Текст книги "Параллельщики"

– Хорошо снял. – Хаук помог мне спуститься с высокой ступеньки крыльца кинотеатра.

– Очень! – Я взглянула в темное, уже осеннее небо. – Сколько времени? Ого! Фо там меня костерит уже.

– За что? Только десятый час.

– Завтра мы должны картошку копать.

– Понятно. – Парень хмыкнул. – Сезон урожая открыт. Мои на те выходные собираются, мы с Лаки копать будем.

– С Лаки?

– Да, его участок небольшой, рядом с нашим, и мы их объединили в один, так управляться легче.

– У тебя участок рядом с участком Фо?

– Нет, дальше. У нее почти у реки, напротив конторы, и иногда подтапливает по весне, а наши раньше распределяли, они дальше и выше.

– Картошку только сажаете? – Я рассмеялась про себя, мысленно представив высокого мосластого Хаука в позе «буквы зю» на прополке грядок.

– Родители еще с помидорами, яблоками и вишней возятся – что сами закатывают, что сдают. И так, по мелочи – зелень всякая.

Я понимающе кивнула. Разговоры об огородах сейчас, наверное, вели во всем городе.

* * *

Утром за нами заехали родители Фо – обычные, чуть кругловатые, но крепкие пенсионеры: мать пополнее, отец повыше. Он управлял уже много повидавшей машиной вроде пятидверной «Нивы» моего мира – самый что ни на есть дачный вариант.

– Садитесь, рабыни, едем на плантации. А где ваши белые платья?

– Синие костюмы практичнее, меньше трат рабовладельцам, – расхохоталась Фо, закидывая в багажник сумку с вещами.

Участок на самом деле оказался прямо у реки, почти напротив нашей конторы, в полукилометре, если считать по прямой. Старый деревянный дом, палисадник с уже отцветшими розами и все еще бушевавшими мальвами – от белоснежных до почти черных – и довольно приличный, соток на десять, огород. Фо потянула меня к сараю:

– Держи лопату. Мы копаем, они собирают.

– Вы здесь раньше жили? – Я смотрела на обитый вагонкой зеленый дом, построенный, наверное, с полвека назад. Не дачный, а обычный городской частный дом середины прошлого века.

– Нет, эти участки люди по дешевке продавали, когда паника началась, в первые годы нападений. Тогда многие в многоэтажки или в небольшие городки переехали, даже в деревнях скупили все, что только можно, а эти усадебки иногда просто бросали. Умные люди и подсуетились. Наша контора, еще когда филиал здесь планировали организовать, приобрела участков пятьдесят, потом еще докупала. Пригодилось. Хватит болтать, пошли работать!

Копка картошки заняла весь день, благо был он пасмурным и нежарким. Да и урожай радовал – сам-восемь, по словам родителей Фо, вышло. А вечером мы сидели посреди убранного огорода, пекли клубни в костре из картофельных бодыльев и ели жирную вкуснющую скумбрию, порезанные тушки которой, по традиции, выложили на старую промасленную газетку. Мать Светы, Антонина Петровна, старалась получше накормить меня:

– Ешьте, Ната, ешьте. Теперь это и ваш участок, ваш дом. Надо будет вам ключи сделать, на всякий случай.

Я разламывала крахмальные клубни, черные и страшные снаружи и бело-рассыпчатые внутри, брала с газетного листа рыбу и уже не спорила.

Спор был еще в июне, когда Фо огорошила новостью о том, что внесла меня в список арендаторов дачного участка, и теперь я буду в случае блокады получать дополнительный паек. Я попыталась отговориться:

– Я же не член семьи…

– Не выдумывай! Пока живешь у меня – как раз входишь в семью, да и потом, надеюсь, тоже – Света ловко разделывала селедку, я старалась на это не смотреть.

– Но участок на троих…

– На четверых. – Она шлепнула на черный хлеб селедочную икру, притрусила нашинкованным луком и протянула мне. – Ешь, любишь ведь. Участок выдали на четверых, но муж при разводе оставил долю мне.

– Муж? – Хорошо, я не успела откусить бутерброд, иначе поперхнулась бы. – Ты замужем?

