Текст книги "Ячейка 402"

Татьяна Дагович
Ячейка 402

Пролог

«Я догадалась, что больше не могу так. Мне никто не поможет, кроме меня. Если верить им всем, чтобы что-то изменилось, я должна изменить сама. Меня воротит от моей жизни, и… Главное – принять решение. Я никогда ещё не решалась. Я пойду прямо сейчас. Принимать душ, переодеваться, краситься заново я не буду. Как есть. Всё получится. Как есть. Я люблю. Всё-таки. Я пошла».

Косая урна на остановке автобуса отбрасывала длинную тень. Рука, женская, тонкая, с проступающими венками, жилками, с примятым самодельным маникюром, комкающая исписанный лист бумаги в клеточку, на секунду зависла над урной, будто случайно. Без листика спряталась в карман чёрных брюк, сразу выскользнула – декоративный карман не был для неё предназначен. Опустилась в пустую, но объёмную дерматиновою сумку, притворно ища чего-то.

Было солнечно, пахло цветущими абрикосами и бензином.

Часть первая
Цветы

1

Устав от навязчивости монитора, Шарван позволил себе взглянуть в окно. Он-то знал: один такой взгляд, и на работе больше не сосредоточиться. Ведь за окном светло и весело: цвели первым цветом деревья, гуляли люди, летали воробьи. Он потянулся и снял наконец пиджак. Как всегда, взялся за отчёт сразу по возвращении, не переодевшись, в шерстяном костюме. Теперь отчёт был готов, но Шарван смотрел на него с недоверием, даже отвращением – ему не хотелось перечитывать. Ему казалось, что текст полон ошибочных формулировок, неточностей, что слова в предложениях перепутаны. Он никогда не отключал орфографический редактор и знал, что Леонида Ивановича, шефа, оформление интересует в последнюю очередь, и, тем не менее, отправляя отчёты, всегда мучился – словно его личное несовершенство крылось где-то между строк. Поэтому и перечитывал обычно через силу, как человек, подробно разглядывающий в зеркале некий свой внешний дефект, а толку не было – недоверие оставалось.

Однако сегодня, после короткого взгляда наружу, закрыл документ не просматривая, беспечно. По привычке проконтролировал, какая сеть подключена (всё равно модем DSL валялся на картоне от микроволновки, в другом углу запылённой комнаты, не мигая ни одной лампочкой), и отослал отчёт. Усмехнулся с облегчением – теперь ничего не изменить, и не его забота, что там написано.

Мокрая от пота рубашка воняла. Носки, рубашку, трусы – в стиралку. Костюм придётся отдать в чистку. Часы клацнули о фарфоровую полочку в ванной. Забыл снять очки, прежде чем открыть кран. Вода залила стёкла. Намыливая голову, Шарван обдумывал планы на вечер. Единственное по-настоящему важное дело – зайти к русалкам. Увидит Настьку. Мельком. Она самая нормальная из них, даже какое-то взаимопонимание возможно, если не показалось. Не худшая из его обязанностей, в любом случае. Но это позже, когда будет смеркаться. Девчонки такие подозрительные в последнее время стали, до сумерек категорически не выныривают.

А до сумерек можно побыть с Любой. При мысли о Любе улыбнулся под пеной и струями глуповато. Постариковски, как улыбаются девушке в выпускном платье, у которой время стёрло мелкие прыщички на лбу и выбрило стройные ноги. Шампунь загорчил во рту. Шарвану недавно исполнилось тридцать, но у Любы никогда не было недостатков, которые нужно было бы исправить. Пройдутся с Любой по городу.

По пути заехал на базарчик, купил у бабки букет диких степных цветов. Копейки. Но после обеспеченного детства Любе нужно что-то другое, выходящее за рамки денег. Розы не пройдут определённо. Она называла его Георгием или Жорой, как все, то есть почти все, за исключением Леонида Ивановича.

