Текст книги "Возвращение-2. Повесть"

Возвращение-2
Повесть
Татьяна Александровна Чебатуркина

Да, ты такой, каким тебя люблю:

Порывистый, настойчивый, не лгущий,

Подобно небольшому кораблю,

Навстречу ветру и штормам идущий.

Как нелегко и как легко с тобой,

В тебе всечасно вижу перемены,

Но, то не мыслей пестрый разнобой,

Не чувств игра, не ветреность измены,

А редкая способность воплощать

В себе черты стремительного века,

В себе самом и в людях не прощать

Того, что недостойно человека.

Людмила Татьяничева

Редактор Ольга Викторовна Ананьева

© Татьяна Александровна Чебатуркина, 2017

ISBN 978-5-4485-5874-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. ВСТРЕЧА В ВОЛГОГРАДЕ

Для себя Саша решила: поеду к Жене в Москву, наконец-то, на зимние каникулы. Но в начале декабря по графику предметной переподготовки, о котором она просто напросто забыла, ее направили на двухнедельные курсы Волгоградской академии повышения квалификации. И эти дополнительные каникулы в середине учебного года были, как никогда, кстати.

Аннушка заметно выросла, превратившись за осенние месяцы разлуки из девочки – пампушки, неокрепшего, немножко зажатого, стеснительного птенчика, в высокую, стройную девушку – подсвечник. Но природную грацию и изящество смазывал разрекламированный и принятый молодежью штампованный тип подростка неизвестного пола в узких модных джинсах, в темной куртке, без головного убора, с распущенными, неровно постриженными прядями крашенных, распрямленных волос, в опорках без каблуков, с неизменным рюкзачком за плечами и несоразмерно большим хомутом пестрого шарфа вокруг вечно проблемного горла.

Саша почувствовала себя вдруг такой древней старушкой, которой, возможно, предстояло стать через несколько близких лет относительно молодой бабушкой, если дочь пойдет по ее стопам и, влюбившись, выскочит замуж, как она сама когда-то выскочила в восемнадцать лет.

И предстоящий разговор о беременности, о будущем пополнении их маленькой семьи сразу двумя мужчинами, как-то не вписывался в радостные объятия с соскучившейся доченькой, а тем более во встречу и откровения со строго-непримиримой свекровью Анной Алексеевной.

Саша, держа за руку Аннушку, сразу же на автовокзале договорилась с шофером такси, чтобы он завез их по пути в приличный кондитерский магазин за шоколадным тортом.

Анна Алексеевна откровенно сдала. С трудом вставала, ходила, прихрамывая на левую ногу, ночью ее деревянная кровать с металлическим пружинным матрасом неспокойно скрипела. И этот разительный контраст расцветающего свежего бутона – Аннушки – и заметно угасающей, такой сильной некогда женщины, бывшего директора большой городской школы, похоронившей безвременно мужа (обширный инфаркт прямо на работе), а потом сына (в результате наезда груженого самосвала на скромное «Жигули») заставил Сашу молчать. Не хотелось наносить этот откровенный удар бедной женщине и превращать двухнедельные курсы в сплошную панихиду с постоянным монологом: «У тебя романы с мужиками, а моего ненаглядного сыночка ты что-то быстро забыла. Вот какая твоя любовь и верность навечно».

Эта правда била Сашу нестерпимо жестоко, невыносимо больно даже, если и не была произнесена пока никем вслух. Это мысленное самобичевание она испытывала постоянно, с первых минут приезда.

«Мне нельзя нервничать, и, вообще, нужно было включать голову раньше, а теперь – что же?» – говорила сама себе Саша, но быть причиной слез и полного расстройства для одинокой несчастной женщины она не хотела. Да и неизвестно, как Аннушка отреагирует на появление новоявленного отчима в семье.

В субботу, сколько Саша себя помнила, у них в семье всегда пекли пироги или, на крайний случай, пирожки. Запах печеного теста, незатейливой капустной начинки, яблок с корицей, сдобы наполнял все пространство большого дома, и все были рады и сыты, попивая чаек с большим куском пирога или плюшкой.

Саша поставила тесто. И была рада увидеть довольную, улыбающуюся свекровь, которая, словно очнулась от испугавшей Сашу вчера вечером старческой немощи и окунулась в прежние кухонные хлопоты домовитой донской казачки.

– Так вот, Саша, что я тебе скажу, – Анна Алексеевна крошила яблоки, – хватит девочку сиротить при живой матери, Перебирайся после окончания учебного года в Волгоград. Я тебя пропишу. Квартира, хоть и двухкомнатная, у нас большая. Разместишься на диване в Аннушкиной комнате, а я в зале останусь. Кухня станет гостиной. Люди по шесть – семь человек в таких квартирах умещаются.