– Я же нормальный человек и замужем была. – Она рассмеялась. – Не ожидала? Не бойся, драм не было. Он у нас аналитиком работал, по распределению, потом получил вызов из Москвы, ну и уехал.

– Без тебя? – Я спросила осторожно, потому что ситуации бывают разные.

– А что я в той Москве забыла? Мне ее и во время учебы во как хватило! – Фо резко провела ладонью над головой, на нос ей упала капля селедочного сока, и она брезгливо поморщилась. – Он уехал, а я к ребятам в команду перешла, мне же лучше. Подай уксус, пожалуйста.

– Я сама заправку сделаю. – Я полезла в шкафчик за маслом и горчицей. – Тут уксуса много нельзя.

– Делай. Ну уехал и уехал, а земля нам отошла. Нам троим ее много, обрабатывать тяжело, а тебе в любом случае от конторы выделили бы латку, так что все отлично. И не спорь!

Спорить я тогда перестала, хотя чувство вины все же немного портило мне настроение, потому что все лето я бегала то на медицинские курсы, то в тир, то задерживалась на работе, поэтому с огородом помочь не могла. Теперь же старалась реабилитироваться ударной копкой и за день перелопатила получастка, из-за чего руки болели, как и натруженная ступня: подошва полукед оказалась слишком мягкой, и я набила ногу о лопату.

– Ешьте, Ната, ешьте. – Антонина Петровна понимающе улыбнулась, придвигая ко мне газету с рыбой. – Сейчас муж машину подшаманит, и поедем домой.

Отец Светы в это время возился со старой машиной, которая вроде и не ломалась, и в то же время как-то странно себя вела. Антонина Петровна еще раз проследила, как я беру рыбу – осторожно, потому что плечи ныли, и даже такое простое движение становилось неприятным, – и обернулась к дочери:

– Фо, ты же врач, у тебя наверняка есть мази для мышц.

– Дома. – Света вгрызлась в помидор. – Разотру, как вернемся, их лучше после душа втирать. Завтра у нас конторское поле по плану, хорошо, плугом пройдут, нам только собирать. Па, ты скоро эту таратайку заведешь?

– Поешьте, и поедем, все готово, – подошел отец Фо, уже успевший вымыть от смазки руки.

– Идите мыться, а я тут все приберу, – улыбнулась нам с Фо Антонина Петровна.

* * *

На следующее утро почти все сотрудники конторы, кроме дежурных из отдела быстрого реагирования, Павла Ивановича и двух уборщиц, со смехом загрузились в два автобуса навроде привычных для меня «пазиков», и мы поехали на уборку картофельного поля, за которым по лету смотрели в основном люди из отдела обслуживания.

В первое время, когда я узнала об этой стороне местной жизни, думала, что здесь «законсервировалась» советская традиция, но все оказалось иначе. Объяснил мне тогда Поп, очень любивший такие выезды и регулярно напрашивавшийся на прополку и окучивание картошки.

– Лаки ведь рассказывал о блокаде?

– Да. – Я как раз жарила на кухне картошку, он резал салат, ожидая Хаука и Лаки – парни договорились встретиться у Светки.

– Ну вот, значит, знаешь, что живые организмы через блокаду не проходят, и многие продукты, соответственно, тоже. Поэтому каждый город должен иметь запас овощей, чтобы меньше зависеть от поставок.

– Погоди, значит… – Я начала соображать. – Значит, наша контора делает такой запас?..

– Не только наша, а любая крупная организация теперь имеет свою делянку, на которой обычно садят картошку и капусту – с ними не так много возни, как с помидорами, к примеру. И овощехранилища у нас в каждом квартале есть.

