Текст книги "Расколотый мир"

Все это время он регулярно навещал маму, с болью в сердце замечая, как она деградирует… Он приносил продукты, какие мог купить. Сидел рядом, гладил ее по плечу и просил съесть творог или помидор… Она слишком мало ела – алкоголь насыщал ее. Мать худела и старела буквально на глазах.

Роман потихоньку пытался разузнать: как ее вылечить? Но выходило, что по-настоящему вылечить можно только в санаториях и больницах, за бешеные деньги. Рома, и без того работавший чуть ли не по десять часов в день, – свободное время ему не было нужно, куда его девать? – принялся работать по четырнадцать.

И он их наконец заработал, эти деньги! Год назад он отправил маму в санаторий. Она провела там полтора месяца и вышла оттуда посвежевшая, помолодевшая, с ясными глазами.

«Мама, – говорил он, когда вез ее домой на машине, – ты потерпи немножко, ладно? Я заработаю еще денег, и мы купим себе квартиру и будем жить не хуже, чем раньше! Слышишь, мам? Ты только потерпи, больше не пей! Ты же у меня красивая, хорошая, подержись, не пей, а? У тебя будут снова красивые платья, я тебе куплю! И мы опять станем счастливыми, слышишь, мама?!»

Мама плакала, ерошила его волосы и верила ему.

Авторемонтная мастерская постепенно превратилась в автосервис люкс. Роман был нарасхват. Его ценили и платили ему все больше.

В ожидании, пока он заработает деньги на собственную квартиру, Роман снял отдельное жилье, чтобы увезти маму из коммуналки. Он запретил ей мыть полы, он сводил ее в магазины, где она не очень охотно – уступая сыну – выбрала два нарядных платья…

Она даже стала выходить гулять!

А потом оказалось, что у мамы неизлечимый цирроз печени.

– И она умерла, – сухо закончил Роман.

Лана молчала. Она совсем не ожидала услышать столь горький рассказ. Затащила парнишку больше для того, чтобы поговорить с ним насчет девушек, – отчасти самой позабавиться (поскольку ей нравилось его провоцировать), отчасти и помочь: она была уверена, что дело просто в юношеской зажатости, от которой она неплохо умела избавлять. По правде говоря, она была психологом-сексологом и легко справлялась с комплексами половозрелых юношей.

Услышанное ее расстроило. Во-первых, ей стало жалко парня; во-вторых, ужин в ресторане был испорчен. Подобные истории являются плохой приправой к изыскам гастрономии, а общество красавчика вовсе не послужило ей обрамлением на вечер, как ей того хотелось. Вместо того чтобы видеть восхищение в его глазах, она видела в них две крошечные слезинки. И ей почему-то казалось, что они такие концентрированные, такие едкие, что если до них дотронуться, то они прожгут палец, как серная кислота…

Признание

В ноябрьские дни темнеет рано, и о появлении в скверике Степана объявлял веселый галоп Пенса, который, завидев коляску, мчался к ней прямым ходом через все газоны. Спустя минуту появлялась в поле зрения Александры и высокая фигура в куртке с капюшоном – Степан следовал за своей собакой.

За недели Александра привыкла его видеть почти каждый день и сопровождать свою прогулку приятной беседой. Степан был весьма не глуп, хотя иногда излишне резок в суждениях. Но это по молодости лет, в юношестве мы все такие! Он не был галантен, но был вежлив, и ей это тоже нравилось в нем. Она с интересом присматривалась к молодому человеку. Как журналистка (или просто по складу характера), Александра была пытлива и вдумчива, и Степан ее искренне заинтересовал.

Очевидно, что вырос он в семье простой. Обеспеченной, судя по его весьма приличной одежде, но не интеллигентной. И посему мысли Степана, даже какая-то тонкость в поведении, были его личной заслугой. Он наработал к своему юному возрасту определенный личностный багаж, а Александре всегда нравились такие люди.

