Текст книги "Счастливо оставаться! (сборник)"

– Может, попозже?

– Попозже его тоже может вырвать, – печально прокомментировала Ольга. – Он же больной. Разве вам мама ничего не говорила?

– Не говорила? – изо всех сил помогая сестре, удивился Вова.

– Не говорила, – растерянно подтвердила соседка.

– Вы, теть Тань, не переживайте. Она вам скажет. Просто не успела, наверное. А Вовку можно и не кормить.

– Ну как же, Оль, не кормить?! Так ведь можно и с голода помереть.

– Не-е-ет, он не помрет, – засопротивлялась девочка.

– Да-а-а, я не помру, – обещал Вовик. – Честно.

– А что я вашей матери скажу? – прибегла к последнему аргументу Татьяна.

– Скажите ей, что накормили.

– Чего удумали! Зачем это я свою подругу обманывать буду?

– Так вы не обманывайте, – посоветовала Ольга. – Просто скажите: «Вова пил чай».

– Я не пил чай! – возмутился мальчик.

– Он же и правда не пил чай, – поддержала его Татьяна.

– Дома попьет, – отрезала Оля и свирепо посмотрела на брата.

– Дома попью, – уверил Вовка соседку и вытащил из ее руки свою.

Татьяна настаивать не стала:

– Может, я тогда и правда пойду? – обратилась она к девочке. – Справитесь тут без меня?

Ольга утвердительно мотнула головой.

– В общем, если что – поесть там, попить… Милости прошу – всегда пожалуйста!

– Спасибо, теть Тань. Мы уж тут сами.

– Сами, – подхватил Вовка и, уставший от разговора, побежал к дому.

Ольга плотно притворила за ушедшей соседкой калитку и направилась вслед за братом. Но в дом девочка не вошла, а села на крылечке лицом к улице. Вовка не выдержал внутридомного одиночества и примостился рядом с сестрой. Сидели молча, наблюдая за жизнью улицы. Обычно оживленная по субботам, сегодня она была пустынна. Вмещавшая в себя пять домов улица уводила к краю села, к кромке соснового леса, населенного, по словам заботливых матерей Коромысловки, лешими и прочей нечистой силой. Некоторых детей этот факт впечатлял настолько, что материнские заветы «не ходить», «не шляться», «не мотаться где попало» соблюдались неукоснительно. Иные, возрастом постарше, внимали словам взрослых, но искренно считали их «детскими сказками». Звягинские дети пока еще верили в таинственные истории об исчезновении своих собратьев, поэтому предпочитали в конец улицы Матросова не ходить и не испытывать судьбу. А вдруг?!

– Оль… – прошептал Вовка, – деда уехал.

– Никуда он не уехал, – торопливо возразила девочка. – Он умер.

– У-у-умер? – с уважением переспросил мальчик, подозревая, что это таинственное «умер» сродни «стал героем».

– У-у-умер, – с тоской передразнила брата Ольга.

– А зачем?

– Дурак ты, Вова. Умер просто, и все.

Значение слова «умер» Вове, похоже, не было понятным.

– Теперь будут хоронить, – продолжала Оля ликвидировать Вовкину безграмотность. – В гробу.

– В гробу… – бездумно повторял мальчик.

– Потом в землю зароют.

– Зачем? – недоумевал Вовка.

– Ну как зачем? Всех зарывают, и его зароют.

Вова не знал, что сказать, поэтому решил перевести разговор на то, что доступно его детскому разумению.

– А мама придет?

– Придет.

– Когда?

– Не знаю.

– А папа?

– И папа.

Вова подумал какое-то время, а потом тревожно переспросил:

– А ты умрешь?

– Умру, – подтвердила Оля.

– А зачем?

– Все умирают.

– А когда умрешь?

– Через сто лет.

– А я?

– И ты, – поторопилась уверить брата Ольга.

– А когда?

– Тоже через сто лет.

– И мама?

– И мама.

– И папа? – не поверил Вовка.

– И папа, и мама, и я, и ты, Вовик. Все мы умрем, и нас похоронят.

От нахлынувшей непонятности и неизвестности мальчику стало страшно, он теснее прижался к сестре и вроде бы на всякий случай тревожно спросил:

– И Три-и-ифон?