Позже я узнала и другие подробности. Когда началась паника с распродажей частных домов в городах, руководство страны обеспокоилось возникновением заброшенных районов, ставших прибежищем мелкой шушеры, а то и крупных банд, да и уменьшением поставок продовольствия – люди-то с огородов всегда кормились. И нашло выход, скупив земли и передав их в пользование всем желающим: каждый арендатор обязывался отдавать государству двадцать процентов урожая основного вида выращиваемых на участке продуктов – овощей или фруктов, – остальное не облагалось никакими налогами и могло, при желании, продаваться на рынках сельхозпродукции, но не частным скупщикам. Только гораздо выгоднее было сдавать урожай в лицензированные пункты приема, получая на руки именные документы о том, что в случае блокады сдавший урожай человек и вписанные в свидетельство члены его семьи имеют право на ежемесячное дополнение к пайку в размере одной двенадцатой от сданного урожая, выбирая – теми же продуктами, какие сдали, или иными, по установленным нормам. А через год, к новому урожаю, документы на сданные овощи-фрукты обменивались на деньги по ценам урожая прошлого года. Такая система, конечно, не предотвращала всякие махинации – они есть в любом государстве, – но гарантировала, что человек в любом случае получит пусть небольшой, но все же доход. Люди стали возвращаться в заброшенные было районы, хотя и не для постоянной жизни – это все же было опасно, – а как на дачи. Кто-то восстанавливал собственное хозяйство, в будние дни живя в новых квартирах многоэтажек, кто-то брал участки от своих организаций или государства. Заброшенные районы, конечно, не совсем исчезли, но «белых пятен» в городах стало намного меньше; люди знали, что их не лишат урожая мародеры, начавшие одно время промышлять на дачах; к тому же, как грибы после дождя, выросли мелкие перерабатывающие заводики, продукция которых расходилась в ближайших кварталах. Именно поэтому в магазинах продавали так много овощных заморозок отличного качества – все они делались прямо в городе. Узнав об этом и о том, что значительная часть горожан переехала в небольшие городки и деревни, я подумала, что удары исконников все же отчасти приводили к желаемому результату: люди уезжали из перенаселенных городов, в некотором смысле возвращаясь к «натуральному» хозяйству. Но это было только в больших странах, потому что в какой-нибудь Голландии все и так друг у друга на головах живут. Ну а в странах бывшего СССР организации каждую осень отправляли «отряды сборщиков урожая» на свои или колхозные поля. Мы, к слову, сотрудничали с колхозом, трактористы которого пахали наше поле, а мы помогали им собирать урожай сахарной свеклы. Но до этого момента было еще далеко – ее убирают намного позже.

Работать в поле оказалось весело, хотя и не очень-то легко. Женщины и мужчины постарше под руководством Маргариты Васильевны собирали и тут же перебирали урожай, более крепкие мужчины и парни под командованием Петра Анатольевича таскали полные мешки. То тут, то там раздавались смех и шуточки, частенько скабрезные, но все же не переходившие грань приличия, а то и песни. Тетя Маша, взяв в помощницы Кью, готовила обед на полевой кухне, и вышел тот обед вкуснее, чем в самых дорогих ресторанах.

После обеда мы снова, уже не так бодро, но все же весело, отправились на поле, на котором вскоре началось оживление: Петр Анатольевич, на время оставив Андрея Ивановича руководить грузчиками, пошел фотографировать своих подчиненных. Это, как я вскоре поняла, была конторская традиция – делать «картофельные» фотографии сотрудников.

– Эй, Хаук, собирай своих, вы у меня сегодня не отвертитесь, как в прошлом году, все в объектив попадете. На-та, вы тоже к ним, это ведь ваша команда, нечего скромничать в сторонке.

Через несколько минут он составил из нас композицию «доблестные борцы с урожаем», и мы, грязные, потные и несколько недовольные, улыбнулись камере дорогого фотоаппарата.

– Все, ребята, ждите файла с фотками. – Петр Анатольевич, махнув рукой, побежал к женщинам из отдела обслуживания, а мы, успевшие за эти несколько минут немного передохнуть, вернулись к работе.

Тяжелая работа все же не была неприятной, ведь работали все и для себя, поэтому ноющие руки и спины не мешали вечером, на обратном пути, смеяться и уже всем вместе горланить песни, да так, что автобусы качались. Все же в чем-то древние традиции верны: такие полевые работы не утомляют душу, как сиденье в душных офисах, а дарят радость хорошо выполненного дела.