Люба нежно удивилась вслух – сегодня она Георгия не ждала, он собирался целый день работать. Без огорчения кивнула, узнав, что они свободны только до половины девятого. Не задавала наводящих вопросов. Поставила цветы в вазу и ушла переодеваться, оставив его в благожелательном обществе родителей. Хотя до лета с настоящей жарой ещё месяц, кондиционер тихо гудел над креслом, внося в беседу спокойную прохладу.

Люба вернулась воздушная, слегка перламутровая, с обведёнными серым глазами, на прозрачных каблуках, в мини-юбке, в прозрачной блузке. Почти вульгарная, но оставшаяся на грани «почти».

– За что люблю тебя, – сказала она, выходя с ним из подъезда, – так это за то, что, когда у нас есть время, ты не тянешь меня немедленно в постель… Да, погода и в самом деле замечательная.

На этот раз в её словах почти не угадывалось разочарование. Только вопросительный знак. Подошли к тёмно-зелёному, от пыли выглядевшему серым, «Фольксвагену Турану». Открывая перед Любой дверцу, мельком увидел отражение в зеркальце заднего вида. Красивая пара. Молодые, ухоженные, довольные. Даже очки висели на его носу как фальшивые, придающие умный вид. В Любином свете Шарван выглядел не самим собой и, перебивая секундное раздражение, спросил:

– Хочешь чего-то выпить или мороженого?

В первое мгновение стало жарко – машина стояла на солнцепёке, но и здесь загудел кондиционер, и потянулись к пересохшим губам ниточки безликого холодного воздуха.

Они провели вечер на террасе кафе в одном из торгово-развлекательных центров. Наверху, почти на крыше, где солнечно лёгко. Открывался вид на лужайку для выгула собак и белую стену с непонятным красным словом. А дальше лежал город, грязно-золотой, подвижный, быстрый. Человечки шли, бежали, встречались, расходились на хорошо просматриваемых улицах и парковках. Бродили по весне, не замечая, снедаемые простотой, как раковой опухолью. В стакане перед Любой и Шарваном стоял красный цветок. Лилия с острыми листьями. На скатерти белая крохотная наклейка с цифрами: 4, 0, 2.

Доедал вторую порцию. Люба потягивала неизменный мартини, время от времени задумываясь и кроша трубочкой лёд. Шарван едва не упустил момент, когда внизу засветились первые фары и зеленоватое небо засквозило первыми неуверенными звёздами. Обернулся, нашёл взглядом официанта, но, прежде чем кивнул: «Счёт, пожалуйста, принесите», Люба виновато улыбнулась: «Мне домой уже надо… Ещё на завтра закончить эскиз». Он довёз её до подъезда и поцеловал в машине так ласково, что под ширинкой оставалось безмятежно тихо.

Люба влетела в квартиру счастливая, поражённая необычным и непохожим, будто первым чувством – влюблённостью, любовью, далекоидущими планами.

Проезжая по сужающейся и портящейся дороге, Шарван пытался перестроить сознание на серьёзный лад, на работу, но летучие весенние картинки мелькали на обочинах: то ленивые довольные коты, то целующиеся подростки, то яркие пятна колясок. Выезжать за черту города нужды не было – в распухшем конгломерате сами собой образовывались разрывы, которые как бы вне цивилизации. Поставил машину в более или менее приличном дворе с болтающими старухами. Снял очки, футляр положил на пассажирское сиденье. Мир потерял определённость, но, если прийти к русалкам в очках – они не покажутся. Не поверят, что это он. Мнительные. Давно пора линзы подобрать. Набросил рыбацкую куртку.

