то, ни другое. Это долгая история.

– Расскажи, – попросила Марина.

– Сейчас? – удивился отец. – Может, как-нибудь в другой раз?

– Сейчас. Мне любопытно.

– Ну хорошо. Лешка мой школьный друг. И в десятом классе он влюбился в одну девчонку. Она с нами вместе училась. Очень красивая. Звали Анжеликой. В нее все парни тогда были влюблены. Но он – особый случай. Он просто потерял покой, ждал ее по утрам у подъезда, после уроков караулил возле школы. Внешность у него тогда была никакая – худой, долговязый, уши оттопыренные. Да еще… глаза такие… странные.

– Как у лягушки, – тихо подсказала Марина.

– Точно! Его так и дразнили в классе – Лягушонок. Ну, ты понимаешь сама, Анжелике он был до лампочки. За ней ухаживал наш математик, молодой красавчик на новеньких «Жигулях». На этих самых «Жигулях» он подвозил Анжелику до дому. А бедный Лягушонок… то есть Лешка, понуро смотрел им вслед и брел из школы в одиночестве. Я много раз пытался повлиять на него, объяснить, что не пара он нашей красавице, нечего страдать по этому поводу. Я же не страдаю, хотя Анжелика и мне очень нравилась. Но он меня не слушал. Только приговаривал все время: она будет моей.

И что ты думаешь? Перед самыми выпускными экзаменами случилось чудо. Анжелика и ее математик вдруг повздорили. То ли он ее приревновал к кому-то, то ли она на него за что-то обиделась, факт есть факт – они перестали встречаться. Он больше не ждал ее возле школы, не водил в кафе и даже в сторону ее не смотрел. Сначала мы не верили своему счастью, потом дружно бросились ухаживать за Анжеликой. Наперебой предлагали ей конфеты, мороженое, донести до дому портфель, дать списать домашку. Один Леха молча стоял в стороне, мрачный, как тень отца Гамлета.

– Чего же ты? – поддел я его. – Смотри, уведут Анжелику у тебя из-под носа.

– Не уведут, – буркнул он в ответ…

В тот день в нашей школе был чемпионат по футболу. Наша сборная играла с командой соседней школы. Почти все мальчишки, включая меня, после уроков зависли на спортивном поле. Кто-то играл, кто-то болел. Я и не заметил, что Лешки с нами нет. Болел, как безумный, за наших и орал до хрипоты. Многие девчонки тоже были с нами. Но не Анжелика. Почему-то она ушла домой в этот день – какие-то дела у нее были, что ли, или, может быть, она не слишком любила футбол. А возможно, она просто плохо себя почувствовала, голова разболелась после двух контрольных. Я, честно говоря, и не думал про нее, весь с головой ушел в матч. И отсутствие Лешки тоже не сразу заметил.

А назавтра класс взбудоражила страшная новость. Оказывается, по дороге домой на Анжелику напала невесть откуда взявшаяся стая бродячих собак. Они бы искусали ее и разорвали на клочки, но рядом оказался верный Лешка. Очевидно, он тайком крался за своей возлюбленной. Лешка героически бросился на собак, заслоняя собой Анжелику. Та кричала, плакала, звала на помощь, но рядом, как на грех, никого не было. Собаки набросились на Алексея и чудом не загрызли его. Их отвлек какой-то шум или запах, и они убежали, оставив его лежать в луже крови. Анжелика добежала до ближайшего телефона-автомата и вызвала «Скорую». Лешку отвезли в больницу. Он лежал там целый месяц. Все это время Анжелика ежедневно навещала его, носила фрукты, пирожки, сидела подолгу рядом с постелью. Когда наконец Лешку выписали и он пришел в класс, Анжелику было не узнать – она светилась от счастья.

Они стали встречаться. Поступили в один институт. Вместе ездили на практику в экспедиции. Алексей оказался прав – Анжелика в нем души не чаяла. А уж он для нее готов был горы свернуть. Они мечтали пожениться, но не успели. Им предложили работу на северной геологической станции. Это было очень заманчиво, да и денег можно было хорошенько подзаработать. Анжелика и Лешка решили поехать поработать, а пожениться через год. Будет на что и свадьбу сыграть.

