Текст книги "Сайт фараона"

Глава вторая

…вереница полуголых темнокожих людей, с трудом передвигавших ноги, тащилась по бледно-желтому песку, залитому ослепительным горячим солнцем. Кучерявые волосы трудяг покрывала пыль, по мускулистым блестящим спинам потоками лился пот. Люди что-то тащили за собой на веревках… гигантский камень? Клубы желтовато-серой песчаной пыли, поднятые в результате их деятельности, не позволяли рассмотреть все как следует. Он видел странную процессию словно бы с небольшого возвышения, передвигавшегося навстречу темнокожему людскому потоку. Почему-то солнечные лучи его не обжигали, хотя и проливались рядом с ним, высушивая воздух до такой степени, что трудно было дышать…

Он встряхнул головой. Что за бред? Он все в том же купе, перед ним – сумка, раззявившая пасть… и что же там внутри? Не думать о видении, приказал он себе, не отвлекаться. Все встанет на свои места, со временем. Главное – не суетиться.

Содержимое сумки было упаковано в разноцветные полиэтиленовые пакеты. Он достал верхний, ярко-синий. Заглянул в него. Коробочки с фотопленками. С ума сойти… их тут штук пятьдесят, не меньше. «Фуджи», тридцать шесть кадров, и пленки отнюдь не любительские, а профессиональные… он фотограф? Что он собрался снимать? На что ему такое бешеное количество пленок? И где фотоаппарат?

Фотоаппарат нашелся чуть глубже. Точнее, нашлось два фотоаппарата. Первым был такой же «Никон», как у его попутчицы. Вторая камера – тоже «Никон», только цифровой. Телеобъектив лежал рядом, в фирменном футляре. Интересно, а почему дорогие фотоаппараты валяются в сумке без футляров, просто так? Чтобы постоянно были под рукой? Но тогда зачем было засовывать их под полку?… И кстати, если у него есть цифровая камера, зачем он тащит с собой еще и «зеркалку» с безумным количеством пленок?

Нет, не стоит задавать себе все эти вопросы, в очередной раз мысленно повторил он – и тут же добавил вслух, едва слышно:

– Вопросов слишком много. Не пытайся на них ответить.

Звук собственного голоса почему-то удивил его. Когда он говорил с девчонкой, он вслушивался в то, как говорит она, и совсем не заметил, что сам обладает высоким баритоном… и дикция вроде бы ничего, и модуляции… Может быть, он актер?

Снова бессмысленный вопрос и пустое беспочвенное предположение, напомнил он себе. Так, что тут еще, в этой сумке?

В сумке было еще много чего, но ни один из обнаружившихся в ней предметов не помог ему, не пробудил никаких воспоминаний. Диктофон «Сони» с мощным выносным микрофоном. Эта парочка была в аккуратном особом футляре, как положено. Плейер – этот попроще, корейской фирмы. Дальше – две коробки магнитофонных пленок, всего двадцать штук… ну и ну! Неужели он журналист? А иначе зачем бы ему все это? Очень уж профессиональные вещи… Потом еще прозрачная пластмассовая коробка с дискетами и пакет с лазерными дисками… на наклейках каждого стоят какие-то непонятные карандашные пометки… может быть, они сделаны его собственной рукой? Может быть. А может быть, и нет. Ну, теперь осталось обнаружить на дне компьютер «notebook»… Но компьютера не нашлось. Вместо него на дне сумки лежало несколько самых обыкновенных бумажных книг. Новеньких, явно не читанных. Он внимательно рассмотрел каждую. Подбор авторов озадачил его. Рекс Стаут, Джеральд Даррел, Агата Кристи, Ян Потоцкий, Милорад Павич, Намкай Норбу Ринпоче, Кейт Лоумер, Харуки Мураками… ну и винегрет! Откуда-то он знал, что это авторы весьма разных планов и уровней. Но не мог вспомнить, о чем они пишут.