Пошёл знакомой дорожкой. Мелкие городские летучие мыши, которых жители в сумерках принимают за птиц, пролетали низко над головой. Беспорядочное скопление пятиэтажек, спонтанный стадион, нерабочий детский сад. Фонари темнели, не посягали на сумеречный кисель, обволакивающий предметы. Шарван привычно огибал люки, знал их наизусть. Утоптанная дорожка к частному сектору, мимо стихийной свалки. Справа темнеет старое кладбище. Подошёл к запущенному дому. В доме никого не было. Света не было. Пошёл дальше, морщась от ощущения, что приехал зря. Остановился возле небольшого квадратного водоёма – резервуара для поливки близлежащих огородов. Вода струйкой текла из широкой бетонной трубы. Свистнул. Звук затих.

Тишина была определённой – ни шороха, ни всплеска. Никакого движения. Шарван понял, что здесь никого нет. Но несколько раз позвал. Голос отражался от воды. Русалки не появились. Он выругался, чтобы заглушить растерянность, достал мобильный, но даже в бледном свете телефона, даже без очков, было видно, что резервуар пуст. Становилось прохладнее – кстати оказалась куртка. Нужно было уходить, а он оставался, смотрел в воду. Не мог оторваться. Пахло не свежей водой, а закисшими тряпками, тоской, тоской. Пустотой. Впервые нахлынула настолько безжалостная тоска. Впервые со времён отвратительного детства.

Связался с Леонидом Ивановичем. Долго объяснял ситуацию: он всё подготовил, русалки могли беспрепятственно выезжать, но они не явились, и не потому, что не хотели показываться, – потому, что их там не было, он ждал долго и заметил бы, если бы они просто прятались. Леонид Иванович пару раз порывался перебить, но Шарван не умолкал, пока не изложил суть дела.

Леонид Иванович закашлялся и почти извиняющимся тоном сказал:

– Можешь не ждать, Шарван. Они не появятся. Они утопились… Ну, что молчишь? Ты ещё здесь?

Шарван молчал, потому что не знал – это шутка и надо смеяться или Леонид Иванович что-то имеет в виду его пониманию недоступное. Такое случалось.

– Здесь, – спохватился.

– Ты не волнуйся… Расходы покрою, всё как обычно. Тебя не касается.

– Но что с ними всё-таки случилось?

– Да ничего, ничего особенного. Потом…

Хотел застегнуть куртку, но выяснилось, что она и без того застёгнута. Всё равно – во дворах, через которые возвращался, теплее, чем у воды. Не увидит Настьку какое-то время… Хлопнула дверца «Фольксвагена».

* * *

Салон автобуса. Её волосы были стянуты сзади резинкой – скучно, как и чёрные синтетические брюки. Она три раза спросила у водителя, когда её остановка – имени такого-то генерала улица, и водитель обещал позвать её. Но ей было мало: она боялась, что водитель забудет, и настаивала с детским упрямством.

Она села рядом со стеклом, уложила на колени потрёпанную дерматиновую сумку, сверху нелепо сложила руки и вдохнула глубоко, как перед прыжком в воду. Автобус тронулся.

– Почём здесь проезд? – спросила у сидящих впереди; ответили тихо – в любом случае во всём городском транспорте цена одна. Она не расслышала и спросила ещё раз.

Она абсолютно ничего не знала и до дрожи волновалась, хотя была уверена, что всё получится, – навязчивой больной уверенностью. Даже сходила в храм и помолилась, чтобы всё получилось. Денег на обратную дорогу не брала. «Не возвращаться. Лучше с моста вниз», – решила Анна. Её звали Анна. Благодать.

Анна никогда не вспомнит этой поездки, будто была слепой или действовала во сне. Какая была погода? Были ли рядом люди?

Если назавтра попытается вспомнить, как добралась до его дома, покажется, что автобус летел над глубоким провалом, над пустотой, и она вряд ли сообразит, что провал – не более чем река под автомобильным мостом. Неприятное, нечистое напряжение время от времени сменялось убийственной слабостью. Только одна мысль, вызревавшая много месяцев и лопнувшая, как нарыв. Только одно лицо.

Смутно-знакомые места, многоэтажки. Она была среди них всего один раз, в туман. Алая лилия с раздавленным стеблем на асфальте. Хороший или плохой знак? Лестница. Звонок.