Сказано – сделано. Самолет унес их из Москвы далеко, в вечные снега и морозы. Они писали мне. Вернее, писал Лешка, а Анжелика черкала пару строк в конце писем. Сами письма были восторженными – ребятам нравился Север, обстановка на станции, суровая романтика ледяного края. Я, признаюсь, грешным делом, даже завидовал им – у меня-то жизнь была куда прозаичнее.

Год пролетел незаметно, Лешка и Анжелика должны были вот-вот вернуться и сыграть, наконец, свадьбу. Как вдруг письма от них перестали приходить. Я ждал, писал – ответа не было. Время мобильных телефонов тогда еще не пришло. С огромным трудом я узнал телефон станции и позвонил туда. То, что мне рассказали, повергло меня в шок. Это была настоящая трагедия. Оказывается, примерно месяц назад Анжелика и Лешка пошли кататься на лыжах и попали в снежную бурю. Их искали, но тщетно. Вокруг все завалило сугробами выше головы, связи никакой. Когда их обнаружили через два дня, Анжелика была мертва. Она замерзла насмерть, Лешка ничего не мог сделать. Он жег последние спички, пытаясь развести костер, но пламя гасло под порывами ледяного ветра. Он отдал любимой почти всю свою одежду. Но это не помогло. Самого Лешку забрали в больницу в критическом состоянии. Воспаление легких, перешедшее в тяжелый плеврит, обморожение плюс огромное нервное потрясение. Он не хотел жить, его едва откачали, несколько месяцев выхаживали и все-таки спасли. Он уволился со станции и вернулся в Москву. Неузнаваемый, ссутулившийся, с потухшим взглядом, ослепленный и оглушенный своим горем. Мы, его друзья, старались сделать все, что могли, чтобы вернуть его к жизни. Навещали, звали в компанию, даже пытались знакомить с девушками.

Постепенно, далеко не сразу, он немного оттаял. Устроился на работу, никак не связанную с профессией, стал потихоньку выходить из дому. Но общение с женщинами прекратил полностью. Так и жил бобылем. Поступил в юридический, окончил его, завел адвокатскую практику. И по-прежнему оставался верен своей Анжелике. Верен он ей и до сих пор, в свои 65. Не знаю, были ли у него какие-то отношения, но думаю, что нет. Есть такие преданные души, которые не могут смириться с потерей любимых. Он слишком любил Анжелику. Слишком. Такие потери не восполняются. – Отец замолчал.

Молчала и Марина, потрясенная его рассказом. Ей было до слез жаль Алексея Михайловича. Первым нарушил молчание отец:

– Не говори ему, что я рассказал тебе его историю. Он не любит, когда вспоминают Анжелику.

– Конечно, не скажу. Никогда бы не подумала, что он пережил такую трагедию. Вроде такой позитивный человек, веселый, улыбчивый.

– Это внешняя оболочка. Для клиентов. Внутри он совершенно другой. Ладно, дочка, я тебя, наверное, утомил своим рассказом. Ты спросила, я ответил. Коротко не получилось.

– О чем ты, пап! Спасибо тебе за все. За то, что поддерживаешь, за Алексея Михайловича.

– Не за что, дорогая. Мы с мамой всегда тебя ждем. В любую минутку. Как сможешь, так приезжай. Договорились?

– Договорились, – с теплотой ответила Марина.

Распрощавшись с отцом, она отправилась на кухню и провела ревизию в холодильнике на предмет ужина, а затем уселась в спальне готовиться к завтрашней лекции.

Сергей вернулся, когда еще не было семи.

– Зай, ты где? – крикнул он из коридора.

– Я здесь, – отозвалась Марина, не отрываясь от тетради.

Сергей разделся и заглянул в спальню.

– А кормить меня кто будет? Пушкин?

