Текст книги "Загробная жизнь дона Антонио"

Глава 3, в которой грозный пират растит орхидею в горшочке

Каюта Моргана была типичной капитанской каютой, что лишь усиливало ощущение нереальности происходящего. Сон. Загробная жизнь. Ведь не мог же на самом деле дон Антонио Гарсия Альварес де Толедо-и-Бомонт, граф де ла Вега, попасть в плен к английской каналье Моргану! Значит – это всего лишь сон, и проснется Тоньо дома, в Саламанке, с тяжелой после вчерашней попойки головой, и не будет ни этих трех с лишним лет на флоте, ни пиратов, ни предателей, ни мальчишки Моргана. Или – сразу в аду, как и обещала ему маменька. Успел он нагрешить на ад или не успел?.. Ждет ли его там ненавистный братец, обрадуется ли встрече среди котлов?..

Да к чертям брата. Пока на ад не похоже, и слава тебе, Пресвятая Дева.

Мысленно перекрестившись, Тоньо принялся разглядывать каюту. Не сказать, что за годы морской службы Тоньо перевидал их сотню, но довольно, чтобы понять: дисциплина на пиратском бриге – на зависть регулярному испанскому флоту. Идеальная чистота, порядок и чуть ли не свежие цветы на столе. То есть в самом деле цветок. Белая орхидея в стеклянном горшке, по какому-то капризу природы расцветшая в феврале. И, само собой, до черта карт по стенам, причем добрая половина – испанские. Трофейные, надо полагать, вряд ли Морган покупал их на базаре.

Но карты и цветы – это были мелочи, сущие мелочи. Главным была бадья ведер на двадцать посреди каюты, аккурат между накрытым к ужину на две персоны столом и застеленной расписным шелком кроватью. Над бадьей поднимался парок, и пахло пресной водой. Вы только вдумайтесь, двадцать ведер пресной воды для купания сэра капитана, и это посреди океана! Вот где роскошь – столичным щеголям не понять.

К сожалению, забраться в бадью прямо в грязной одежде Тоньо не удалось. Пират усадил его в кресло возле накрытого стола и ушел, подмигнув от двери. А Тоньо – остался. У стола. Накрытого. Со связанными руками.

Каналья Морган! Так издеваться – это талант нужен. Природное призвание.

А к кракенам его. Как уже говорилось, благородные доны так просто не сдаются.

Чуток поерзав в кресле, Тоньо развалился поудобнее, хоть со связанными за спиной руками и было сложно изобразить позу «благородный дон отдыхать изволят», прикрыл глаза и… сам того не ожидая, уснул. Видимо, утомился-таки за полные сутки маневров и боя. Морская баталия – это вам не серенады под балконом петь. Даже не прекрасных донн портреты рисовать.

Эх! Где те донны, где те портреты…

То есть понятно где – на берегу остались, это Тоньо пришлось идти на флот, подальше от старшего брата и прочих неприятностей. Но об этом – потом. А сейчас благородный дон уснул и спал… а бог его знает сколько. Но чтобы увидеть во сне обожаемую Саламанку и прелестную донну Марию де лос Анхелес Инезилью Молину, ему хватило.

Ах, какой это был сладкий сон! Вот только досадно, скрип двери разбудил его в самый неподходящий момент, когда донна Анхелес уже упала ему в руки и готова была отдаться, но… кракена в глотку этому, этому…

Не успев открыть глаз и сообразить, где он, Тоньо сгруппировался, готовый выхватить шпагу и драться – или быстро-быстро бежать, смотря по обстоятельствам. И лишь через целую секунду вспомнил, сообразил, кто тут может скрипеть дверью, осознал все ту же невыносимую легкость и пустоту бытия… и смирился. Господь дал, Господь и вернет, когда будет нужно. А пока можно немножко насладиться подаренными Им часами жизни ли, смерти – не суть.

Тоньо расслабился, даром что штаны после сна были сильно тесны, а руки затекли. Лениво открыл глаза, зевнул.

На пороге стоял Морган.

Тот самый Морган, что снился ему битых два года, и все больше повешенным на рее бородатым битюгом вроде его чифа.

Шпагу бы! Да хоть завалящий ножик и свободные руки! А там можно и по доске, и на рею – за такое благое дело Пресвятая Дева сразу в рай запишет, и пусть братец скрипит зубами на чертовой сковороде в одиночестве.

