Текст книги "Счастливо оставаться! (сборник)"

Мальчику стало пронзительно стыдно за нахлынувшее беспамятство, и он снова уткнулся в Ираидин живот. Та прижала сына к себе и скорбно произнесла:

– Неблагодарный ты, Вовик, человек! Не-бла-го-дар-ный и злой… Родной мамочке такое сказать! Господи! Что у меня за сын, – со слезами в голосе возопила Ираида Семеновна. – Чем я перед тобой провинилась, Господи, что родные дети меня за мать не считают?! – выкрикнула в небо оскорбленная женщина.

Не дождавшись ответа, Звягина перевела взгляд на сыновнюю голову, подняла зареванное лицо сына и строго спросила:

– Твоя фамилия как?

– Звягин, – пискнул Вова.

– А у отца твоего какая?

– Звягин, – уже без отчаяния в голосе произнес мальчик.

– А моя?

– Звягина! – торжествующе выкрикнул Вовик и обнял мать со всей силою вновь обретенного родства.

– Так вот иди теперь, Вова Звягин, по своим делам и сестре своей передай, чтоб на глаза не попадалась. Увижу – убью.

Восстановленный в сыновних правах Вовка расправил руки-крылья и полетел навстречу сестре, благоразумно схоронившейся в зарослях лопухов около загона с гусями. Ольга не случайно выбрала это место: лопухи зеленой стеной закрывали ее от материнских глаз, а заодно и от солнца. Опять же – к калитке близко. Это уже на случай вынужденного бегства от рассвирепевшего противника.

Адрес лопушиной явки пилоту Вове Звягину был хорошо известен. Мастерски, буквально на бреющем полете, недавний сирота посадил свой самолет около зеленой стены и радостно сказал:

– Мама тебя убьет!

Из зарослей высунулась большая кудрявая голова с синим подбородком и мрачно изрекла:

– Ну и куда я теперь?

Мальчик не удостоил сестру ответом. Полноправный сын по фамилии Звягин, имеющий папу Звягина и маму Звягину, гордо задрал голову, скрестил руки на груди и отставил правую ногу в сторону.

– Ябеда ты, Вовка, – обреченно произнесла Оля, глядя на брата снизу вверх.

Предатель продолжал смотреть в небо, игнорируя все земное, в том числе и собственную сестру.

– Нет! – возмутилась девочка. – Ну-у-у т-ы-ы и га-а-ад!

Гад безмолвствовал, но на всякий случай вышел из оцепенения и сделал два незаметных шага в сторону. Маневр не остался незамеченным, и Ольга, не покидая укрытия, прошипела:

– Ис-пу-гал-ся? Мамочке своей побежишь жаловаться? Давай-давай! Бе-ги-и!

Вова не нашелся, что ответить на оскорбление, а потому прибегнул к уже знакомому приему:

– Теперь мама тебя точно убьет.

Оля опечалилась и скрылась за лопушиной стеной.

– Бли-и-ин, – пробурчала она себе под нос. – Что я делать-то буду?

Ближайшее будущее казалось ей безрадостным и тусклым.

«Сначала отлупит, – размышляла про себя Оля, – потом запрет в бане, вечером выпустит… отцу скажет…»

В хорошо известную последовательность мероприятий сцена надвигающейся гибели пока не вписывалась. Ольга закрыла глаза, силясь представить картину собственной смерти. Та никак не вырисовывалась. Девочка повторила попытку, но ничего, кроме разноцветных пятен, перед глазами не обнаружила. Неожиданно на помощь пришел Вовка с уже надоевшим «Мама тебя убьет».

– Да слышала я, – огрызнулась Оля и вылезла из убежища. – Что встал как истукан?

Истукан не знал, что ответить, но повторить главный тезис дня почему-то не решился. Ольга прошла в миллиметре от Вовкиного плеча, презрительно поджав губы.

– Ты куда? – робко полюбопытствовал братец.

– Вещи собирать. Не голая же я уйду.

Вова потупил взор и безнадежно, почти шепотом молвил вслед сестре:

– А я?

– А «я» – последняя буква алфавита, – с гордым вызовом бросила Оля и направилась к дому.

– Не ходи… Там мама…

– Ой, как страшно! – пропела плутовка и показала Вовке язык.

– А… мама… тебя… убьет…

– Нет, Вова, меня убить нельзя. Я, по-твоему, кто? Оля? Оля Звягина?