– Сам возьми в холодильнике. Разогрей и ешь. Там все готовое стоит. Я сейчас, пять минут.

– Да сиди, сиди. – Он засмеялся. – Как адвокат? В двух словах.

– Если в двух, то очень хороший. – Марина подняла голову от конспекта и улыбнулась мужу.

– Это радует. – Сергей тоже улыбнулся. – Что сказал? У нас есть шанс?

– Их было бы больше, если бы мы разыскали где-нибудь два миллиона.

Брови Сергея нахмурились.

– Это он так сказал? Серьезно?

– Да. Речь о компенсации вдове потерпевшего.

– Так много? Зай, я, боюсь, не наскребу такую сумму.

– Сереженька, не переживай, я ему так и сказала.

– Умница. А насчет благодарности для твоего Ковалева спросила?

– Да. Сказал, что не стоит этого делать. Опасно.

– Почему опасно? Что он, не человек, этот следак? Ему бабки не нужны?

– Адвокат считает, что такие, как он, денег не берут.

– Ну это мы еще поглядим, – уверенно произнес Сергей и скрылся за дверью.

Марина дочитала конспект, закончила правки и пришла на кухню. Сергей сидел за столом, рассеянно хлебал суп и смотрел в телефон.

– Ты так подавишься. – Марина ласково потрепала его по голове. – Что там такое? Любовная переписка?

– Угу, – пробормотал он с набитым ртом. – Вкусный суп.

– Это вчерашний. Ты забыл?

– А, точно. Что-то я плохо стал соображать в последнее время. Наверное, это от волнения за тебя.

Марина пододвинула табурет и села напротив него, подперев руками подбородок.

– Я тебя люблю.

– Я тоже, зай.

Тихо звякнул телефон. Сергей скосил глаз на экран.

– Да кто это в самом деле? – возмутилась Марина. – Не дают спокойно поесть.

– Все, все. Это по работе. – Сергей выключил звук и спрятал телефон в карман брюк. – Так, вернемся к нашему недавнему разговору. Я считаю, что нужно навестить Ковалева. Это не повредит следствию.

Марина неуверенно пожала плечами:

– Ну, если ты так настаиваешь…

– Малыш, я знаю, как делаются дела. Своим тоном он дал понять, что нужно заплатить. Это очевидно.

– Алексей Михайлович об этом другого мнения.

– Алексей Михайлович – это адвокат?

– Да.

– Ну откуда он может это знать?

– Он встречался с Ковалевым.

– И что? Ты думаешь, он ему напрямую скажет о том, что ждет от нас денег? Кто об этом говорит вслух? – Сергей доел суп и потянулся за блинчиками. – М-м, вкуснота! Не дрейфь, родная, прорвемся.

Марина кивнула. Она привыкла считать мужа самым авторитетным и умным мужчиной. Слова адвоката стали казаться ей неубедительными. Действительно, что такого, если Сергей предложит Ковалеву небольшую материальную помощь? Может, он смягчится и умерит свой пыл?

– Ладно, уговорил, – сказала она. – Когда ты поедешь к нему?

– На следующей неделе, до этого у меня аврал. Зай, а есть добавка блинчиков?

– Конечно есть, мой обжора, – весело рассмеялась Марина и пошла к плите.

13

Длинный, многоподъездный дом напоминал муравейник. По асфальтовой дорожке сновали люди, они садились в машины, выходили из них, носили какие-то сумки и пакеты, кое-кто даже грузил огромный неподъемный диван. Во дворе, между чахлых кустиков боярышника и бузины, играли дети, что-то звонко выкрикивали, бегали, салили друг друга.

Я стоял у парковки и смотрел на дом, живущий своей жизнью в лучах предзакатного солнца. Самая окраина, захудалый район возле МКАД. Вдалеке виднелась ЛЭП. Я нажал на сигнализацию и взглянул на адрес, который был записан в заметках телефона. Хабаровская, 19, квартира 5.