К тому же, будучи красивым юношей – яркий шатен с тонкими чертами лица, – он не выявлял никаких признаков тщеславия, озабоченности внешностью. Он не старался произвести на нее впечатление – такие вещи Александра, имевшая поклонников всех возрастных и социальных категорий, очень быстро улавливала. И это ей тоже было весьма симпатично. Она даже рассказала о нем Алеше, а тот порадовался. Александра, привыкшая по роду своей журналистской профессии к широкому и шумному общению, вынужденно сузила свой мир до детей и дома. Она не жаловалась – в конце концов, это был ее личный выбор! – но Алексей чувствовал, что она немного задыхается в разреженной атмосфере четырех стен. Так что этот мальчик хоть и не мог заменить всего того, в чем нуждалась Александра, но все-таки немного скрашивал ее добровольное затворничество…

На исходе двух недель между ними установилось что-то вроде дружбы – со всеми оговорками разницы в возрасте, разумеется. Дети узнавали Степана и радовались его появлению, но особенно они радовались Пенсу, который никогда не пропускал их коляску без того, чтобы не «поздороваться» с малышами. Они безбоязненно цеплялись ручками за его длинные рыжие уши, а пес клал голову им на колени поверх одеяльца и позволял делать с собой что угодно, только иногда вскидывал на них из-под рыжих бровей свои карие, как у его хозяина, глаза, словно хотел сказать, что он их любит.

В общем, все шло чудесно. Пока не наступил день, в который Александре пришлось отругать себя за опрометчивость и недальновидность: Степан признался ей в любви!

Даже в темноте было заметно, как зарумянились его щеки…

Некоторое время она молчала, ошарашенная неожиданным поворотом дела. Александра не имела обыкновения щадить своих поклонников, но Степана ей обижать не хотелось. Мягко, очень мягко, она напомнила парнишке, что она намного старше его и годится, с некоторой натяжкой, ему в матери. Напомнила ему и том, что она замужем и у нее, как он прекрасно знает, имеются дети… В связи с чем ей не совсем понятно его увлечение, которое она относит за счет того, что он принял свои теплые дружеские чувства за влюбленность… В чем, без сомнения, ошибается. И она будет ему признательна, если он сумеет проанализировать эти чувства, поймет, что речь идти может только о дружбе, – и они оба забудут этот разговор, как будто его никогда и не было.

В ответ Степан неожиданно притянул ее к себе и поцеловал в губы. Поцелуй его был неумелым, но полным чувственности.

Александра не вырывалась – просто холодно и спокойно вывернулась из его рук. Не хотелось ей пускать в ход против Степана все свои отработанные навыки обращения с ненужными поклонниками, но он не оставил ей выбора, увы. Ледяным тоном (а она это умела, да как!) она объяснила мальчику, что если он не научился разбираться в собственных чувствах, то это его личные проблемы, но она, Александра, никогда не давала ему повода заподозрить за ее дружеским расположением (о котором он заставил ее пожалеть!) возможность иных отношений с ней; что его жест она находит абсолютно неприемлемым и просит его впредь гулять по другим аллеям сквера и по возможности в другое время. И главное – вне зависимости от того, понял он ее или нет, – он больше рассчитывать на ее дружбу не может и пусть не пытается приближаться к ней.

Вечером она рассказала о неожиданном повороте мужу.

– Если хочешь, я с ним поговорю.

– Алеш, я большая девочка. И отшивать тех, кто зарывается, научилась давно-предавно. Не волнуйся. Просто досадно. Такой, казалось, симпатичный парнишка… Ты же знаешь, я не люблю разочаровываться в людях.

– Саш, оттого, что мальчик влюбился в тебя, еще не значит, что ты в нем должна разочароваться!

Александра посмотрела на мужа. Он ее совсем не ревнует! Ни капельки, никогда! Он ей так безгранично доверяет? Или он начисто лишен собственнических чувств?

Это здорово… Это просто гениально! И все же она чуть-чуть обиделась. Ей, кажется, хотелось, чтобы он немножко поревновал… Но Алеша был непробиваем, как доисторический мамонт!

– Если бы он просто сказал о своих чувствах, то да, ты прав. Но он поцеловал меня! Я не давала к этому ни малейшего повода, но он позволил себе подобный жест. Ты не находишь, что это перебор?

– Нахожу.

– И ты не ревнуешь?!

– Нет.

– Почему?..

– Ну, ты же в него не влюблена?

– Нет.

– Так отчего же мне ревновать, Саш?