Ну и не надо, сказал он себе, собрал все барахло и снова запихал в сумку. Проверил все карманы. Нет, ни единого документа. Как же так? Человек не может отправиться в дорогу без паспорта, не в Америке живем. Не мог ли он зачем-то отдать паспорт проводнику? Вряд ли… но если это так, то документ вернется вместе с билетом, когда подойдет пора выходить из поезда… Но он не знает, когда это произойдет. Хочет он того или нет, но он должен будет познакомиться с девчонкой-попутчицей… придется как-то выкручиваться. А деньги? Неужели у него нет денег?

Забросив сумку наверх, он снова поднял полку и уставился на огромный роскошный чемодан. Деньги могут быть там… но ведь он должен был подумать о том, что и в дороге случаются расходы… поесть-то надо человеку? Впрочем, если он совсем ничего не соображал и даже не помнит, кто он таков и как очутился в поезде, то и о деньгах мог забыть… однако билет-то он купил на что-то? За постель заплатил? А!…

С грохотом уронив полку, он отшвырнул подушку и поднял матрас. Вот оно!

Под матрасом, в самом уголке, лежал, притаившись, еще один полиэтиленовый пакет, в котором проглядывалась, похоже, очередная книга, а рядом с пакетом он увидел толстый дорогой бумажник из мягкой коричневой кожи.

Взяв бумажник и пакет, он снова привел в порядок постель, не в первый раз превращенную им в некое подобие вороньего гнезда, и, аккуратно застелив одеяло, уселся возле столика, чтобы изучить добычу. Поезд тем временем остановился. Он рассеянно глянул в окно, но увидел лишь несколько рядов рельсов, а за ними – поле, непонятно чем засеянное. Станция оказалась с противоположной стороны. Но сейчас его станция не интересовала. Он раскрыл бумажник. Деньги. Толстая пачка сторублевых бумажек. И все?…

Он вдруг ощутил, как повлажнели его ладони. Как выступили капельки пота на лбу. Он понял, что слишком сильно надеялся найти хотя бы один ответ: кто он? Просто – кто он, как его зовут? Но в бумажнике не было ничего, кроме денег.

Нет, это невозможно, подумал он, у него обязательно должен быть паспорт! Вот только где он спрятан? Видимо, все-таки в чемодане. А значит, прямо сейчас отыскать его не удастся. Что же делать?…

Он наскоро пересчитал деньги, прежде чем запихнуть их обратно в бумажник. Четыре тысячи рублей сторублевками и еще несколько десяток. В отдельном кармашке – металлическая мелочь. Четыре тысячи – это много или мало? Он не знал. Он не знал, сколько стоит бутылка пива (почему – пива?), во что обойдется завтрак или обед в вагоне-ресторане… но знал, что его фотоаппарат стоит примерно тысячу баксов и что это очень дорого и по карману лишь немногим. Ну и ну… Он покачал головой. И посмотрел на свою помятую футболку. Она – дешевая. Но что это значит в денежном выражении? Дешевая – это пять рублей или пятьсот? У него в бумажнике четыре тысячи. Что он может себе позволить? Да, кстати, он еще не заглянул в пакет, найденный под подушкой…

Развернув шуршащий и противный на ощупь полиэтилен, он заглянул в пакет – и охнул. Там тоже лежали деньги. Толстые пачки пятисоток в банковских бандеролях, уложенные в другой пакет, прозрачный, заклеенный скочем. Вот почему это похоже на книгу… ничего себе книжечка!

Ручка двери купе дернулась, и он поспешно скомкал пакет и сунул его под подушку, а бумажник бросил на постель рядом с собой. Дверь торжественно (именно торжественно, он почувствовал это) отъехала влево – и в проеме возникла сияющая девчонка.

– Вот так! – сообщила она. – Двенадцать кадров сняла, уверена – все что надо!

– Поздравляю, – улыбнулся он. – Надеюсь, и проводник остался доволен.

– Еще бы не доволен, – презрительно фыркнула девчонка. – Он уже пару тысяч на мне заработал, не меньше. Когда еще такая удача выпадет?

– Однако ты уж слишком самоуверенна, – слегка нахмурился он. – Похоже, тебя дома избаловали не на шутку.