Ольга не удостоила брата ответом и встала. Тот – следом за сестрой. Вошла в дом. Разулась – пол был приятно прохладным, и девочка с удовольствием ступала по нему ногами в грязных кружевных носках. Вова, не понимая, что происходит, решил повторять за сестрой каждое ее действие – так было надежнее, поэтому сел прямо на пол и с остервенением стянул с себя сандалики.

Ольга начала хозяйничать в кухне. Для пущего блезира девочка нацепила на себя материнский фартук и скомандовала:

– Будем обедать.

Обедать было нечем. В хлебнице томился вспотевший в целлофане обрубок батона и пара состарившихся бубликов. Ольга извлекла несимпатичную еду наружу и предупредила:

– Все что есть.

– А блины? – с надеждой спросил Вова.

– Блинов нет.

– А ты сделай.

Задача перед Олей была поставлена чрезвычайно трудная, и девочка раздумывала, приступать к ее решению или все-таки настоять на первом варианте. Ольга неоднократно наблюдала за процессом приготовления блинов и оладьев в Ираидином исполнении, на первый взгляд, в нем не было ничего сложного, за исключением пропорций. Местонахождение муки новоиспеченной поварихе было хорошо известно, отсутствовало молоко и яйца. И то, и другое можно было занять у соседки. Именно так и поступала Ираида, когда обнаруживалась недостача какого-то из ингредиентов. Именно так решила поступить ее «неродная» дочь.

– Молока нет, – сообщила она брату. – И яиц тоже нету. Надо к теть Тане идти.

– Иди, – порекомендовал ей Вовик.

– Сам иди, – получил он встречные рекомендации.

– Не пойду я, – заартачился мальчик.

– Тогда блинов не будет, – пригрозила ему Ольга, доставшая из плиты чугунную засаленную сковородку.

Вовка забрался с ногами на стул и отвернулся от сестры в противоположную сторону. Торчали коленки, торчали непослушные кудри, тонкими ручками-спичечками мальчик обхватил себя за плечи и всем своим видом демонстрировал обиду. Ольга подошла к нему и ткнула брата в узкую спинку:

– Не… будет… блинов…

Вовик молчал.

– Не… будет… блинов.

– Значит, я умру? – неожиданно спросил Вовка, и губки его мелко-мелко задрожали.

Ольга опешила. Перед глазами ее предстала ужасающая в своей реальности картина: в узеньком, как пенал, гробу лежал Вова Звягин, одетый в черные шорты и белую футболку. При более близком рассмотрении становилось ясно, что никакой это не Вова, а просто обтянутый кожей скелет, отчего и ножки-палочки и ручки-спичечки казались лакированными и призывно блестели. Сама Оля, так видела девочка, стояла в головах деревянного пенала и строго молчала, поскольку знала, что послужило истинной причиной преждевременной Вовиной кончины.

– Не реви, Вовка. Не умрешь ты!

– А ты?

– И я.

– А мама?

– И мама, и папа!

– И Трифон? – достраивал свою благополучную картину мира Вова.

– И Трифон, – с готовностью подтвердила Оля и полезла за мукой.

Конечно, Ольгиного мастерства не хватило для того, чтобы из жидкого клейстера с окаменевшими комочками явились миру кружевные блины, столь почитаемые ее младшим братом. Со сковородки со звоном соскребался полусырой слой ржавого от пригоревшего масла теста и с размаху бухался на тарелку. Сахара в нем было такое количество, что Вова с удовольствием съел бы эту жижу в первозданном виде, но кто бы ему это позволил? В очередной раз потерпев неудачу на ниве блинопечения, Ольга успокаивала себя известным выражением «первый блин комом». Всякий раз Вовка напоминал номер захода и подбадривал сестру доброжелательным «и второй – третий, четвертый, пятый – тоже комом». Оля не обижалась и обещала в конце концов хороший результат. Хорошего результата не получилось, но тем не менее тарелка не успевала заполняться блинными заготовками – Вова в ожидании целого изделия съедал их все.

– Мне-то оставь! – строго приказала ему Оля.

– А мама блины не ест, – сообщал ей хорошо подкованный в вопросах потребления Вовка.

– Ну я-то ем!

– На, – отодвинул от себя тарелку мальчик. – Больше не могу!