* * *

К вечеру четверга мы все же подустали. Это только кажется, что собирать картошку легко, а на самом деле тренировка похлеще всяких фитнесов: наклон, разгибание, подкопка лопатой и переборка клубней, от которой пальцы к вечеру корежит, как от артрита. А тут еще погода, все лето бывшая мягкой, теплой и с дождиками вовремя (в моем мире, я это отлично помнила, лето две тысячи семнадцатого было не очень хорошим), начала портиться: небо нахмурилось, опустилось пониже, и стало сыпать чем-то немногим крупнее тумана. Тепло, но душно, сыро и на нервы действует. Так что песен в автобусе уже не пели, а тихо разговаривали, довольствуясь в качестве собеседников соседями по лавке. Мне повезло – я сидела лицом к соседям. Рядом со мной ехал Хаук, а напротив расположились Лаки и Павел Иванович, настоявший на том, что он «не развалится всего от одного дня в поле» и «дайте же молодость старому человеку вспомнить, на девушек посмотреть». Теперь старый ученый беседовал с парнями, а я слушала, не вмешиваясь в разговор, касавшийся, в основном, теорий пространства и влияния экспериментов исконников на людей. Павел Иванович долго слушал Хаука, потом заговорил сам:

– Я с первого нападения отслеживаю, что происходит на Земле, и меня кое-что настораживает. Некоторые события укладываются в теорию, которую отчасти поддерживал ваш дед, Лаки. В последнее время все чаще стали наблюдаться пространственно-временные сбои, разновременность вроде бы одновременных событий. Наиболее простой и распространенный пример: люди договорились о встрече в определенное время, и один из них пришел намного раньше, хотя изначально сильно опаздывал и не мог преодолеть это расстояние за столь короткое время, а второй, наоборот, очень задержался, притом, что находился рядом с местом встречи, и уверен, что пробыл в дороге минут пять.

– Это обычная субъективная оценка времени, – пожал плечами Хаук. – Вы же знаете, что «все относительно».

– Вы ведь физик, коллега, и должны понимать, что голословные утверждения пристали обывателям, но не мне, – несколько обиделся Павел Иванович. – Я говорю не о простых ошибках в субъективной оценке времени, не о непунктуальности людей, а именно о временно́м сбое, который фиксируется приборами, в том числе видеокамерами в учреждениях. Случаи разновре́менья, как я это назвал, характерны именно в период перед новой атакой исконников, причем с каждым разом такое разновременье все сильнее. Боюсь, что они невольно влияют на пространственно-временную структуру в данной точке Пространства.

– На всю Землю? – уточнил Лаки.

– Скорее всего. За эту четверть века произошли уже сотни нападений, от относительно безвредных в первые год-два, до того удара по Чикаго. Боюсь, что все эти действия исконников создают своеобразные «волны» в Пространстве-Времени, подобные гравитационным. Точно так же, как брошенный в лужу камушек, когда порожденные им волны расходятся, отражаются от берегов, взаимно гасятся или усиливаются. Так и здесь.

– Это ваше предположение, – снова подал голос Лаки. – Причем здесь мой дед?

– Он когда-то высказал мысль, что, простите за тавтологию, мысли людей могут усиливать влияние приборов исконников. Вы, Лаки, по себе знаете, как эти установки действуют на параллельщиков. Ваш дед предупреждал, что и вы, в свою очередь, действуете на их технику, когда оказываетесь слишком близко к ней. К тому же ни один ученый, как бы ни стремился доказать обратное, до сих пор не знает, что такое мысль, воспоминание, фантазия, уж простите за патетику. Вы ведь знаете о силе внушения, из-за которой у одаренного или введенного в транс человека могут появиться ожоги, рубцы, даже раны.

– Вы еще о стигматах вспомните, – обернулся к нам сидевший за спиной Павла Ивановича Сол.

– А почему бы и нет? – Ученый улыбнулся. – Это тоже проявление мысли человека, его эмоций, веры. Врачи ведь на самом деле не совсем понимают механизм возникновения подобных ран. Есть и другие примеры воздействия мысли на физический мир.

– На моей родине такое говорят о землетрясениях, – вставила я. – Что они намного чаще происходят там, где вот-вот начнется война, и что это связано с повышением уровня агрессии, но, кажется, никто из ученых этого не проверял.