Действительно, отчего?..

Степан исчез с тех пор. Точнее, не совсем исчез: она видела его в отдалении. Пенс по-прежнему прибегал к коляске, общался с малышами. Разница состояла в том, что Степан не приходил вслед за ним, только свистел издалека: звал пса обратно к себе. И подолгу смотрел на Александру.

Она не видела его глаз – на таком расстоянии да в сумерках это невозможно. К тому же он обычно натягивал на голову капюшон – что неудивительно при такой погоде, – бросавший дополнительную тень на его лицо. Но ей казалось, что парнишка сожалеет о сказанных словах. И о том неуместном поцелуе.

Об этом она тоже рассказала мужу.

– Саш, – ответил он, – ты красивая и обаятельная. Немудрено, что пацан попал под твои чары. И принял свое восхищение тобой за влюбленность. В его возрасте это простительно, ты не находишь?

– И что ты предлагаешь?

– Я? Ничего. Но если это была дружба, которой тебе жаль, и если ты думаешь, что он раскаивается в неуместном порыве, то, наверное, его можно извинить?

От него с ума можно сойти, от Алеши! Его великодушие, отсутствие всяких собственнических чувств ее почти возмущали…

И заставляли любить его еще больше.

Тайны чемодана

Так и не удалось Коляну заполучить себе в союзники Васяна. Он уступил, и в тот вечер они душевно попили водочки. Но любопытство не прошло. И у него стало уже привычкой: чуть жилец за порог – Колян шасть к нему в комнату! Там имелись шкаф, диван и письменный стол, и инвалид исследовал полки да ящики чуть ли не каждый день. Но ничего, кроме журналов для женщин, нескольких книжек по истории, экономической географии и толкового словаря, он не находил.

И оттого чемодан парнишки привлекал его все больше и больше… Но по врожденному чувству деликатности Колян ни разу не покусился на него. Шкаф, стол – это вроде как собственная его, Коляна, мебель, отчего и нос туда сунуть не зазорно, так ему представлялось. Но чемодан – он был личной собственностью жильца. И как ни хотелось Коляну в него заглянуть, а все же он удерживался.

Митя – так звали квартиранта – в последнее время стал работать в ночь. Приходил домой утром, заваливался спать, а уходил в сумерках. Ноябрьские ночки долгие, к пяти уже темень.

По утрам его Колян не видел – он вечерком выпивал с Васяном, а потом спал долго. Зато уходы квартиранта не прошли мимо его внимания. Тот все как-то норовил бочком, не зажигая света в прихожей, поскорее смыться, чем только раззадорил любопытство бывшего таксиста. И как-то он, заслышав шум открываемого засова, выкатил из своей комнаты.

– Как жизнь молодая, а?

Митя замер у входной двери, не оборачиваясь.

– А чего ты в темноте-то? Свет бы зажег.

Митя молча нажал кнопочку, и прихожая залилась неярким светом.

– Я смотрю, ты все ходишь куда-то… Трудишься?

– Тружусь.

– Деньги зарабатываешь?

– Да.

– Всех денег не заработаешь, – глубокомысленно произнес Николай Петрович.

– Ну, всех, конечно, нет… Я на квартиру. Квартиру хочу купить.

– Это дело правильное… А ты чего спиной-то стоишь? Поговорил бы со мной чуток, все ж не чужие, в одной квартире живем!

Митя нехотя обернулся. Капюшон был низко надвинут на глаза, снизу лицо пряталось в большой теплый шарф. Только глаза его блеснули.

– О чем вы хотите поговорить, Николай Петрович?

– Ну, спросил бы, как здоровье мое.

– Как ваше здоровье?

– Да ничего, спасибо, не жалуюсь. За помощь твою, с коляской, хочу тебя поблагодарить…

– Да вы уже благодарили!

– Благодарность лишней не бывает, – назидательно произнес Колян.

– Ну, хорошо. Я очень рад, что смог немножко облегчить вам жизнь.

– Вот видишь, есть о чем поговорить! А выпить со мной не хочешь?

– Я не пью, Николай Петрович. И к тому же я тороплюсь.

– Жалко. Ну, иди.

– Пойду.

– Постой-ка! Что это твое лицо… Погоди. Ты загорел, что ли?