Саша достала из духовки удачно запекшуюся пиццу, любимое Аннушкино блюдо, сделанное по проверенному рецепту из Интернета.

– Да, да, мамуля, переезжай скорее! Будешь нам через день пиццу печь, а то бабуля сопротивляется. Боится, что я растолстею, – Аннушка отхватила себе приличный кусок и сновала по кухне, размахивая тарелкой, чтобы скорее остыла колбасно-сырно-томатная начинка на тонком кусочке теста.

И тут проснулся телефон. Это звонил Женя. Отделаться короткими «Да», «Нет» было невозможно. Саша заскочила в ванную комнату.

– Сашенька, я больше без тебя не могу и не хочу. Взял отпуск на неделю и завтра выезжаю к тебе. И собирай вещи. Я без тебя в Москву не вернусь. Давай в селе зарегистрируем наш союз. Хочешь, потерпи до Москвы. Я хочу быть семейным человеком, – Саша слышала его тревожный, взволнованный, расстроенный голос. Стенки в ванной комнате были тонкие. Маленькое окно под потолком выходило на кухню, и даже шум душа был отчетливо слышен в тишине, когда не работал телевизор.

– Женя, я тебе перезвоню позже, после десяти часов вечера. Я в Волгограде у дочери на двухнедельных учительских курсах. Мой ты хороший! Подожди! На зимние каникулы я точно приеду в Москву.

Эта вилка неопределенности с такими острыми отточенными концами упиралась прямо в сердце и была похуже камня выбора на дороге жизни: налево пойдешь, направо пойдешь, а, может быть, тебя угораздит потопать прямо? Самое главное – обратной дороги назад просто не было

Когда все улеглись, и засопела на своей кровати, слегка постанывая, Анна Алексеевна, Саша оделась потеплее и вышла на улицу. И окунулась в прекрасный зимний городской вечер с занесенными снегом машинами под прожекторами теплого домашнего света, лившегося из прямоугольников окон давно обжитой девятиэтажки на улице Тулака. Прошла неторопливо мимо группы подростков с гитарой на холодной лавочке в глубине двора у крайнего подъезда, мимо двух молоденьких мам с колясками, закаляющих своих неугомонных чад на легком морозце под осыпающейся с веток деревьев и проводов невесомой снежной пылью. А голос Жени был рядом, здесь, во дворе, словно она стояла к нему спиной, слушая его обиженный монолог, и, казалось, нужно только секундное усилие, чтобы крутануться на каблучках и оказаться в его знакомых объятиях.

– Сашенька! Я понял, что ты в городе? Завтра же первым рейсом я прилечу в Волгоград на два дня. Гостиницу я уже заказал. А ты сбежишь с занятий. И это будет второй город нашей встречи. А следующий город – Москва. Ты про нас ничего дочери не сказала? Я так и знал. Запутаешь все в клубок – потом будут проблемы. Сашенька, я устал быть один. Опять теряем время. И так уже столько потеряно, не измеришь. До завтра, любимая моя.

Почему при каждой очередной встрече в их взаимоотношениях был, точно какой-то взрыв, – от радости и близости, от некоторой новизны, их похожести и различия, возможности снова, как в первый раз, ощутить это бьющее чувство неожиданности, понимания или просто физическое притяжение, стремление к обладанию, свобода в выражении чувств?

Все это она ощутила, когда позже в номере современного отеля на берегу Волги, подальше от центра города, где также сохранялась большая вероятность встречи с земляками, они провели вечер и ночь. Домой позвонила и соврала, что отправилась в гости к подруге в город Волжский. И здесь расстроился Женя, с трудом скрывая свое недовольство, когда она сказала, что будет с ним только до утра:

– У нашей группы серьезный экзамен по математике. Да и перед дочерью неудобно.

И уже под утро на ее шутливое замечание вскользь, без всякого прикола:

«У каждого свободного мужчины в большом городе – такие большие возможности встретить свою любовь или просто иметь связь с понравившейся женщиной» – вдруг вызвало взрыв. Женя почему-то перевел ее слова именно на себя, чего Саша, конечно же, не ожидала:

– Почему вы, женщины, думаете о мужчинах, как о существах более низкого происхождения, которые с раннего утра до позднего вечера только и думают, как осчастливить вторую половину человечества, наградив их своими мужскими клетками и испытывая неземную страсть с первой попавшейся, симпатичной самкой? Вы же сами не накидываетесь по дороге на работу на понравившегося мужчину, а спокойно идете себе дальше, может быть, лишь мысленно представ на мгновение сцену знакомства с ним и даже продолжение вдруг завязавшегося романа, но фактически через полчаса уже забываете о нем?

