Текст книги "Параллельщики"

– Какой результат? – Я кинула кусок булки лебедю, теперь явно намекавшему, что, если он не получит дани, нам мало не покажется.

– В ночь на двадцать второе июня рядом с тем городком были всполохи, похожие на северное сияние, слышался гул. Утром началась война, стало не до «природных явлений», но почти сразу же выяснилось, что и сам городок, и местность в радиусе десяти километров вокруг – исчезли. На этом месте возник лес, не совсем похожий на обычные. Исчезла узкоколейка, ремонтный стан рядом с городком, несколько деревень, детская коммуна. Ведущие к ним дороги словно обрезало стеной леса, в который никто не мог зайти: при попытке пересечь невидимую границу человек оказывался на противоположной стороне запретной территории, километрах в двадцати от места, где только что находился. И не только человек – любое живое существо.

Лаки кинул булку тому же нахальному лебедю, теперь решившему шантажировать уже его, потом шикнул на птицу, взмахнув рукой, и пернатый рэкетир с гордым видом удалился. Лаки же продолжил рассказ:

– Во время войны запретная зона оказалась на оккупированной территории. В нее бились и немцы, пытавшиеся разгадать ее секрет, – говорят, «Аненербе» там здорово отметилась, – и наши партизаны, искавшие безопасное место для лагеря. В сорок третьем году, как только область освободили, к этой закрытой зоне отправили группу ученых – собрали их со всех фронтов. Деду тогда было двадцать восемь, он ушел из аспирантуры добровольцем в первые дни войны и считался подающим надежды физиком, особенно потому что уцелел за эти годы. И его взяли в группу.

– Физик? Я думала, что он врач, – удивилась я.

– Кандидатскую по медицине он защитил уже через десятки лет после войны. К тому времени дед стал одним из руководителей института, работавшего над проблемой зоны, а тогда был простым эмэнесом. С зоной они бились десятки лет, много чего перепробовали, чтобы туда попасть, столько разных приборов изобрели. Уже в сорок девятом году у нас были радиоуправляемые вездеходы с кинокамерами, небольшие, конечно, почти игрушки, но были. На их основе потом и луноходы создавали, и многое другое. Туда они проникали без проблем, если на них или в них не было живых существ. Дед рассказывал: они специально какую-нибудь вещь, обычно стальной шарик, дрожжами обмазывали и в зону кидали. Шарик пролетал, а дрожжи телепортировались точно на противоположную сторону зоны и плюхались в миску, конечно, если ее подставить успевали. Оттуда же, из зоны, ничего нельзя было вынести, ведь даже в трухлявой щепке огромное число микроорганизмов. При попытке вытащить образцы, они телепортировались внутри зоны точно так же, как дрожжи, – снаружи. А вот если живое существо находилось в закрытом контейнере – тут уже сложнее, да и страшнее: организм пытался телепортироваться, но ему это не удавалось, и он буквально размазывался по стенкам, при этом, если оказывался достаточно крупным по отношению к контейнеру, останавливая его. Казалось, что контейнер на огромной скорости ударялся в преграду. Поэтому попытки перебросить в зону живые существа или вывезти что-то оттуда прекратили.

– И как эта история связана с вашей конторой? – Мне все это было интересно, но все же хотелось разобраться в сегодняшнем дне.

– Потерпи немного. – Лаки улыбнулся. – Зона была закрыта десятки лет, но кое-что удалось выяснить. Сохранились черновики и переписка тех ученых, что находились тогда в городке – бумаги в Москве остались. Они работали над совершенно неизученной тогда темой физики пространства и как раз собирались провести небольшой эксперимент по телепортации. Результат явно превзошел их ожидания.

