Текст книги "Загробная жизнь дона Антонио"

Глава 9, в которой Генри Морган наступает на хвост крысе и ввязывается в драку

Они въехали в Кардифф за два часа до заката и направились прямиком в порт, искать подходящий корабль. Правда, в животах уже бурчало от голода – в последний раз они ели около полудня, и не в таверне, а усевшись на поваленное дерево близ дороги. Благо из сгоревшего дома предусмотрительный Нед взял не только деньги, оружие и коней, но и изрядный запас лепешек, жареного мяса и сыра. Их как раз хватило на те двое суток, что заняла дорога до Кардиффа.

То есть бегство.

От сэра Валентина, от городской стражи, но прежде всего – от воспоминаний…

…падает на пол тело графа Арвеля, только потянувшегося поцеловать новобрачную наедине – и получившего удар ножом в горло;

…они вместе обшаривают труп сэра Уриена в поисках ключей от входной двери;

…Нед пихает в сумку надкусанный окорок со стола, за которым сидят три мертвеца;

…старуха, прижимая к груди кошель с серебром, тщетно зовет за порог черного кота;

…разгорается солома в пустой конюшне, огонь рвется вверх, лижет стены дома – и из чердачного окна с истошным мявом спрыгивает черная тварь, прямо перед лошадью Марины;

…они несутся прочь из города, а кот по имени Морж мурлычет из сумки, что висит за ее спиной…

В сумке с провизией болталась одинокая лепешка, у Марины от усталости кружилась голова, и чужие штаны не по размеру натирали в самых нежных местах. Хотелось есть, спать и не оглядываться каждые две минуты, проверяя, нет ли уже погони.

Перед ними расстилался Кардифф. Двухэтажные деревянные дома, крашенные суриком. Мачты вдали, над крышами. Улица к ратуше – но они свернули в переулок, ведущий к порту.

Надо спешить.

– Поедим здесь, Генри. – Нед указал на обшарпанную вывеску таверны.

У Марины вырвался облегченный вздох. Она уже не представляла себе, как искать судно и говорить с капитаном, когда невозможно думать ни о чем, кроме твердой земли и куска мяса. Или хлеба. Чего-нибудь, только бы живот перестало подводить от голода.

Она неуклюже сползла с седла, едва удержалась, чтобы не потереть отбитое и натертое, и принялась выпутывать из сумки Моржа. Не то чтобы кот упирался, просто после двух суток сумасшедшей скачки руки дрожали так, что завязки было проще оборвать, чем распутать.

Нед целую минуту смотрел, как Марина путается в тесемках, потом подошел, дернул их в разные стороны и вытащил за шкирку присмиревшего и несколько охрипшего Моржа. Сунул Марине в руки.

– Держи и идем.

В таких тавернах, как эта, Марине еще бывать не доводилось. То есть она слышала от Неда, что в портовых забегаловках кладут в суп кошек, а по залу бегают крысы, но не слишком в это верила. Как оказалось, зря. Здесь крыс было в избытке. На хвост одной из них, что-то угрызающей прямо около порога, Марина наступила. Была бы она правильной леди, упала бы в обморок или хотя бы завизжала. Но она промолчала, только постаралась лучше смотреть под ноги, чтобы не наступить еще на какую-нибудь пакость, прячущуюся в подгнившей соломе, устилающей пол вперемешку с объедками и неопознаваемым мусором.

Наверное, именно потому, что она слишком внимательно смотрела под ноги, а еще, быть может, по причине густого, дымного и воняющего горелой капустой и переваренной рыбой полумрака она не сразу разглядела компанию за дальним, в самом темном углу, столом. Пойми она сразу, кто там сидел, и история повернулась бы совсем иначе.

Но мы не будем гадать, как сложилась бы судьба Марины, зайди она в тот вечер в соседнюю таверну, а узнаем, как все было на самом деле.