И это был другой Женя, которого она еще не знала, – такой категоричный, привыкший командовать и не терпящий возражений. Эти нотки властности, решительности пока проскальзывали изредка, но в смеси, в сочетании с его предупредительностью, нежностью были практически малозаметны.

«Мой командир», – подумала Саша, и от той полноты чувств, которые давали им обоим их такие редкие минуты близости, это новое открытие Жени снова повернуло мысли на давно назревшую, вечную проблему: «Что делать? Остаться в селе матерью-одиночкой и потерять Женю? Или ухватиться за его предложение руки и сердца, выйти замуж, а потом, если что не получится из этого брака, резать по живому и делить сына через суды, как стало модно в непутевых семьях? Почему могло не получиться?» – об этом не хотела даже думать. «Но вдруг они охладеют друг к другу? И в этой роли любовницы Саша не может быть вечно».

– Иди ко мне и не злись, мой командир, – произнесла Саша вслух. – Ровно через две недели я буду у тебя в Москве. Согласен?

Утром на такси он довез ее до здания академии. Минуту они стояли, держась за руки у входной двери, как последние влюбленные, на глазах у закурившего водителя.

Мимо торопливо грохотали неисчезнувшие пока с улиц города трамваи, подвозившие ранних посетителей к известному рынку. А Саша мысленно опять читала про себя молитву про странствующих и путешествующих, стесняясь здесь, на улице обнять своего Женю. Только провела ладонью, не удержалась, погладила по гладко выбритой щеке, вспыхнув от смущения:

– Жди в Москве.

Машина нырнула в спешащий поток троллейбусов, маршруток, шикарных авто, а Саша поднялась в аудиторию сдавать пробный ЕГЭ по математике на оценку.

Нет одиночества, когда веришь и любишь.

Глава 2. В МОСКВЕ

Билетов до Москвы в предварительной кассе Палласовки не было ни в купе, ни в плацкартные вагоны уже за две недели вперед, по тридцать первое декабря включительно. Массовое переселение студентов, гостей, родственников, трудящегося люда в преддверии длительных новогодних каникул для всей страны напоминало осенний отлет пернатых. Вроде все хорошо – и тепло, и привычно, и сытно, но надо срываться домой. Женя накануне немецкого рождества позвонил и предложил улететь в тепло курортов Египта, но потом решили, что в Сашином положении лучше не рисковать.

Саша взяла билет в купе на первое января. Когда позвонила Жене, он расстроился и предложил самому приехать к ней, чтобы вместе встретить Новый год. Но тогда отпадал Сашин приезд в Москву. Или предстояло долгое, однотонное, укачивающее плавание в машине по заснеженным дорогам с их вечными непредсказуемыми заносами и возможностью вообще остаться на ночевку в сугробах на перенесенной неожиданным ночным снегопадом трассе, или в каком-нибудь овраге.

И не было никакой гарантии, что после праздничных новогодних салютов отыщется в глухомани даже за большие деньги действующий бульдозер и работоспособный тракторист.

Таксист ранним утром первого января тоже был хмурый, сонный, на приветствие что-то невнятно буркнул и молчал всю дорогу, врубив на полную мощность динамика какие-то персидские мотивы, чтобы не уснуть. Саша любила дороги и, садясь в машину, даже после аварии с Костей, всегда верила в счастливую поездку.

Снега выпало в декабре много, но неожиданный ледяной дождь и потепление подгребли сугробы, и опять чернели вдоль дороги обширные, заросшие сухой травой, еле-еле притрушенные снежной крупой проплешины земли.

В купе до самой Москвы Саша ехала одна. Сначала, до Саратова еще думала, что кого-нибудь принесет нелегкая, а после недолгой стоянки в городе переоделась в теплый халат и улеглась под одеяло с книжкой, прихватив под спину пару чужих подушек без наволочек.

В последнее время совсем замкнулась в своем кружке домашних, хотя даже мама с отцом, с их немыми вопросами в глазах: «Как ты?» отвлекали ненадолго от того непонятного состояния покоя, умиротворения, когда ты, словно в резиновой большой лодке плывешь по течению неширокой степной речки без весел, без напряга, куда воде заблагорассудится, куда ей захочется. И смотришь или в бесконечность небесной шири, или в такой близкий, но чужой, живущий своей непохожей, загадочной жизнью, подводный мир.