– Прошу прощения за задержку, благородный дон… э-э-э-э?.. – Голос у Моргана был хрипловатым и по-мальчишески высоким, словно ему лет пятнадцать, не более. Странно. Нескладно. Не может быть сэру Моргану пятнадцати, он уже года три как капитан. Но это же сон? Сон, определенно. А во сне может быть все, даже пятнадцатилетний капитан – гроза морей.

– Граф де да Вега, к вашим услугам, сэр Морган, – ухмыльнулся Тоньо, мол, триста каракатиц тебе в суп, а не мои услуги: за невыносимой легкостью бытия не получалось даже ненавидеть, хоть Тоньо и твердо знал, что ненавидеть англичан – его святой долг.

– Граф де да Вега, сын герцога Альба, – довольно кивнул мальчишка, словно бы не «Санта-Маргарита» гонялась за ним по морям и океанам, а он за «Санта-Маргаритой», и все ради Тоньо. Пройдя на середину каюты, Морган попробовал пальцем воду, обернулся к Тоньо. – А ваше имя?

– Антонио Гарсия Альварес де Толедо-и-Бомонт. – Тоньо ухмыльнулся еще нахальнее и веселее: – Можно просто – ваша светлость.

Морган опять рассмеялся, легко и заразительно, словно они вот уже лет сто дружат. Каналья.

Тоньо заинтересованно поднял бровь:

– Над чем смеетесь, сэр Морган? Налейте и мне.

– Благородный дон Антонио, вы дадите слово чести, что не попытаетесь убить меня и сбежать, если я вас сейчас развяжу? Вам бы не помешало вымыться и перекусить…

– Мне бы еще не помешало отыметь симпатичную девицу, благородный сэр Морган. У вас тут случайно не завалялась? После боя, знаете ли, так хочется. – Вот тут Тоньо был совершенно искренен. Горячка боя такая, знаете ли, горячка! На столб в юбке бросаться начнешь. Да еще донна Анхелес пригрезилась.

– Горячая ванна тоже отлично снимает напряжение, дон Антонио, – улыбнулся пират, оценивающе оглядев его с головы до ног и, похоже, снова оставшись довольным.

– Какая досада, сэр Морган, а я уж понадеялся, что вы родня той самой фее Моргане. За каким чертом я вам сдался чистый и сытый?

Морган пожал плечами:

– Вы доблестный враг, дон Антонио, я мало таких видел. Мне бы хотелось провести вечер в приятной беседе. А может, и не один. К тому же, – он снова заулыбался, – вы ведь достаточно благоразумны, чтобы предпочесть удобный плен трюму, нет?

– Я ужасно благоразумен, сэр Морган, как вы уже заметили. – Тоньо сделал лицо как на утренней мессе и едва не рассмеялся, нарушив всю игру: уж очень все это было нереально, особенно его собственная уверенность в искренности Моргана. Потом вздохнул. – Ладно, от приятной беседы, особенно если к ней прилагается кальвадос из сундука капитана Родригеса, благородный дон не откажется никогда.

– Так вы даете слово чести? – переспросил настырный пират.

– Вы злопамятны, сэр Морган. – Тоньо улыбнулся со всем возможным очарованием. – Даю слово чести, что не попытаюсь бежать до завтрашнего рассвета. Для приятной беседы нам хватит.

Морган кивнул, открыл дверь и гаркнул:

– Эй, долейте бадью кипятком!

Пока несли кипяток, Морган еще раз осмотрел Тоньо с ног до головы, снова кивнул и вышел. На пару минут, не больше. Вернулся с ворохом одежды, сказал:

– Вам нужно будет переодеться, дон Антонио.

– С превеликим удовольствием, сэр Морган. Мой камзол вчера вышел из моды.

Одежду пират сбросил на кровать, а в его руках осталась плоская шкатулка. Из нее Морган вынул темный флакон в богатой оплетке. Даже сквозь дразнящие запахи жареного мяса и маринованных артишоков – между прочим, из личных запасов самого Тоньо – чувствовался тонкий сандаловый аромат.

– Индийское? Неплохо, – не скрывая зависти, пробормотал он. За флакончик раза в два меньше он несколько лет назад отдал стоимость приличного скакуна.