Итак, Марина с Недом расположились в другом темном углу. Это было несложно, потому как в таверне все места были темными, а посетителей, кроме них и компании в дальнем углу, не было вовсе. Нед заказал кислого молока, хлеба и зажаренную целиком курицу, тихонько пояснив Марине, что рагу или отбивную тут брать нельзя, если не хочешь съесть дохлую собаку. Заказ принесли быстро, Марина едва успела сосчитать мужчин, вполголоса разговаривающих о каком-то редком грузе: их была ровно дюжина; и рассмотреть висящие под потолком связки лука: гнилого, чтоб пьяницы его не обрывали на закуску. Кроме лука под потолком болтались ветви рябины, по поверьям, отгоняющие нечисть, и пара пыльных, давно погасших масляных светильников. Видимо, содержатель таверны решил, что трех узеньких окошек, затянутых промасленным пергаментом, для освещения вполне достаточно.

Пока она пила молоко и жевала клеклый хлеб, потому что не решилась попробовать странно зеленоватую и волосатую курицу, прислушивалась к разговору и разглядывала спину одного из компании, в отличие от прочих обтянутую дорогим камзолом и чересчур грузную для слуги или наемника. При виде этой спины ей было как-то не по себе, тем более что из обрывков разговора стало понятно, что редким товаром, за который этот богатей платил золотом, был флорентийский яд. Отец рассказывал, что таким ядом одна вдовствующая королева пропитала страницы книги, затем подарила ее своему сыну-королю, и тот скончался после тяжелой болезни.

Ощущение, что они зря зашли в эту таверну, крепло с каждым мгновением, да и Морж, разделивший с Недом подозрительную курицу, дыбил шерсть на загривке и то и дело косил глазом в сторону заговорщиков.

– Может, пойдем отсюда? – шепнула Марина, дотронувшись до руки Неда.

– Поздно. – Нед взглядом показал на одного из компании, недобро косящегося на них. – Держи нож наготове, сэр Генри, сбежим, как только начнется заварушка.

Она обреченно кивнула, нащупала нож с обмотанной пенькой рукоятью и приготовилась бежать со всей возможной быстротой. Если повезет.

Заварушка не заставила себя ждать. Обладатель дорогого камзола положил на стол кошель, забрал шкатулку с покупкой и поднялся. При этом он повернулся, и Марина увидела его лицо. А он – ее. По круглой и благостной, как у его хозяина, роже расплылась довольная ухмылка.

Замерев, как кролик перед змеей, Марина смотрела в глаза графскому управляющему, мастеру Овайну, и пыталась вспомнить хоть одну молитву. Но в голове было совершенно пусто.

Вот мастер Овайн отодвинул свой стул, сделал шаг к двери – и к Марине. Вот поднялись из-за стола его сопровождающие и те моряки, что доставили груз.

Вот мастер Овайн отошел еще на шаг и бросил своим людям:

– Убить.

Все это происходило так быстро, что Марина едва успела удивиться, чего же они с Недом ждут, когда пора бежать, или драться, или делать хоть что-нибудь… и почему моряки, которых вдвое меньше людей графа, не догадались о засаде, ведь Овайн – известный на весь Уэльс лжец и негодяй…

За столом мгновенно завязалась драка, больше похожая на бойню.

Мастер Овайн сделал еще шаг к Марине, крикнул:

– Этих двоих взять живыми!

Его люди отвлеклись от драки, всего на миг, но этого мига хватило одному из моряков, чтобы пырнуть кого-то из них ножом. А Марине – чтобы бросить нож. В Овайна. И тут же второй – в его подручного, ближнего к ней. Еще два ножа бросил Нед, только Марина не успела понять, попал или нет. Все смешалось, завертелось, она сама увернулась от летящего в нее клинка, и что-то с гнусавым мявом бросилось в лицо тому, кто тот клинок держал…

А потом все закончилось.

Мастер Овайн лежал на полу, удивленно глядя в потолок, его люди – вповалку по всей таверне, в основном молча, но кто-то еще хрипел. Хрипящего прикончил Нед, деловито вогнав нож в горло, а затем вытерев об его же одежду. Один из моряков сидел на перевернутом стуле, баюкая раненую руку, второй пытался привести в чувство третьего. Четвертый, с проломленным черепом, так и остался на дальнем столе.

Кот сидел на стойке и яростно вылизывал лапы от крови.

А у Марины отчаянно кружилась голова и только что выпитое молоко просилось наружу. Зато обошлось без ран – ее просто не успели достать. Слава Господу, Неда тоже, если не считать свежего синяка на скуле.