Павел Иванович хотел ответить, но в этот момент мы въехали во двор конторы, разговор прервался и забылся мной, потому что требовалось думать об ужине: Фо в эту ночь дежурила в конторе, дома ничего приготовленного не было, а есть уж очень хотелось, и не мне одной – парни не горели желанием готовить каждый для себя.

* * *

Конторское поле убрали к полудню пятницы, и мы всем коллективом устроили «праздник урожая»: на поставленных тут же, на поле, грубо сколоченных столах кроме картошки были и свежие салаты, и копченая рыба, и неизменные шашлыки, приготовленные сразу по нескольким рецептам – умельцы соревновались друг с другом, затеяв импровизированный конкурс. Некоторые женщины даже успели за предыдущий вечер напечь пирогов и теперь выставили свои кулинарные шедевры, обсуждая достоинства и недостатки разных начинок и способы приготовления теста. Петр Анатольевич дал «добро» на закупку хорошего спиртного, выделив из бюджета деньги, так что на столах красовались и бутылки с водкой и вином. Я на таком застолье оказалась впервые, поэтому не знала всех традиций, хорошо, Кью успела подсказать, и в самом начале я встала и запела вместе со всеми:

– Эх, картошка, объеденье…

– Пионеров идеал-ал-ал! – подхватили все, смеясь и чокаясь стаканами.

Знаете, а печеная картошка и под сухое вино идет великолепно. Особенно с шашлыками.

– Поздравляю всех с окончанием полевых работ! – встал Петр Анатольевич. – И хочу подвести итоги. Лето выдалось хорошим, внесенные в прошлом году удобрения не подвели, колорадского жука удалось изгнать с позором, хотя эта победа, к сожалению, только тактическая. Но все вместе это дало отличный результат: урожай в нынешнем году сам-десять! Наше овощехранилище заполнено полностью, а излишки пойдут на перерабатывающий завод. Излишков, к слову, почти столько же, сколько убрано в наше хранилище. В общем, через год вам за этот урожай будут большие премии!

– Ура! – Все снова чокнулись.

* * *

Вторая половина сентября радовала почти летней погодой – сухо, солнечно, очень тепло, разве что ночи уже холодные. Картофельная эпопея давно закончилась, все вернулись к своим обязанностям. Меня все больше загружали работой, просили то библиографические списки распечатать, то справку по какой-нибудь книге сделать, то послать заказ на электронное издание. Интернета в привычном мне виде – с онлайн-библиотеками, торрентами и тому подобными удовольствиями – здесь не существовало, «всемирная паутина» развивалась немного иначе, и оцифрованные книги и статьи следовало заказывать у библиотеки – владелицы оригинала, правда, эта услуга была бесплатна, да и книги присылали в отличном качестве и очень быстро. Как здесь работало авторское право, я не могла понять, потому что никогда не слышала о его защите. Вроде каждое прочтение электронной книги или статьи уже приносило своим авторам доход, так что они особо не волновались насчет электронных копий. Я с удовольствием делала запросы на указанные сотрудниками работы и иногда пользовалась служебным положением, заказывая что-нибудь уже для себя. Еще в начале лета я, узнав о местных особенностях электронных библиотек, «подсела» на старинные дамские журналы полуторавековой давности, и Фо даже ругалась иногда, что я совсем не интересуюсь современной модой.

– Ты не учитываешь, что и ваши моды для меня – не современные! – защищалась я, читая с нового большого планшета первый перевод «Отверженных» Гюго – дореволюционные журналы мод были посвящены не только одежде.

– Тьфу на тебя! – сердилась Фотончик и убегала из дома, успокаивая нервы в прогулке по магазинам косметики.

Впрочем, она редко что-то покупала, ей просто нравилось представлять, что она может приобрести все, что понравится. Мечты часто приятнее реального обладания вещами, и практичная Светлана, зная об этом, поддерживала душевное равновесие такими вот прогулками. А потом звала в гости своих подруг, и они привлекали меня к разработке нового платья или блузки: «Давай, пылеглот, рассказывай, что вычитала в своих манускриптах». Вышивки и отделки из старых журналов вскоре обретали материальность, украшая уже современные платья и сумки.