– Ты? – Удивлённый Сергей на пороге. Сухое, узкое лицо. Заспанный, в спортивных штанах.

– Здравствуй.

– Ну, здравствуй. Что ты здесь делаешь?

Голос его неприятно дёрнулся.

Анна оживилась. «Он дома, он один – всё как задумано, как по писаному, всё хорошо, хорошо, хорошо», – радовала себя, но со дна уже поднималось тёмное и тяжёлое.

– Что я могу здесь делать? Проходила мимо, решила навестить старого знакомого. Надеюсь, ты не расстроен? Не обременю?

Сергей отступил на шаг, они прошли в неосвещённую узкую прихожую, заваленную хламом, и остановились. Дверь в комнату была приоткрыта. Оттуда тянуло табачным дымом. Цветными пятнами передёргивало телевизор, бубнили из него жизнерадостные голоса, бубнила музыка. В зазор было видно стул, с которого свисала мятая футболка. Анна не знала, как ей стать, ей было неудобно в теле, и сесть было некуда, и опереться не на что, и уйти немыслимо. Он смотрел на неё. Она пришла признаваться в любви и забыла слова.

Анна осознавала, что по её нелепому физическому расположению видно сейчас всё: пустые дни и ночи, очень много дней и ночей, и зарождение сумасшедшей идеи – прийти к нему, и расцвет идеи, когда она поверила, что необходимо всего лишь решиться, не хватает только решимости. И приведение в исполнение.

Слова не подходят, она не чувствует их, как плохой актёр, растерявшийся среди диалога. Кончики пальцев покалывает, в них нет ничего от эротических снов. Она стоит, опустив руки, и пытается придумать другие фразы для него. Лишь бы не уходить со сцены. Радостное оживление сменялось лихорадкой.

– Мне просто захотелось тебя увидеть, – продолжает фальшивый текст. – Давно я не бывала здесь, а тут как раз надо было, по делам, и вспомнила – вроде ты тут живёшь… И подумала – у меня вечер свободный, делать всё равно нечего, думаю – зайду, может, сходим куда-то вместе… В смысле, я просто подумала… Почему бы и нет? Вспомнила…

Не закончила фразу – разве не ясно? Они переспали, пусть один раз, пусть далеко не вчера – это достаточное основание, чтобы сходить куда-то вместе, – с её точки зрения, хотя бы, хотя бы сходить; но с его точки зрения – нет, и он не понимает, к чему её речь. Даже если он согласится выйти с ней – потом всё равно отпустит домой, но он не должен отпускать, не должен выходить, это она должна остаться, не должна возвращаться, всё разрушается. Все её мысли. Она не знала, между какими словами нужно вставить «я люблю тебя».

Он вздохнул, как вздыхают, разговаривая с трудными подростками.

– Ладно, давай, заходи. Только не слишком долго, о’кей, у меня тут… Ты в следующий раз звони, если надумаешь!

Сделала шаг, но снова стала, потому что проход между Сергеем и дверью в комнату был ей слишком узок. Посмотрела долгим взглядом на телевизор, узнала в клоуне известного телеведущего, отдавая себе полный отчёт в том, что провалилась. Он не хочет её оставить себе, это видно, это ясно, но что делать, что делать дальше, что говорить? Сергей был так же красив, как в её памяти.

– Ты знаешь, мы так давно не виделись. Почему ты к Мише с Наташей больше не заходишь? Нельзя теряться. Я, я тоже не часто бываю… Но…

– Мне скучно у них, – нетерпеливо оборвал мысль.

– Я тоже у них не бываю, я просто подумала. Знаешь, что я подумала?

– Слушай, может, ты сразу скажешь, чего ты хочешь? Если просто потрепаться, то… Как-нибудь в другой раз, о’кей?

Сказала то, для чего никак не могла найти подходящего места среди фраз:

– Я люблю тебя.