Клейстера в кастрюле оставалось еще предостаточно – Оля явно была не в ладу с пропорциями. Процесс блинопечения ее явно утомил. «На завтра? – размышляла девочка. – Или гусям отдать?» Второе ей нравилось больше: «В хозяйстве все сгодится», – вспоминала она часто звучавшую фразу. Еще Ираида любила поговаривать: «Лучше в нас, чем в таз», но почему-то сама этому положению не следовала, а остатки недоеденного ужина (завтрака или обеда) сваливала в гусиное корыто. Ольга решила последовать материнскому примеру и взялась за кастрюлю с хозяйским энтузиазмом:

– Пойдем Трифона кормить, – сообщила она довольному и сытому брату.

Дважды Вовку просить не пришлось, он стремглав понесся к загону, причем босой. Около забора Вовиной прыти поубавилось – мальчик услужливо распахнул калитку перед чинно шествующей сестрой с кастрюлей в обнимку.

А вечером Вовика отчаянно рвало, и бурый фонтанчик громко звенел, стукаясь о стенки цинкового ведра. Ольгу тоже мутило, но сказать уставшей матери об этом она не решилась, подозревая, что получит нагоняй за поварскую самодеятельность. Девочка молча лежала и уговаривала себя не обращать внимания на тошноту. И это ей удавалось, потому что сильно болел живот. Болел до тех пор, пока она не спустилась в туалет, где провела достаточное количество времени. Баланс в организме был восстановлен, и умиротворенная Ольга вернулась в спальню, где обливающийся слезами Вовка честно рассказывал матери о том, что он ел на обед и на ужин. Час расплаты близился!

«Убьет!» – подозревала Ольга, изображая неожиданно нагрянувший крепкий сон. Так в лицедействе и уснула. Искренно впал в забытье уставший от многократных содроганий Вовка, рядом прилегла Ираида. Лежала и прислушивалась к детскому дыханию до тех пор, пока не задремала сама. В чутком сне ей являлись огрубевший от горя Степан, застывшая восковая Полина Михайловна, вытянувшийся в струнку покойный свекор и грозящая пальцем бабка Косых. Старуха недобро смотрела из-под надвинутого на самые брови черного платка и злобно шипела: «Тип-пун тебе…» Ираида Семеновна в собственном сне пятилась под взглядом Марьи Косых к двери и шагала задом через порог, за которым вилась череда ступенек. Больше всего на свете Ираиде хотелось повернуться спиной к суровой старухе, но какая-то неведомая сила не дозволяла ей это сделать. Так и пятилась она спиной, не отрывая взгляда от бабки Косых. «Надо молитву прочитать», – думала во сне мать двоих детей, но слова не шли в голову, и вместо привычных фраз раздавалось мычание. «Крестись, Ираида!» – слышала она голос мужа и пыталась осенить себя крестным знамением. Не поднималась рука, и последнее, что Ираида запомнила из своего сна, – это ощущение полной беспомощности перед лицом надвигающегося кошмара.

Стон Вовки стал сигналом высвобождения из липких пут ужаса. Ираида Семеновна потом еще долго таращила глаза в темноте, чтобы понять, где она. От неудобной позы онемело тело, но Ираида и не собиралась отправляться в супружескую спальню. Ей было страшно оказаться в постели одной, а еще страшнее – заснуть. Женщина встала и включила ночник. Потом задернула шторы. Стало как-то повеселее.

В полумраке комнаты творился полный беспорядок: пятнами на полу белели брошенные Ольгой кружевные носки, пестрой занавеской выглядело скинутое на спинку стула жеваное ситцевое платье, на дверной ручке уютно расположились Вовкины шорты на пару с покрытой бурыми пятнами футболкой. Посредине комнаты стояло цинковое ведро, источающее отвратительный тлетворный запах. «Надо бы вылить», – подумала Ираида, но с кровати не встала. Безудержно клонило к подушке, в голове звенело, веки тяжелели – женщина погрузилась в сон. На этот раз без видений.

Вынырнула из него под утро, взгляд наткнулся на горящий, но уже бесполезный по причине рассвета ночник. «Еще пять минут», – подумала Ираида и что есть силы зажмурила глаза. Пять минут давно миновали, а Ираида Семеновна так и не нашла в себе мужества, чтобы подняться. «Куда мне торопиться? – размышляла она. – Туда – успею».

Туда как раз и не хотелось: дома было хотя и пустовато без Степана, зато привычно. А там – тоскливо. К тому же дети. Вчера весь день провели без матери – и вот что из этого вышло. Теперь то, что вышло, покоилось в жестяном ведре и призывало Ираиду к решительным действиям. Женщина нехотя поднялась с кровати, еле сдерживая стон – до чего затекло все тело!