Ушли в сторону, испарились какие-то мелочные шараханья от резкого случайного выпада на педсовете в твой адрес администрации школы по поводу поведения учеников на уроке пения, появления скандальной мамаши после двоек за диктант по русскому языку, пропусков девочками без уважительной причины уроков физкультуры. Вся эта мелочевка ушла на второй, даже на третий план, и Саша подчас ловила себя на мысли, действительно, ли нужно было в прежней жизни так много сил, энергии и нервов отдавать решению таких, сегодня, на ее взгляд, обычных проблем.

Может быть, это просто была защитная реакция организма в период вынашивания ребенка отгородиться от негатива повседневной жизни, или она устала от вечного напряжения школьной, да и, вообще, повседневной жизни, когда, как запряженная в телегу лошадь, бежишь по дороге уже по инерции, без кнута, только под резкое дерганье поводьев.

Тишина купе без попутчиков была еще одним плюсом к долгожданной поездке. И, что удивительно, – она даже не думала о предстоящей встрече с Женей, о том, что будет потом. Снова здесь жизнь поставила спасительный барьер в виде беременности – все будет нормально. Зачем заранее рисовать картины черной или наоборот пронзительными, убийственно-разноцветными красками, если то, что предстоит, уже кем-то свыше предопределено?

Саша сама удивлялась себе. Перед поездкой был недлинный разговор с обиженной свекровью: «Аннушка слегка простудилась, на каникулы домой не поедет. И, вообще, составлена специальная программа развлечений и отдыха для девочки в городе, которую планировали явно без участия матери, раз она так зацепилась за свое село и не желает, хоть раз в жизни, послушать советы и пожелания ее, Анны Алексеевны». И даже после этого разговора Саша спокойно сказала себе: «Поживем, увидим. Может быть, возьмем в Москве билеты до Волгограда, заявимся с Женькой в гости и сразу расставим все точки». Саша написала заявление директору школы на дополнительный отпуск по семейным обстоятельствам до первого февраля за свой счет.

Она понимала, что эта отстраненность, самоуглубление пройдут, как только малыш появится и заставит снова быть деятельной, решительной, успевать все и сразу, вертеться на одной ножке, вероятнее всего, как знать, полагаться, в основном, только на себя.

Рано утром второго января на перроне Павелецкого вокзала, в традиционно второй праздничный день было почти безлюдно. В хмуром безразличном свете непотушенных фонарей не спеша заметала сухая морозная поземка, но пока маленькие намеки на большие сугробы никто не чистил.

Женька так крепко схватил ее в объятия и так долго не выпускал из своих рук, что Саша сразу согрелась в уверенности, что Женька соскучился в ожидании ее. Это было не передаваемо словами: как коснулся щеки ладонью, словно убедился, – это явь, а не сон, и она, долгожданная, стоит на перроне московского вокзала. Как схватил и поцеловал ладошки – нет, не надо их греть, они пока хранят тепло железнодорожного вагона. Держал сумку и смотрел в глаза и, наконец, подхватив крепко под руку, потянул стремительно к выходу.

Он был без шапки, в теплой канадке с откинутым капюшоном, нос и щеки немного тронул морозный ветер, снежная пыль успела запорошить волосы, плечи, мех капюшона. В машине взгромоздил на колени замотанный в целлофан шикарный букет.

Огромный город отдыхал от праздничной суматохи. Машин на улицах было немного, точно Москва вернулась к своим до перестроечным истокам, потеряв сотни тысяч приезжих, отхлынувших в отливе праздника к себе домой на долгие десять дней.

С улицы в помещении было тепло. Женина квартира на третьем этаже элитной многоэтажки полностью соответствовала своему названию – служебная. Модная, темно-фиолетовой, почти черной расцветки бездушная мебель на фоне незапоминающихся обоев, большой холл-зал с вывертом дивана и кресел с маленьким журнальным столиком в самом центре, с плоским телевизором на полстены были точной копией рекламного вкладыша модного журнала.

В огромное окно заглядывал угол соседнего многоэтажного дома, стоящего вроде и не близко, но расстояние позволяло видеть изнанки квартир напротив на два этажа вниз, и потому в собственной квартире была приготовлена тройная защита в виде цветной тюли, жалюзи и плотных, почти жестяных шелковых штор до пола. Пустынная спальня с кроватью на полкомнаты, квадратная со стандартной мебелью кухня – Саша представила, как одиноко здесь одному человеку, хотя в углу прихожей торчала современная напольная ваза с букетом гроздьев и листьев из пластмассы, создавая иллюзию уюта. А напротив окна на стене висела тоже темная картина ночного Лондона с неизменным Биг-Беном. Эту безликость, однотипность не разбавляли даже светлый ворс дорогого ковра на полкомнаты и большой электрический камин в углу.