– Никто меня дома не балует, – отмахнулась девчонка, аккуратно кладя свой «Никон» на верхнюю полку (и только теперь он заметил, что на полке лежит вторая камера – дубликат той, что спряталась в его сумке, цифровой «Никон»… у сопливой девчонки два дорогущие фотоаппарата?) и усаживаясь поближе к окну. Она подобрала под себя ноги и свернулась в маленький комочек, – и вдруг он увидел, что вся ее бравада и дерзость – напускные, что в глубине девчонкиных глаз нет той радости жизни, какой следовало бы светиться в таком возрасте… что-то тут было не так.

Он задумался, не зная, какое имя придумать для себя, – пора было уже и заняться взаимными представлениями… но девчонка, словно подслушав его мысли, сама в одно мгновение решила проблему.

– Меня Лизой зовут, – негромко сообщила она. – А вы очень похожи на одного из моих дядюшек. Можно, я буду звать вас Максимом? И в нем, и в вас есть что-то такое… максимальное.

Он от души рассмеялся.

– Ты имеешь в виду мои габариты?

– Нет, – серьезно ответила Лиза. – Я имею в виду ваше внутреннее содержание.

– Да откуда тебе знать, каково мое внутреннее содержание? – удивился он. – Ты со мной и часа не знакома!

– А это неважно, – сказала Лиза. – Я же вас вижу. Вот вы, передо мной сидите. Старый умный человек.

– Очень старый? – осторожно спросил он.

– Ну… прилично, конечно, – кивнула Лиза. – Лет тридцать пять, да?

– Да, – кивнул он.

Пусть будет тридцать пять. Пусть будет Максим.

Немного помолчав, он решил не возвращаться к теме внутреннего содержания, поскольку подобные рассуждения могли завести слишком далеко, и спросил:

– Значит, ты не считаешь имя человека чем-то важным?

– Что такое имя? – пожала плечами девчонка. – Всего лишь определенное сочетание звуков. Когда мы появляемся на свет – нас обозначают этим сочетанием, и мы привыкаем связывать себя и звуки воедино, полагая, что имя – наша неотъемлемая часть. Но ведь на самом деле это не так, вы согласны?

Он подумал немного и кивнул.

– Да, согласен. Я и мое имя никак не связаны в реальности. Я могу назвать себя как угодно, и все равно останусь все той же телесной и психологической единицей. Но все же имя связывает меня и мое прошлое, это как бы та нить, на которую нанизываются наши воспоминания…

Мимоходом он удивился тому, что говорит с этой пигалицей всерьез… но пигалица явно понимала, о чем он рассуждает.

– Ерунда, – категорическим тоном заявила Лиза. – Память – это вообще очень странная и непонятная штука. Мы можем вспоминать что-то свое, действительно принадлежащее нам, а можем вспоминать что-то чужое, неведомо чье, так? А если вспоминаешь чужое – лучше обозначать себя новым именем. Степень соответствия получается выше.

– Ты уверена, что можно вспоминать чужое? – сказал он – и вдруг сообразил, что и сам он совсем недавно вспомнил нечто такое, чего наверняка не было в его личном опыте… в опыте этой жизни. А в опыте одной из прошлых жизней?… Нет, решил он, это было именно чужое. Почему он решил так – он не знал.

– Конечно, можно, – после долгой паузы заговорила девчонка, и он понял, что Лиза наблюдала за ним, пока он копался в себе – хотя это и было совсем недолго, – и что пришла к каким-то выводам… ну, похоже, в его пользу, потому что ее лицо слегка расслабилось, напряжение в глазах стало меньше. – Я часто вспоминаю чужое…

Они оба надолго замолчали, каждый углубился в свои мысли. Максим (он с легкостью воспринял себя именно как Максима и перестал заботиться о поисках другого имени, с иной степенью соответствия, пусть даже и более высокой) думал о том, что девчонка уж очень странная… он и не подозревал, что бывают такие. Совсем еще малышка, но размышляет как старый философ. О чем думала Лиза, он не знал, но догадывался: скорее всего она перебирала чужие воспоминания, посещавшие ее. Но почему она так уверена, что воспоминания – чужие, что это не эпизоды ее собственных прошлых жизней? Впрочем, он ведь тоже с уверенностью решил, что вспыхнувшая в его уме картина бредущих по песку людей – чужая…

– Я никому о себе не рассказывала… – вдруг тихонько проговорила Лиза, и Максим понял, чего она ждет от него.