Лаки усмехнулся, потом сделал вид, что замахивается, – пернатый рэкетир как раз начал новую попытку выбивания дани, но при виде резко поднятой руки со сжатым в кулаке «камнем» (на самом деле носовым платком), быстро отгреб в сторону. Лаки продолжал:

– Группа деда смогла восстановить некоторые формулы тех ученых. Если бы не слишком удачный эксперимент, они бы Нобелевскую могли получить – их теория на одном уровне с ОТО[3]3
  ОТО – общая теория относительности А. Эйнштейна. Нобелевскую премию он получил не за нее. (Примеч. автора.)


[Закрыть] Эйнштейна. Но вот такой результат: они исчезли, город тоже, вместо него – абсолютно закрытая для всего живого зона. Группа деда начала работать в этом направлении, создали два института: один у зоны, второй на Урале, подальше от крупных городов. Дед мотался между ними и как-то умудрился даже семью создать, троих детей воспитать. Так вот, группа работала, и по всем расчетам получалось, что часть поверхности нашего мира оказалась переброшена в какое-то другое место, но не на Земле, а в параллельном мире, а часть поверхности оттуда – к нам. Тогда о параллельных мирах даже фантасты не особо думали, так что фантастикой это никто не назвал. Исследователи выяснили, что из-за перемещения поверхности между мирами в зону проникнуть нельзя, только постепенно происходит слияние куска перенесенной поверхности с нашим миром, и через какое-то время та территория станет частью нашего мира и можно будет попасть туда. Расчеты оказались точными вплоть до недели, и в восьмидесятых годах люди смогли попасть в запретное место. Но к этому времени в стране уже шла перестройка, секретные институты расформировывали, ученых увольняли или отправляли на пенсию, а информацию передали всем, кто только спрашивал, да и тем, кто не спрашивал, тоже. Было много крика о «бесчеловечных опытах тоталитарного режима», ученых из группы деда начали травить журналисты и «правдолюбы». Но тут выяснилось, что подобная же зона была и в Северной Америке, только в безлюдной местности, из-за чего ее и не получалось обнаружить с воздуха или из космоса, а американцы о ней молчали, сколько могли. Мы о той зоне догадывались, они – знали о нашей. Теперь они все знали о наших исследованиях, мы же об их – ничего, только что подтвердилась теория «тени», возникающей при соприкосновении миров.

Лаки вздохнул.

– Исследования этой проблемы у нас остановили, в отличие от США – мы ведь были теперь «демократической страной». Институт на Урале закрыли, здания забросили, даже не потрудившись вывезти оборудование и архивы. А там находился целый научный городок, вскоре занятый непонятными людьми – то ли сектантами, то ли псевдоучеными, – поддерживаемыми местным руководством. Но кому тогда до этого было дело? На территорию бывшего института стали завозить огромное число генераторов, оборудование для новой электростанции и много чего еще. Финансировалось все это международной общественной организацией, официально примыкавшей к «зеленым», но по сути – чем-то вроде секты с головным офисом в США и руководством из представителей граждан нескольких стран – Европы, Японии, кое-кого с арабского Востока, ну и тех же американцев. Официально организация выступала за отказ от крупной промышленности, переход к самообеспечению и, главное, полное уничтожение крупных городов, с переселением людей «на лоно природы». Урал, особенно Северный, был им удобен, там много тихих долин, где можно устраивать свои поселения. Так они говорили.

Правда, продукцией той самой цивилизации пользовались вовсю, особенно энергетикой и вычислительной техникой.

Но требовали «возврата к исконным нормам взаимодействия с природой», отчего их у нас прозвали исконниками.

– Я слышала это слово, в новостях говорили, что именно они устроили взрыв в переходе. – Я обернулась от озера (следила за так и маячившим неподалеку лебедем).