Потянулась раз. Потянулась второй и почувствовала, что бесконечно приятно ощущать живым и плотным собственное тело. Вытянула руки, минуту постояла, поднесла их к лицу и обрадовалась – живая! «Живая!» – про себя ликовала Ираида. «Живая!» – стучало сердце. «Живая!» – пела истомившаяся за вчерашний день ее душа. Ощутив со всей полнотой радость от встречи с самой собой, женщина суеверно насупилась, чтобы не вспугнуть столь не вовремя нахлынувшее счастье, и засуетилась. Задернула шторы, чтобы продлить детский сон, подхватила зловонное ведро и вышла из комнаты. Дома кто-то был.

– Степа? – безошибочно определила Ираида.

– Тише! – шикнул снизу супруг и начал подниматься навстречу жене. – Ты чего это с ведром? – изумился Степан.

– Зато с полным, – как-то криво улыбнулась Ираида.

Муж не оценил нечаянного юмора и сердито уточнил:

– Туалета, что ли, нет в доме?

– Посмотрела бы я на тебя, как ты блюющего Вовку тащил бы со второго этажа в туалет, – огрызнулась Ираида.

– А что с ним? – встревожился отец. – Заболел, что ли?

– Сырого теста объелся. Ольга блины пекла.

– А Татьяна твоя что делала? Ты ж ее вчера посмотреть за ними просила.

– Просить-то просила. Да не выпросила. Пусти-ка, Степа, вылить надо, а то вонь на весь дом.

Звягин посторонился, но ведра взять не догадался, а только задумчиво посмотрел вслед жене.

Десятью минутами позже супруги сидели на кухне и вполголоса обсуждали перспективы сегодняшнего дня. Ираиде очень хотелось расспросить Степана, как там? Как Полина? Как провели ночь? Но она волевым усилием подавила собственное любопытство и решительно перешла, как ей казалось, к самому главному:

– Есть будешь?

– Поел бы чего-нибудь, Ирка, – виновато согласился Степан.

Ираида Семеновна с обычной для себя решительностью распахнула дверцу холодильника и тут же вернула ее в прежнее положение:

– А нету, Степа, ничего. Я ж вчера не готовила. Разве только к Татьяне сбегаю?

– Куда-а-а?! – преградил ей дорогу Звягин. – На часы-то посмотри.

– А что на них смотреть-то? – отмахнулась Ираида и метнулась из кухни.

На часах было ровно 6.30. Но ради мужа она с легкостью преодолевала любые светские приличия. На то ведь она и дружба, чтоб в любое время дня и ночи и в любой день недели. В это воскресенье Татьяна думала совершенно иначе, поэтому, услышав стук в окно на фоне отсутствующего лая, сразу поняла – «кто-то свой». «Кто-то свой» в это воскресное утро мог носить одно-единственное имя. И это имя звучало так: «Какой черт принес Ирку в такую рань?» Обладательница столь длинного наименования объявила о своем приходе, постучав в окно супружеской спальни. Уж в чем-чем, а в этом Ираида разбиралась! Стук становился все отчетливее и звонче. «Сейчас эта сумасшедшая окно расколотит!» – не на шутку рассердилась Татьяна, поднялась с кровати и, отогнув занавеску, выглянула в окно. Так и есть – Ирка!

Звягина отчаянно жестикулировала, раскрасневшись от нетерпения.

– Куда ты? – пробурчал спросонья Татьянин муж.

– Спи давай, – прошипела женщина в ответ и на цыпочках вышла из комнаты.

Пока Татьяна шла к входной двери, Ираида стремительно огибала дом. Столкнулись на крыльце. Заспанная Татьяна с трудом сдерживала вскипавшее в ней раздражение:

– Что случилось? Опять умер, что ли, кто?

– Ты что-о-о?

– Ну а тогда что-о-о? – не выдержала Татьяна.

– Да ничего. Яиц дашь?

– Я-и-и-иц? – задохнулась от негодования Татьяна. – Это ты меня ради яиц в такую рань подняла, что ли?

– Да какая рань-то?