– А мне бы очень хотелось узнать, кто ты, что ты видишь, – так же тихо сказал он. – Со мной что-то очень странное случилось, совсем недавно… и мне нужно найти точки соприкосновения с новым для меня миром.

Лиза понимающе кивнула и поерзала на месте, сворачиваясь немножко по-другому, – видимо, предыдущая поза показалась ей недостаточно правильной для предстоящего рассказа. И вот сквозь унылый стук вагонных колес зазвучал ее голос, ставший еще более детским и невыразимо печальным.

– У нас странная семья… по-моему, ни одного нормального нет. Включая и меня, между прочим. Ну, у меня хотя бы есть еще шанс… может быть, с возрастом утрясется… Маму я с детства почти не вижу, отца тоже… деньги зарабатывают. У них рекламное агентство. Весьма преуспевающее. Я занялась фотографией, чтобы они хоть изредка обращали на меня внимание… ты ведь понимаешь, в рекламном деле хорошая фотография – на вес золота… Я просто стащила из кабинета отца какую-то старую «мыльницу», пошла на улицу и стала фотографировать все подряд. Потом показала отцу снимки. Да… это было что-то! Они ведь с мамой профессионалы, и сразу решили, что у меня нестандартный взгляд на мир. Купили мне «Никон». Сначала, конечно, зеркальный, а цифровой у меня всего полгода, подарили вместе с новым компьютером. Ну, и… Видишь ли, у них такой любопытный жизненный принцип… то есть вообще-то я считаю, что это абсолютно правильно, просто многие вокруг не понимают этого… Ну, короче, они стали мне платить за те снимки, которые использовали в деле. А это немалые денежки. Так что я стала прилично зарабатывать уже в одиннадцать лет. Ну, а потом увлеклась, теперь это для меня очень важное дело…

Лиза снова замолчала, а Максим просто смотрел на нее, не решаясь ни о чем спросить, хотя вопросов у него уже возникло немало. Но сейчас не время было их задавать.

Наконец девчонка продолжила:

– А когда мне исполнилось двенадцать, я вдруг стала видеть чужие сны и вспоминать чужие жизни… чаще всего я вижу что-то вроде Индии или Непала… Гигантские снежные вершины, смуглые люди… Понимаешь, это просто разрозненные эпизоды, никак не связанные между собой… картинки, только и всего. Погонщик с волом. Факир с флейтой, тощий, как скелет… Женщина в сари, спешит куда-то, тащит за собой за руку голого мальчишку… вот такие вещи. Я начала приставать к родителям, чтобы летом поехали в Индию и меня с собой взяли – но они свой отпуск проводят исключительно на Гаваях, ничего другого не признают. Чокнутые, что с них взять… пальмы им подавай, видишь ли. Дались им эти пальмы! Что в них толку-то? Ну, в этом году я уперлась: не поеду, и все. Дядя Максим, папин брат, как ни странно, встал на мою сторону. В результате еду к бабушке, в деревню. Я думаю, главный пункт, на который они клюнули, – то, что сейчас в моде среднерусские пейзажи. Понадеялись, что я привезу кучу снимков, из которых можно будет выжать хорошие денежки. Но Индии мне пока что не видать.

Максим, слушая рассказ Лизы, ощущал все большую и большую растерянность. Он-то думал, что девчонка будет говорить о своих видениях и воспоминаниях, а она просто делилась с ним печалями своей маленькой жизни. Впрочем, не все ли равно? Достаточно и того факта, что сидящая перед ним в купе невесть куда несущегося поезда девчонка – необычна.

– Дали мне сопровождающего, – продолжала Лиза, – и разрешили провести у бабушки все лето…

– А где он, твой сопровождающий? – не удержался Максим.

Лиза неожиданно звонко расхохоталась.

– А я от него избавилась в один момент! – торжествующе сообщила она. – На фиг он мне сдался, скажи-ка, а?

– Избавилась? – недоуменно повторил он.