Говорил только телевизор. Ноги дрожали, как остановить их… Ждала ответа. Стена отбрасывала тень на него, лицо было скрыто, светились только глаза и зубы, когда ухмыльнулся:

– И что я должен на это ответить? Ну знаешь, Аня, но…

– Я не знаю. Хоть что-нибудь.

Он неслышно выматерился. Губа его дёрнулась, он сказал:

– Слушай, Анюта. Я не думал, что ты так серьёзно воспримешь… Без истерик, да? Ну, выпили… Я думал, ты тоже…

– Нет-нет, успокойся, я тоже, – она засмеялась неестественно. – Я пошутила, я всё правильно поняла… никаких истерик.

Дорога к семейному счастью. Решаешься пойти к понравившемуся мужчине. Говоришь – я люблю тебя. И живёшь долго и счастливо. Она думала – она останется у него. На этот день и навсегда. У него другие планы. Прекрасно. Великолепно. Самое время сказать главное. Просить главного. Ноги всё дрожали.

– Ты не думай, мы же цивилизованные люди, это просто… вырвалось. Может, пройдём в комнату? Ну хоть четверть часа у тебя найдётся? Я просто хотела ещё с тобой одно дело обсудить, мелочь для тебя, но мне, знаешь, стоя…

– Четверть найдётся. Слышь, Аня, я против тебя ничего не имею, но ко мне должны прийти по важному делу.

– Ты с кем-то… если к тебе женщина должна прийти, ведь она же… она поймёт, я скажу, что я случайно зашла.

– Какая женщина! Это важный для меня разговор. Так что давай, Анют, выкладывай, чего ты там хотела… Может, у этих твоих… Сорокиных ещё свидимся.

– Да не хожу я ни к каким Сорокиным! – выкрикнула и тут же успокоилась – без истерик, просил он, и почти обрадовалась, подумав о своей странной просьбе. Ну вернётся – ну и что? Всё будет по-другому. А значит, всё равно, что не вернётся. – Извини. Маленькая просьба – тебе это ничего не будет стоить, и потом… Я совершенно не буду тебе мешать, ничего, никаких претензий. Мы и не увидимся больше… Наверно. По крайней мере заходить больше не буду, – усмехнулась.

– Какие претензии, золотая моя, ты о чём?

– Спокойно – я же говорю, это тебе ничего не будет стоить, совсем.

– Ты чё, беременная? – Лицо его неприятно скривилось.

– Нет, но…

– Но не бывает, или да, или нет.

– Но я хочу. В смысле, хочу иметь ребёнка. Всё равно я ещё тогда от тебя залететь могла. Какая тебе разница – тогда, сейчас? Ты бы ничего не знал, и так не узнаешь. Без претензий, сейчас, слава богу, это не редкость, почти все так растят… У меня и возраст уже, и… Я решила. Это моё дело. Полностью моё. Ты только…

– Вот и решай свои делишки сама. Ладушки?

– Но я же хочу! Тебе какая разница, а?

– По-моему, хочешь ты просто ещё раз трахнуться со мной.

– Заткнись! Скотина.

Они молча смотрели друг на друга, он – с вынужденной иронией, она – с непониманием, и снова слышалось из комнаты: «…нашему жюри… Да, номер был сложен, но не всё удалось, да, к сожалению, не всё удалось Валерию. Почему вы поставили восемь?.. Для начала я скажу, что я по-настоящему восхищаюсь Валерием. Подготовить такой номер за две недели, это практически нереально, понимаете, я это как профессионал говорю. Но всё-таки… Ну вот не хватило, видимо…»

– Что же мне теперь делать? – удивлённо увидела своё отражение в мутном зеркале на стене. Ничего похожего на то, что нужно такому мужчине.

– Откуда я знаю, Аня, что тебе делать, это твоё дело, мне ещё переодеться надо, так что… Давай, может, свидимся, – он спешил закрыть дверь.

– А всё-таки ты неправ, – сказала совсем спокойно. – До свидания.