Вовка старательно затряс головой, отчего та произвела какие-то странные колебания. Внешне их траектория напоминала одновременное движение на участках «вперед-назад», «влево-вправо». Ольга надменно посмотрела на младшего брата и зловеще захохотала. В этот момент она себе нравилась безумно, и неважно, что звуки, ею издаваемые, весьма и весьма напоминали радиопостановку гоголевского «Вия». От неожиданности Вова вздрогнул и робко предложил свой вариант ответа:

– Принцесса?

Оля презрительно посмотрела на обделенного фантазией брата и вновь исторгла из себя роковой хохот. Дыхания в этот раз не хватило, поэтому последнее «ха-ха-ха» она вымученно просипела запершившим горлом.

– Сам ты принцесса, Вовка!

– Ты ж сама говорила, – возмутился мальчик. – Заколдованная принцесса… Не родная… Трифон на тебе жениться хочет…

– Дурак ты, Вова. Неужели не видишь?

Ольга сгорбила плечи, низко опустила голову, а потом резко вскинула ее, наступая прямо на брата. Зрелище это потрясло бы любого, кто мог его созерцать: скошенные к переносице глаза, выдвинутая вперед челюсть, свесившийся набок язык, на котором пузырилась слюна, и утробное завывание.

– Ну что-о-о? – леденящим душу голосом завыла Оля. – Тепе-е-ерь уз-на-а-ал?!

– Ве-е-едьма?! – заикаясь, выдавил из себя Вова и побледнел, но произведенного эффекта талантливой актрисе было явно маловато.

– Па-а-сма-а-а-три-и-и на ме-ня-а-а! – продолжала завывать Оля, выдувая изо рта пузыри и мелко потряхивая косматой, полной травы большой головой. – Узна-а-а-ал?

– Ведьма! – что есть сил заорал Вовка и немедленно приступил к необходимой обороне.

Сестренка решила дожать и сделала два нетвердых шага вперед под зловещее завывание. Вовино сердце затарахтело в животе, коленки подогнулись, и на нетвердых ногах мальчик, совершив поворот «кругом», помчался к дому зигзагообразными перебежками, словно под трассирующими пулями. Преодолев ровно половину пути, Вовка обернулся и встал как вкопанный. Ольга, увидев замешательство брата, подняла руки, выгнув крючком пальцы, и с наслаждением завыла:

– И-ди-и-и сюда-а-а!

Не тут-то было. Вовик стремительно увеличивал расстояние, покрывая его гигантскими прыжками:

– Ма-ама, – наконец-то завопил он. – Ма-а-амочка!

Оля решила не дожидаться появления Ираиды и стремглав бросилась в сторону калитки, понимая, что в этот раз мать точно выполнит свое обещание. Улица была заманчиво пустынна, дорога свободна, а там – будь что будет.

Ноги сами вынесли девочку к убежищу – впереди замаячил бабушкин дом. Ольга остановилась, перевела дух и медленно двинулась в его сторону. Калитка была открыта, во дворе – пусто, только на скамеечке, врытой дедом, опустив голову, сидела женщина. Оля смело направилась в ее сторону – это была Марья Косых. Та, поправив платок, положила скрюченные артритом руки на колени и приветливо спросила:

– Пришла? Давно тебя жду…

Девочка остановилась, не решаясь пройти мимо поселковой, как она думала, ведьмы.

– Вчера ждала, – устало проговорила Марья Косых. – Что-то, думаю, девочка моя не идет…

От вкрадчивого голоса старухи по Ольгиному телу побежали мурашки.

– Ну… что встала? Иди. Не бойся. Садись вот.

Марья подвинулась, но Оля не стронулась с места. Старуха жестом обозначила той освободившееся место на скамейке. Призывно похлопала по теплому дереву рукой и строго сказала:

– Садись.

Ольга послушно присела рядом, не поворачивая головы в сторону собеседницы.

– Чего не смотришь? – проскрипела Косых. – Боишься?

Девочка опустила голову.

– Дед твой помер… Знаешь?

Ольга, насупившись, кивнула.

– Меченый он был… И ты вот меченая, – в никуда произнесла Марья и натужно вздохнула. – Пойдем, что ли, уже?

Оля послушно встала и, словно заговоренная, как автомат начала подниматься по крылечку. Марья Косых заковыляла следом, бормоча что-то себе под нос:

– Изо тела, изо бела, земля к земле, вода к воде…

Чуткое Олино ухо схватило «вода к воде», и она мысленно добавила: «У тебя на бороде».

