Текст книги "25 оттенков русского. От древних славян до бумеров и зумеров"

Оттенок четвёртый
Нежелательный русский

 
Агафье говорила Нюра:
Чудесна нынче коньюнктура,
И мой опинион таков,
Что есть немало женихов.
Но, хоть я этому и рада,
Дифференцировать их надо,
Давай, Агафья, мы вдвоём
По ним дебаты проведём…
 

Евгений Бергер, писатель

Мы продолжаем говорить об иностранных словах в русском языке, их уместности и отношении к ним всех неравнодушных. В этой главе речь пойдёт прежде всего о заимствованиях, которые не полюбились писателям, лингвистам, политикам. Многие литераторы хоть филологическим импортозамещением активно не занимались – не выискивали русские аналоги для иностранных слов, не придумывали свои версии, не упражнялись в словотворчестве, – но тем не менее тоже выступали против иностранных слов в русской речи, ругали и высмеивали тех, кто этим злоупотребляет.

Фрукт, сервиз, мораль, суп, фиаско, принц, корреспонденция, апогей, имидж, том, субпродукты, голкипер, гувернантка, шофёр… Как вам эти слова? Испытываете ли вы к ним неприязнь? Думаю, что большинство ответит отрицательно. Но тем не менее именно против этих слов в разные эпохи восставали не самые последние люди своего времени.

Не стоит забывать, что слова просто так в языке не появляются. Для этого должны быть веские причины, благоприятная почва и удачное время. Например, очень активно заимствовались слова в начале XVIII века. И в этом нет ничего странного – ведь именно тогда Пётр Первый прорубил окно в Европу, через которое и хлынули, помимо всего прочего, и новые языковые единицы.

Мало кто обращает внимание на то, что не все слова той эпохи остались в языке. Например, изобретатель так и не стал инвентором, а жребий – лосом. Зато академия, бассейн, флот, матрос, флаг, алгебра, генерал, аренда, глобус и т. п. прижились настолько, что их чужеродность сейчас совсем не ощущается, – они кажутся своими до мозга костей. А вот респект, тот самый, который верный спутник уважухи, я уверена, многие считают недавно появившимся в языке. Однако это не так! Всё тот же Пётр Первый в 1720 году в «Генеральном регламенте» писал: «…надлежит… учрежденному их президенту всякое достойное почтение и респект, и послушание чинить…». Эта цитата, кстати, из главы «О респекте надлежащем президентам» – опять респект! И самое интересное, что в конце документа есть пояснения под названием «Толкование иностранных речей, которые в сем регламенте», где можно встретить вот такой перевод с русского на русский: прерогативы – преимущества, публичные – всенародные, приватные – особые, резоны – рассуждения, резолюция – решение, баллотировать – избирать, дирекция – управление, инструкции – наказы, ну и, конечно, респект – почтение. Все слова, и русские, и заимствованные, хорошо нам знакомы, согласитесь! А что касается респекта, то в последующие триста лет он встречался в разной литературе крайне редко, а вот его родственник – прилагательное респектабельный — полюбился больше. Зато сейчас респект появляется чаще, чем хотелось бы, а новую жизнь ему подарило шуточное выражение «респект и уважуха».

Русский поэт и драматург Александр Петрович Сумароков, живший в XVIII веке, считал так: «Восприятие чужих слов, а особливо без необходимости, есть не обогащение, но порча языка». Исключение он делал только для греческих слов, а вот заимствованиям из немецкого, французского, татарского доставалось по полной программе. Сумароков недоумевал: какая нужда говорить фрукты вместо плоды, принц вместо князь, гувернантка вместо мамка, сервиз вместо прибор, суп вместо похлёбка, том вместо часть книги, корреспонденция вместо переписка, деликатно вместо нежно? А сейчас все эти слова мы употребляем легко и непринуждённо! Более того, русские аналоги, которые предлагает Сумароков, уже иногда не являются синонимами. Плод – это не всегда фрукт, не любой суп можно назвать похлёбкой, а мамка сейчас имеет несколько значений, и только одно из них отдалённо напоминает гувернантку.