– Эй, моряк! – закрыв глаза так и не пришедшему в себя матросу, обернулся к Неду тот самый человек, который передавал мастеру Овайну яд. Видимо, главный в компании. – Спасибо, выручил.

Нед прищурился, рассматривая человека пристально и недоверчиво, хмыкнул и кивнул:

– Второй раз уже выручил, Фитиль.

Несколько мгновений Фитиль разглядывал Неда, затем криво ухмыльнулся и шагнул к нему, протянув руку:

– Живой, Циклоп! А я слыхал, тебя повесили.

Нед фыркнул, отер руку о штаны и обменялся с Фитилем рукопожатием.

– Еще чего. Нет такой реи, чтоб меня выдержала. А ты по-прежнему ходишь на «Розе Кардиффа»?

– Пять лет как капитан! – Фитиль не скрывал гордости.

Марина смотрела на встречу двух старых знакомых, как на кукольное представление. Уж очень это было странно и нереально – ухмылки и рукопожатия над свежими трупами. Как будто таверна пуста, а эти двое только что пропустили по кружке эля, а не едва выжили в драке с графскими слугами.

Графские слуги.

Господи.

Надо сейчас же бежать из Кардиффа, сию секунду!!!

Нед!..

Он обернулся, словно услышав ее безмолвный вопль. Улыбнулся во весь рот и поманил к себе. Выглядело это страшно – белые зубы на покрытом засыхающей кровью лице. Особенно страшно было понимать, что для Неда это совершенно нормально и привычно – балагурить над телами тех, кого он только что убил. И для Фитиля – тоже. И, наверное, Марина не годится в моряки, потому что ее сейчас вывернет наизнанку и она будет плакать. Громко, долго, до икоты, пока все это не исчезнет и она не окажется дома, в своей комнате, в своем замке Торвайн, и папа не придет взять ее на руки и утешить…

Только папа не придет и трупы не исчезнут. И слез нет. А есть страх, азарт и злость. И еще благодарность этому страшному человеку по имени Циклоп, потому что ради нее он снова рискует оказаться на рее.

Марина его не подведет.

Подхватив кота под мышку, она подошла к Неду и кивнула капитану Фитилю.

– Это Генри Морган. – Нед похлопал Марину по плечу.

Фитиль критически ее осмотрел, хмыкнул и позвал Неда продолжить разговор на его судне. Здесь слишком плохо пахнет, да и эль дерьмовый. Про раненного в руку матроса он словно забыл. Или не забыл, а видел, как хозяин таверны молча помогает ему перевязать рану, а потом они в три руки волокут ближайшее тело куда-то на кухню.

Наверное, видел.

И, наверное, слышал, как мастер Овайн командовал взять их с Недом живыми.

Впрочем, если Нед считает, что сейчас можно этому Фитилю доверять, то ему виднее. А Марина просто пойдет с ним, хоть на «Розу Кардиффа», хоть на рею. Потому что ей уже, кажется, все равно.

В таверне они задержались только затем, чтобы получить с трактирщика несколько монет за оставленных ему лошадей. Тот дал раз в несколько меньше, чем стоили лошади, но Нед не стал спорить, а лишь подмигнул единственным глазом и посоветовал продавать их подальше от Кардиффа.

«Нам всем лучше сейчас оказаться подальше от Кардиффа», – подумала Марина и спустила Моржа на землю. Он кот умный, сам дойдет до порта, а у нее уже нет сил нести на себе два стоуна.

Морж укоризненно на нее глянул, поднял хвост трубой и принял независимый вид. Но рядом пошел. Капитан Фитиль, бросив на кота взгляд, только хмыкнул:

– Немножко удачи нам не помешает.

– Удачи, говоришь, – пожал плечами Нед. – Ты даже не представляешь, Фитиль, какая удача на тебя сегодня свалилась.

И замолк под заинтересованным взглядом.

Нед молчал ровно до тех пор, пока поднялся на борт брига.

Марина жадно разглядывала судно и команду. Ей доводилось выходить в море и на парусной лодке, и на новеньком трехмачтовом корвете, принадлежавшем Ее Величеству. Но на торговом бриге – никогда. И команда тут была совсем не похожа на английских военных моряков. Отец бы назвал их одним словом: сброд. Что ж, он был бы прав. И теперь Марина с Недом – тоже сброд. Торговцы, контрабандисты, пираты – капитан Фитиль явно не брезговал никаким заработком, а два ряда пушечных портов говорили о том, что и сам бриг не будет легкой добычей ни для кого.