Уронив несколько капель драгоценного масла в воду, Морган убрал шкатулку с флаконом в шкафчик и, подойдя к креслу, ловко перерезал веревки. Тоньо мог бы поклясться, что здоровенный нож возник в его руке сам по себе и так же невесть как и куда исчез, едва надобность в нем отпала.

– Раздевайтесь, дон Антонио, – не то велел, не то попросил Морган.

Тоньо не заставил себя упрашивать. Разделся донага и, не подумав стесняться возбуждения, сбросил грязные тряпки на пол и влез в бадью.

Райское наслаждение! Ну, не считая того, что вода попала в порез на боку и в еще несколько ссадин и ранок. И вообще он как-то внезапно почувствовал, что устал, избит и голоден, как собака, и никакой прекрасной донны ему сейчас не светит – даже завалящей служанки, и той на «Розе Кардиффа» не сыщешь. Но это все было неважно. Вода! Горячая, пресная, лишь самую малость подсоленная!

Спасибо тебе, Пресвятая Дева Мария!

– А меня вы поблагодарить не хотите, дон Антонио? – Пират наблюдал за ним с выражением, которое определению не поддавалось.

Тоньо поднял бровь и вопросил тоном пастыря с той же утренней мессы:

– Что такое благодарность человеческая перед ликом Божиим, сэр Морган? А сейчас ангелы смотрят с небес и радуются вашей несказанной доброте и милосердию. Вам зачтется, не сомневайтесь.

Морган против ожидания промолчал. Только что глаза потемнели. Не то от злости, не то… о, черт.

Похоже, не только благородным донам после боя хочется всякого разного. А Морган, говорят, уже года два не сходил на берег. По крайней мере, «Санта-Маргарита» и весь прочий испанский флот всячески о том заботились.

К тому же благородный граф де ла Вега – если верить придворным льстецам – самый красивый мужчина Испании. Да даже если верить не льстецам, а лишь зеркалу и доннам – все равно самый красивый мужчина Испании. Ну, разве что папа, герцог Альба, не хуже. Выдержанное вино, и все такое.

Грех даже думать о том, почему Морган смотрит на него с таким странным выражением!

Но…

Но этот его взгляд будоражит не хуже клинка у горла, и эта его улыбка, почти девичья…

Сон и наваждение!

Поймав взгляд Моргана, Тоньо слегка потянулся и усмехнулся. Не то что дразнил, но… а черт знает, зачем.

Глаза пирата потемнели еще. Он подошел ближе и, ничуть не смущаясь, стал Тоньо рассматривать. Потом зачерпнул мыла из кувшина, склонился и начал мыло по Тоньо растирать. Это было хорошо. Нет, не то слово – хорошо. Изумительно. Вот именно то самое, чего не хватало для полноты счастья вдобавок к горячей воде и сандаловому маслу. У пирата были на удивление маленькие и тонкие руки, совсем девичьи, и касался нежно – если забыть про мозоли от клинка, легко было поверить, что его моет донна Анхелес… Нет, сейчас было даже лучше и уж точно острее. Похоже, смерть – отличная приправа.

Откинув голову, Тоньо закрыл глаза и позволил Моргану исполнять обязанности горничной. В особенно удачные моменты даже постанывал и фырчал от удовольствия. А заодно – чтобы подразнить Моргана. Безрассудно? Опасно? Тем лучше! Все равно терять уже нечего, а в такие игры Тоньо никогда не играл. Честно говоря, и пробовать не хотелось, ему и без того хватало развлечений – да и святая инквизиция за такие развлечения грозила костром. Ну так почему бы сейчас, в короткий миг между жизнью и смертью, не откусить напоследок малую толику запретного плода? Совсем малую!

– Вы так явно наслаждаетесь, – протянул пират у самого уха. – Я даже завидую.

Тоньо тихонько засмеялся, сообразив, что ему только что сказали. Морган, проклятый Морган, завидует мертвецу!

«Ну так завидуй. И запоминай, черт тебя раздери! Это твой последний вечер. Я, дон Антонио Гарсия Альварес де Толедо-и-Бомонт, тебе обещаю!»

А Морган ткнулся носом ему в шею, сзади, и, почти прижимаясь губами к коже, тихо и хрипло сказал:

– Ты так пахнешь… Тоньо…

На миг показалось, что вместо Моргана позади него оказалась девица. Голос, запах, дыхание… Наваждение! И от этого наваждения бедра свело судорогой.