Лаки согласно кивнул:

– Да, они. Только про их связь с взрывом – глупые слухи. Я же там был. Просто у какого-то дебила баллон с бытовым газом взорвался, счастье, пустой почти. Исконники действуют иначе, и до нападения не «светятся». Хотя они это не нападениями считают, а «попыткой восстановить равновесие в природе». Первый раз они открыто заявили о себе в конце девяносто третьего, воспользовавшись неразберихой в Москве и на Урале. В Москве как раз осада Белого Дома шла, президент с Советом власть делили, поэтому никто не обратил внимания на сообщения с Урала. Потом уже люди задумались и вызвали группу деда – всех, кто был жив и в стране.

– А что произошло?

– Исконники запустили первую установку в одном из небольших уральских поселков. Энергии им хватило всего на полчаса, потом вся округа оказалась обесточенной, но этого было достаточно, чтобы в поселке произошли «непоправимые изменения», как написали в отчете. Тот, первый, довоенный эксперимент был иным, и на самом деле при небольшой затрате энергии привел к полной замене участков поверхности, а вот этот, у исконников, как и все их последующие нападения, – к… не знаю, как это точно сказать. Это был «винегрет» из двух пространств, выглядевший как кошмарный сон: сквозь одни постройки проступали другие, улицы вели в тупики, а то и жилые комнаты, подвалы, смешались даже время суток и сезоны. От самого воздействия люди не пострадали – те места, где находился хотя бы один человек, не «выворачивало», только в нескольких метрах от него начиналась катавасия. Но аварии, сердечные приступы, помешательство, я уж не говорю про обычный шок… Через полчаса все затихло, только в некоторых местах появились или исчезли небольшие постройки – те, в которых не было людей. Да еще появились два непонятных человека в необычной одежде и совершенно без памяти. Психически они были нормальны, но сильно истощены, и ничего о себе не помнили. Это были первые… – Лаки сжал кулак. – Я оказался здесь в результате третьего «эксперимента» – подросток, ничего о себе не помнивший, не умевший читать и писать, вернее не умевший делать это на языках этого мира. Фактически я родился тогда, у меня нет детства – я его не помню, только взрывы и оборону детского дома. Дед тогда уже искал нас – таких вот параллельщиков. По госпиталям, психбольницам, детдомам. Он спас и меня, и Ильгиза. Тот оказался здесь вообще малышом, его усыновили знакомые деда, татары по национальности. Сам Ильгиз очень светловолосый, только что скулы более высокие. Его даже «белым татарчонком» прозвали, он не обижается. Ты чего?

– Вспомнила: в детстве откопала старую книжку, «Белый цыганенок» называлась, как раз о похожем, только там мальчишка в войну к цыганам попал, – улыбнулась я, думая про себя: «Как же страшно жить вот так, не зная ничего о своей родине, о своей семье, быть чужим для всех».

И Лаки как раз заговорил об этом:

– Все мы, параллельщики, генетически люди, у кое-кого уже семьи, дети от местных, но каждый – единственный представитель своей расы. И ты – тоже.

Я слушала, все больше проваливаясь в ощущение полнейшего, абсолютного одиночества. Да, вокруг были люди, и даже говорившие со мной на одном языке, но я все равно была одна, одна в целом мире. Это страшно. Все же я заставила себя очнуться – именно потому, что рядом на самом деле были люди, пусть и другой расы, но внешне-то это не определить, только по анализу ДНК. А культура и история вообще одинаковые. Чтобы не показать своего состояния, спросила, стараясь говорить так же спокойно, как и до этого:

– Если у всех параллельщиков есть отличия в ДНК, то у всех и реакция на местные вещества будет, как у меня на валерьянку?

– Нет, такое бывает редко. – Лаки улыбнулся, но, кажется, заметил мое состояние, ведь сам прошел через намного худшее. – Но всех, кого выявили, проверяют. А их немного: официально в мире один параллельщик на три-четыре миллиона человек. Неофициально, как говорил дед, их может быть и в десять раз больше, тех, кто или не опознан – к примеру, совсем маленькие дети или сошедшие с ума, – или сообразил не привлекать к себе внимания. Ну а где-нибудь в отсталых странах до сих пор учета нет, там вообще официально ни одного параллельщика не обнаружено, да и о «тенях» после нападений мы, бывает, узнаем через несколько лет, когда уже все прошло. Но у нас учет ведется, и тебе повезло, очень.