Инвалид подкатил поближе. Парень молчал.

– Точно, загорел! И где же это ты? Вроде на юга не ездил!

– Вам показалось. Здесь свет тусклый. Николай Петрович, вы меня извините, я спешу. Мне… Я на работу опаздываю.

Митя вышел из квартиры. Колян постоял в коридоре, подумал-подумал да порулил в комнатку жильца. На этот раз он был полон решимости открыть заветный чемодан.

Он положил его на диван, подергал замки: заперты. Но чемодан простенький, без кода, а с простыми замками Колян управляться умел.

Он вернулся в свою комнату, полез в ящичек, где у него находились иголки, катушки ниток и несколько разрозненных пуговиц, давно оторвавшихся от каких-то вещей, да так и не пришитых. Там он откопал английскую булавку. Распрямил ее, острие загнул – отмычка готова!

Замки поддались сразу же. Колян откинул крышку.

Чемодан был довольно большим, но если считать, что парень таскал в нем весь свой нажитый скарб, так и не очень. Несколько рубашек, пара футболок, три свитера, еще джинсы. Почему он их не положил на полку в шкаф? Живет, как в гостинице, из которой собирается съезжать! А ведь сказал, когда по рукам ударяли, что снимает «на несколько месяцев, а там посмотрим»…

Николай Петрович аккуратно копнул одежду. Под ее слоем обнаружился другой. Который поразил его настолько, что, когда Васян заявился, он первым делом потащил друга в комнату жильца. Открыл чемодан, отложил одежду в сторону.

– Смотри!

Васян наклонился и поправил очки. Потрогал разные вещи. И разогнулся в полном недоумении, держа двумя пальцами тюбик.

– Что это?

– А почитай, что написано!

– Крем-пудра…

– А вот на это глянь!

Колян выложил на стол еще несколько удивительных вещей: большой флакон средства под названием «Автозагар», пудреницу с золотыми завитушками на крышке, картонную коробку, на которой была нарисована яркая брюнетка, и еще совсем маленькую коробочку.

– «Автозагар», Вась, это как? Не пойму я что-то. Загар для машины?

Васян в ответ то ли крякнул, то ли хрюкнул. Поняв звук как насмешку, Николай Петрович поспешил исправиться:

– Или чтобы в машине загорать?

– Ну ты темнота, Колян!

– Куда уж мне, я в бабьем царстве не живу! – оскорбился инвалид. – И всякие там примочки-прокладки знать не знаю, бог миловал, чарочку ему надо налить за это!

– «Авто» – значит «сам».

– Сам загораешь? – недоверчиво переспросил Николай Петрович. – А бывает разве, что не сам? Что кто-то другой вместо тебя?

– В смысле, что крем сам!

– Крем загорает??

– Не, ну ты отсталый! Крем на себя мажешь, а он тебя «загорает»!

– Вот оно как… Ты прикинь, я сегодня его отловил в прихожей: загорелый вроде стал. А все, значит, от этих кремов самозагарных? Так выходит, что автомобиль потому «авто», что сам ездит?

– Ну да.

– Во дела. Всю жизнь проездил, а не знал, что автомобиль с иностранного – это «самоход»…

– Тогда уж «самоезд»!

– Тоже можно… А вот скажи, почему «самолет» у нас по-русски, а «самоезд» по-иностранному?

– Не, ну ты, Колян, как спросишь! Мне почем знать? Давай лучше глянем, что тут еще!

Маленькая коробка содержала две маленькие кругляшки голубого цвета и две зеленого. Васян и тут исхитрился блеснуть познаниями.

– Линзы. Для глаз такие штуки. Внучка у меня этим делом развлекается. В один день у нее глаза голубые, в другой зеленые, а то и вовсе фиолетовые какие-то!

– Это что же, она в глаза себе вставляет? – недоверчиво спросил Колян. – Разве можно в глаза что-то вставлять? Тут соринка крошечная попадет, так наплачешься, а эти штуки здоровые как же?

– А хрен его знает. Говорю, в глаза вставляет!

Друзья задумались на некоторое время, но ничего толкового не придумали.