Капитана Фитиля, явившегося на судно в сопровождении всего одного матроса, двух чужаков и черного кота, приветствовали удивленными взглядами, но вслух ни о чем не спрашивали. И когда он велел готовиться к выходу в море с отливом, только поворчали на сухопутных крыс, которые опять не хотят торговать честно, и споро взялись за дело.

– Подай ужин и вина на троих в мою каюту, – велел Фитиль пробегающему мимо парнишке лет так пятнадцати.

Марина с интересом посмотрела юнге вслед: похоже, именно его место она и займет, а парнишка получит вожделенное звание матроса. И, похоже, юнгу на этом судне не обижают, вон как он радостно понесся выполнять капитанский приказ. Только вот незадача: как она сможет скрывать свой пол, живя вместе с матросами в кубрике? Ее же разоблачат в первый же день. Оставалось надеяться, что Нед уже что-то придумал.

Он в самом деле придумал. И едва юнга принес ужин и закрыл за собой дверь каюты, взял быка за рога:

– Что ты готов дать, Фитиль, за дитя моря у тебя на борту?

На полмгновения капитан ошеломленно замер, потом глянул на Марину в упор и усмехнулся:

– Безопасность для вас обоих, Циклоп, двойное жалованье юнге, а тебе должность второго помощника. Чифом пока не возьму, мне бунт на корабле не нужен.

– Неплохое предложение, Фитиль. Но это еще не все. – Дождавшись, пока капитан кивнет, Нед продолжил: – Дитя моря – девушка. Ты не будешь спрашивать ее имени и дашь ей отдельное жилье, хоть кладовку.

Капитан снова кивнул и оглядел Марину с еще большим интересом.

– Идет. Кладовка найдется, и юнга по имени Генри меня устраивает. А с чего это…

– …дитенка фейри понесло в море? – продол-жил за него Нед. – Да с того же, с чего рыба на су-ше дохнет. Смотри, какая бледная. Худо ей на бе-регу.

Ухмылка капитана ясно говорила, что он прекрасно понимает – кому хочешь станет худо, если попадешься на глаза графу Арвелю с прихвостнями. А уж если еще и убить парочку из них, недомогание станет смертельно опасным.

– И не расспрашивай юнгу о прошлом, кэп, если хочешь настоящей удачи. Юнга-то ответит, но ты удачу потеряешь.

Фитиль махнул рукой:

– Кракен с тобой, Циклоп, сиди на своих тайнах. Давай уже выпьем, а потом представлю вас команде. И чтобы без твоих моржовых штучек, «Роза Кардиффа» – судно мирное, а я – купец и чту закон. Усвоил?

– Разумеется, кэп! – ухмыльнулся Нед и взялся наконец за кружку с вином.

А Марина облегченно привалилась к его руке и почти поверила, что все неприятности позади, а впереди их ждет долгая счастливая жизнь… небольшой сундучок, спрятанный в портовой таверне… на необитаемом острове… с толстой черной крысой внутри… она мурлычет и приносит удачу…

Под мурлыканье черного кота по имени Морж она и уснула, крепко и сладко, как положено спать девочке тринадцати лет.

Часть вторая. Санта Исабель де Ла Буэна Фортуна

Глава 10, которая начинается серенадой и продолжается в Гвадалквивире

Кто сказал, что гитара – не ударный инструмент, тот никогда не был в Севилье томным поздним вечером.

Дон Антонио Гарсия Альварес де Толедо-и-Бомонт граф де ла Вега – то есть Тоньо – точно знал, что настоящая испанская гитара прекрасно дополняет шпагу, если взять шпагу в левую руку, а гитару в правую. Деморализованный и растерянный противник в таком случае наверняка или сбежит в ужасе от такого некуртуазного обращения с музыкальным инструментом, или на худой конец допустит хоть одну фатальную ошибку. Больше не нужно. Сабля по имени Марина отлично сочетается с гитарой, когда благородный дон идет под балкон благородной донны петь серенаду.