– До свидания.

Дверь закрылась с щелчком за спиной. Всё не так. Сердце колотилось, дыхание заклинивало в горле. Подступающий плач, который пыталась не выпустить, закрывал проход воздуху. Красный цвет пятнами уходил с лица, оно становилось бледным и пустым, и только вокруг глаз ещё горело.

Сбежав по тусклой лестнице, Анна направилась в первую попавшуюся аптеку, на красный крест, бьющий в глаза среди серых домов. Попросила валерьянку в таблетках, но в таблетках не было, дали в каплях. Как пить капли на улице? Кинула бутылочку в сумку. Валерьянка запала во внутренний кармашек. Вытащила, кинула на самое дно, и забулькало тихо, болтаясь в пустоте. В аптеке отдала последнюю мелочь из кармана. У неё не было денег на дорогу домой, теперь на самом деле.

Без сил села на лавочку перед качелями. Катались две девочки, в салатовом и ярко-розовом. Мамочки на каблуках усаживали, раскачивали, о чём-то болтали между собой. И напряжение спало. Жизнь оказалась такой простой. Простота доканывает. Тушь расползалась по лицу. Тошнотворный процесс. Анна была обижена скорее на Бога, чем на Сергея. Ведь ходила же в храм. Но она не думала больше о самоубийстве – предпринимать не хотелось ничего. Хотелось поспать – чем дольше, тем лучше. До конца света.

Нужно было возвращаться. Сколько может занять пешее возвращение в ее съемную комнатку? Три часа? Пять? Два дня? Тысячу лет? Она не разбиралась в километрах… Всё равно, лучше чем прятаться от толстых кондукторш. Шла, не задумываясь, добивая камнями последние туфли на каблуке, чёрные. Незнакомые дома, чужие дети, столько улиц в городе. Она не знала. Плакала против воли, без звука и вкуса, не отдавая себе отчёта. Шла уже долго, когда поняла, что её второй раз окликают по имени. «Анна!» Остановилась.

Странно, что она узнала этот голос через столько лет. Не вспомнила, чей он, но узнала. Прежде чем обернуться, размазала слёзы бумажным платком, который комкала в кармане. Вспомнила. Лиля. Лиля сидела в среднем ряду на второй парте, слева. Одноклассница.

– Дикушина! Анька! Да это ведь ты, Анютка!

Бывает же. Десять лет прошло… больше, а человек совсем не изменился. Лиля оставалась такой же худенькой, как в школе, пепельные волосы так же легко ложились по сторонам лица. Прозрачные глаза Лили под острыми ресницами не были заплаканы. В отличие от. Зачем, зачем она здесь, неужели нельзя обойтись без знакомых.

– Анютка! Сколько же мы не виделись?!

– Привет… Лилька, ты? Не знаю, сколько лет, – хоть на этот раз играть хорошо. Говорить слова, которые подходят. Но всё ломается, глаза болят.

– Ужасно рада тебя видеть! Ты почему не пришла на встречу в школу? В том июле… Все о тебе спрашивали!

Вот это уже ложь.

– Боже, и со встречи год прошёл… Невероятно. Но ты бессовестная! Не звонишь никому, потерялась! Сейчас все списались на «одноклассниках», кто угодно. Только тебя не было.

– Да так… Времени не хватает.

– И сейчас занята? Слушай, это надо же, как мы встретились… Может, зайдём ко мне, кофе попьём? Я теперь тут недалеко живу, совсем близко. Посмотришь, как у меня.

Лилия вела себя так, будто не замечала, что с Анной, и, чем больше радостного энтузиазма она проявляла, тем тяжелее было отвечать.

– Обязательно, в другой раз. У меня ещё несколько дел сегодня…

– Какие дела в такое время?! Позвони, отмени. Идём-идём, Анюточка! Глянешь фотки со встречи!