– На бороде, говоришь, – захихикала Косых и плотно закрыла за собой дверь. – У кого, может, и на бороде, а у кого…

В полумраке комнаты подрагивал огонек лампадки, освещая неровным светом застывшее лицо покойника. Сидящие у гроба Полина Михайловна и Степан как по команде повернули головы и практически одновременно воскликнули:

– Ты сюда зачем?

Ольга остановилась как вкопанная и, молча, не отводя взгляда, уставилась на деда. В гробу покоилась огромная Зямина голова с непослушными даже теперь седыми кудрями. Лоб поблескивал, словно лакированный, широкий прежде нос заострился и приобрел какую-то восковую ноздреватость. Лиловая родинка на правой ноздре стала землистой, отчего казалось, что на носу у деда большая дыра, а губы вытянулись в две местами склеенные серые ниточки, и рот поэтому выглядел кривым. У дедова лица было скорбно-удивленное выражение: «Что со мной?»

Степан было приподнялся навстречу дочери, но тут же был водворен на место строгим взглядом бабки Косых.

– Что, дочка, узнала? – ехидно спросила девочку старуха, склонившись к самому ее уху.

Ольга молчала. Та тихонько подтолкнула ее к гробу:

– Давай, дочка, подойди, поздоровайся с дедком. Подойди – не бойся.

Степан подвинулся и взглядом показал дочери на соседний стул: «Садись, мол, рядом». Марья Косых устрашающе сверкнула глазами.

– К гробу, доченька, подойди. Вот тут, у ног встань. За ножки дедовы подержись.

Ольгины руки прилипли к телу, а язык – к небу.

– Что стоишь, дуреха? Положи руки-то…

Марья ласково кошачьим движением взяла Олю под локотки, отчего ее руки естественным движением легли на Зямины ботинки. Их носки смотрели в разные стороны, но девочка их сжала с такой силой, что они заняли правильное положение, устремившись вверх, к самому потолку. Оля чуть ослабила хватку, и носки ботинок автоматически разъехались в сторону. Девочка осталась недовольна беспорядком в гробу, шмыгнула носом и снова их с силой соединила.

– Не суетись, – прошипела за спиной Марья, – не тревожь деда.

Оля послушно убрала руки и вопросительно посмотрела на старуху: «Чего дальше?» Косых словно читала девичьи мысли и строго ответила:

– Не торопись, девка.

– Э-э-это… – протянул Степан, – ты, теть Маш, на девчонку-то не дави. Пусть вот со мной рядом сядет. Не видишь, что ли, боится она. Страшно.

Косых презрительно сжала губы и ворчливо произнесла:

– Страшно, Степушка, с такой отметиной на лице жить. Иди-ка ты лучше дверь пока запри, чтоб не мешали мне.

– Это еще зачем? – удивился Звягин. – Что-то я, теть Маш, про такой обычай не слышал: похороны – они ведь, как свадьба. Кто пришел, тот и вошел, а ты – «дверь запри»…

– Не мешал бы ты мне, парень, потом спасибо скажешь. А ты, Поля, святой воды принеси и чистое полотенце.

– Ма-а-ать, – возмутился Степан, – вы чего тут удумали?

Полина Михайловна, не отводя взгляда от лица мужа, устало сказала:

– Делай, Степа, как теть Маша говорит. Не до вас мне… Посмотреть дайте…

Ольга в растерянности переводила взгляд с одного на другого, на третьего и ничего не понимала. Устала стоять, присела на стул и громко зевнула.

– Видал?! – налетела старуха Косых на Степана. – Боится она? Ниче твоя девка не боится: ни бога, ни черта!

«Боюсь маму», – подумала девочка и с наслаждением вытянула ноги, задев стоящий под гробом эмалированный таз с густо разведенной марганцовкой.

– Осторожно, – шикнула на внучку Полина. – Опрокинешь!

Ольга смущенно подобрала ноги. На деда старалась не смотреть, все больше по сторонам. Не было ничего интересного – один задрапированный белой простынею сервант.