Однако были и другие примеры, в которых Сумароков пророчески отвергает слова, которые действительно потом не прижились, «отвалились». В какой игре нужен атут? Как правильно заниматься эдюкациеи? Почему не уважали аманту? Какую тему лучше выбрать для бонсана? Эти слова не дошли до нас, они так и остались в XVIII веке, а их толкование мы находим в яростных протестах Сумарокова. Бонсан уже давно перестало значить рассуждение, иностранную эдюкацию вытеснило русское воспитание, на запрос «что такое атут» интернет вместо козыря выдаёт Аксубаевский техникум универсальных технологий, да и аманту (любовницу) уже мало кто помнит: в словаре это слово значится как устаревшее, хотя иногда кое-где ещё можно встретить маскулятив амант, означающий любовник.

Более знаменитый современник Сумарокова Михаил Васильевич Ломоносов при создании русской научной терминологии старался использовать только русские и славянские слова, так как считал, что таким образом «отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков». Так с его помощью в русском языке стал популярен кислород вместо оксигена, а также появились такие понятия, как кислота, вещество, равновесие, преломление.

В прошлые эпохи боролись с иностранщиной не только в научных и публицистических работах. Поэты и писатели в своём литературном творчестве тоже высмеивали пристрастие к заимствованиям, обыгрывая разные необычные ситуации, чаще комедийные.

Вот отрывок из пьесы Александра Островского «Свои собаки грызутся, чужая не приставай»:

Бальзаминова. Вот что, Миша, есть такие французские слова, очень похожие на русские: я их много знаю, ты бы хоть их заучил когда, на досуге. Послушаешь иногда на именинах или где на свадьбе, как молодые кавалеры с барышнями разговаривают – просто прелесть слушать.

Бальзаминов. Какие же это слова, маменька? Ведь как знать, может быть, они мне и на пользу пойдут.

Бальзаминова. Разумеется, на пользу. Вот слушай! Ты всё говоришь: «Я гулять пойду!» Это, Миша, нехорошо. Лучше скажи: «Я хочу проминаж сделать!»

Бальзаминов. Да-с, маменька, это лучше. Это вы правду говорите! Проминаж лучше.

Бальзаминова. Про кого дурно говорят, это – мараль.

Бальзаминов. Это я знаю-с.

Бальзаминова. Коль человек или вещь какая-нибудь не стоит внимания, ничтожная какая-нибудь, – как про неё сказать? Дрянь? Это как-то неловко. Лучше сказать по-французски: «Гольтепа!»

Бальзаминов. Гольтепа. Да, это хорошо.

Бальзаминова. А вот если кто заважничает, очень возмечтает о себе, и вдруг ему форс-то собьют, – это «асаже» называется.

Бальзаминов. Я этого, маменька, не знал, а это слово хорошее. Асаже, асаже…»

В отрывке очень много интересного. Автор обращает наше внимание на несколько модных в то время слов. Проминаж — это исковерканный променад, который потом вошёл в язык в значении прогулка. Мараль — что-то позорное, оскорбительное, а, используя «А» в первом слоге, автор иронизирует и как бы намекает на смешение иностранного слова мораль с русским глаголом марать. Эти существительные в языке прижились, но с другой орфографией, разумеется. А остальные якобы модные иностранные слова из этого отрывка оказались с подвохом. Асаже – слово придуманное, образованное от глагола осаживать, но во французской манере. Кроме того, героиня пьесы по своей необразованности в этот список галлицизмов записала и слово гольтепа. Но оно только звучит как бы по-французски, так как ударение ставится на последний слог, а на самом деле имеет русское происхождение и означает голытьба, беднота, более того, считается просторечным, бранным.

Про такие случаи даже Виссарион Григорьевич Белинский говорил, что «употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово, – значит оскорблять и здравый смысл, и здравый вкус». Хотя сам критик был руками и ногами за заимствования, особенно в научной сфере, и весьма сожалел, что такие слова, как шанс, атрибут, концепция, ассоциация, долго приживаются в языке. В то же время Белинский признавал, что бывает и такое, когда русские слова кажутся чужими, а иностранные – своими. Например, архитектор и кучер уже тогда, в XIX веке, были людям ближе, чем зодчий и возница.

Удивительно, но в список литераторов, высмеивающих заимствования, попал и Владимир Маяковский – новатор, реформатор, экспериментатор, который сам делал с языком всё что хотел. Тем не менее именно Маяковский в 1923 году выступил против засорения газет такими словами, как апогей и фиаско.

 
О «фиасках», «апогеях» и других неведомых вещах
 
 
<…>
Прочли:
– «Пуанкаре терпит фиаско». —
Задумались.
Что это за «фиаска» за такая?
Из-за этой «фиаски»
грамотей Ванюха
чуть не разодрался:
– Слушай, Петь,
с «фиаской» востро держи ухо!
даже Пуанкаре приходится его терпеть.
 