– Мы тебе еще и приплачивать за консультации должны! – смеялись обе портнихи.

Кью тоже увлеклась рукоделием, и Лот однажды, отозвав меня в сторону, тихо поблагодарил за схему вязаного пояса: он работал не только водителем, но и механиком, и частенько простывал на сквозняке, а теперь «утеплился» благодаря связанной женой обновке. Понемногу вязала и я, но меня это занятие все же не очень привлекало.

– Привет, Со, как там мой запрос? – заглянул в библиотеку Лаки.

– Ждем-с, обещали прислать. – Я подняла взгляд от компьютера. – Тебе скинуть или распечатать? Там ведь небольшая статья?

– Можно и так, и так? Не люблю с экрана читать. – Он поморщился.

– Тогда будешь должен Маре цейлонский чай. – Я сказала это на полтона тише, чтобы не услышала заведующая. – Если бы не она, то следующую распечатку ты бы взял в руки только после Нового года: Мара на той неделе добилась повышения норм на печать справочной документации.

– Я ей еще и бальзама к чаю куплю! – Лаки рассмеялся. – А тебя в кино в субботу приглашаю. Все, мне пора, буду завтра.

– Удачи!

Я знала, что он добивался обновления каких-то регистраторов в лабораторию и почти каждый день ездил по инстанциям. Да, даже наша, столь нужная и уважаемая контора зависела от бюрократии, но что же делать? Это неизбежное и неуничтожимое зло, которое иногда, в мелких (гомеопатических) дозах все же является лекарством.

Заказанные Лаки статьи пришли на следующий день после обеда. Было их совсем немного, всего страниц пять, так что распечатать – минутное дело. Я взглянула на часы – начало третьего, значит, он, скорее всего, сидит у Хаука, на третьем этаже.

– Маргарита Васильевна, я отлучусь ненадолго? Отнесу ребятам распечатки?

– Хорошо, Ната. И возьмите на завтра отгул после обеда. Не стоит заставлять Аркадия ждать выходных.

– Спасибо. – Я побежала наверх, удивляясь про себя, как Мара осваивает профессию свахи, причем практикуется исключительно на мне, сватая одновременно всех холостяков конторы. А ведь в остальном она очень практичный и неромантичный человек. У меня уже некоторое время было подозрение, что она не из-за проснувшейся романтики меня сватает, а пытается покрепче привязать к этому миру, чтобы я не стремилась вернуться домой. Я уже знала, что параллельщиков в филиалах конторы можно было пересчитать по пальцам, хотя зарплату им платили очень хорошую – мои полставки почти равнялись ставке Фо, правда у нее доплат выходило больше. Почему-то конторе нужны были параллельщики, пусть даже и не ученые.

– Привет, Пол, а Хаук с Лаки где? – Я заглянула в «кубрик» нашей команды – крохотное чердачное помещение, но даже с небольшим окном и красивой печью-камином, жаль, декоративной – трубу давным-давно разобрали по требованиям безопасности: «А вдруг кто пролезет?»

– Со! Привет! – Парень оторвался от компа, на экране которого мелькала примитивная игрушка с шариками. – Как раз к чаю заглянула. Наши в городе, технику «выбивают», там какие-то новые проблемы появились, и оба ходят злые как черти. Сегодня вряд ли уже будут. Чего хотела?

– Лаки статьи пришли, да и для Хаука кое-что есть.

Я села на старую, советскую еще банкетку, обтянутую вытертым гобеленом.

– А нам? – выглянул из «аппендикса» с окном Сол. – Мы тоже заказывали.

– Пока глухо.

– Ну ладно, садись чай пить. – Парни сдвинули гору папок и распечаток, освобождая место под кружки и тарелку с печеньем. – Держи, Кью угостила.

– Вкусно! – Я любила это «кудрявое» печенье из песочного теста, которое не выдавливалось формами, а прокручивалось на старой мясорубке.