Вот и томным апрельским вечером тысяча пятьсот… или тысяча шестьсот… не будем уточнять, года от Рождества Христова, когда благородный идальго Хуан Карлос Ортега изволил быть в отъезде, а его прекрасная супруга, Мария де лос Анхелес Инезилья Молина де Ортега изволила скучать, Тоньо счел своим святым долгом скрасить ее одиночество. Музыкой. Для начала. И, как водится в благословенном городе Севилье, едва он спел первый куплет старинной испанской серенады – что-то на тему «я здесь, Инезилья, я здесь под окном» – и дошел до куртуазного предложения продеть дивную ножку сквозь прутья балконной ограды, из-за угла явился разряженный в пух и прах идальго с гитарой и в надвинутой на лоб шляпе. В целях конспирации, разумеется! Ведь не пристало компрометировать благородную донну, буде ее супруг не изволит развлекать ее самостоятельно.

– Ах! – вскричала прекрасная донна Анхелес, как следовало из ее имени, обладательница ангельской доброты и кротости. – Только не дуэль, благородные доны!

Захлопала в ладоши, позвала дуэнью, служанок и приготовилась смотреть. Ведь истинно благородные доны не могут не оправдать ожиданий прекрасной донны.

Пришлось драться. Ни дону Антонио, ни дону… э… так как дон был в шляпе, мы ради сохранения доброго имени донны де Ортега оставим его имя в тайне и назовем просто амиго. Так вот, донам драться не особо-то хотелось. Но донна одна, их двое… Конечно, по логике им бы сейчас спеть серенаду дуэтом и пойти в ближайший трактир выпить за крепкую мужскую дружбу… но… В общем, драться пришлось.

Гитара – в правую, сабля – в левую, выпад, звон клинков и сердитый гул гитары, восторженный «ах!» с балкона, еще выпад – и благородный амиго теряет шляпу, а за ней равновесие и падает прямо в хрустальные струи Гвадалквивира. Которые струят зефир.

– О, дон Антонио! – с балкона, с придыханием.

– Черт, моя шляпа, мой камзол, тысяча чертей! – тихо, из хрустальных струй. – Тоньо, ты мне должен!

– С меня кальвадос, амиго, – еще тише, в хрустальные струи, и восторженно, прекрасной донне: – Ах, моя Анхелес!

Служанка выбегает из задней двери, подбирает гитару амиго, плывущего вниз по течению – в сторону трактира, – забирает плащ дона Антонио вместе с его гитарой и смотрит, как он карабкается на балкон, тихо чертыхаясь на содранный предшественниками виноград и древние испанские традиции, не позволяющие пройти через дверь. Донна с балкона подбадривает его тихими возгласами и легким стриптизом: вечер томен и душен, сил ее нет больше терпеть этот ужасный корсет.

Вторая служанка, тихо чертыхаясь, срочно развязывает ленты корсажа, распускает прическу донны и укладывает локоны в художественном беспорядке, и все это – пока дон преодолевает полосу препятствий. Хорошо хоть не нужно держать гитару в зубах, да и архитектор был не дурак, сам небось лазил на балконы – вот и сделал очень удобного атланта с фиговым листочком где надо.

– Ах, Антонио! – еще больше придыхания, еще меньше слов; служанки убегают, оставив зажженную свечу, легкий ужин на двоих и щелочку в двери, чтоб удобнее подслушивать.

Донья бросается в объятия дона, его шляпа – черт знает какая по счету, прекрасная шляпа от лучшего севильского шляпника! – улетает в Гвадалквивир, и Тоньо с чувством выполненного долга укладывает донну в постель.

Через час с небольшим, когда над Гвадалквивиром разносился многоголосый бой часов и крики ночной стражи – полночь, в Севилье все спокойно! – обнаженный Тоньо лежал на подушках, пахнущих розами и лавандой, перебирал распущенные косы донны Анхелес и жевал засахаренную грушу. Ему было хорошо, но неимоверно скучно. Прекрасная донна Мария де лос Анхелес Молина, его неземная любовь трехлетней давности, на которой он чуть было не женился, вышла замуж за состоятельного идальго весьма зрелого возраста – пока Тоньо был в море. И теперь, как и всякая юная и горячая супруга уже далеко не юного и недостаточно горячего дона, ужасно страдала то от одиночества, то от ревности старика. И пока дон Ортега улаживал очередные дела где-то далеко от Севильи, развлекалась, как предписывали правила хорошего тона: флирт, серенады, дуэли, подарки и танцы, любовные записки и обмен взглядами в опере.