– Ир, воскресенье вообще-то…

– Тань, ты не сердись, – виновато произнесла Ираида. – Степа пришел утром, надо бы накормить, а у меня – шаром покати. Я ж не готовила вчера, ты знаешь. Весь день у свекрови пробыла, не до того было. Вовка вот… Полночи рыгал.

– А с Вовкой-то что?

– Да не знаю. Ольга блины вроде пекла.

– Ох уж твоя Ольга. Ну что за девка! Вчера звала-звала. Не пошла. Сами, мол.

– Да знаю я. Чего теперь говорить, вроде обошлось.

– Ну, обошлось и обошлось.

– Тань, может, яиц дашь? Пяток.

Татьяна не удостоила ответом – растворилась в глубине дома. Ираиду не пригласила, и та стояла на крыльце, не зная, куда деть себя. Ждать долго не пришлось. Татьяна появилась с эмалированной миской в руках, доверху наполненной яйцами. Под мышкой у закадычной подруги торчал целлофановый пакет, изнутри покрытый жирными бляшками.

– Это что? – Ираида ткнула в сверток.

– Мясо. Из борща. Корми иди мужика.

– Ой, Тань, спасибо. Выручила, – засуетилась Ираида Семеновна.

– Да ладно, – зевнула Татьяна и вручила подруге гуманитарную помощь. – Ты смотри, может, еще что надо? Только сразу говори, пока не легла.

– Нет, не надо ничего. Хватит. Ему ж только перехватить. А я сготовлю. Не успела просто, – в очередной раз начала оправдываться Ираида.

Татьяне, очевидно, не хотелось выслушивать объяснения подруги по второму разу, поэтому она нарочито зевнула, даже не прикрывая рта. Но на это Ираида даже не обратила внимания, ей было не до того. Поставленная цель оказалась достигнута. Дома ее ждал Степан, и впереди была еще масса дел, выполнение которых обеспечивало главное – возможность находиться дома. Далеко от пронзительной скорби свекрови, от мертвого свекра, занавешенных зеркал и дотошных соседей.

Мысль о трагических событиях вчерашнего дня придала сегодняшнему утру какую-то неповторимую пронзительность, Ираида вздохнула полной грудью, махнула рукой подруге и быстрыми шагами направилась к калитке. Не дойдя, обернулась:

– Та-ань! Вынос завтра в двенадцать. Приходи.

Сказала Ираида Семеновна на пару секунд раньше, чем поняла, что на крыльце никого нет. Вернуться не решилась. Закричать, чтобы снова поднять подругу с постели, тоже. Внутри заворчало раздражение: «Минуты не подождет!»

При входе в свой дом градус раздражения стал на пару единиц выше – за кухонным столом вместо оставленного Степана сидело двое: на коленях у мужа расположился Вовка, спросонья похожий на китайца.

– Ты чего не спишь? – набросилась Ираида на мальчика. – Рань такая!

Звягину ничуть не смущало, что ровно пять минут назад в разговоре с подругой она придерживалась противоположной точки зрения.

– Не хочу-у-у, – капризно протянул Вовка, выворачивая припухшие со вчерашнего губы.

– Что еще за не хочу!

– Я пить хочу, – продолжал ныть мальчик.

Ираида стремительно подошла к плите, резким движением схватила вскипевший чайник и плеснула в бокал. Выставила перед сыном, громко стукнув о стол:

– Пей.

Над бокалом клубился пар.

– Горячо.

– Просил? Пей!

Степан неодобрительно посмотрел на жену и спустил сына с колен на пол.

– Давай, Вовка, поднимайся наверх – я воду принесу.

– Все равно я спать не буду, – заявил мальчик.

– Не спи, – согласился отец. – Просто полежи, пока мы здесь с мамой поговорим.

– А мне почему нельзя? – изо всех сил сопротивлялся Вовик. – Я все знаю: Ольга нам не родная, она – принцесса, Трифон – король, деда умер, его в землю закопают.

Супруги переглянулись. Ираида хотела было открыть рот, но, увидев выражение Степанова лица, осеклась.

– Конечно, ты все знаешь, – продолжал обрабатывать сына отец. – Но когда один мужчина разговаривает с женщиной, другой дает ему такую возможность. Если он, конечно, настоящий мужик. Ты настоящий мужик, Вовка?

– Я настоящий! – приосанился ребенок. – Но это не женщина.

– А кто же это?

– Это не женщина, это мама. А я настоящий мужик. Я даю возможность.