Я не спеша направился по дорожке к подъезду. Навстречу мне шла сердитая бабка с двумя пустыми полиэтиленовыми пакетами. Я сделал шаг в сторону, чтобы пропустить ее, но она упрямо протаранила меня своим боком. Есть же такие бабки-скандалистки, все им не так, их даже собаки боятся, никогда на них не гавкнут.

– Глаза разуй! – рявкнула на меня бабка. – Идет тут, как по променаду.

Я удивился, откуда она знает такое слово, как «променад».

– Простите. Я пытался вам уступить дорогу, но, видимо, у меня это не совсем получилось.

Она посмотрела на меня цепкими глазками в щеточке коротких седоватых ресниц.

– Ходят тут всякие!

Я еще больше посторонился, так, чтобы она могла свободно пройти по дорожке мимо меня. Бормоча что-то неодобрительное, старуха почесала вперед, размахивая пакетами, как пустыми ведрами.

– Простите!

Оклик вырвался у меня против воли. Бабка встала как вкопанная и повернула ко мне лицо, по которому было видно, что она готова к бою.

– Чего тебе?

Пакеты угрожающе шуршали и хрустели у нее в руках.

– Вы ведь давно тут живете, в этом доме?

– Ну, давно. А что?

– Вы знаете Гальпериных?

Она наклонила голову набок.

– Конечно, знаю. Максима-то покойного и Анну? Кто их не знает.

– Скажите, как они жили последнее время? Ссорились?

Бабка взглянула на меня грозно:

– Это еще зачем тебе? Что ты тут вынюхиваешь?

– Вот. – Я протянул ей удостоверение.

Она долго и придирчиво сверяла фотокарточку с моей физиономией. – Лейтенант, значит. – Бабка пожевала тонкими губами. – А чего ж не капитан? У меня сынок был в чине капитана. В ВДВ служил. Убили его в Афгане. – Ее взгляд сделался бездонным.

– Соболезную, – произнес я как можно мягче. – Не дослужился я еще до капитана. Но надеюсь, что скоро им стану. Так что насчет Гальпериных?

– Не ссорились они, – уверенно буркнула бабка. – Они хорошо жили. Максим Аннушку любил. Детки у них хорошие выросли. Да вот беда, хворал он давно. Болезнь из него все соки-то и выкачала.

– Вы знаете, как он погиб?

Она кивнула:

– Кто ж этого не знает? Тут у нас все как на ладони.

– Вы общались с ним? Разговаривали?

– Ну иногда.

– Он ничего такого не говорил вам? Ну, что он устал от такой жизни и у него нет сил…

Бабка взглянула на меня с неодобрением:

– Еще чего. Он вообще о своей болезни не распространялся. Мы с ним все больше о погоде разговаривали да о том, что в мире творится.

– Вы увлекаетесь политикой? – удивился я.

– А как же! – гордо напыжилась бабка.

– Спасибо вам, – поблагодарил я ее.

– Не за что. – Она посмотрела на меня без прежней злости, в глазах ее была тоска.

Мне стало жаль ее – я представил себе всю ее жизнь, одинокую и бесполезную после потери сына.

– Еще последний вопрос.

– Ну?

– Вы случайно не видели, не приходил ли кто-нибудь к Анне в последние дни?

– К Анне? Да тут куча мала была, все какие-то эксперты, криминалисты. Потом из похоронного бюро.

– Ясно. А больше никого не было? Может быть, мужчина, высокий такой, с выпученными глазами? Или молодая женщина, шатенка?

– Никого вроде.

– С деньгами у нее туго, верно?

Бабка махнула рукой.

– Не то слово. Вся в долгах. На Максово лечение куча средств уходила. Да все равно не помогло.

– Еще раз спасибо. – Я поклонился старухе.

– Да ладно. – Она зашуршала своими пакетами и побрела по дорожке, вероятно, в магазин.

Я подошел к крайнему подъезду и набрал на домофоне цифру пять. Послышался писк. Затем знакомый глуховатый женский голос произнес:

– Кто там?