 
<…>
Последние известия получили красноармейцы.
Сели.
Читают, газетиной вея.
– О французском наступлении в Руре имеется?
– Да, вот написано:
«Дошли до своего апогея».
– Товарищ Иванов!
Ты ближе.
Эй!
На карту глянь!
Что за место такое:
А-п-о-г-е-й? —
Иванов ищет.
Дело дрянь.
У парня
аж скулу от напряжения свело.
Каждый город просмотрел,
каждое село.
«Эссен есть —
Апогея нету!
Деревушка махонькая, должно быть, это.
Верчусь —
аж дыру провертел в сапоге я —
не могу найти никакого Апогея!»
<…>
 

В конце своего стихотворения Маяковский делает вывод: «…то, что годится для иностранного словаря, газете – не гоже». Поэт мастерски разбивает эти два слова в пух и прах, и даже в самом заголовке для усиления впечатления сознательно склоняет несклоняемое. Не это ли та самая война, о которой говорил вождь революции Владимир Ильич Ленин в заметке «Об очистке русского языка»: «Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?»

Эту «войну» продолжил писатель Борис Тимофеев, и, забегая вперёд, без прискорбия отмечу, что проиграл. Именно он в середине прошлого века удивлялся, зачем использовать глаголы пролонгировать, лидировать, лимитировать, репродуцировать, превалировать, если есть русские слова продлевать, возглавлять, ограничивать, воспроизводить и преобладать. Но больше всего Тимофеев негодовал по поводу употребления слова субпродукты вместо требухи. А что мы имеем сейчас? Все глаголы в языке остались, причём русские варианты более популярны в разговорной речи, а иностранные чаще используются в деловом стиле общения. Зато заграничное слово субпродукты основательно прописались во всех стилях речи, а родная требуха употребляется крайне редко, может быть, оттого что слово звучит несолидно, напоминает чепуху какую-то.

В наши дни клеймить заимствования продолжил автор статьи «Гастарбайтеры языка» Вадим Глаголев. Он сравнил иностранные слова с пакостью, которую дети тащат в рот: «Часто нахальный чужак лезет на место, у которого есть законный, живой и здоровый владелец». Больше всего Глаголеву обидно за слово образ, которое незаслуженно выместил имидж. Пожалуй, соглашусь. Образ – очень красивое, нежное, родное слово, а имидж со своим иностранным ДЖ на конце так не воспринимается. Но это уже дело вкуса…

Кстати, Глаголев считает, что в криминальной сфере всё наоборот: «Рэкетир звучит куда благопристойнее вымогателя, киллер явно профессиональнее убийцы (а тем более мокрушника), и даже давно обрусевший бандит серьёзнее и солиднее исконного разбойника, которому в утешение осталась только его роль в фольклоре».

Подводя итоги этой главы, хочется проанализировать результаты многовековой борьбы с иностранщиной в языке. Что же стало с заимствованиями? Их судьба сложилась по-разному. Я выделила четыре группы иностранных слов, существующих или существовавших ранее в русском языке.

1. Пришли и ушли – в своё время были модными, но не выдержали конкуренции с русскими аналогами, а мода на них прошла (эдиция – издание, антишамбера – прихожая, еложь – похвала).

2. Остались в языке, но употребляются в определённой сфере, а русские аналоги отстояли своё право быть общеупотребительными (амнистия – прощение, депрессия – уныние, пассия – страсть).

3. Остались в языке, потеснив при этом русские аналоги (валет – хлап, анкета – вопросник, парикмахер – брадобреи).

4. Остались в языке и прекрасно сосуществуют со своими русскими «братьями» на правах синонимов (орфография – правописание, шофёр – водитель, оригинальность – самобытность, киллер – убийца, голкипер – вратарь).

С первыми тремя группами слов всё понятно: заимствования либо были отвергнуты, либо нашли своё место. Самой подозрительной группой, на мой взгляд, является четвёртая. Почему эти слова всё-таки живут рядом? Почему одно из них не уходит в другую сферу, не устаревает, не исчезает из языка? У меня два ответа на этот вопрос. Во-первых, может быть, ещё не время, но позже это произойдёт. Во-вторых, эти синонимы всё-таки отличаются оттенками значений, стилистической окраской, совместимостью с другими словами, то есть они не всегда взаимозаменяемы. Не каждый убийца – киллер, а водителя троллейбуса, например, вряд ли язык повернётся назвать шофёром.