Проклятие! Как смеет пират казаться благородной девицей? И какого черта его собственное тело реагирует на мальчишку, как на девицу?!

Тоньо протянул руку назад, схватил Моргана за волосы, чуть обернулся и встретился с ним взглядом. Глаза у пирата были шальные, будто вот прямо сейчас – на абордаж.

– Ты об этом хотел побеседовать, сэр Морган?

– Нет. – Морган улыбнулся.

– Какая досада… – сказал Тоньо хрипло-мягко, как бархатной лапой со спрятанными когтями погладил.

Мальчишка опустил ресницы. Светлые, как и волосы, зато длинные и пушистые, на зависть доннам. И улыбнулся:

– Да, понимаю, после боя… Однако нас ждет ужин, Антонио… вы же позволите звать вас просто по имени?

– О, у меня есть шанс что-то вам не позволить, мой гостеприимный хозяин? – рассмеялся Тоньо.

– Ну я же не буду к чему-то принуждать моего благородного гостя, – ответил Морган ему в тон.

– В этом месте должны зазвучать сарабанда, виолы и гобой, – прикрыв глаза, сказал Тоньо. – А потом – сольная ария благородного пирата, на авансцене. Прим-тенор. Сэр Морган, у вас тенор?

– Очевидно, альт, дон Антонио.

– Альтино, – поправил Тоньо. – В самый раз для ужасно юного, но уже безумно благородного героя.

– Меня трудно назвать благородным героем. – Морган отступил на шаг.

– А мне достанется речитатив и ариозо Злодея, – не слушая возражений, продолжил Тоньо. – Бас, пурпурный плащ, зловещий грим…

– Выбирайтесь, Антонио. – Пират отступил еще на шаг. – Ужин остывает.

– О, ужин!

Тоньо резко вскочил, разбрызгав воду и облив Моргана. Тот от неожиданности плюхнулся на ковер и засмеялся. А Тоньо, приняв величественную позу, пропел – басом, как обещал, – на мотив популярной любовной арии: «Ужин, о прекрасный ужин, я так ждал тебя, приди же в мои объятия!»

Под смех публики он раскланялся во все стороны, поймал воображаемый букет, понюхал его, скривился и отбросил в Моргана. Вышагнул из бадьи, вытянул из кучи тряпок штаны, начал надевать.

Не вставая с ковра, Морган смотрел на него потемневшими почти до черноты глазами.

Потом шепнул:

– Антонио, ты…

– Если ты будешь так на меня смотреть, Морган, я тебя перепутаю с девицей, – оборвал его Тоньо совсем обыденным тоном и повернулся строго в профиль, чтобы пират уж никак не упустил выдающегося зрелища. Смесь ненависти, опасности, веселья и чистого незамутненного телесного удовольствия действовала безотказно.

– Попробуешь – убью, – хрипло прошептал Морган; он дышал тяжело и неровно, похоже, на него тоже действовало безотказно, только что-то свое. – Давай ужинать…

– Ой, напугал кролика терновым кустом, – усмехнулся Тоньо. И, поймав недоуменный взгляд пирата, пояснил: – Я и так уже мертв, Морган.

– О нет. Ты жив. Пойдем к столу. – Морган так и не сводил с него глаз.

– Морган, вставай. – Тоньо потянул его за руку, поднял с пола…

Случайно так вышло или нет, но Морган оказался совсем близко, почти кожа к коже… да черт с ним, с батистом, все равно – близко, жарко. Совсем не похоже на смерть. И сердце у Моргана стучало сумасшедшими кастаньетами.

Мальчишка.

Даже убивать жалко.

А до рассвета еще чертовски долго. Целая жизнь.

К черту. До рассвета можно ни о чем не думать. Слово чести – такая удобная штука!

Морган опомнился. Сказал почти ровно, не сбивая дыхания:

– Ну же, гость, идем к столу. Не оскорбляй моего кока.

Тоньо рассмеялся:

– Оскорбить кока? Никогда! Это мясо пахнет просто божественно!

Потом они ели и беседовали, как старинные друзья. О погоде, видах на урожай, особенностях английского и испанского такелажа и прочих ужасно важных и интересных вещах. Целых три перемены блюд, глядя друг другу в глаза. И Тоньо все яснее понимал, что не хочет умирать один. Впрочем, и умирать хотелось все меньше, даром что его жизнь закончилась вот уже три часа как.