– Вот и молодец, – масляным голосом похвалил сына Степан и легко подтолкнул к деревянной лестнице, ведущей на второй этаж.

– Спать не буду! – пригрозил Вовка, но отцовскую волю выполнил.

Степан встал из-за стола, подошел к окну, ткнулся лбом в стекло и чуть слышно проговорил:

– Ты чего, Ирка, на него взъелась?

Ираида не нашлась чего ответить мужу, поэтому просто буркнула под нос:

– Ничего.

Подошла к Степану, прижалась. Тот не повернулся – стояли молча, склеившись.

– Степ, – прошептала она ему в спину. – Степа…

Звягин не отвечал. Постояли еще какое-то время. Снова молча. Сверху раздалось шлепанье босых ног:

– Папа! Ты идешь?

Степан высвободился, обошел застывшую Ираиду, взял бокал и вышел из кухни. Вовка сидел на ступеньках в ожидании отца и ерзал от нетерпения:

– А когда деду зароют? – задал он мучивший его вопрос.

– Завтра, – ответил Звягин и с усилием проглотил ком в горле. – Пить будешь?

– Не буду.

– Ну и не пей, – согласился Степан и сделал глоток.

Вода была теплая и отдавала накипью. Звягин присел ступенькой ниже. Вовка вытянул ноги и уперся ими в отцовскую спину. Спина была крепкая и надежная. Мальчик вдавил ножки еще сильнее, проверяя ее на прочность:

– Ольга сказала, я буду жить сто лет.

– Правильно Ольга сказала, – подтвердил отец.

– И ты, и мама, и она. И Трифон.

– Ну, Трифон-то точно сто лет, – грустно улыбнулся Степан.

Вовкины ноги ослабили давление на отцовскую спину, отчего спине Звягина стало неприятно холодно. Мальчик сполз на занятую отцом ступеньку и по-взрослому нахмурился. Его так же, как и Степана, мучило это неизвестное завтра.

Завтракали в молчании. Ираида не сводила с мужа глаз, отчего у него застревал кусок в горле. Вовка от яичницы отказался и все время посматривал в сторону сахарницы, предусмотрительно отодвинутой матерью на другой край стола. Все попытки мальчика приблизить к себе вожделенный объект заканчивались для него полной неудачей – Ираида Семеновна легко их пресекала. И тогда Вовик делал вид, что его совершенно не интересует, какое количество сахара находится «в этой дурацкой сахарнице» с выпуклыми березовыми сережками вместо ручек. Ираида тогда переводила взгляд на мужа, и Вовка снова предпринимал очередную попытку. Наконец мать не выдержала и возмутилась:

– Шесть ложек сахара! У тебя не слипнется?

– У меня – нет, – невозмутимо ответил Вова.

– Будешь много класть сахара в чай, – пригрозила Ираида, – станешь сладким, липким, и тебя пчелы закусают.

– Ну деду же не кусали! – справедливо заметил мальчик.

Степан с опаской посмотрел на жену, предполагая, что та за ответом не постоит и ляпнет, что, мол, наконец и закусали. До смерти. Что Ираида и сделала с такой скоростью реагирования, что Степану после бессонной ночи было просто за ней не угнаться:

– Не кусали, не кусали, а теперь вот закусали. До смерти.

Вовик вздрогнул всем своим маломощным тельцем и беспомощно посмотрел на отца. Степан, не отрывая тяжелого взгляда от Ираиды, процедил сквозь зубы:

– Шутит мама. Просто так пчелы не кусают. Не до того им, Вовка.

– Спелись, что ли? – рассердилась Ираида. – Ты вот уйдешь сейчас, а мне тут с ними оставайся.

– Не оставайся, – заскрежетал зубами Звягин. – Бери детей, и пошли.

– Это еще зачем? – выступила Ираида Семеновна.

– Чтоб жизнь тебе, Ирка, медом не казалась. Тебе ж всегда тяжелее, чем другим.