А более современные пары, такие как тьютор и наставник, тинейджер и подросток, менеджер по клинингу и уборщик, пока нельзя назвать равнозначными синонимами, но, возможно, у них всё впереди…

В этой книге нам ещё предстоит более подробный разговор о новейших заимствованиях, но немного позже.

Оттенок пятый
Удивительный русский

Нам дан во владение самый богатый,

меткий, могучий и поистине

волшебный русский язык.

Константин Паустовский, писатель

Чтобы немного отдохнуть от сложных новых и старых слов, от заимствований и борьбы с ними, мне хотелось бы рассказать кое-что об удивительном русском языке. А удивительный наш язык потому, что в нём много разных чудес, невероятных поворотов, от которых просто мурашки по телу и о которых очень хочется рассказать.

Начнём с самого забавного, на мой взгляд, явления. С ним у меня связано несколько смешных историй из жизни, но об этом чуть позже.

Итак, встречайте – КВАЗИОМОНИМЫ! Первая часть термина «квази» в латинском языке означает «будто», а в составе сложного слова «квази» можно перевести как «ложный, ненастоящий». То есть квазиомонимы – это ненастоящие омонимы, ведь в них один звук (а иногда несколько) не совпадает. Такие слова очень похожи друг на друга, они близки по звуковому и буквенному составу, но значения у них, естественно, разные: лист – лиса, дом – том, ветка – сетка, стол – стог.

Квазиомонимы легли в основу метаграмм, составление которых – одно из самых увлекательных занятий. Метаграммы – это цепочки слов, в которых в каждом новом слове заменяется только одна буква. Эти цепочки могут быть очень длинными: галка – балка – палка – полка – порка – корка – кошка —… (продолжить можете сами). Метаграммы использовал ещё Льюис Кэрролл в сказке «Алиса в Стране чудес». Например, главная героиня с помощью метаграммы мысленно превращала кошку в крысу, а крысу в летучую мышь: cat – rat – bat. В русском языке что-то подобное тоже возможно: кошка – мошка – мышка – мушка.

Чаще в метаграммах встречаются короткие слова, состоящие из трёх – четырёх – пяти букв. Но попадаются и более длинные варианты: болото – долото – золото; горничная – горчичная, рекламировать – декламировать – декларировать. Иногда в метаграммах пытаются получить из одного животного другое, ведь так интереснее! Самой популярной метаграммой считается цепочка, которая делает из мухи слона: в 16 ходов, в 11, а есть даже семиходовка, но слова в ней редкие, незнакомые. Всё это словотворчество легко найти в интернете, я же приведу примеры попроще:

1. Из зайки за 4 хода получаем киску, а потом ещё через два хода кошку: зайка – майка – маска – миска – киска – кишка – кошка.

2. Из того же зайки за 4 хода получаем белку: зайка – гайка – галка – балка – белка.

Игры играми, но от квазиомонимов можно и пострадать. Наверное, у каждого человека в России есть знакомая по имени Юля. Скорее всего, некоторые хоть разочек что-то писали этой самой Юле и обращались к ней по имени. Ну и, конечно, бывало, что пальцы случайно попадали не на ту букву. А теперь посмотрите внимательно на клавиатуру, и вы увидите слева от Ю коварную Б, которая может образовать весьма неприличный квазиомоним. Все мои знакомые Юли, с которыми я обсуждала эту тему, признались, что уже привыкли к нецензурному обращению и относятся к таким ситуациям с юмором.

Должна признаться: от меня однажды пострадала не только Юля, но и Надя. Я решила обратиться к своей ученице ласково – хотела как лучше, а получилось как всегда! Но здесь уже проклятая автозамена подвела: моя Надюшка внезапно превратилась в гадюшник. Вот вам ещё одна неприличная пара квазиомонимов.

А теперь, внимание – мой главный «квазио-монимический» позор! Однажды руководитель написал мне в скайпе, чтобы я принесла ему какие-то старые документы. Я ответила: «Надо поискать». На что мне начальник пишет: «А зачем мне эти интимные подробности?» Я в недоумении… Перечитываю своё послание и вижу, что в слове «поискать» третья и четвёртая буквы поменялись местами… Позорище! Но реакция босса порадовала, и в этот момент я поняла, что с начальником мне повезло!