Три года назад Тоньо обожал оперу, дуэли и серенады, и, конечно же, любовь к прекрасным дамам составляла смысл его жизни. Ведь он был молод, горяч, благороден и романтичен, прямо как герой той самой оперы. Это была настоящая жизнь! Он же Альба, а Альба – королевские кузены, великие и непобедимые Альба всегда играют в политику, войну и любовь. Можно просто в любовь.

А сейчас Тоньо еле сдерживал зевоту и думал об амиго, который пьет в трактире и, возможно, уже с кем-то подрался всерьез. Быть может, подраться с полудюжиной пьяных идальго было веселее… А, к дьяволу. Та же скука.

Донье же Анхелес скучно не было. Прекрасный ангел вспоминала о дуэли в ее честь, томно вздыхала и клялась в верности. То есть она, боже упаси, вовсе не строила глазки никому, кроме Антонио, и совершенно не ожидала, что кто-то может подумать, будто она, добродетельная донна…

«…предпочтет изменить мужу не с графом де ла Вега, а с каким-то захудалым бароном», – продолжил про себя Тоньо и сам почти устыдился таких не подобающих романтическому свиданию мыслей. Но мысли никуда не девались.

Пресвятая Дева, что он находил в Анхелес три года назад? То есть понятно – что. Алые губки, косы угольного шелка, гитарные бедра и стихи какого-то Лопе, прочитанные голосом нежным и томным, как севильские ночи; трогательно-беззащитный взгляд и гибельная страсть к уже помолвленному дону Антонио, но притом неприступная добродетель: ах, если вы любите меня, дон Антонио, вы не погубите меня… После легких побед, когда прекрасные донны и их камеристки гроздьями падали ему в руки, эта юная недотрога казалась такой возвышенной, утонченной и трагичной, ведь ее, старшую дочь обедневшего идальго, ждал брак с богатым, но низменным человеком, в лучшем случае – золотых дел мастером, а то и с каким-нибудь виноторговцем или, упаси Пресвятая Дева, мясником!

А потом было письмо с клятвой принадлежать только ему, любить только его и уйти в монастырь, если он передумает на ней жениться. Это письмо Тоньо получил, когда «Санта-Маргарита» зашла в Мадрид через два месяца после его поступления на флотскую службу. Оно сопровождало его в плавании и утонуло вместе с «Санта-Маргаритой» и всей прошлой жизнью.

Он так и не женился на Анхелес. Когда вернулся на сушу и послал в адмиралтейство прошение об отставке, прелестный ангел уже была замужем – за благородным и, кстати, весьма небедным идальго – и переехала в Севилью. В монастырь она, разумеется, не ушла. Не могла ж она огорчить несчастного больного отца, его сердце бы разорвалось от печали за дочь. Ведь он так хотел ее счастья, а дону Антонио все равно отец не позволил бы на ней жениться, ведь он теперь наследник герцогства. Зато теперь две ее младшие сестры получили хорошее приданое и могут выйти замуж по любви только потому, что она, прелестный и добродетельный ангел, пожертвовала собой…

Все это было ужасно романтично. Три года назад Антонио бы прослезился, убил ее старого супруга на дуэли и женился бы на вдове сам, наплевав на все слова отца о необходимости укрепить положение семьи Альба достойным браком, а не расшатать ко всем чертям мезальянсом.

А донна Анхелес в третий раз рассказывала, как она испугалась, когда амиго выхватил свою шпагу…

– Но ты, Антонио, ты был великолепен! Это твое оружие… Антонио, а как зовется твое оружие? Никогда не видела такой странной шпаги, я хочу посмотреть ее, Антонио!

Тоньо поморщился, пользуясь тем, что свеча догорела, а при лунном свете прекрасная донна никак не разглядит его лица. Да и не лицо ее сейчас интересовало. И не сабля на самом-то деле. Донна восхищалась собой, такой образованной, умной и просвещенной: она же интересуется оружием! Правда, слова «сабля» не знает, но это он слишком много хочет от женщины. И вообще ужасно циничен, так нельзя. Он же влюблен без памяти в прекрасную донну, не стоит об этом забывать.