Девочка всегда любила рассматривать стоящие в нем старинные фарфоровые фигурки: девушка в капоре (солонка) и мужчина в цилиндре (перечница). Еще была чудо-масленка – пучок фарфоровой редиски. Ее Полина Михайловна никогда не выставляла на стол, ссылаясь на художественную ценность и преклонный возраст. На самом деле старшие Звягины хранили в ней деньги. Семейную тайну Ольге выдал дед, взяв с нее честное слово молчать. Она и молчала.

На людях девочка Зиновия Петровича стеснялась. Особенно этой дурацкой на полноса лиловой родинки, поэтому, завидев деда, всегда направлялась в другую сторону якобы по неожиданно возникшему делу. Звягин легко разгадывал Ольгину хитрость, поэтому менял направление и выбирал другую дорогу. Зато дома внучку с рук, пока была маленькая, не спускал и всегда держал свое отражение на расстоянии вытянутой руки.

Как сердилась младшая Звягина на деда за то, что приехал к ней в больницу, где она провела чуть ли не месяц из-за того, что наступила на ржавый гвоздь и до последнего скрывала от матери распухшую в ступне ногу. Тогда первой забила тревогу Полина – заподозрив, что у внучки температура, неосторожно спросила:

– Что у тебя болит, Олюшка?

Продал, как всегда, Вовка:

– Нога у нее, баба, болит…

Увидев эту злополучную ногу, Полина, никого не спрашивая, договорилась со школьным «уазиком» и сама, не спросив ни сына, ни невестку, отвезла Ольгу в районный центр.

Когда опасность миновала, приехал Зиновий Петрович. Вся палата, так думала Ольга, теперь таращилась на это мерзкое пятно с удвоенным старанием: два урода на одной койке. А дед, как нарочно, раскладывал, не торопясь, в тумбочке свежее белье, пакеты с печеньем. А потом развернул шоколадную конфету и зачем-то разрезал ее на мелкие кусочки своим знаменитым перочинным ножиком. Нарезал и пропахшими папиросами двумя пальцами протянул к ее рту. Оля тогда чуть не расплакалась и сердито отвернулась от деда…

Еще вспомнилось. Опять же в связи с изменившим свой облик сервантом. Там за стеклом стоял рюмочный набор с графином. Набор как набор, если не считать, что каждый предмет в нем являл собой расписную рыбу с золотыми губами и короной на голове. Царь-рыба – графин и рюмки-рыбки. Они отражались в зеркале, а потому казалось, что в зеркальных водах плещется волшебная стая рыб. Зиновий Звягин с почтением кланялся большой рыбине, бережно вытягивал пробку-корону и наливал себе беленькой, а внучке капал на самое дно сладкого кагору.

– Полине не говори, – предупреждал он Ольгу и двигал мелкую рыбешку по столу. Заговорщицки чокались: «За встречу!» – и обнявшись, замирали от счастья.

– Ты на мой нос не смотри, – успокаивал девочку дед. – Это меня птица счастья клюнула…

Ольга не верила: «Меня же, мол, не клевала…»

– А я вот умру, и тебя клюнет… Счастье мое к тебе перейдет.

Дед вот умер. Счастьем и не пахло. Оплывшим воском пахнет, чем-то сладким немного. Дома – Ираида, Вовка, Трифон. В гробу – дед.

– Иди, Степан. Встречай Ирку, – недовольно заклекотала Марья. – Не видишь, что ли?

Звягин уже и сам видел направляющуюся к калитке жену в черной косынке. Занервничал, раздумывая, встать или не встать.

– Иди! – прикрикнула на него старуха и засеменила к двери. – Иди.

Степан встал, с грохотом отодвинул стул и направился к выходу. Марья проворно распахнула дверь и, кривляясь, поклонилась Звягину в пояс. Тот не успел еще миновать сени, как старуха хлопнула дверью и задвинула щеколду.

– Полька, – скомандовала она. – Чего расселась? Полотенце неси! Воду давай.

Полина Михайловна не шелохнулась.

– Я принесу, теть Маш, – предложила Ольга.

– Сядь! – крикнула Косых и грохнулась на соседний стул. – Молитву знаешь?

Девочка отрицательно помотала головой.

– Господи, еще учительская внучка, – заскрежетала старуха и притянула Ольгу к себе за шею.

Та дернулась, но Марья пригнула кудрявую голову к своим коленям и забормотала: «Господи, Отец наш Небесный…» Ловко расцепила холодные Зямины руки, отчего лежавшая на них иконка завалилась куда-то под топорщившийся пиджак покойного, и резко подняла многострадальную Ольгину голову за волосы.