– Я у внучки спрошу, – решил Васян. – Что-то я раньше не интересовался, а теперь и впрямь спрошу, почему она не плачет от них…

Коробка с брюнеткой оказалась краской для волос, о чем свидетельствовала внимательно прочитанная друзьями надпись на ней, вызвавшая новый приступ жгучего недоумения.

– Колян, как думаешь, зачем молодому мужику все это?

– Голубой, думаю, – солидно ответил Колян.

– Ты это уже говорил!

– Ну, теперь подтверждаю.

– А я вот думаю: не шпион ли он?

– Не, ну ты как скажешь! Стал бы шпион у меня комнату снимать?!

– Кто его знает… А зачем ему краска темная для волос? Он и так темный!

– А красочка-то для женщин!

– Ну, хорошо, пусть, по-твоему, он голубой. Но зачем красить темные волосы в темные? Другое дело, если бы в светлые покрасился!

– То-то и оно, – глубокомысленно произнес Колян.

Сложив одежки Мити обратно, он закрыл чемодан. Друзья и собутыльники убыли на кухню, где жизнь и судьба квартиранта служила им еще пару часов отличной темой для беседы под водочку.

Примирение

Может, Алеша прав и мальчика следует извинить? Александра, собственно, на него не сердилась. Она просто, наученная опытом, старалась пресекать посягательства незамедлительно. Неважно, отчего и почему эти посягательства случались. Они исходили иногда от женщин – старых знакомых или новых, претендующих на дружбу с ней, – и Александра ясно видела, что претендентками на дружбу руководит желание притереться не к ней лично, а к ее известности, к ее доступу «в сферы». Или бывало еще так, что новоиспеченная «подружка», почитая отчего-то Александру за духовника и могущественную покровительницу, намеревалась вывалить ей в подол все свои беды и комплексы, кои перетряхивать в своем «подоле» Саша не имела ни времени, ни желания. Привыкшая к строгому счету к самой себе, разбиравшаяся всегда самостоятельно со своими бедами и комплексами, Александра подобные намерения почитала малодушием и склонностью к «халяве», оттого быстро их пресекала.

Что же касается мужчин, то с ними было еще проще. Им кружили голову ее известность, неприступность и, без сомнения, женское обаяние. Но последний пункт ложился в основу двух предыдущих – то есть привлекала она мужчин поначалу как женщина, но их самолюбие шло дальше. Оно шло по пути завоевания. Если бы она была просто хорошенькой женщиной, они бы чуток погарцевали и успокоились. Но в том-то и дело, что она была «не просто»… Ее статус вкупе с неприступностью, о которой ходили чуть ли не легенды, делали ее недосягаемой. И оттого желанной. Мужчина ведь по природе охотник.

Александра не любила «охотников». Может, потому, что не желала себя сводить к определению «добыча».

Как бы то ни было, она действительно на всех этих людей не сердилась, не обижалась. Она просто избавлялась от них.

Но в Степане было что-то иное. Трогательное. Он происходил явно из простой семьи, о чем свидетельствовала его речь, но она вдруг принимала неожиданный терминологический лоск, когда он заговаривал об истории. Значит, он сам до всего дошел, своей головой, и его желание заниматься историей было неподдельным: совершенно очевидно, что его в Историко-архивный институт не мама с папой отправили. Это был его личный выбор – значит, настоящий. А Александра ценила все настоящее.

Кроме того, она ощущала его как мальчика, а не как мужчину-охотника… Мальчика, которому, несмотря на то, что он ни слова не сказал ей о каких бы то ни было проблемах, не хватало любви. Не женской, нет, просто человеческой. Так бездомный пес прибивается к ногам и начинает следовать за вами по всем улицам… Отчего? Бог весть. Скорее всего, «простая семья» была непростой… Проблемной.

И сейчас, после Алешиных слов о прощении, она смягчилась. Степа – совсем ребенок, и ее защитное душевное «карате» с ним неуместно!

Вот почему однажды, завидев Пенса-Пылесоса и за ним, на расстоянии, фигуру Степана, она махнула ему рукой.

Он долго смотрел на нее издалека. Видимо, сомневался в том, правильно ли понял ее жест. И тогда Александра сделала еще один: на этот раз она не просто помахала ему приветственно, но поманила его.