– Ну да. Он даже до поезда не дошел! Я его завела в какую-то забегаловку и напоила вусмерть! Он там и остался. А я взяла такси – и на вокзал! Ну, само собой, попозже он явится в деревню… а жаль.

Тут и Максим расхохотался. Да, лихая девица попалась ему в попутчики… Даром что совсем еще соплячка!

Лиза хотела еще что-то сказать, но тут раздался деликатный стук в дверь, зеркало съехало в сторону, прихватив с собой отражение полосатого рулета на верхней полке, и в купе заглянул проводник. Его немолодое добродушное лицо сияло уважительной радостью.

– Чайку, барышня? – осторожно спросил он. – И вам, может быть, тоже? – Он перевел взгляд бледно-карих глаз на Максима, и стало ясно: проводник пытается определить статус нового пассажира и разобраться, можно ли доверить этому человеку маленькую девочку, или лучше развести их по разным купе.

Максим кивнул.

– Чайку – это хорошо. А как насчет завтрака? Далеко ресторан?

– Недалеко, – с готовностью ответил проводник, явно признав в Максиме приличного человека. – Два вагона назад. Да если хотите, я могу принести чего-нибудь.

Максим вопросительно посмотрел на Лизу.

– Лучше в ресторан пойдем, – решила та. – Только попозже. А пока чаю. С пирожными.

Проводник кивнул и ушел, аккуратно задвинув на место дверь.

Ясно было, что ожидать продолжения рассказа не приходится. Что-то исчезло, что-то улетело в открывшуюся так некстати дверь, и удрало по узкому коридору вагона, испугавшись проводника. Ну и ладно, подумал Максим, еще не вечер.

Он сдвинул до упора занавеску на своей стороне окна, и Лиза мгновенно повторила его жест. И оба они уставились в окно, словно вдруг стали невообразимо чужими друг другу… впрочем, разве на самом деле не было именно так? Они случайно оказались в одном купе. Ни одному из них по сути нет дела до попутчика. Максим думал о том, что проводник, к счастью, оказался не молодым деловым парнем, а пожилым спокойным дядькой, который смотрел на Лизу как на собственную дочку… ну, конечно, с поправкой на то, что девочка стоит немало, и о такой лучше позаботиться как следует, чтобы не нарваться потом на неприятности. Долго ли ей еще ехать? Максим готов был спросить об этом, но вернулся проводник.

Он как– то робко, неуверенно вошел в купе и поставил на столик поднос. Максим глянул на доставленный «чай» -и мысленно ахнул. Да, дядька честно отрабатывал свою удачу! Роскошные тяжелые подстаканники, явно из личных запасов проводника, тонкостенные сверкающие стаканы, чай – настоящий, душистый… никаких тебе дурацких пакетиков со свисающими через край стакана нитками, с которых на блюдце стекают мутные капли. Нет, на серебряных (или прикинувшихся серебром мельхиоровых, но тщательно начищенных) тарелочках, на которых стояли подстаканники, лежали только небольшие ложечки с витыми тонкими ручками да голубые пакетики с сахаром. А рядом на подносе – пара пузатых расписных чайников, ярко-алых с золотом… синие восточные «огурцы» извивались на боках веселых посудин… и зеленая розетка с чрезвычайно желтыми, словно подкрашенными ломтиками лимона, ровными и прозрачными… и белая фарфоровая тарелка с волнистым краем, полная маленьких розовых пирожных.

– Пирожные на станции покупал? – деловито спросила Лиза, оглядывая неожиданное великолепие. – Или это из вагона-ресторана?

– Со станции, – полушепотом ответил проводник. – Я тамошнего кондитера хорошо знаю, большой мастер! К тому же и слово ему известно…

– Слово? – вскинула голову Лиза. Черная растрепанная грива упала ей на глаза, и девчонка нетерпеливо смахнула волосы, как прилипчивую муху. – Слово? Ты уверен?

– Уверен, – кивнул проводник, слегка поведя глазом на Максима. Он как бы предупреждал девчонку, что при посторонних ни к чему обсуждать такие тонкие вещи. Лиза поняла его и поспешила успокоить:

– Ничего, он свой. – Но все же оставила скользкую тему и спросила: – Сколько с нас?