Девочка закричала, Полина вскочила, бросилась к Марье, пытаясь вырвать внучку из рук, но не тут-то было. Старуха что-то отчаянно бормотала и, не обращая внимания на кричащих, ледяной рукой покойника водила по Ольгиному носу с родимым пятном. «Земля – к земле, вода – к воде…»

– Не на-а-а-да… – орала девочка, но Марья не отпускала.

Растрепанная Полина Михайловна пыталась поймать негнущуюся руку мужа, в дверь колотили, а старуха Косых снова и снова тыкала Зяминой рукой в Ольгино лицо. Наконец Марья как-то разом обмякла, отпустила Ольгу и растеклась по стулу, прикрыв бегающие глаза.

Девочка перестала визжать, перешла на всхлипы и ткнулась Полине в колени. Ту била дрожь, и она рвущимся голосом приговаривала:

– Ну, все. Вот и все. Олюшка, уже все.

– Полотенце с водой принеси, – глухо, не открывая глаз, просипела Марья Косых.

– Не могу, – дрожащим голосом ответила Полина, не решаясь отпустить всхлипывающую внучку.

– При-не-си… Ты должна… Потом дверь…

Полина Михайловна отстранила Ольгу, прислонила ее к Марье – девочка даже не заметила подмены – и выбралась, опрокинув стул. Старуха с девочкой даже не вздрогнули, зато Степан с Ираидой колотили в дверь все сильнее и сильнее:

– Ма-а-ать! Открой! Открой!

Полина принесла бутылку с крещенской водой и чистое новое вафельное полотенце.

– Гостям приготовила? – захихикала Марья и обильно смочила ткань водой из бутылки.

Полина Михайловна ничего не ответила, только покачала головой.

Когда Степан с Ираидой ворвались в дом, старуха Косых бережно обтирала Ольгино лицо влажным полотенцем. Девочка была в забытьи.

– Убью-у-у, – выдохнул Степан и направился к Марье.

– Убил уже один такой, – беззлобно ответила старуха и посмотрела на Звягина. – Дочь возьми. Уснула. На кровать отнеси.

Степан дрожащими руками поднял девочку и, сдерживая рыдания, понес в родительскую спальню. Марья не отставала ни на шаг. Велела положить на Зямино место. Ольга даже не пошевелилась. Старуха перекрестила девочку и протянула Степану полотенце:

– Рви, – просипела она.

Звягин попытался – мокрое полотенце не поддавалось.

– Зубами рви… – просипела Марья.

Степан надорвал край, и полотенце затрещало. Старуха приняла оба обрывка. Один протянула Полине:

– У порога положи. Под ноги.

Второй обрывок тщательно свернула и приказала Степану:

– Отца приподними.

Тот трясущимися руками повернул Зиновия Петровича на бок, Марья расправила под ним кусок полотенца, нашла иконку, дождалась, пока Степан все поправит, и уважительно бережно скрестила Зямины руки.

– Ну вот и все… Дай воды, – обратилась к Ираиде.

Та, опухшая от слез, разом осунувшаяся и страшная, принесла стакан. Старуха сделала глоток, обрушилась на стул и жалобно попросила:

– На улку меня…

Степан с женой, притихшие, измученные, вывели под руки трясущую головой Марью и усадили точно на то место, где ровно час назад дожидалась она их меченую дочь. Спустя какое-то время Ираида выглянула с крыльца и нашла скамейку абсолютно пустой. К дому потянулись люди. Полина Михайловна встречала печальных гостей. Степан курил на веранде. Ольга мирно спала. До самого вечера.

Когда начало смеркаться, Ираида засобиралась домой:

– Я уж, Степ, не вернусь, сидеть с вами не буду – все-таки дети. Оставлять боязно…

Ираида Семеновна уже было собралась пересказать свекрови вчерашние приключения Оли и Вовки, да та вовремя невестку остановила:

– Иди-иди, Ира. Мы сами здесь побудем, – и с мольбой взглянула на сына.

Степан с готовностью кивнул головой, но на всякий случай жене предложил:

– Сами дойдете или проводить?

Полина Михайловна с недоумением взглянула на сына. Теперь пришла невесткина очередь показывать благородство:

– Чего удумал? Это еще зачем? Вроде не ночь на дворе. С Ольгой вмиг добежим.