Он приблизился. Осторожно, словно не веря. Подошел. Посмотрел на нее немного вопрошающе.

– Давайте будем считать это недоразумением, Степан, – произнесла Александра.

– Простите меня.

– Проехали, – усмехнулась она.

– Я не хотел… Я просто… Не знаю, что на меня нашло… Этого больше не повторится, клянусь!

– Проехали, – с нажимом повторила она.

Александра не любила, когда перед ней долго извиняются.

Неловкость царила еще минут пять, но вскоре их беседа потекла по уже освоенному ранее руслу. Они взахлеб обсуждали историю и современное состояние общества – тут Александре было что сказать! Степан слушал, иногда спорил, иногда переспрашивал – в общем, контакт восстановился. Притом что на этот раз границы были четко очерчены, и Степан не сделал ни малейшей попытки их перейти.

Александра это оценила. В конце концов, человека определяют не ошибки, а их осознание! Она их тоже сделала немало в своей жизни и точно знала, что ценность не в них, а в уроках, которые мыслящий человек способен из них извлечь.

Вечером она сказала Алеше, что Степан прощен.

– Я рад, – ответствовал Алеша.

И Александра вновь подивилась его неревнивости. Или великодушию?

– Он ведь даже младше Игоря, – добавил он.

Игорь, секретарь и помощник частного детектива Алексея Кисанова, имел двадцать три года от роду.

– А мое дело с Измайловой[1]1
  См. роман Татьяны Гармаш-Роффе «Роль грешницы на бис», издательство «Эксмо».


[Закрыть] помнишь? Когда Катя устроила сцену в ресторане, представляя меня как жениха, а позже предложила мне с ней переспать, – ты ведь не ревновала, верно? Ясно, что девчонке нужна была помощь, понимание, вот и все.

– А когда Майя?..[2]2
  См. роман Татьяны Гармаш-Роффе «Ведьма для инквизитора», издательство «Эксмо».


[Закрыть] – неожиданно для самой себя хлестко спросила Александра.

– Саш… Мы с тобой всегда избегали этой темы… Нужно ли сейчас?

Она молчала.

– Хорошо, раз ты настаиваешь… Она манипуляторша. Она сумела создать у меня ощущение своей полной беззащитности.

– Поэтому ты с ней спал?! Да?!

Алексей не ответил.

– А если этот Степа – манипулятор? И он меня соблазнит? И я дойду до того, что отвечу ему?!

Он вскинул на нее глаза:

– Саша, как будет, так и будет.

– Не понимаю, ты не возражаешь, так, что ли?

– Если тебя этот мальчик волнует… Я не думал об этом, когда говорил тебе о прощении… не предполагал такой возможности, скажем так. Но если подобное случится, то мои возражения ничего не изменят.

Он умолк. Но Александра поняла, что он имел в виду.

– Он меня НЕ ВОЛНУЕТ, Алеша. Просто… Что-то в нем есть трогательное. Трудно объяснить.

– Саша, это тебе решать, и только тебе. Хочешь его немножко поддержать, дав ему ощущение, что он чего-то стоит в твоих прекрасных глазах, – дай. Но, пойми, я этого пацана в глаза не видел и судить не могу. Если тебе кажется, что он не стоит твоих душевных затрат, то гони его! Вот и все.

– Он стоит.

– Тогда веди себя с ним так, как считаешь нужным.

Она пожала в ответ плечами, сама точно не зная, что именно хотела этим сказать.

– Но все же, – добавил Алексей, – присмотрись к нему повнимательней. Надеюсь, что он не манипулятор…

Саша едва заметно улыбнулась. Все же она добилась своего: Алеша забеспокоился! В глубине души она не смогла простить ему Майю – зла не держала, нет, но какая-то заноза осталась. Она не жаждала мести, отнюдь нет, – но дать ему ощутить себя на ее месте, этого, пожалуй, ей подспудно хотелось. Просто чтобы он узнал, каково это: оказаться на ее месте. Просто чтобы он это прочувствовал на собственной шкуре!..