Проводник ответил смущенным молчанием.

Максим протянул руку к бумажнику, по-прежнему валявшемуся рядом с ним на темном одеяле, не зная, какая сумма в данном случае будет выглядеть соответствующей хлопотам дядьки. Но Лиза и тут оказалась на высоте:

– Ну, по себестоимости – около двухсот, – деловито сказала она. – Однако если учесть…

Максим достал из бумажника три сотенные бумажки и вопросительно посмотрел на девчонку. Та кивнула:

– Думаю, в самый раз.

Она вела себя так, словно проводника не было рядом, а тот воспринимал все как должное. Максим протянул купюры дядьке и сказал:

– Большое спасибо.

Дядька отвесил неловкий поклон, взял деньги и, пятясь задом, вышел из купе, снова с подчеркнутой аккуратностью закрыв за собой дверь. Девчонка задумчиво посмотрела на зеркало и пробормотала:

– Душно, а дверь держать открытой неохота. Будут тут всякие заглядывать…

– Откроем окно? – предложил Максим.

– Давай, – кивнула Лиза. – Сквозняка не боишься?

– Вроде бы нет, – ответил он, вставая. А что еще он мог ответить? Он ведь и в самом деле не знал, боится ли сквозняка. Он ничего о себе не знал. Даже своего имени…

Он опустил оконную раму сантиметров на пятнадцать, и в купе ворвался теплый ветер, пахнувший железной дорогой и полями, мимо которых мчался неугомонный поезд. Максим подумал, что каждый из запахов, как и каждый из людей, тоже имеет свое наименование… впрочем, и вообще все вещи обладают именами… вот только откуда и как возникают эти имена? И есть ли в них смысл?

– Можем ли мы воспринять предмет, не имеющий имени? – сказал он, с треском разрывая голубой пакетик и высыпая в стакан белый искристый сахар. Чай выглядел безупречным, его цвет и аромат сливались в единое целое… но что-то в нем все же показалось ему неприятным, ненужным, неправильным…

Лиза, в очередной раз смахнув с глаз черную путаницу волос, давным-давно ускользнувших из объятий атласной ленты, посмотрела на него внимательно и почему-то строго, но промолчала. Решив, что она не расположена разговаривать, Максим принялся за чай и пирожные, глядя в окно и продолжая думать об именах. Если я не знаю, как называется вещь, соображал он, могу ли я понять, каково ее назначение? Я познаю вещь саму по себе – или через ее наименование? Если я вижу нечто пузатое, красное, расписное… мне говорят: это – чайник. Но я не знаю, что такое чайник… что такое чай… что в таком случае дает мне знание имени? Мне понадобятся разъяснения… Ч-черт, вдруг рассердился он, я просто вообще все на свете познаю через слова! Одно слово тянет за собой другое, объясняющее смысл первого, и так – без конца… но можно ли понять вещь, не используя слов? Можно ли понять то, что никак не названо?

– Ты думаешь об именах, – обвиняющим тоном произнесла Лиза.

– Да, – признался он, поставив стакан на тарелочку и чувствуя себя так, словно девчонка была высшим и последним судьей в его жизни, и он обязан был отвечать ей со всей искренностью, на какую только способно его сознание. – Думаю об именах. Почему мы познаем мир через имена вещей, населяющих его? Почему мы не можем познать мир сам по себе?

– Отчего же не можем? – словно бы удивилась девчонка. – Можем. Только это будет другое познание…

– Другое?

– Ну да, – кивнула Лиза, запихивая в рот маленькое пирожное – целиком, не мучаясь проблемой разделения его на части. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы привести себя в состояние готовности к членораздельной речи. – Если отстраниться от собственного тела, очистить ум от всего, что на него налипло, – ты увидишь реальность как она есть, и слова уже больше никогда тебе не понадобятся.

Он задумался над предложенной ему любопытной формулировкой – «очистить ум», но не успел до конца осмыслить ее содержание, как перед его глазами снова вспыхнула обжигающая картина чужих воспоминаний – и он вскрикнул от неожиданности… и от боли.