В конце концов Анна согласилась. Звонить никому не стала и для виду – мобильный телефон у неё был морально устаревший, с пустым счётом. Прикидывала, как бы ненавязчиво попросить денег на дорогу домой – в долг. Говорить не хотелось вообще. Представляла, как выглядит.

– Слушай, Лиля, а муж твой против не будет?

– А!.. Да мы развелись давно!

– А.

Подъезд показался неожиданно чистым. Они вошли быстро: Лиля не возилась с ключом, словно дверь не была заперта. По планировке – обычная двухкомнатная квартира, но Анна поперхнулась, переступив порог: такая обстановка случалась в телепередачах, посвящённых интерьеру, но не в жизни. Как все, бывала Анна у каких-нибудь друзей друзей, имеющих хорошие деньги, и видала эксклюзивные обои и кресла в шесть её зарплат. Однако здесь не приходила в голову мысль о ценах, о гонках за лучшим.

Прихожая промелькнула без света, но подумала: «Античность в упадке». Тронув на ходу, убедилась – повреждённые колонны на стенах не объёмны. Справа блеснуло зеркалами белое трюмо.

В гостиной пробыла несколько минут, пока Лиля вынимала из сумки журналы. Бросила косой взгляд – нет, обложки незнакомые. Дизайн одежды. Осмотрелась. Мебель вырастала из бледно-оранжевых стен, всё совпадало: изогнутые вазы, многоцветная картина, изображающая австралийский рассвет с двумя аборигенами, полукруглые ряды книг, покатый диван – вот именно на такой бы падала и спала бы в нём до конца света. Лишь одинаковые растения с гладкими большими листьями, без цветов, притягивали взгляд в непредвиденных местах.

Самым странным был ковёр. Тёплого цвета, с узором из тонких коричневых веток, он казался бы просто милым, но в углу, со стороны окна, на ковре выделялся лиловый прямоугольник, и, что было нарисовано в этом прямоугольнике – Анна не могла разобрать. Вернее, через несколько секунд она поняла, что это абстрактный орнамент, а сначала показалось, что это даже не ветки, а позвоночники согнутых спин, будто нарисованные человечки лежат, тесно прижавшись друг к другу, уткнувшись в колени, спиной кверху. С ковра перевела взгляд на большие часы – тоже прямоугольник.

«Всё, всё, пошли», – бормотала Лиля, тянула за собой в кухню, где стены белёные и неровные, но, похоже, преднамеренно неровные, потому что на них повисли деревянные полки с тяжёлой посудой, и всё это имело вид южный, далёкий, морской, и пахло кофе вместо хлеба, и темный стол был деревянным. Современная кухонная мебель среди полок не раздражала, наоборот – забавляла. Лиля суетилась в поисках сахара, и ящички выезжали и заезжали беззвучно.

Анна была контужена квартирой, у неё замерли мысли и затихли чувства. Она позволяла себя угощать. Но странно. За годы учёбы Лилия с Анной перекинулись не большим количеством слов, чем за последние полчаса. В классе они были далеки, у них не было ничего общего. Кстати, в среднем ряду на второй парте сидели… Таня и… как её звали? Чёрненькая такая, тоже отличница. А где тогда сидела Лиля? Анна откинулась на мягкую спинку стула, убрала руки, в которых машинально вертела случайную спичку, на колени.

Лиля вытирала лужицу кофе и говорила:

– Я тебя даже не сразу узнала. Ты расстроенно выглядишь. У тебя неприятности? Ты шла так, будто не знала, куда идти.

– У меня украли кошелёк! – выпалила Анна. И закусила губы, потому что хотела сначала задушевно побеседовать, выстроить отношения, а уже потом, собираясь домой, вдруг обнаружить, что кошелька нет в сумке. – Поэтому я не знала, что делать.

– Видишь, как хорошо, что мы встретились. Держи!

Лиля подала белую чашку, через фарфор которой, колыхаясь, просвечивал кофе. Над чашкой вытягивался струйками прозрачный пар.