Анну я допрашивал дважды. Оба раза она показалась мне неплохой женщиной, спокойной, сдержанной, вежливой. Несчастья в семье ее не сломили, она готова была тянуть свою лямку дальше, ради детей. О покойном муже говорила с теплотой и без раздражения.

– Кто это? – повторила Анна, поскольку я замешкался и не ответил.

– Лейтенант Ковалев. Откройте, пожалуйста.

Дверь запищала по-другому. Я толкнул ее и очутился в подъезде, насквозь пропитанном запахом кошачьей мочи. Квартира номер 5 находилась на втором этаже. Анна уже ждала меня, распахнув дверь и высунувшись на лестничную площадку.

– Здравствуйте, – поздоровался я.

– Добрый вечер. – Она посторонилась, пропуская меня в тесную прихожую. – Что случилось? Какие-то вопросы?

В полумраке коридора лицо ее казалось серым и усталым. Наверное, только-только пришла с работы. Небось и поужинать не успела. Только я об этом подумал, с кухни донеслось угрожающее шипение.

– Я сейчас! – вскинулась Анна и умчалась от меня в кухню.

Я снял ботинки и потихоньку заглянул в единственную комнату. Там было много старой мебели: большой диван, диван поменьше, письменный стол, шкаф и, наконец, у самого окна, кушетка. Ощущение было, что это склад какого-нибудь комиссионного магазина. На кушетке сидел мальчик лет 12 – сын Гальпериных, Павлик. Сидел он тихо, как мышь, в руке какая-то книжка. При виде меня он вскочил и вежливо кивнул. Я жестом усадил его обратно.

– А где сестра?

– На работе. В кафе.

– Ясно.

Я потихоньку прошел в кухню, где на плите кипели в ковшике три тощие, длинные сосиски. Рядом тихо булькала кастрюля побольше, с макаронами.

– Садитесь, – пригласила Анна.

Я сел за аккуратный столик, покрытый красивой клеенкой, сплошь в больших красных яблоках.

– Могу предложить макароны. Сосисок больше нет. – Анна немного нервно усмехнулась и достала с полки три тарелки.

– Нет-нет, я уже ужинал, спасибо, – остановил я ее. – Если только чаю.

Она поставила передо мной стеклянную чашку.

– Сахар на столе.

– Благодарю.

– Так зачем вы пришли? – Она смотрела на меня с тщательно скрываемым раздражением.

Ее можно было понять. Ей нужно было накормить сына, поесть самой, сделать какие-то хозяйственные дела, например, запустить стирку, проверить у Павлика уроки. Ей явно было не до визитов.

– Не волнуйтесь, Анна Николаевна, я всего на два слова. Пару вопросов о вашем муже.

– Пару вопросов… – эхом повторила она и стала накладывать в тарелку макароны. – Столько их уже задали. Неужели что-то еще не ясно?

Мне стало жутко стыдно. Я вдруг представил себе, как живет Марина Красникова. Я никогда не был у нее в квартире, но в этот момент воображение услужливо и ярко нарисовало мне чудесное уютное гнездышко, отделанное по последней моде. На кухне запах пирогов и дорогого кофе. В спальне милая подсветка и аромат французских духов. Да-да, именно так должна жить такая девушка, как Марина. А здесь со всех сторон на меня наступали вопиющая нищета и убогость. Мне захотелось немедленно встать и уйти отсюда, дать покой хозяйке дома. В самом деле, следствие почти окончено, все непонятные и спорные вопросы прояснены, и надо быть последним подонком и сволочью, чтобы беспокоить несчастную женщину в надежде накопать еще какие-то улики и детали.

И все же я сказал:

– Анна Николаевна, я еще раз должен спросить у вас: как вы думаете, ваш муж не мог слишком сильно страдать от своей болезни? Настолько сильно, что… что ему не хотелось больше жить.

Вопрос выглядел, мягко говоря, очень и очень жестоким. Анна уставилась на меня недоуменным взглядом.

– Да вы что! Вы же не хуже моего знаете, что экспертиза не установила самоубийство! Максим верил в Бога, он любил нас. Он никогда бы не пошел на такое! Никогда. – В голосе ее послышались слезы.