Глава 4, где говорится о китайском мудреце Лао Цзы и правильном применении веревки

К тому моменту, как вышколенный стюард – диво дивное для пиратской посудины, но удивляться Тоньо уже устал, – принес свежие фрукты на десерт, Морган успел рассказать десяток завиральных историй из жизни джентльменов удачи, а Тоньо – половину трехлетней давности сплетен родом из Саламанки с Севильей, а на закуску – парочку анекдотов о студиозусах, к коим имел честь принадлежать аж целых шесть лет. Пожалуй, кафедры права и алхимии в университете Саламанки были его самым лучшим воспоминанием, и если бы сейчас ему предложили прожить жизнь заново – это он бы повторил. Правда, двадцати четырех лет никто не предлагал, всего лишь несколько часов, но их Тоньо намеревался прожить с максимальным удовольствием. И успеть все, что только можно успеть за одну ночь. Сон сюда не входил.

Судя по взглядам Моргана, в его планы сон тоже не вписывался. А вот задушевная беседа – очень даже. Потому что, едва дослушав бородатый анекдот о школяре, трактирщице и падре, он спросил:

– Антонио, почему граф де ла Вега – всего лишь канонир, а не капитан? На первый взгляд не слишком почетная должность для столь родовитого дворянина.

Такой прямоты Тоньо не ожидал. Все еще. Быть может, потому что среди благородных донов не принято спрашивать о столь личном и скорее всего неприятном, а Морган сейчас вел себя так, что легче легкого было забыть, что он – пират, а Тоньо – его пленник.

Следовало бы возмутиться, сказать, что это не его дело, тем более что это в самом деле не его дело, но… смысл? Портить вечер? Или путать честь со спесью, как некоторые? Да ну. Последние часы можно потратить с бо́льшим толком.

– Я предпочитаю быть лучшим на обоих океанах канониром, нежели дерьмовым капитаном, Морган. К тому же, когда я поступал на флотскую службу, я не был графом де ла Вега. Титул принадлежал моему старшему брату…

«…которому спесь успешно заменяла честь», – добавил про себя и замолк, взялся за нарезанный дольками красный сицилийский апельсин. Дивно вкусный и сочный. Но Морган не считал нужным сдерживать любопытство:

– Семейная традиция? Младший сын должен стать военным? Или здесь что-то иное?

– Иное. – Тоньо дернул углом рта: вспоминать о брате было неприятно, а о причине, по которой он, человек сугубо мирный и светский, оказался на службе, и подавно. – У меня был прекрасный выбор, Морган. Или флот, или большое недоразумение с инквизицией. Как видишь, я выбрал флот. Всегда любил артиллерию, к тому же… – он пожал плечами и продолжил: – Мой драгоценный брат ненавидел море, а значит, шансов встретиться с ним здесь было меньше всего, что несказанно меня радовало.

«Настолько, что о своей ненависти к морю я почти забыл, а пушки почти примирили меня с войной».

Морган задумчиво кивнул:

– Понимаю, Антонио, – и улыбнулся. – Сложно представить вас придворным, но канонир вы, милостью неба, прекрасный.

«Еще бы, – подумал Тоньо. – Истинный Альба и огонь – всегда прекрасное сочетание. Ты даже не представляешь, Морган, насколько прекрасное! Если б чертов матрос не ударил меня по голове, ты бы восхищался со дна морского, как и все, кто посмел приблизиться к «Санта-Маргарите» на расстояние выстрела».

– Отчего же сложно? – спросил он вслух. – Придворная жизнь бывает очень веселой. Почти как жизнь птичника. – Он скроил надуто-спесивую физиономию и курлыкнул по-индюшачьи.

Морган моргнул от удивления. Расхохотался.

– Вы неподражаемы, дон! – От смеха Морган даже уронил четки, которые с начала беседы вертел в руках. Не на пол, правда, на колени. Странные, нехристианские четки: длинные, без креста, мерцающие всеми оттенками зеленого. – Турецкие, – объяснил он, проследив взгляд Тоньо. – Принадлежали одному из их офицеров. Приносят удачу!