– Вкусно, – прохрустел с набитым ртом Сол. – А ты когда нас порадуешь? Уже месяц ничего не печешь, даже Фо тебя обогнала.

– У Фотончика было больше времени, а я только-только курсы закончила, теперь могу сварганить что-нибудь. Ладно, побегу, а то ненадолго у Мары отпросилась. Спасибо за чай!

Примерно через час я, перекладывая бумаги, поняла, что вместе с распечатками для Лаки нечаянно захватила и список новых поступлений, который требовался мне для работы.

– Маргарита Васильевна, я отойду на пять минут, надо у ребят кое-что взять.

– Идите, Ната, и можете не возвращаться, вы сегодня и так перевыполнили план, а книги вряд ли кто будет брать – поздно уже. Я все закрою.

– Спасибо! – Я обрадовалась и, захватив только что полученные статьи для Сола, снова побежала наверх.

– Еще раз привет! Держите заказ. – Я протянула парням файл с распечатками. – А где те статьи, что я для Лаки принесла? Я туда нечаянно свои бумаги сунула.

– Да вон, в папке, – кивнул Сол, уже начиная читать распечатку. – Он забегал недавно, ну и сунул их туда, сказал, что потом папку заберет. Ты с ним в кино пойдешь?

– Кажется, в этой шараге только тараканы не знают, кто меня в кино приглашает, и то лишь потому, что у нас тараканов нет, – рассердилась я.

– Да ладно тебе! Мара чудит, но не сплетница, – пожал печами Пол.

– Чего она вообще ко мне прицепилась? Из-за того, откуда я, да? – Я потянулась к указанной папке – старой, с растрепанными завязками и облупившейся краской, под которой виднелся толстый картон корок.

– Вот ты и ответила. – Пол заглянул через плечо Сола. – Она для конторы старается, но границы знает. Если бы ты кому предпочтение сделала, Мара бы молчала как рыба. Спасибо за статьи, вовремя пришли. Все, не мешай!

– Окажешь тут кому предпочтение, – шутливо проворчала я. – Вы только работу любите и «анализ ситуации» по выходным.

– А ты что, кого-то из нас выбрала? – столь же шутливо ответил Сол. – Выбирай сразу обоих, мы – «сиамские близнецы».

– Упаси боже! Вы выносимы только в микроскопических дозах.

Я перестала отвлекать ребят и начала просматривать папку Лаки, пытаясь найти среди сотен листов один свой, но буквально сразу же забыла о нем, заинтересовавшись собранными в ней сведениями. Видимо, подборку эту начал делать еще дед Лаки: в папке лежало много сканов с газетных публикаций, вырезок из газет двадцатилетней давности. Потом шли уже обычные распечатки с новостных лент, все – с точными датами, а то и дополнительными пометками на полях: где именно и когда произошел случай, кто и каким образом его зафиксировал. Все записи касались того самого разновременья, о котором не так давно говорил Павел Иванович, но не просто констатировали факты, а оказались разложены по темам: «теория», «доказательства», «исключения», «прогнозы». Причем первый и последний разделы были заполнены, в основном, сканами рукописи: четкий мелкий округлый почерк, некоторые записи наверняка еще сороковых годов – потом снова стали писать твердый знак, а не обозначать его апострофом.

Собранные в папке сведения пугали: влияние техники исконников на мир не ограничивалось «перемешиванием» пространства и блокадой пострадавших местностей. Неменьшее влияние шло на людей: случаи необъяснимых опозданий или, наоборот, опережений событий стали настолько часты, что отговориться обыденными причинами уже не получалось, участились и случаи «потери в пространстве», когда люди неожиданно оказывались в совершенно незнакомых районах города, а то и в других городах, и не могли вспомнить, как они туда попали. Предполагалось, что если нанести на карту все подобные происшествия, то в месте наибольшей их концентрации и будет обнаружен собранный, но еще не запущенный прибор исконников, контуры которого начинали влиять на окружающее из-за наведенного напряжения.

Я настолько заинтересовалась, что не заметила, как парни ушли из кабинета и как вернулся Лаки. Он, наверное, несколько минут стоял рядом, наблюдая за мной, потом резко и зло бросил:

– Интересно?