Пес в ренту

Лана дружить с Романом не прекратила. Но перестала кокетничать, взяв легкую, едва заметную дистанцию. После того вечера в ресторане в его поведении, взгляде возникла едва ощутимая нотка тепла, которой не было прежде, – он стал относиться к ней как к единственному в мире человеку, которому доверил свой секрет, свою боль…

Проблема же заключалась в том, что такого доверия Лане не было нужно. Причем совсем! От его исповеди, на которую она сама же опрометчиво его спровоцировала, у нее остался осадок. Роман был неплохим мальчишкой по складу, да, но в нем ощущалось что-то тяжелое. Слишком часто он говорил тогда, в ресторане, об утраченномсчастье. За этими словами чувствовался счет к кому-то… Собственно, ясно к кому: к отцу. Ощущалось яростное желание реванша… И даже больше: мести.

Лана была психологом и специалистом по сексуальным проблемам, да, но погружаться в чужую грязь она готова только на условиях высокой оплаты ее услуг. А безродный мальчишка – пусть и красавчик, милашка и отличный ремонтник – это не ее клиентура. У нее нет никаких причин, чтобы заниматься его проблемами, коль скоро он ничего не дает ей взамен – даже возможности пококетничать с ним и насладиться своими чарами.

Поэтому, когда он сказал ей, что хочет познакомиться с девушкой, но не знает, как к ней подступиться, она испытала что-то вроде облегчения. Девушка возникла очень кстати! Пусть теперь он ей рассказывает о своем горьком детстве!

Посему Лана охотно пустилась давать советы. И предложила ему ход: собачку! Гуляя с собачкой, он будет иметь сто поводов вступить в разговор с девушкой!

– Но у меня нет собаки…

– Зато у меня есть! Выбирай любую, мои псинки тебя любят, как родного!

Она мелодично засмеялась добрым смехом, хорошо отработанным на клиентах. Хоть Лана и была психологом, она так и не смогла понять, отчего они не чувствуют искусственности этого смеха и находят его теплым, искренним и даже завораживающим… Бедные люди, бедные! Их так легко обмануть! Они так глупы…

Лана была очень невысокого мнения о людях. Включая своих пациентов. Или даже особенно их.

Роман выбрал самого крупного, медно-рыжего ирландского сеттера, – ну что ж, это понятно. Это мужской выбор.

– А как вступить в разговор? – спросил он.

– Очень просто! Стоит только провести пса мимо этой девушки. Ирландский сеттер – натура впечатлительная, эмоциональная. Он реагирует на все и на всех. Он может напугать предмет твоих воздыханий неожиданным скачком, а может, наоборот, сам испугаться, и еще он способен внезапно воспылать к ней симпатией и попытаться ее «поцеловать», в смысле облизать… Сам знаешь, какой он.

– И что? – От Романа ускользал ход мысли Ланы.

– Как «что»? Повод для разговора будет!

– Понятно.

За своего любимца Лана не волновалась: парнишка и животные давно нашли общий язык, и за пса она могла быть спокойна. Как и за свою машину. И собаки, и машины были в надежных руках Романа. Чего Лана бы не сказала о людях. В руках Романа она бы не очень поручилась за их безопасность. Слишком много счетов к человечеству накопилось у этого юного красавца…

– Вась, – возбужденно говорил Колян в очередной вечер, усаживаясь с приятелем на кухоньке. Водочка уже стыла в холодильнике: квартирант купил ему бутылочку, побаловал хозяина тонким пониманием его души, а Васян принес на закусь копченую курицу. – Слышь, это не автозагар! Я видел, он в ванной все смыл!

– И как это ты видел? В ванную с ним, что ли, ходил? – недоверчиво спросил приятель.

– Да я проснулся, пить захотелось, сушит змий зеленый горло-то! Ну и слышу, жилец явился. Я в комнате подождал своей: чего делать будет, интересно? Ну, в ванную парень пошел. И я тихо так, моторчик не включал, руками колеса подкрутил. Дверь в ванную была приоткрыта маленько, он же знает, что я в такое время сплю, вот и не опасается. И я увидел! Лицо мыл-мыл, и оно снова белое стало! Понимаешь теперь?

– Ну, дела. Пудрился, выходит?

– Выходит! Точно голубой!

– Может, все-таки шпион?

– Зачем шпиону снимать комнату у меня? У него другие бабки должны быть, за шпионскую работу платят хорошо!