– Если удачей считать встречу с самим Морганом… – хмыкнул Тоньо. – Что-то мне подсказывает, что турок думал иначе. Не люблю турок, они чересчур бешеные и жадные даже для пиратов.

– Совершенно согласен, – улыбнулся Морган. И, понизив голос, добавил: – Но, дон Антонио, разве наша встреча для вас так уж отвратительна? Мне казалось, подобную беседу можно считать удачей.

– Как сказал мудрейший Лао Цзы, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. – Протянув руку, Тоньо качнул свисающие из ладони Моргана четки и продолжил ему в тон: – Но мне больше нравится другое изречение, вырезанное на столе в одной из таверн Саламанки, видимо, для лучшего усвоения студиозусами: когда удача поворачивается к тебе лицом, помни, что кто-то сейчас созерцает ее зад.

Морган тихонько фыркнул:

– Какая мудрая мысль, дон Антонио…

– Увы, не моя. Но с другой стороны, иной зад куда привлекательнее лика. Вот, допустим, стрелять в корму брига куда удобнее, чем в нос. Вы не находите, сэр Морган?

– О, я полностью доверяю в этом вопросе канониру! И, надо полагать, галантному кавалеру.

– Все бы капитаны были столь мудры, – вздохнул Тоньо. Грешно злиться на имбесиль, но если из-за имбесиль ты сдохнешь на рее, то можно. Господь не ждет от простого канонира святого всепрощения. – А что вы собираетесь делать с доном Родригесом?

Морган удивленно пожал плечами:

– Посмотрю, не пожелают ли его выкупить, конечно.

– Королева не пожелает, а богатой родни у него нет. Зато есть один человек, который наверняка выложит за него круглую сумму.

Морган поощрительно кивнул:

– Я весь внимание.

Налив себе полбокала флорентийского, того самого, трофейного, Тоньо назвал имя и добавил:

– Сдается мне, вы достаточно удачливы, чтобы оказаться на Тортуге одновременно с «Арабеллой».

Морган снова тихонько фыркнул:

– Интересная мысль, дон Антонио. Возможно, я и последую вашему совету.

Тоньо молча поднял бокал: памяти Хосе Марии Родригеса, благородного идальго, тоже путавшего честь со спесью.

Морган последовал его примеру. Отпил совсем немного – так, губы омочил. Тоньо в который раз отметил, что и тут Морган ведет себя странно. За весь ужин он выпил едва ли бокал вина, словно и не моряк.

– Вы рассматриваете меня, Антонио, – улыбнулся пират одними губами. – Что вас так заинтриговало?

– Вы не похожи на пирата. Впрочем, на капитана корабля вы похожи еще меньше. Тем не менее команда ходит по струнке и явно вас любит. Это весьма любопытное явление. Кроме того, вы бессовестно красивы, Морган. В отличие от всех прочих виденных мною англичан. Честно говоря, до сих пор я был уверен, что Британия – родина белесых уродов.

– Не оскорбляйте мою родину, – рассмеялся Морган. – В конце концов, моя королева – наполовину испанка. Однако, – он опустил ресницы, словно в замешательстве, – вы действительно считаете, что я красив? Это… необыкновенно приятно слышать.

– Судя по вашей каюте, Морган, вы разбираетесь в восточном оружии… – Тоньо встал, снял со стены легкую саблю, на вид совсем простую, но лучшую во всей коллекции. Провел пальцем по плоскости клинка, словно ласкал женщину. – Ты похож на нее, Морган. Смертельная красота. – Он глянул пирату в глаза, перехватил саблю как для удара, сделал пару взмахов. – И голос похож. Мне нравится, как она поет. Завораживает.

Пират опустил голову. Выбившаяся из косы прядь спрятала лицо, а сама коса, на диво толстая и длинная, открыла совсем тонкую шею. Словно нарочно, под удар.

Или – поцелуй.

«Пресвятая Дева, убереги меня от искушения, – подумал Тоньо, невольно восхищаясь канальей. – Ведь не боится, даже ресницы не дрогнули, когда я взял саблю. То ли безоговорочно верит в слово дона, то ли надеется на удачу… или, быть может, на дьявола? Говорят, Морган продал душу дьяволу, и тот всегда стоит за его левым плечом. Нашептывает. А то и сам говорит его устами».

Сабля отправилась обратно на стену. Слово чести – иногда очень неудобная штука. Вроде не жмет, не давит, но держит лучше любой цепи.