Степан поднялся. Смотрел по-прежнему исподлобья, набычившись. Не то хотел он слышать сейчас от своей взбалмошной жены. А с другой стороны, что с ней поделаешь? Ирка как Ирка. Пора было собираться. Делал это Звягин неторопливо, словно взвешивая каждый шаг. Долго натягивал носки, Ираида подала темную рубашку – долго застегивал пуговицы. Жена было потянулась помочь – жестом остановил. Зачем-то чистил Степан обувь, смотрелся в зеркало, приглаживал свои непослушные кудри, пытаясь побороть их разухабистость. Рядом крутился Вовка, и мать его не гнала, не одергивала. Мальчик норовил подставить под отцовскую щетку с сапожным кремом свои стоптанные сандалии, заглядывал в зеркало, повторяя за Степаном все движения, словно маленькая обезьянка. Наконец-то, в точности копируя отца, двумя ладонями провел по футболке, натянул почти к самой груди свои покрытые зацепками трикотажные шорты и по-деловому произнес, глядя исключительно в глаза отцу:

– Я с тобой.

Ираида наблюдала за происходящим и нарочито не вмешивалась: внутри ее плескалось чувство несправедливости, и ей хотелось сатисфакции. Вот она и наступила. Пусть теперь Степа «узнает на своей шкуре, каково ей с этими детьми! Посмотрю, как ты выкрутишься! А то чтоб жизнь мне медом не казалась!..». Ираида Семеновна ждала того момента, когда растерянный муж, не зная, как выкрутиться из этого положения, призовет ее на помощь. Ну, на худой конец, скажет, что мама не разрешает. Но Звягин пошел своим путем:

– Нельзя, Вовка, со мной. Кто ж в доме за мужчину останется?

– Мама, – спокойно предложил мальчик.

– Так не бывает, сын. Она ж толком калитку закрывать не умеет. Заходи на двор, кто хочет. Еще хуже – пойдет птицу кормить, а загон прикрыть забудет. Опять гуси разбегутся. Не дай бог, Трифон под машину попадет. Одним словом, Вовик, за ними глаз да глаз нужен. Пойдем, калитку за мной закроешь.

Больше уговаривать мальчика не пришлось. Из какого-то угла он вытащил пластиковый меч и всунул его в шорты. Степан протянул сыну руку, тот гордо отказался. «Не до нежностей теперь. Сегодня, когда на мне такая ответственность». Вышли вместе: шаг в шаг. Простились за руку – по-мужски. Вовка закрыл калитку и на всякий случай обежал вокруг дома, проверяя уровень надвинувшейся на семью Звягиных угрозы. Пока все было тихо и спокойно. Рубежи вверенной Вовке малой родины были в полной безопасности. По такому случаю мальчик сам снял себя с боевого поста и помчался к дому руководить женским подразделением.

А в нем на текущий момент процветала дедовщина. Ольга стояла перед матерью навытяжку и кусала свои полные губы.

– Заче-е-ем? – вела допрос Ираида. – Зачем? Я тебя спрашиваю.

– Он сам меня попросил, я не хотела.

– А башка тебе для чего дана? Ну для чего-то тебе башка дана?

Оля виновато молчала.

– Ну какая ты мне помощница? – продолжала наскакивать на дочь Ираида Семеновна. – Ни тебе сготовить! Ни тебе за братом посмотреть! На кого положиться? На кого, господи, мне положиться в этом сумасшедшем доме?

– На меня! – воскликнул дневальный, чем вызвал прилив материнской «нежности».

– На кого-о-о?!

– На меня, – еще раз обнадеживающе предложил Вовка, а Ольга в этот момент, не удержавшись, хмыкнула.

Такая вольность в подразделении под командованием Ираиды Семеновны Звягиной не просто не приветствовалась, а строго наказывалась. Сегодняшний прецедент в кухне не стал исключением: Ираида схватила висящее на спинке стула кухонное полотенце и треснула Ольгу со всей силы.

– Не на-а-адо! – заорал Вовка и бросился к матери.

Ираида оторопела, но вовремя сориентировалась на местности:

– Я тебе дам «не на-а-адо»! Я тебе дам сейчас! Тоже мне защитник нашелся! «Не на-а-адо!»

Одним словом, защитнику тоже досталось по первое число, и чтобы не получить еще и по второе, Вовик стремглав вылетел из дома под истошные материнские вопли:

– В баню запру! Обоих! Довели!

Чем уж так довели дети Ираиду, было не совсем понятно, но Ольга решила достоинства все же не терять, поэтому удалилась нарочито медленно и с гордо поднятой головой. Такого грандиозного исхода Ираида пережить не смогла и зло заплакала:

– Что за девка, господи! Что это за девка?! За что ж она меня так ненавидит? За что? Что я сделала? – причитала Звягина. – Родила, растила, ночей не спала. И что в ответ? Глаза выпучит… Ноздри раздуваются… Ой, не зря на ней эта отметина! Не зря! Ведь говорили мне бабы – не к добру оно, это пятно. А то: «В деда! В деда!» Точно в деда – и уйти-то по-человечески не смог! Раз – и посреди жизни помер. И Ольга вся в него: несуразная, себе на уме. Никогда не знаешь, что от нее ждать! Вот точно – меченая!

А меченая в это время вместе с братом подпирала плетень у загона гусями и плела свое затейливое кружево слов:

– Вот видишь, – обращалась она к Вовке. – Я ж говорила, что вам не родная. Я ж говорила? – в который раз переспрашивала девочка брата с надрывом.

– Говорила, – соглашался мальчик и внимательно рассматривал, как по оббитому носу его сандалика ползет какая-то невзрачная букашка.

– Во-о-о-от! – с садистским наслаждением тянула Ольга. – А раз я не родная вам, то она меня не любит. Тебя любит, жалеет, а меня нет. И бьет…

– Меня тоже бьет, – безнадежно прошептал Вовик, наверное, из солидарности.

Оля с интересом посмотрела на брата и выдвинула предположение:

– Слушай, а может, ты тоже не родной им?

– Я-а-а? – задохнулся от страшного вопроса мальчик.

– Ты-ы-ы! Вот подумай: если ребенок родной – его любят. А если любят – то не бьют и в бане не запирают, и не обзываются.

– Не обзываются… – подтвердил Вовка.

– Значит, – торжественно произнесла Оля, – ты тоже! Совсем… Им… Не… родной.

– Ду-у-ра! – заорал мальчик. – Ду-у-ра! Уродина! Я родной! Родной…

Ольга удовлетворенно посмотрела на плоды своей аналитической деятельности и торжествующе повторила:

– Не… род… ной!

Вовка от безысходности надрал полные пригоршни пожухлой травы и с наслаждением швырнул их в сестру. Обсыпанная с ног до головы кудрявая бестия с наслаждением прошипела:

– А ты забыл, придурок, что Трифону обещал? Вот теперь точно гусем станешь!

Из-за забора донесся гогот гусака, и Вова, не выдержав нахлынувшего ужаса, обратился в орган опеки без соответствующего письменного заявления.

– Мама! Мамочка! – истошно вопил мальчик. – Мамулечка моя! Убей эту дуру! Отдай ее назад! Я родной! Ма-а-ама!

Ираида, услышав трубный рев сына, оторвалась от стряпни и выскочила во двор.

Увидев встревоженную мамашу, Вовка бросился, воткнулся в материнский живот, прирос к нему всем своим детским телом и, захлебываясь рыданиями, призвал женщину к ответу:

– Она говорит… Она говорит, – в десятый раз пытался он произнести эту страшную фразу.

Ираида терпеливо ждала.

– Она говорит… – продолжал выплевывать слова мальчик.

– Да что она говорит? – устала ждать женщина и, чтобы ускорить процесс, оторвала Вовку от своего многострадального живота.

Сын, отставленный ровно на расстояние вытянутой руки, запрокинул голову и тоненько заскулил:

– Она… Ольга… Говорит, что я не родной… не-е-е… род-но-ой…

– Како-о-ой? – уточнила Иараида, не отрывая своего пронзительного взгляда от зареванного лица мальчика.

– Не-е-е родно-о-ой…

– Это, значит, Ольга тебе так говорит? – не веря своим ушам, переспросила Звягина.

Ираида нагнулась к сыну, сгребла зареванного сироту в охапку и тревожно спросила:

– И ты поверил?

Вовка в изнеможении отрицательно покачал головой. Но оскорбленная мать словно не увидела этого движения и переспросила:

– И ты, значит, Вовка, поверил? Поверил, значит?

Мальчик старательно замотал головой из стороны в сторону.

– А как же, сыночек, ты позабыл, как у меня девять месяцев в животе был? – коварно переспросила Ираида.

Этого Вовик не помнил, поэтому посмотрел на материнский фартук с определенным недоумением. И на всякий случай виновато пожал плечами и скорчил подобающую моменту рожу. Нет! Хоть убей! Не помню!

– А может, ты, Вова, забыл и как я с тобой до трех лет ночами не спала? И как грудью тебя кормила? И в голую твою попу целовала?