– Лаки? – Я подняла голову. – Прости, я нечаянно свои бумаги к твоим положила, начала искать и…

– Тебя не учили, что чужие записи читать нельзя?!

– Учили, но эта папка лежала открытая, и ребята сказали, что ты мои распечатки убрал именно сюда. Я не хотела лезть не в свое дело. Это все правда?

– Правда! И установка уже собрана. Но тебя это не касается! Никого не касается! Никому не нужны «эти выдумки»! Отдавай папку!

– Возьми, только потом найдешь мой лист, он Маре нужен. – Я протянула ему тяжелую папку, Лаки раздраженно бросил ее в ящик стола, потом пошарил по столешнице.

– Чего сидишь? Варвара любопытная! Да где же эти ключи?!

– От кабинета? – уточнила я.

– Какая тебе разница?

Он уже кричал, не сдерживаясь и выплескивая на меня всю накопившуюся злость от тупости высшего начальства, от упертости ученых, предпочитавших самое простое и вроде бы не требовавшее доказательств объяснение воздействия приборов исконников, от всех нестыковок, отсутствия техники, ну и от любопытства «некоторых дур». Кричал он минуты три, одновременно с этим шаря по столу, а потом выбежал из кабинета, хлопнув дверью. Наконец и я могла встать и уйти – до этого мне не удалось бы обойти Лаки: слишком маленьким было помещение.

Выйти из кабинета я не успела, потому что, встав, вдруг увидела перед собой не наклонную стенку чердачной комнаты, а тихую вечернюю улочку небольшого городка, громадные тополя, под которыми я играла в детстве, – они так и остались в том прошлом, спиленные в год моего поступления в институт, – высокую пожухлую траву под ними и сверкнувшую среди пожелтевших стеблей и толстых древесных корней искорку. Наклонившись к ней, я подняла с земли серебристые ключи от квартиры Лаки и детское колечко-«хамелеон». Оно тоже было из моего прошлого: простенькпя латунная безделушка с потертым серебристым напылением внутри и прозрачным пластиком, под которым тускло светились бумажные буквы коротенькой молитвы – снаружи. Детское, давно почерневшее и исчезнувшее из моей жизни колечко. Я выпрямилась, держа на ладони ключи и кольцо, и снова оказалась в крохотном кабинете на третьем этаже конторы. За окнами быстро темнело, слишком быстро даже для пасмурного вечера. В голове у меня родилась странная, бредовая мысль: «Если я успею отдать Лаки ключи, то все будет хорошо, ведь это так просто – отдать их».

Я выбежала из кабинета и поспешила по узкой лестнице вниз. Сухорукая уборщица начинала наводить порядок – она в эту ночь оставалась дежурной по главному корпусу и перенесла уборку на вечер. Я попросила ее, если она увидит Лаки, передать, что я нашла ключи. Я знала, что он не вернется, но нужно было хоть что-то сказать этой женщине, это почему-то казалось невероятно важным – сказать про ключи.

На крыльце стояли люди, глядя на хмурившееся и вроде бы преддождевое небо. Бухгалтерша пыталась дозвониться до мужа, чтобы он забрал ее до дождя, но не дождь был причиной звонка, а страх. Страх остаться в одиночестве, вдали от родных, страх не успеть к ним в этот вечер. Этот страх завладел всеми – неосознаваемый, но властный. Я огляделась: никого из моей компании уже не было, я слишком засиделась за чтением. Надо было ехать домой, но… ключи. Я должна была их отдать. Я откуда-то знала, что Лаки сейчас не едет домой, гадая, на месте ли вахтер с запасными ключами, а идет по заросшему уже полегшим бурьяном пустырю к небольшому зеленому домику в два окошка – даче Хаука. И не просто знала, а видела, столь же ясно, словно это было вот здесь, рядом: пустырь, переходящий в пустой перекопанный огород, небольшой домик, в котором уже скоро зажжется оранжевый тускловатый свет голой лампочки, разгорятся дрова в старой плите, согревая крохотные комнаты и выгоняя из них осеннюю сырость, забулькает чайник на списанной, но неубиваемой лабораторной электроплиточке.