Недопитое флорентийское так и стояло на столе. Вот искушение, которому самое время поддаться и не думать о том, как это было бы – плавать с капитаном, который ловит и впитывает каждое слово, сморит на тебя с восторгом и не ищет любого повода, чтобы тебя унизить перед командой, ведь если вспылишь – у него будет отличный повод посадить тебя в трюм, а потом отдать на суд святой инквизиции.

До рассвета все еще оставалась целая жизнь, а в бутылке – до дьявола флорентийского, когда Морган поднял голову и внезапно охрипшим голосом позвал:

– Тоньо, поклянись, что никому и никогда не расскажешь о… обо всем, что узнал от меня и обо мне. До рассвета.

– Слово дона, Морган.

На этот раз соглашаться было просто. Легче легкого. Тем более что после рассвета он уже никому и ничего не расскажет, разве что акулам – о том, что иное слово чести, данное самому себе перед взором Господним, жмет и давит куда сильнее, чем произнесенное вслух.

Пират поднялся из-за стола, отпил целый глоток флорентийского. Из бокала Тоньо. И со странной застывшей улыбкой попросил. Именно попросил, не приказал:

– Дайте мне ваши руки, дон Антонио.

Первой мыслью было: уже рассвет? Но нет, не так быстро. Южные ночи в сентябре долгие. А вторым было удивление. Зачем? Так просят не для того, чтобы упечь в трюм или повесить на рее. Так просят, чтобы… Чтобы – что?

Пока Морган с той же застывшей улыбкой связывал его, Тоньо пытался успокоить бешено застучавшее сердце. Любопытство, опасность, досада, злость – все перемешалось и обещало вот сейчас взорваться, как черный порох. Только искру дай.

«Господи, дай мне искру, сейчас, прошу Тебя!»

Но Господь снова не ответил, а в голове по-прежнему была невыносимая легкость. Проклятие.

– Встаньте.

Тоньо послушался.

Глядя в сторону, Морган рукой с зажатыми в ней четками махнул на постель.

Все же – постель. Кусочек запретного яблока. Трижды проклятие! А такой был дивный дружеский ужин…

* * *

– Морган, меня необязательно связывать, чтобы я лег с тобой. – Тоньо шагнул к нему, поднял связанные запястья, коснулся пальцами его груди. – Ну, посмотри на меня, Морган. Я… я тоже хочу.

Тоньо не врал. Ну, почти. Он в самом деле хотел – чтобы его развязали и дали возможность пусть не отправить «Розу Кардиффа» ко дну, но хотя бы избавить Испанию от наглого и удачливого пирата. А что его собственное тело после боя готово было принять за девицу хоть грот-мачту – не имеет значения.

Пират вздрогнул, поднял на него глаза – темные, шальные и какие-то отчаянные. Закусил губу.

– Пусть так, дон Антонио, – сказал преувеличенно ровно. – Вам ведь не мешают связанные руки.

– Я не в том положении, чтобы спорить, не так ли, мой гостеприимный хозяин?

Пожал плечами и после мгновения бесплодного ожидания улыбнулся, весело и бесшабашно. Морган хочет играть, так хорошо же, игра – это всегда весело. Азарт, интрига! Сразу две интриги: пройдет, наконец, эта проклятая пустота в голове и потеряет ли пират осторожность настолько, чтобы Тоньо мог дотянуться до его шеи. Он крупнее, сильнее, и черта с два ему помешает какая-то там веревка.

Не отпуская взгляда мальчишки, Тоньо улегся на постель, спиной на груду подушек. А Морган все с тем же непонятным выражением лица принялся расплетать косу. Длинную, чуть не до пояса. Затем расстегнул дублет, отбросил на кресло – все так же, не отводя горящих темных глаз.

Туфли.

Чулки.

Быстро, без единого лишнего движения, без капли кокетства.

Невероятно красиво и… возбуждающе?

Проклятие, уж лучше бы грот-мачта…

А Морган все же продал душу дьяволу, человек не может быть таким… таким…

«Пресвятая Дева Мария, молись за меня! Избавь меня от этого наваждения!»

Щиколотки и стопы у Моргана были узкие, маленькие, и кожа нежная. Мальчишка. Не вырос еще, совсем мальчи…

Он не успел додумать, как Морган с так неподходящей ему нерешительной улыбкой сдернул сорочку. И медленно, продолжая улыбаться, уронил на кресло.