Кто оформлял весь этот дизайн квартиры, творил, как сказал бы дед Саши, «Ни для сэбэ», то есть модно, дорого, но не для себя.

И впервые за все время их непродолжительных встреч закралась предательская мысль: «Как Женька мог терпеть одиночество вот здесь, в этих пустых, гулких, нежилых стенах, когда не было командировок? И, вероятнее всего, он и не терпел, чтобы не ложиться одному в холодную кровать с шелковыми скользящими простынями какого-то лилового сумрачного, разбавленного золотыми разводами цвета».

«И крыть тебе, Саша, как говорится, было нечем. Если и не приводил сюда горячих женщин, то, может быть, находил понимание и тепло в другой, более обустроенной и обжитой квартире своей сотрудницы или просто подруги».

«Сама виновата», – Саша села прямо в шубке на диван, уронила варежки на пол. Отгородиться от жизни, замкнуться в своей беременности, как дома, здесь явно не получалось.

– Сашенька, я тебе сейчас такой пир устрою. Будем Новый год заново встречать. – Женя забрал шубку, шапку, варежки, отнес в прихожую. Принес из кухни вазу, освободил от обертки букет роз, и журнальный столик ожил, когда ему доверили роскошь дивных цветов.

– Знаешь, я, честное слово, здесь уже неделю не появлялся. Прилетел из Германии. Был там у своих сестер на рождество, а здесь отчеты, встречи, – жил в гостинице. Давай разбавим пустоту квартиры, сделаем ее жилой. Первое – включаю камин. Второе – после завтрака поеду на поиски елки или натуральной сосны. Да, я вчера холодильник продуктами забил. Давай завтракать. Сейчас всего лишь девять часов, но ты же – птичка ранняя.

Саша чувствовала себя именно, как в гостях: чужая в чужой квартире, где натянулась тоненькая ниточка их отношений, готовая или дальше растягиваться до опасной длины, или разорваться от напряжения, и тогда нужны будут усилия, чтобы не видеть и не касаться узелка связки.

На кухне закипел чайник, соблазнительно запахло свежезаваренным кофе. Женя сделал бутерброды, разрезал на большие куски шоколадный торт. Саша невольно улыбнулась: одно помещение стало обитаемым – ожила кухня.

Она снова увидела деятельного, прежнего Женю, который никогда ничего не откладывал на потом. Он молча за руку притащил ее в ванную комнату и стал помогать раздеваться, включив воду в душевой кабине. Большое зеркало сразу запотело, и Женя, отвернувшись от смутившейся Саши на секунды, нарисовал на нем две круглые рожицы.

И все сразу стало на свои места. И не важно, где ты – в лесной избушке с поющими комарами, в модном отеле на турецком берегу, в палатке на берегу холодного ручья в Карелии. Самое главное – рядом с тобой единственный человек, который предан тебе, для которого в данный момент ты – единственная и неповторимая, – и весь мир сужается только в пространство для двоих.

И они согрели лиловые скользкие простыни теплом своих тел, и ночная картина с Биг-Беном вдруг вспыхнула сверкающим множеством электрических ламп, засветившихся от проникающих неярких лучей сурового зимнего солнца, неизвестно, как пробившегося через заснеженные тучи январского дня.

А потом к обеду Женя притащил почти трехметровую сосну, и тоже стало совсем неважно, что она была из подмосковных лесов, но запах отходившей от мороза хвои был точно такой же, как если бы срубили и внесли в тепло сосенку из верхнеерусланского леса, добавив листочек с печатью лесхоза: «Порубка разрешена».

И вдруг выяснилось, что в квартире нет ни одной елочной игрушки, и пришлось выйти на прогулку пешком до соседнего супермаркета.

Потом лепили пельмени. Женя резал зелень и такой жестокий лук, что Саше пришлось зажечь толстую розоватую свечу и смотреть на огонь, чтобы, прослезившись от едкого запаха, перестать шмыгать носом.

Елку поставили посередине зала, сдвинув диван и кресла к стенке. Когда потушили свет люстры, тотчас окунулись в волшебство таинственного, завораживающего, существующего само по себе, независимо от людей, танца синих и зеленых огней гирлянд. Они, словно договаривались, спорили, обижались, меняя режимы произвольно, в их разговоре Саша и Женя сначала попытались уловить какой-то смысл, зашифрованную связь, но потом просто погрузились в мир согревших душу сказочных огней.

Выпили шампанского без боя курантов, загадав желания в объятиях танца под музыку Женькиного ноутбука. Желания были два общих на двоих – дождаться малыша и никогда не расставаться.