В дверь просунулось испуганное лицо Павлика.

– Мам, ты что? Что случилось? Почему ты плачешь?

– Вот, Паша, лейтенант Ковалев не доверяет экспертизе. Думает, что папа не просто так под машину попал, а нарочно… – Она спохватилась, закрыла рот рукой.

Глаза мальчика округлилось, в них отразились ужас и страдание. Я не мог больше этого выносить.

– Простите меня. – Я встал, не допив чай, и быстро пошел в прихожую.

Обуваясь, я слышал, как тихо разговаривают в кухне Анна и ее сын. Она успокаивала мальчика, шептала что-то ласковое. Я потихоньку вышел из квартиры и закрыл дверь. Уши у меня горели, как у нашкодившего школяра, но я чувствовал себя удовлетворенным.

Я сделал все, что должен был, все, что мог, чтобы поставить точку в этом деле. Через две недели суд. И Марину Красникову ждет тюремный срок. Пусть небольшой, но реальный. Впрочем, я уверен, таких, как она, ничто не сломает, даже тюрьма. Ведь она из породы тех несгибаемых, веснушчатых девчонок, которые в нужный момент становятся семижильными, несмотря на кажущуюся хрупкость. Стало быть, ничего страшного в том, что случится, нет. Ничего…

14

Едва я подъехал к дому, как к моей машине подошел незнакомый мужчина.

– Здравствуйте, – поздоровался он в раскрытое окошко. – Я муж Марины Красниковой. Меня зовут Сергей. Сергей Леонидович.

– Очень приятно. – Я вылез из своего старенького «Форда» и захлопнул дверцу. – Владимир Петрович.

Он протянул мне руку, но я сделал вид, что не заметил этого, и направился к подъезду. Красников шел следом за мной. У двери подъезда он остановился.

– Я бы хотел переговорить с вами с глазу на глаз.

– Поздновато для бесед, не находите? – Я выразительно взглянул на часы.

– Простите. Работа. Только недавно освободился.

Я понял, что он не отстанет. Так же мне было ясно, для чего он пожаловал. Он был не один такой, чей-то муж, отец, брат, которые надеялись отмазать от ответственности своих жен, дочерей, сестер. Они регулярно появлялись то у меня в кабинете, то в моей квартире. Неизвестно, как они узнавали адрес и телефон, но узнавали. Им казалось, что деньги решают все. В самом деле – несколько сотен для бедного полицейского неплохая сумма. За нее можно запросто развалить дело, определенным образом поработать со свидетелями, переписать показания. Они вылетали от меня, как вылетает пробка из бутылки шампанского. С гневом, недоумением и проклятиями. На работе к этому привыкли и только посмеивались – очередной «летун» от Ковалева.

Я зашел в подъезд. Красников не отставал от меня ни на шаг. Молча мы сели в лифт. Я отпер дверь. Он с любопытством заглянул внутрь, точно надеясь увидеть там медвежью берлогу. При виде чистенько отремонтированной квартирки на лице его отразилось удивление:

– Можно, я войду?

– Заходите.

Мы вошли в прихожую. Он не стал разуваться, сразу потопал в гостиную, по-хозяйски уселся на диван.

– Что вы хотели? – Я сел рядом с ним на стул.

Перед глазами у меня стояло серое, одутловатое лицо Анны Гальпериной. Что стоило этому надменному индюку продать свою машину и отдать ей деньги? Ей бы они очень пригодились.

– Владимир Петрович, я пришел поговорить с вами о своей жене.

– Понимаю. – Я кивнул. – Что вы хотите узнать? Следствие по ее делу подходит к концу. На суде ее скорее всего признают виновной. Дадут срок. Небольшой.

– Вот насчет этого я и хотел поговорить. – Он жестом фокусника извлек из внутреннего кармана пиджака аккуратный белый конверт и протянул его мне.