– Почему? – Я знала, что мне повезло, но он имел в виду что-то иное.

– Параллельщиков не любят, а то и боятся, некоторые вообще считают, что мы во всем виноваты. Были убийства, даже ритуальные – сект сейчас много.

– Значит, здесь все это до сих пор? А как же тогда развитая промышленность? Да и город, смотрю, спокойно живет, и в мировых новостях особо ничего не говорят.

– Промышленность… – Лаки снова улыбнулся. – Правительство, сместившее президента, выбрало нового, более толкового правителя – я уже говорил об этом. Конечно, «мировое сообщество» завопило о «возвращении тоталитаризма», но результаты нападения исконников заставили их умолкнуть. А результаты эти как раз и требуют, чтобы у нас была сильная страна, то есть вменяемая, независимая от «мирового сообщества» и не хапающая все, до чего дотянется, власть и мощная промышленность…

– Эх, поняло бы это наше руководство, – вырвалось у меня. – Прости, продолжай.

– Наиболее важные предприятия снова ушли под управление государства, хотя официально стали акционерными обществами, с контрольным пакетом именно у государства. Частникам передали право производства одежды, мебели, еды, бытовой техники, но с ограничением: приоритетной должна быть закупка сырья у местных производителей. Не знаю, как они там все организовали – я не экономист, – но удалось возродить колхозы, поднять сельское хозяйство, в то время как раз начинавшее погибать. Конечно, и фермеры у нас есть, как были единоличники раньше, в Союзе, и их довольно много. Но в основном развиваются средние и крупные предприятия, колхозы.

К этому еще и нападения исконников привели.

– Как?

– Они хотят повторить довоенный эксперимент, а в идеале – распространить эти зоны на все крупные города мира. Но сейчас ни у кого нет необходимых данных, а при наших знаниях для запуска процесса слияния пространств нужно огромное количество энергии. В маленьких городках ее столько нет – первые попытки исконников на Урале это показали. Тогда они за год штук двадцать экспериментов провели, по заказу сепаратистов – те хотели отгородиться от Европейской части такой вот границей из измененного пространства. Только энергии на это и на всей Земле не хватит, но они этого тогда не знали. И сколько бед они принесли! Каждое нападение приводит к некоторому сдвигу пространства, и чем более заметен этот сдвиг, тем сильнее эффект. В районах с плотной застройкой он есть, но захватывает целые дома, а не части: площадь многоэтажки меньше, чем частного участка, и больше вероятность, что на этой площади будут люди – без разницы, на каком этаже: тут что-то вроде проекции действует. Так что, как ни странно, многоэтажки несколько безопаснее.

– Поэтому у вас такие дома-башни? – уточнила я.