– Это не шпага, мой ангел. Это сабля, ее зовут… Марина, – перед именем он чуть замялся. Глупо было давать клинку имя пиратки, но сабля взяла его сама, не спросив Тоньо.

Стальной характер.

– Марина, – протянула донна. Покатала на языке, как турецкий лукум, приторный и липкий. – Ты привез ее из плавания, Антонио? Дай же взглянуть…

– Она слишком острая, мой ангел, ты порежешь свои дивные пальчики. Дай лучше поцелую…

Безотказный способ сработал. Донна отвлеклась от сабли и млела, слушая комплименты. Скучные, обычные комплименты: зубки – жемчуг, а губки – коралл. Хороши также грудь и улыбка.

Тоньо целовал пальчики донны – тонкие, холеные, с нежными подушечками и без единой мозоли – и невольно вспоминал совсем другие пальцы. Те тоже были тонкие, даже тоньше этих, но жесткие от клинка и морского ветра, и губы ее были – как яванский плод салак, шершавые снаружи и сладкие внутри… Закрыв глаза, он почти почувствовал на своих запястьях веревку и легкую качку, и струи Гвадалквивира под окном так были похожи на лижущие борт «Розы Кардиффа» волны…

Женщина рядом призывно застонала, готовая покориться и отдаться, только возьми.

Черт. Не то.

Потянув донну на себя, Тоньо усадил ее сверху и задвигался в ней, сначала медленно и осторожно, потом все быстрее и быстрее; перед глазами плясали отблески огня, влажный ветер нес запахи сандала, смолы и просоленного дерева, где-то наверху скрипел такелаж и хлопал плохо закрепленный край паруса…

Тоньо сжимал ее бедра, рвался навстречу и стонал, быть может, даже вслух: «Купи мою душу, фата Моргана, дьявол тебя разрази!»

А потом, не открывая глаз, ласкал хрупкую спину лежащей на нем женщины и пытался понять: почему хочется вот сейчас, немедленно, пойти в порт, подняться на любую посудину и выйти в море, и там встретить рассвет, и искать на горизонте парус проклятого пирата Моргана.

Морган не купил душу. Он ее украл.

Она. Фата Моргана, будь она проклята!

Женщина зашевелилась – совсем не так, как надо, и пахла она не так, и все было не так. Дьявол.

– Мне больно, Антонио, отпусти! – капризно протянула она. Донна… ах да. Анхелес. Та, что снилась накануне гибели «Санта-Маргариты».

Похоже, что-то еще осталось там же, на дне морском. То ли любовь к прекрасным дамам и дуэлям во славу их дивных глаз, то ли впитанное с молоком матери понимание собственной исключительности, важности для мироздания и, как следствие, бессмертия. Всего-то и надо было, оказывается, разок умереть, чтобы привычный удобный мир рухнул ко всем чертям.

Выплетя пальцы из спутанных волос донны Анхелес, Тоньо наугад потянулся к столику и нащупал апельсин. Красный, сицилийский. Ангел дивный узнала, что он любит, и позаботилась, чтобы ему было приятно не только в постели, но и после. Милый, нежный и беспомощный ангел. Она бы и часа не выжила на пиратском корабле, о ней нужно заботиться и ее защищать, пусть бы и от ее собственного супруга. Тоньо не был близко знаком с идальго Ортегой, но, судя по несчастным глазам Анхелес, ей сильно не повезло с браком. Ну что ж, зато повезло с любовником. В конце концов, все к лучшему. Отец не хотел, чтобы Тоньо на ней женился, но официальная фаворитка еще ни одному Альбе не повредила. Ангел прелестна, юна – всего-то девятнадцать лет, прекрасно воспитана, вон даже о его любимых апельсинах позаботилась и интересуется его саблей. Глазки строит другим донам в меру, только чтобы Тоньо не заскучал, боже упаси. Она же знает, что граф де ла Вега обожает подраться.

Правда, не знает почему.

А все голос. Тихая, проникающая прямо в душу песня Марины. Смертельная красота.

Помнится, когда он плыл на ялике к Лиссабону, думал его продать. Да хоть подарить первому попавшемуся нищему, чтобы не напоминал о пиратском плене.

Не вышло.