Ну так и есть. Решили действовать наверняка – в самом деле, зачем давать деньги Гальпериным, не проще ли на них же подкупить следователя? И все будет шито-крыто. Я смотрел на Марининого мужа. Там, в темноте, на улице, я не мог как следует его разглядеть. Но здесь, в комнате, при ярком свете люстры, он был у меня как на ладони. Высокий, плечистый, с гордым, породистым профилем и слегка надменным ртом. Они с Мариной отлично смотрелись рядом – оба красивые, холеные, подтянутые, со вкусом одетые и причесанные.

Поскольку я молчал, он повторил:

– Возьмите, это вам.

– За что?

– Ну как, за что? Вы же понимаете. – Он сделал попытку пристроить конверт прямо мне в руки. Однако я не шевельнулся.

– Пожалуйста, Владимир Петрович. Моя жена должна остаться на свободе.

Весь его вид выражал уверенность в том, что он поступает правильно. Что только так и можно поступать в данном случае.

– Как Марина Владимировна может остаться на свободе, если по ее вине погиб человек?

Он сморщился, как будто съел незрелую сливу. Нетерпеливо закинул одну длинную ногу на другую.

– Давайте мы сейчас не будем обсуждать, кто и как погиб. Я не за этим сюда пришел.

– Понимаю. Вы пришли дать взятку должностному лицу. Верно?

Интересно было наблюдать за его лицом. За тем, как с него клочьями слезают уверенность и надменность. Именно клочьями, как расползаются на небе облака от сильного ветра. Они сползали, обнажая бессильную ярость и страх. Он понял, наконец, что я откровенно издеваюсь над ним, понял и почувствовал себя идиотом.

– Ну зачем вы так… – Голос его, лишенный повелительной интонации, превратился в петушиный юношеский тенорок. – Зачем так буквально. Я же от чистого сердца…

– От чистого сердца нужно было идти к жене Гальперина. Давно нужно было идти. Она кормит детей одними макаронами и считает сосиски. А мне ваши деньги ни к чему.

Я встал, давая понять, что разговор окончен. Он тоже поднялся. Он был на голову выше меня, но в этот момент казался гораздо ниже, может быть, потому, что сильно сутулился. Судорожным, неловким движением он сунул конверт обратно за пазуху.

– Вы еще пожалеете! Я найду на вас управу! Я пожалуюсь вашему начальству!

Все это он произносил сиплым и злым полушепотом, боком пробираясь к двери.

– Зря ругаетесь, – спокойно бросил я ему вслед. – Я ведь могу новое дело завести. О даче взятки.

Дверь оглушительно хлопнула мне в лицо. Я представил себе, как Красников нервным, широким шагом пересекает двор, садится за руль своего автомобиля, отчаянно крутит стартер, на скорости с визгом выезжает из двора и звонит Марине.

Она, наверное, сидит дома и ждет его. Волнуется. Ведь он обещал, что все устроит наилучшим образом. Она верит ему. Верит, что он самый умный и сильный и всегда знает, как правильно поступить. Сама-то она понимает, что виновата. Я это отлично разглядел. В глубине души она себя казнит гораздо больше, нежели это сделаю я или суд. Он, Красников, ворвется в квартиру, как ураган, будет кричать, обзывать меня самыми бранными словами. Она станет его успокаивать, говорить, чтобы он не нервничал, усадит за стол, накормит вкусным ужином, и он скиснет и потухнет. Потом они лягут спать, и он совсем успокоится, будет вдыхать нежный аромат ее прекрасного молодого тела, трогать его со всех сторон, наслаждаться…

Я так ясно нарисовал себе эту картинку Марининого вечера, словно видел ее на самом деле…

Смешно. Какое мне дело до этих Красниковых? Таких, как они, пруд пруди. Сытые, надменные, считающие себя хозяевами жизни. А кто-то, как Гальперины, ютится в однушке, под ЛЭП, болеет и погибает под колесами их автомобилей. Кто защитит их, если не я?

Я не спеша прошел в кухню, включил чайник, затем снял рубашку и брюки и отправился в душ.