А ещё мне повезло с друзьями. На многих из них я проверяла свои методики – насколько может быть интересен тот или иной факт, связанный с русским языком. И я выяснила, что самое убойное явление, которое производит стабильно шокирующее впечатление на собеседников, это ЭНАНТИОСЕМИЯ. Плюсов у него несколько. Во-первых, слово звучит убедительно, весомо, мощно. Во-вторых, само явление завораживает: человеку неподготовленному кажется, что такого не может быть никогда! В-третьих, народ сразу кидается на поиски примеров.

Ну а теперь о самой затейнице – энантиосе-мии. Это внутрисловная антонимия, а энантиосе-мы – слова, которые могут быть сами себе антонимами. То есть одно и то же слово имеет два противоположных значения! Пока не познакомишься с конкретными примерами, в это не поверишь… И вот примеры:

• прослушать – внимательно выслушать или пропустить мимо ушей;

• учить – учить что-то самому (изучать, быть при этом учеником) или учить кого-то (передавать знания, быть педагогом);

• славить – хвалить кого-то или, наоборот, распространять дурные слухи;

• бесценный – ничего не стоящий или настолько дорогой, что невозможно назначить цену;

• вывести – уничтожить (тараканов, например) или создать (новый сорт);

• завязать – начать (отношения) или закончить (пить).

Таких слов в русском языке немного, хотя ряд энантиосем можно и продолжить: обнести, обойти, проехать, просмотреть, проглядеть, одолжить, вернуть, преданный, честить.

А сейчас, внимание, филологическая шутка! Я хочу выдвинуть новую ненаучную теорию: любое слово может быть энантиосемой. Ведь мы можем одно и то же слово сказать с разной интонацией, и оно при этом будет иметь разное значение. Молодец! – если так назвать кого-то всерьёз, то это будет похвала. Но если произнести это слово с сомнением, с иронией, то получится ругательство, оскорбление. Вот мы и получили «ироничную интонационную энан-тиосемию».

У нас на очереди ещё одно интересное явление, но сначала, конечно же, история из жизни. Знакомая моей знакомой совсем не знала английского языка. Однажды на каком-то собеседовании ей потребовалось рассказать на английском об известном современном писателе. По её просьбе знающий человек составил такой текст и записал его русскими словами. Начиналось приблизительно так: «Ай вонт ту тел ю…». Получив текст, знакомая возмущалась: «Я его про писателя просила текст придумать, а он там про щи какие-то всё время пишет!» На самом деле ей составили отличный рассказ про автора книг о Гарри Поттере Джоан Роулинг, ну и щи в нём – she (она). В итоге текст про «щи» девушка всё-таки вызубрила и собеседование прошло успешно.

Щи в данном случае оказались мнемоническим приёмом, то есть способом запоминания, а в качестве ключика использовались похожие по звучанию русские и английские слова.

Чтобы запомнить русскую фразу «Я люблю вас», англичане используют словосочетание «жёлто-голубой автобус» – yellow blue bus, а многие русские считают (кто-то в шутку, кто-то всерьёз), что в знаменитой песне группы Smokie речь идёт о водке: «Водки найду» (What can I do).

Мнемонические приёмы могут быть разными. В изучении русского языка они тоже используются. Вот примеры:

Иван родил девчонку, велел тащить пелёнку (запоминаем падежи по начальным буквам: именительный (Иван), родительный (родил), дательный (девчонку), винительный (велел), творительный (тащить), предложный (пелёнку).

Одеть Надежду, надеть одежду (запоминаем использование глаголов одеть/надеть – одеваем кого-то, а надеваем что-то).

Уж замуж невтерпёж (запоминаем исключения, в которых Ь знак в конце слова после Ж не пишется).

Пол-ЮЛИ (запоминаем случаи, когда первая часть слова пол– пишется через дефис. Ю – когда за ПОЛ следует имя собственное; Л – когда вторая часть начинается на «л»; И – когда вторая часть начинается с гласной: пол-Москвы, пол-лимона, пол-игры. В остальных случаях пол– пишем слитно со второй частью).

Таких «запоминалок» у хорошего учителя в запасе обычно очень много, и, как правило, подобные мнемоники остаются в памяти на всю жизнь.

К интересным явлениям, встречающимся в русском языке, мы ещё вернёмся, а пока пора немного окунуться в историю.