А Тоньо без единой связной мысли в голове смотрел на его грудь… То есть – на ее грудь. Маленькие бледные холмики, едва заметные, с темной родинкой на левой, прямо под соском.

В голове билось, как заевшая шарманка: «Морган – девица, девица – Морган… мне не показалось, он в самом деле – она…»

Он… или все же она?.. стянул штаны. Подштанники. Да, уже не было никаких сомнений… посмотрела на него чуть смущенно, чуть вызывающе. Пошла… нет, не к постели. К бадье, которую наполнили снова, пока они ужинали. Снова капнула туда масла, скользнула в воду.

Кажется, ей нравилось, что на нее смотрят. И не смотреть было невозможно, казалось, стоит отвести глаза – и она исчезнет. Или он сам проснется. В трюме, рядом с трижды проклятым Родригесом.

Картина завораживала. Вот только что это был капитан Морган, каналья и гроза морей, и вот – девушка, совсем юная, нежная и еще не наученная кокетничать. Да черт же, у него сейчас штаны лопнут от того, как она моет грудь, едва касаясь бледного соска, и смотрит на него – чуть искоса, чуть исподлобья, и приоткрывает губы…

Она вышла – вышагнула – из бадьи. Сирена, диво морское, почти как на картинах чудака Сандро Филиппепи, только тоньше, изящнее. И живее. Подошла к постели, повела рукой по завязкам штанов, ослабляя узлы, но не касаясь тела. Присела рядом, опираясь одной рукой о матрас, второй – потянула тесемки его рубашки. Склонила набок голову, посмотрела ему в глаза. Облизнула губы…

– Морган, – тихо позвал Тоньо. – Поцелуй меня.

Она опустила ресницы. Наклонилась, царапнула его губы своими, снова пересохшими, обветренными.

Тоньо потянулся навстречу, снова выдохнул:

– Морган… фата Моргана…

А она положила руку ему на грудь, придерживая. Прохладную, сильную руку с твердыми мозолями… оторвалась от его рта, встала на постели, на колени. Над ним. Наклонила голову – волосы плеснули по его груди. Улыбнулась неуверенно, смущенно и одновременно – почти торжествующе.

Вот так лежать и ждать было почти больно, бедра снова сводило судорогой, и казалось, сердце сейчас выскочит прямо из горла, где гремит, как сумасшедшие андалузские кастаньеты. Тело рвалось ей навстречу, хотелось умолять: «Ну же, скорее, я твой, твой, фата Моргана!..» Но она не торопилась. Закусив губу, дышала, как и он, неровно, гладила его кончиками пальцев – вот тронула татуировку чуть выше локтя, обвела птичий контур, скользнула ладонью по груди, погладила живот. Вскинула на него глаза, показалось: тоже хочет о чем-то попросить… или нет?

– Ну, что ты хочешь, фата Моргана? – не выдержал Тоньо.

Наверное, если бы она сейчас сказала: «Отрекись от Испании, дай присягу мне», – Тоньо бы согласился. Поклялся бы служить ей и… и служил бы. Честно и верно. Пока их обоих не вздернут на одной рее.

Она не сказала. К счастью. Или к несчастью. Вместо этого выдохнула, ломко и тихо:

– Скажи, будешь любить меня?..

– Да. Буду. Морган, да!

Тоньо потянулся к ней связанными руками, коснулся груди – нежной, как сливки. А она, грозный пират Морган, улыбнулась. Почти засияла. Широко раскрыла глаза, подалась чуть назад, направила его рукой и медленно-медленно опустилась.

Вскрикнула шепотом.

Тоньо застонал вместе с ее вскриком – от тесноты, жара… и ни с чем не сравнимого ощущения тонкой преграды, подающейся ему, рвущейся…

Он замер, зажмурившись и вытянувшись струной, чтобы не дернуться вперед и вверх, насаживая ее на себя всю, до донышка, и услышал тихий всхлип, шипение сквозь зубы. Она задвигалась, пока медленно. Почти осторожно. Ее пальцы смяли рубашку, вцепились в ткань.

Поймав ее руку, Тоньо переплел пальцы, и потянул к губам, и целовал, пальчик за пальчиком, пока она двигалась на нем, едва подаваясь навстречу.