Как вообще могла представить Ираида свою дочь бегущей, особенно после пережитого кошмара и нескольких часов глубокого сна, было одному Господу Богу известно. Девочка еле держалась на ногах, беспрестанно зевала и таращила полузакрытые отекшими веками глаза. Впрочем, мать ее это не смущало. Сказала – добежим, значит, добежим.

Ее упорное стремление домой было вполне объяснимо. Ираида Семеновна тревожилась за оставленного в гостях у Татьяны сына. Осиротевший Вовка уже битый час подвывал, стоя у окна, отчего новоиспеченная нянька испытывала если не бешенство, то, во всяком случае, жуткое раздражение. При этом Татьяна периодически косилась в сторону сидящего на диване мужа и злилась еще больше. Тот всем видом своим показывал, уставясь в телевизор, что дети – совершенно необязательное, а возможно, и абсолютно нежеланное явление в семейной жизни. Еще полчаса, и Татьяна с готовностью бы с ним согласилась, но пока данное подруге обещание удерживало ее от напрашивающегося само собой вывода.

– Слышь, Вов, ты чего ревешь-то?

– К м-а-а-ме хо-чу-у-у…

– Да придет твоя мама! Никуда не денется! – пообещала Татьяна.

– До-о-о-олго… – противно хныкал Вовка.

– Да где же долго?! – полувозмутилась-полусогласилась соседка. При этом она не переставала думать о том, как это похоже на бесшабашную Ирку! Бросить ребенка и испариться в неизвестном направлении. И хотя Татьяна прекрасно знала, куда и по какому поводу отправилась Ираида, ее не покидало чувство уязвленного самолюбия и обиды: «Господи! И вот таким-то людям ты даешь детей? Да еще двоих!»

– Эй, парень, – снисходительно протянул развалившийся на диване сосед, – иди, что ли, сюда, телик посмотрим…

– Нет, – отказался мальчик покинуть свой наблюдательный пункт.

– Да ладно тебе! Не мужик, что ли? – неожиданно точно попал Татьянин муж в нежное Вовкино сердце.

– Мужи-и-ик, – протянул младший Звягин и шмыгнул носом.

– Ну, раз мужик, так и иди сюда. Футбол смотреть будем.

– Зачем ему твой футбол? – заревновала Татьяна. – Может, мультики где показывают?

– Ты бы про мультики еще в двенадцать ночи вспомнила! Воспитательница хренова.

Слово «хренова» Вовке было хорошо знакомо, ласкало слух, и поэтому на соседа тот посмотрел уважительно.

– Футбол? – скупо уточнил мальчик.

– Футбол. Наши с югославами, – ответил Татьянин муж, не отрываясь от экрана.

Вовка подошел. Сел рядом. Правда, на достаточном расстоянии. Прокашлялся и, глядя в телевизор, не поворачивая головы, между прочим, сказал соседу:

– А мама Ольгу убила.

– Не по-о-онял? – занервничал любитель футбола и беспомощно посмотрел на жену.

– Ты че несешь? – закудахтала Татьяна. – Ты че несешь, дурень?

– Мама… убила… Ольгу, – старательно и медленно повторил Вова. – Вот и нет никого. Дома у нас. Теперь, наверное, ее в землю зароют.

– Ттты этто… – начал заикаться сосед, разом утративший интерес к футболу, – тты этто брось, парень. Чушь такую нести – убила!

– Она убила, – стоял на своем Вовик. – Ольга сначала нам не родная была. – Татьяна с мужем переглянулись. – А потом ведьмой стала и из дома ушла. Тогда мама тоже ушла, чтобы убить…

– Ой, бля-а-а, – застонал Татьянин муж. – Чикатило!

– Сам ты Чикатило! – разобиделась за подругу Татьяна. – Идиот просто! Вон, – женщина ткнула рукой в окно, – Ирка с Ольгой идут. Ну ты, Вова, сказочник! Ты смотри больше никому такое не говори.

Вовка вскочил с дивана, подбежал к окошку и грустно констатировал факт:

– Значит… не убила.

Татьяна ожила при взгляде на подругу и от мысли, что в сегодняшний вечер еще можно пожить для себя. Поэтому стука в дверь дожидаться не стала, а буквально распахнула ее перед Ираидиным носом.

– А у нас все хорошо, – елейным голосом проговорила она, встречая Ираиду в сенях. – Правда, Вовка похныкал немного. А так все ничего. С моим футбол смотрели.