– Так для конспирации! Чтобы никто не подумал!

Николай Петрович озадачился. Аргументов против шпионской версии у него не нашлось, а возразить хотелось: Васька всегда ухитрялся обставить дело так, что выходил прав.

– А вот еще что, – продолжил Колян, так и не найдясь. – Вчера он меня спросил, нельзя ли ему собачку приютить на некоторое время!

– С улицы подобрал? – меланхолично поинтересовался Васян, отламывая куриное крылышко. – Ты бы, Колян, построже к этому отнесся: блох набежит, будьте-нате!

– А вот и не с улицы! Девушка у него есть! Уехала она куда-то и собачку ему доверила!

– Дык выходит, что он не голубой! Раз девушка!

– Выходит…

– И даже не шпион. Шпионы шуры-муры не разводят. У них профессия суровая.

Колян чуток погрустнел: поле его сыскной деятельности сужалось. Но сдаваться ему не хотелось.

– А как же все эти причиндалы в его чемодане? Что за маскарад такой, если он не голубой? И даже не шпион?

– Дык, эта, может, он для девушки старается?

– Васян, ты когда-нибудь видел мужика, чтобы для девушки загорал, пудрился, красился?

– Не видел.

– От то-то!

– Колян, узко на вещи смотришь! Я не видел, и ты не видел, но он же другое поколение! Смотри, чего по телику гонят: всякие там средства, чтоб волосы завивать или торчком ставить, и татуировки, и даже про пудру я недавно видел! Для мужиков пудру, слышь? Они все какие-то звезданутые, молодые. Не то что мы с тобой. Мы – мужики! А они так, шелупонь… Нынче бабы в сильный пол метят, понял? А мужики прихорашиваются и им понравиться стараются!

– Да то педики!

– Отстал ты от жизни, братан. Молодые, они сейчас все такие. И твой квартирант туда же. Девке хочет понравиться. Девки теперь парней выбирают, понял?

– А чего ж твоя-то дочка не выбирает? Сидит бобылкой на твоей шее с ребенком… Вот бы и выбирала, раз такие дела теперь закручиваются и бабы такие прыткие стали!

– Э-э-э, нет, моя – это мое воспитание, правильное! Да и не соплячка она, как эти. Скажи, на кой хрен ей мужик, который о геле для волос думает? Или о татуировке в причинном месте?! Ей солидный нужен, чтобы о семье думал! А эти все – шелупонь, одно слово! Так ты насчет собачки согласился?

– Согласился.

– И где собачка?

– А он как вчера с ней явился, так все время с ней мотается. И на работу ее с собой, потом домой, и снова с ней ушел.

– Не беспокоит тебя?

– Нет вроде. Дисциплинированное животное.

– «Кабысдох» какой?

– Не, породистый. Исландский сеттер вроде. Рыжий такой.

– Ирландский. Не исландский, а ирландский, понял? У нас во дворе одна дамочка с таким гуляет.

– Ты, Васян, вечно выпендриваешься, опустить меня норовишь!

– А я че, виноват, что ты неправильно называешь?

– Я по дворам не гуляю! У меня где ноги-то, чтоб гулять?!

– Ладно, ладно, не кипятись. Давай лучше еще дернем, Колян…

Особенности детского питания

Спустя несколько дней Алексей поинтересовался, как обстоят дела с юным Сашиным поклонником.

Они ужинали в ресторане, что случалось нечасто с тех пор, как родились близнецы. Отчего они особенно дорожили мгновениями, когда оказывались вдвоем, наедине: мужчина и женщина, объединенные своей любовью, – а не папа и мама, объединенные детьми.

– Нормально, – ответила Александра. – Об истории разговариваем, о жизни.

– Он тебе что-нибудь рассказывал о себе?

– Родители развелись, когда он маленьким был. Я лишних вопросов не задавала, Алеш. Чувствуется, что у мальчика какая-то травма, возможно, из-за развода.

– Он больше не пытается тебе признаваться в любви?

– Нет. Я уверена, что я для него на самом деле «женщина с младенцем», то есть образ матери… который его подсознательно влечет из-за этой детской травмы. И он просто не разобрался в себе, не понял, неверно объяснил свои чувства, принял одно за другое.