– И поэтому тоже, – кивнул Лаки. – И квартиры теперь с учетом этого проектируют. Не представляешь, как строительные фирмы рады: государство все оплачивает, полную перестройку советских типовых кварталов. Старинные дома не трогают, потому что они обычно в центре городов и меньше страдают, а новостройки все вот такие. Но это не так серьезно, если смотреть на все последствия. И даже отключение энергии не столь страшно. Я уже говорил, что начинали исконники с малых городков, но оптимальным для них оказалось действовать в городах с численностью между двумястами и полумиллионом жителей. Меньше город – нехватка энергии, больше – более компактно расположены жилые кварталы, коммуникации, легче обесточить район, да и многое другое влияет, от физики до численности милиции, к примеру. Так что под ударом такие города, как наш, ну и участки, на которые падает «тень» после эксперимента, а она может оказаться в любом месте, нам не удается пока просчитать закономерность. К тому же разработки исконников все мощнее, и пострадавшие местности некоторое время бывают заблокированы от проникновения живых существ, как та, первая зона. Представь: полгорода отделено от мира, энергия и вода есть, связь работает, а вот продукты… Теперь все страны вроде как на осадном положении: все развивают местное производство всего, что только можно. Потому что никто не знает, где будет нападение – исконники ведь не только в России действуют, в Европе и США даже больше, – и куда упадет «тень». Каждый город вынужден иметь запас на случай ЧП, а подвоз необходимых материалов должен быть налажен как можно быстрее. Тут не до экспорта, хотя и он развивается, конечно. Наше правительство довольно доходчиво объяснило это предпринимателям, они поняли. Официальная идея «выгода превыше всего» работает и сейчас, но мы смогли убедить всех, что выгода государства и человечества выше доходов одного торгаша. Когда стоит вопрос выживания, все объединяются или гибнут. Теперь соблюдается паритет: государство в обычное время не вмешивается в дела производителей – конечно, если они соблюдают закон, – не изменяет эти самые законы и налоги, но в случае ЧП все предприниматели обязаны мгновенно и бесплатно предоставить все необходимое и качественное, иначе их будут судить по законам военного времени, а бизнес уйдет государству. В других странах сейчас тоже так. Конечно, есть те, кто противится, те, кто поддерживает действия исконников, финансирует их – на коленке такую установку не собрать, на калькуляторе расчеты не сделать. Поначалу кое-какие государства даже поддерживали исконников: пошел слух, что в возникновении «теней» виновато именно наше правительство, ну или правительство США, а то и оба: новая гонка вооружений, мол. Но все это продолжалось только до тех пор, пока исконники не устроили самую большую за все время атаку, причем финансировал ее и участвовал в разработке какой-то американский сенатор, к тому же ярый противник России, сваливавший всю вину на нас, а сам бывший одним из руководителей официальной организации, которой исконники и прикрывались. Только он крупно просчитался, и удалось отследить его перечисления исконникам и переписку.

– А что за атака? – Я пыталась понять угрозы еще недавно казавшегося мне таким безопасным мира.

– Исконники собрали установку не в относительно небольшом городе, а в Чикаго. Первый и последний раз такой большой город выбрали, не учли влияния излучения от коммуникаций. Там такое началось, что до сих пор вспомнить страшно. Начались побочные эффекты, и мало того, что треть города на год в изоляции оказалась, так еще во время работы аппарата стала проявляться такая чертовщина! Дед предполагал, что это были возможные варианты настоящего и будущего, а то и прошлого, причем временно ставшие реальными варианты. Там пятнами шло: нормальные кварталы, а потом выжженная гарь, оплавленные ядерным взрывом дома, сгоревшие тела, и вскоре все исчезает. Тогда весь квартал пришлось выселить – остаточная радиация оказалась совсем не вариативной. Там много еще чего было, правда, часто это известно только со слов очевидцев, не всему верить можно. – Лаки не выдержал, поболтал босыми ногами по теплой воде. – Но удар не только по Чикаго пришелся, «тень» аккурат на Женеву попала, когда там главы государств и премьер-министры собрались. Так и сидели целый год, пока блокада не пропала.

– А чем они питались? И в Чикаго? – удивилась я. – На запасах год не высидеть.

– Тогда запасы еще никто не делал, да и на самом деле не высидишь. Огородничеством занимались, благо климат там позволяет даже по зиме кое-что выращивать. Ну в Женеве. И поставки из «большого мира». И в Чикаго так же. Неживые-то предметы через блокаду проходят, так что еду им доставляли. Не свежую, конечно, и даже не заморозки, а консервы в основном, сверхстерильные, иначе ведь никак. Тогда как раз мировая промышленность и освоила производство идеально стерильных консервов, а то бы президенты с голоду померли. Из-за одного Чикаго так бы не старались. Президентам же такое «сиденье» пошло на пользу, они ведь странами и дистанционно руководить могли, а вот так тесно пообщаться возможности больше точно не представится. – Он рассмеялся. – Когда-то в средневековье было очень долгое сидение кардиналов в конклаве, когда они не могли Папу выбрать, а тут получилось годовое «Женевское сидение» президентов. Результат сама видишь: несмотря на угрозу исконников, мы живем нормально, войны в основном затихли, пусть и не всюду, сотрудничество между государствами пошло. Поняли, что от такой угрозы в бункерах не отсидеться и морем не отгородиться. Только я подробности уже потом узнал, после госпиталя.

– После какого госпиталя? Когда тебя дед забрал? Это же вроде раньше должно было быть.

– Да, это уже намного позже было. Я школу закончил вместе со всеми, хотя только последний год в нее и ходил, до этого с дедом и его друзьями занимался. Дед хотел, чтобы я пошел на физмат, но мне ближе инженерные специальности оказались – он меня несколько раз тестировал, – и я пошел на физтех, правда не по конкурсу, потому что, хоть и сдал все нормально, баллов не добрал, а по льготе, как сирота. А когда учился на четвертом курсе, кому-то из военного руководства в голову стукнуло, что такие ребята, кто сиротами во время той войны на Урале остались и освобождение от призыва имели, просто «косят». Ну и призвали сразу всех, я даже сессию не успел сдать. Дед тогда уже очень в возрасте был, переживал, но я сказал, что все нормально, скоро вернусь, и так, наверное, даже лучше. Потом оказалось, что меня распределили на Урал. Деду уже не сообщал, чтобы не волновать.

Лаки, вздохнув, поднял ноги на мостки, потянулся за кроссовками, потом передумал.

– В учебке сначала все было нормально, мне даже понравилось, как ни странно. Но потом на соседний городок напали все еще действовавшие кое-где сепаратисты, причем очень демонстративно напали. Нас подняли по тревоге, послали охранять уже наш городок, где учебка находилась. Нам нужно было только патрулировать улицы, потому что – что еще с новобранца взять? Поэтому когда исконники включили свой прибор, мы оказались к нему ближе всех, и я полностью увидел его действие, и почувствовал тоже. Я был в составе наряда, мы во время комендантского часа патрулировали. Началась чертовщина, но не сильная, все здания на месте стояли, так что вроде терпимо. Я увидел в окне заброшенного во время войны здания свет, пошел проверить, напарник меня прикрывал. Нас тогда не всех на улицы вывели, так что наряды из двух-трех человек состояли. Ну поднялся я на второй этаж, по коридору прошел: там ободранная комната, одна бетонная коробка осталась, и груда мусора в углу – доски с пола, обломки мебели, в общем, еще с войны разруха. А в центре костерок из этих обломков и два испуганных пацана около него, а в костерке старая граната – наверное, еще во время войны ее кто-то там потерял, она намертво кольцом за гвоздь в доске зацепилась, а чека не выдернулась, пацаны ее вместе с доской в огонь и сунули, вот только что. Я успел их вышвырнуть, даже сам почти выскочил, как рвануло. Меня посекло, к счастью не сильно, только крови много потерял и сотрясение заработал. Потом оказалось, что пацаны эти – параллельщики, не знали не то что, что такое граната, а вообще ничего еще не поняли, не в себе были от страха, только костерок и смогли разжечь. Ну а я очнулся уже в госпитале, еле живой, но, что тогда поразило врачей, с почти сразу зажившими ранами, и выглядел намного младше, чем на самом деле. Только первый день меня откачивали: почему-то шло сильнейшее истощение организма, при полном заживлении всех новых и даже старых шрамов и травм. Блокада того городка держалась всего несколько дней, а потом в госпиталь ворвался дед. Он по номеру учебки смог узнать, где я, до этого я ему полный адрес не писал.

– По номеру части? А разве на конвертах город не пишут? – удивилась я.

– У нас нет, не знаю, как у вас, – хмыкнул Лаки. – В общем, приехал дед, посмотрел на меня, а я – пацан пацаном, к тому же скелет натуральный, меня с ложечки кормили, сам руку поднять не мог, будто из концлагеря. Дед на меня, на пацанов тех – они немногим лучше меня выглядели, тоже сильнейшее истощение, – посмотрел, а сделать-то ничего нельзя, это военный госпиталь, к тому же я срочник. Пацанов все же в Свердловск отправили, они потом выздоровели, сейчас уже институт закончили, оба. Ну а со мной что делать – непонятно. В Москву, в госпиталь отправлять? Повезло, тогда комиссия приехала, выяснять про нападение сепаратистов, ну и в госпиталь зашла. Генерал какой-то глянул на меня, так на всех десятиэтажным: «Какого срочник?! Он белобилетник по жизни! Комиссовать немедленно». Кажется, боялся он, что я там ласты… помру, в общем, а им отчитываться. Меня вскоре в Москву отправили, уже в гражданскую больницу. Но я быстро выкарабкивался. А пока на Урале в госпитале был, с Хауком познакомился. Он-то после института в армию пошел, полтора года уже отслужил. Их часть как раз нападение сепаратистов и отражала, он на пулю нарвался. В общем, сдружились мы с ним за эти дни. Он физмат закончил, хотел после армии в контору идти, а тут, как посмотрел все это, – тем более. Только не в Москву, а сюда вернуться. Он ведь местный, а здесь как раз филиал создавали. Меня позвал. Дед обрадовался, что я его дело продолжу, пусть и немного иначе, но все это его подкосило, и через полгода он умер. Тогда и выяснилось, что он, еще когда я школу заканчивал, завещал мне часть своей библиотеки.

Лаки взглянул на меня, ожидая какой-то реакции. Я кивнула:

– Хорошее наследство, очень.

– Ты права. Остальное свое имущество он внукам завещал, даже не детям. Те повозмущались немного, дети, имею в виду, но смирились. Меня они так полностью и не приняли, думали, что я за наследством гонюсь. Книги их немного успокоили: не библиографическая редкость ведь, ценности никакой. Я в общежитие перебрался, институт закончил и сюда приехал: на меня из местного филиала к моменту распределения персональный запрос пришел. Квартиру получил – дом как раз только построили, – стал работать. Сначала с Хауком, потом Поп появился, Пол с Солом привели Лота. Фо пришла, привела Кью. Поп сюда из милиции перевелся, Пол и Сол – аналитики, тоже с физмата, но местного. Фо – в Москве медицинский закончила. Лот – одноклассник Сола, водителем у нас работает. Кью – одноклассница Фо, училась на кондитера, устроилась к нам в буфет.

– Я думала, все вы ученые.

– Нет. Ты разочарована?

– Чем? Просто непривычно. У нас сейчас редко дружат люди «разных социальных слоев». Почему-то считается, что у них мало общего, разное образование, интересы и взгляды на мир. Хорошо, что у вас не так.

– В конторе работают разные люди, нас одно дело объединяет. Я здесь уже лет десять.

– Сколько же тебе тогда? – поразилась я, ведь он выглядел младше остальных.

– Больше, чем кажется. Я же говорил, что в госпитале выглядел как школьник. Оказалось, что прибор исконников собрали совсем рядом с госпиталем, хотя и на другой улице, но почти впритык. Излучение этих установок так влияет на всех параллельщиков: организм резко омолаживается, исчезают старые шрамы, травмы, ранения заживают за часы, даже зубы вырастают, если раньше выпали. Но это не благо, а огромное истощение организма – буквально за сутки, а то и часы. Случалось, люди погибали. Пойдем домой? Уже почти пять, а ты обещала Фо ужин приготовить. Не против немного прогуляться? Здесь не очень далеко, а ехать придется с пересадками, и до остановки идти долго.

– Пойдем. – Я встала, ноги моментально высохли на горячих досках мостков, даже ждать не потребовалось, сразу обулась.

Идти оказалось на самом деле не очень далеко, километра полтора, и действительно ближе, чем если бы топали к остановке. Только пришлось пройти через небольшое здание нового вокзала.

– Основной вокзал дальше на юго-востоке, но из-за того, что город теперь не так растянут, построили и это здание, – объяснил Лаки. – Здесь почти все службы убраны под землю, да и считается он вспомогательным, но если что – он как раз в черте блокады окажется, а это…

– Намного удобнее для доставки грузов, – кивнула я, понимая теперь несколько странную архитектуру здания: пути проходили его насквозь, не все, лишь два, явно не используемые в обычное время – через них были перекинуты пешеходные мостики.

– Да, для этого. Эти два пути как раз и рассчитаны на такой случай, а там, на улице, – обычные пути для электричек и поездов.

Мы прошли по уже знакомой мне улице, зашли в подъезд. Лаки вдруг посоветовал:

– Приготовь Фотону жареной картошки. Фо терпеть не может ее чистить, а жареную любит. Мы, когда у нее собираемся, вечно именно картошку жарим. И не сердись на Фо, если что. Характер у нее необычный, это верно, но человек она очень хороший.

– Я уже поняла. – Я остановилась у лифта. – А ты чем ужинать-то будешь?

– У меня сегодня ночное дежурство, я на работе поем, так проще. Удачи и привет Фо!

* * *

Фо вернулась в восьмом часу, очень усталая, что выражалось только в желании тут же лечь спать, а не в скорости движений.

– Обработаны результаты медосмотров, и начальству не все нравится, завтра придется опять парней гонять, особенно Лаки.

Я уже немного понимала, почему именно его, и ждала продолжения. Не ошиблась.

– Можешь послезавтра в контору приехать? Суббота, конечно, но тебе пока разницы нет, да и медосмотр нормальный пройти надо.

– Сравнить с данными Лаки, да? – Я выставила перед Фо тарелку с жареной картошкой.

– М-м-м! Лаки подсказал? Про картошку? Обожаю ее, но пока все почистишь…

– Я так с рыбой – есть люблю, а сырую видеть не могу, особенно когда живая бьется. Так что понимаю. – Я положила себе салата из свежих помидоров и огурцов.

– Тогда разделим обязанности. Я запах рыбы люблю. – Она выгребла из сковородки все себе в тарелку. – Не против?

– Согласна и про обязанности, и чтобы ты все доела. – Я рассмеялась. – Так с результатами Лаки сравнивать будешь?

– Да, с ними. Рассказал? Хорошо, а то мне уже выговор сделали, что до сих пор тебе ничего не объяснила и нормативы нашей конторы не выдала. Держи, завтра почитаешь! – Она достала из висевшей на ручке двери сумки папку с распечатками: – Тут устав, должностные инструкции и много чего еще.

– И ты все это просто в сумке несла? – Я удивилась, ведь их контора – совсем не «кружок юного физика». – Это можно выносить из здания?

– А чего тут тайного? – пожала она плечами. – Обычный устав и основные инструкции – это не тайна. К серьезным вещам у тебя допуска нет, ты только в открытой части архива работать будешь. К тому же тебя, пока ты в той комнате отдыхала, психологи из Москвы изучили, разложили на составляющие и обратно собрали. И рисунки твои, и все записи с телефона, и книги, что ты читала, – все проанализировали, да не по одному разу. Так что в перспективе тебе через несколько лет полный доступ дали бы, но ты ведь к себе должна вернуться. А у вас такие знания не нужны, а то или тебя в «дурку» отправят, или кто-нибудь попробует идею исконников перенять. Спасибо, картошка – объеденье! Я пошла отсыпаться.