– Спасибо тебе, Тань. А у нас такое там было! Тако-о-е!

Звягиной не терпелось поведать о произошедшем в доме свекрови, но выбежавший матери навстречу Вовка капризно заныл:

– Домой хочу. Есть.

– Ир, я его хотела накормить. И блинов напекла, и картошки нажарила. Кисель вот сварила. Ничего не стал. Чай с сахаром попил только.

– Да знаю я, Тань. Его разве накормишь. Господи, ну что за жизнь! Одну не прокормишь, другого не накормишь. Крутись, как хочешь. – Помолчала секунду и строго напомнила: – Вынос завтра в двенадцать. Поминки – в школе. Бегала сегодня, мед, грибы относила.

– А детей ты завтра куда?

– Дома побудут.

– А твои что же, не приедут?

– Сегодня вечером обещали. Да, видно, машину не нашли. Завтра, значит. Ладно, Тань, пойдем, что ли. Устала я сегодня. Быстрей бы уже все.

Татьяна подругу задерживать не стала. Звягины перешли улицу и скрылись за забором.

Из загона слышались недовольные вопли некормленой птицы. Вовка подбежал к плетню и заглянул внутрь – Трифона не было.

– Трифона нету! – сообщил он остальным членам семьи.

– Как же! Нету твоего Трифона, – отмахнулась Ираида. – Где ему еще быть-то? В потемках не видно.

Успокоенный материнской уверенностью, Вовка вернулся к родственницам и, расправив плечики, серьезно сказал:

– Я первый!

– Да хоть десятый, – в очередной раз отмахнулась Ираида и сошла с дорожки, ведущей к дому, пропуская сына вперед.

Вовка, встав во главе команды, бойко зашагал к крыльцу, периодически оглядываясь на мать.

– Давай и ты, – предложила Ираида дочери, жестом указывая ей двигаться за братом.

– Не хочу, – отказалась Оля и взяла мать за руку.

Жест этот был столь необычен для дочери, что у Ираиды перехватило дыхание. Всю дорогу назад Ольга отталкивала ее руку, предпочитая держаться на почтительном расстоянии. А сейчас вдруг неожиданно пошла на контакт, крепко сжала материнское запястье влажными, прохладными пальчиками и прижалась к ее упругому боку. Ираида Семеновна от неожиданности встала как вкопанная, притянула к себе Ольгу, сгребла в охапку, словно желая принять в себя свое чадо. Молча стояли, обнявшись, дыша общим дыханием, общим ритмом, не обращая внимания на томившегося около крыльца Вовку. Стояли, влившись друг в друга, склеившись, как будто завтра война или расставание на всю жизнь. И в вечерних сумерках было неясно, двое там или один, но большой и бесформенный.

Заскрипел протяжно фонарь оттого, что на него взгромоздилась ночная крупная птица и резко рванула ввысь, ощутив живое неестественное тепло. Птица охнула где-то высоко, и разом запели цикады, стало как-то повеселее, праздничнее. Вокруг горящей над крыльцом лампочки кружились ночные бабочки и с ними в одном хороводе совсем мелкая мошкара, привлеченная светом. Вовка задрал голову, зажмурился – световые волны поплыли перед глазами. Мальчик обернулся – к дому подкралась кромешная тьма.

– Ма-а-ама? – позвал он.

Из темноты никто не ответил, тогда Вовик забрался на крыльцо и выставил руку козырьком над глазами:

– Ма-ама!

Ираида прекрасно слышала глас вопиющего, но отвечать не торопилась. Укутанная наступившей темнотой, женщина бережно провела ладонями по девичьей головке – пальцы застряли в нерасчесанных кудрях, больно оттянув кожу. Оля инстинктивно дернула головой, но ни на миллиметр не отодвинулась. Боль была какая-то приятная, сладкая, солоноватая на вкус – просто на глаза навернулись слезы.

– Пойдем, что ли, доча, – хрипло прошептала Ираида Семеновна, наклонившись к спрятавшемуся в непослушных волосах маленькому ушку. – Так ведь и будет орать, ирод, пока не увидит.

– Ма-ама! – уже с тревогой в голосе прокричал Вовка.

– Идем же мы. Идем уже, сыночка, – приторно выдавила из себя Ираида и добавила шепотом: – Ни минуты не терпит, своебышник!

Мальчик, удовлетворившийся звуком материнского голоса, сел на ступеньки крыльца и приготовился терпеливо ждать. В обретенной безопасности ему казались столь никчемными эти женские секреты, столь мелкими по сравнению с его тайнами, поэтому Вова Звягин был снисходителен и великодушен.

Ираида и Ольга наконец-то вынырнули из садовой темноты в зону мягкого дрожащего света. Притихшие и покорные, уставшие от безмерного счастья обладания друг другом.

– Жрать хочу! – сердито, по-мужицки, выпалил Вовка.

– Это еще что за жрать! Что за жрать?! – взвинтилась Ираида Семеновна. – Тоже мне! Жрать ему подавай. Чать не скотина ты, Вова. Человек!

– Человек, – согласился с материнскими доводами мальчик.

– А раз человек, – назидательно произнесла женщина, – то и разговаривай как человек.

Вова хитро посмотрел на мать, встал на четвереньки и, задрав голову, звонко залаял. При этом тощий его зад в покрытых зацепками шортах заходил ходуном из стороны в сторону. Ольга захихикала, присела на корточки и стала шарить под нижней ступенькой ключ от отчего дома. Пальцы натыкались на свернувшуюся хлопьями пыль с порядочным замесом песка и грязи, упирались в покрытые занозами борта ступеньки – ключа не было.

– Нет! – сообщила Ольга домочадцам.

– Чего нет? – почти одновременно произнесли Вовка и Ираида.

– Ключа нет.

– Как нет? – всплеснула руками Ираида Семеновна.

– Ну так. Нет. Пусто.

– Господи! Где ж ключ-то? Я ж клала! – запричитала Звягина. – Вот как ушла из дому, дверь заперла и сунула под крыльцо.

– Ну нет там ключа! – с отчаянием в голосе повторила девочка.

– Обронила! – взвизгнула Ираида. – Господи, что ж я за дура! Ей-богу, обронила, пока к свекрови бежала, по дороге и обронила.

Вовка с возмущением посмотрел на мать:

– А спать я где буду? В бане?

– Так баню-то еще открыть надо! Ключ-то в доме. Теперь хоть к отцу беги.

– Я устал, – сразу же предупредил Вовка.

Оля села на ступеньку со страдальческим выражением лица: «Чего ж делать?» Рядом примостилась и Ираида. При мысли о возвращении в дом к свекрови портилось настроение. В голове скрежетали какие-то шестеренки, начинался «мозговой штурм».

– Окно! – воскликнула Звягина.

– Бить будем?! – радостно взвизгнул Вовик. – Камнем можно.

– Да уж, – протянула Ираида, – насчет камня – ты мастер. Камнем и дурак сможет. Ты так попробуй. Не камнем.

Задача была не из легких. Вова приуныл. Женщина обошла дом кругом, лелея надежду обнаружить хотя бы одно неплотно прикрытое окно. Не тут-то было! Даже форточки и те были закупорены.

– Господи! Какой дурак все окна позакрывал? – проворчала Ираида себе под нос. – Хоть бы одно оставил.

– А воры? – участливо уточнил мальчик.

– Да что у нас красть, господи! Все как у всех – холодильник, телевизор, стиральная машинка.

– А золото? – поинтересовался Вовка.

– К-к-ка-ккое золото? – поперхнулась Ираида. – Где ты у нас золото видел?

– В коробке, – признался Вова и перевел стрелки на сестру, – Ольга показывала. Там зубы.

– Ты че, Оль, ко мне в комод лазила, что ли?

Ольга кивнула.

– А зачем, дочь? Все ж ваше будет. Мне коронки мамка отдала, я вам отдам, а вы делайте что хотите. Хотите – плавьте, хотите – надевайте. Че ж лазить-то? А там документы. А там паспорт. А там ваши свидетельства о рождении. А пропадет? Нет документов – кто поверит, что вы мои дети? Это кто, Господи, поверит, что мои дети ко мне в комод без спросу лазили? Мне что ж, теперь ничего без присмотра оставить нельзя?!

Ираида только перевела дух, чтобы закончить свою пафосную тираду, как Вовка, уставший от нескончаемого материнского монолога, неожиданно для самого себя размахнулся и бросил камень, минутой раньше поднятый с земли, в окно. Стекло мелодично зазвенело и зазвякало сначала по жестяному подоконнику, потом по бетонным откосам.

Звягина не успела открыть рот с пожеланиями всего наилучшего собственному сыну-своебышнику, как тот с гордостью заявил: