Текст книги "Клуб для избранных"

Он сидел на деревянной скамье под тенистым навесом и впервые за последние сутки чувствовал относительное спокойствие. Солнце разыгралось по-летнему, явно превысив обещанные синоптиками плюс 15 градусов. Наконец-то Майк не дрожал от холода и даже немного расслабился – насколько это было возможно в сложившейся ситуации. Ему посчастливилось найти питьевой фонтанчик и утолить жажду. Даже чувство голода на время притупилось.

Вдалеке, на пронизанной солнцем лужайке, компания подростков играла во фрисби. Два парня и две девчонки, одна из которых задорно визжала каждый раз, когда ловила тарелку. Чуть левее, на огороженной площадке для выгула собак, бегали две черные собаки, то ли ротвейлеры, то ли питбули – их хозяин бросал мячик, и те наперегонки пускались за игрушкой. Эта картина выглядела умиротворяющей, как реклама минивэна, где обязательно присутствует идеальная семья и чудесная погода. У них с Викки никогда не было ничего подобного. Ей нравились отношения с перчинкой, от любых проявлений семейной рутины она зевала и даже не пыталась этого скрыть. Не то чтобы Майк возражал против острых развлечений, но иногда ему хотелось просто поваляться на диване, посмотреть телевизор или съездить на озеро с любимой девушкой, полюбоваться закатом.

– Ты еще слишком молодой, Майки, чтобы любоваться закатами, – обычно язвила Викки, услышав его предложение. – У тебя будет для этого целая старость. А пока есть энергия, нужно накапливать впечатления и добавлять в свою жизнь драйва, – как можно больше драйва! – С этими словами она улыбалась своей похабной полуулыбочкой, способной пробудить самые грязные желания даже у железного дровосека.

Интересно, как бы она отреагировала, узнай о его нынешних приключениях. Небось подняла бы большой палец вверх в знак одобрения и захотела бы присоединиться. Она была больной на всю голову, его Викки. Может, поэтому и нравилась ему так сильно. А может, потому, что трахалась с огоньком.

Бомжеватого вида старик, судя по нетвердой походке уже успевший с утра принять на грудь, плелся по тропинке между деревьев. Возле пышного кустарника фотографировалась парочка. Молодой мужчина и женщина прижимались друг к другу, делая селфи, меняли дислокацию и снова фотографировались – вместе и по отдельности.

Викки тоже просила Майка щелкнуть ее на телефон каждый раз, когда выходила из душа голая, с мокрыми волосами.

Стоп.

Что делать бомжу в практически безлюдном парке? Попрошайничать здесь, в отличие от оживленной городской улицы, не у кого, а на созерцателя природы он не похож. Майк метнул внимательный взгляд в старика. Да с чего он вообще решил, что это бомж? Из-за неряшливой одежды? Можно подумать, он сам выглядел лучше. Да и не старик тот вовсе. Лет шестьдесят от силы. У них в армии пятидесятилетний капитан подтягивался тридцать раз без рывков и мог свалить подготовленного молодого бойца одним ударом в табло.

Нолан мгновенно собрался, не сводя глаз с бесцельно шатавшегося среди деревьев незнакомца. Могло статься, это была паранойя чистой воды, но в свете недавних событий гарантий он бы не дал. Несколько минут Майк наблюдал, ожидая от потенциального противника активных действий, но тот продолжал кружить в небольшом отдалении от беседки – не уходя и не приближаясь. Вполне возможно, тот не рисковал нападать при свидетелях, поэтому Майк поднялся со скамьи, постоял, не обращая на себя внимания, и углубился в небольшую рощицу. Старик двинулся следом, держась на приличном расстоянии.

– Простите, пожалуйста, вы нас не щелкнете? – Та самая пара новобрачных (Нолан заметил у них на пальцах одинаковые золотые кольца) неожиданно появилась из-за мохнатой туи. Светловолосая девушка, лет двадцати пяти на вид, смущенно протянула Нолану маленький фотоаппарат.

Боковым зрением Майк заметил, что его преследователь остановился.

– Да, конечно.

Парень с девушкой обнялись, приняв романтичную позу. Майк сделал пару кадров.

– Спасибо большое!

Девушка взяла протянутую камеру и тут же стала проверять получившиеся снимки, листая кадры на дисплее. Бомж, постояв в задумчивости, нырнул в беседку. Майк выдохнул, осознавая свою ошибку. Никто его не преследовал, бомж всего лишь караулил, когда освободится местечко под навесом.

Майк скорее почувствовал, чем увидел, занесенную у своего плеча руку и резко отклонился в сторону. Новоявленный муж, несколько секунд назад беспечно позировавший на камеру, потерял равновесие, но тут же снова предпринял попытку воткнуть ему в плечо шприц, который зажал в кулаке. Майк перехватил его запястье и выкрутил, вынуждая разжать кисть. Лицо нападавшего исказила гримаса боли, но и сам Майк едва не застонал, когда получил под колени хлесткий удар телескопической дубинкой.

Он успел послать мощный хук в лицо противника, выиграв пару мгновений, и обернулся, чтобы отшвырнуть набросившуюся на него девицу.

Это была самая странная драка в его жизни, напоминавшая нападение двух мартышек на медведя. Парочка сильно уступала ему в физической подготовке, но проявляла чудеса упорства. Майк бил парня, тот валился на землю, стараясь дотянуться до упавшего в траву шприца. Девчонка ходила кругами, отвлекая внимание на себя, то бросалась в ноги, то наскакивала сверху, – и все это в полной тишине, без единого звука. Совершенно нереальная сцена: вот они, влюбленные молодожены, смеются, светятся нежностью и вдруг по щелчку теряют человеческий облик и нападают на него.

Большого вреда они причинить не могли – у них не имелось при себе оружия, а драться они не умели. Майк собирался посильнее припечатать парня, тряхнуть девицу и задать ей пару вопросов, но сообразил, что бомж заметил потасовку и заинтересованно выглядывает из беседки, а хозяин ротвейлеров-питбулей позвонил по телефону, кивая в их сторону, а потом решительно перелез через ограду площадки и двинулся прямиком через лужайку в их направлении.

Нолан оттолкнул девчонку, предварительно отобрав дубинку, и рванул прочь из парка.

Из дневника В.

А с другой стороны, может быть, человек не меняется? Возможно, новые обстоятельства просто высвобождают то, что всегда таилось внутри и лишь поджидало удобного случая, чтобы проявиться во всей красе? Сейчас я кажусь себе умнее, сильнее, интереснее, чем несколько лет назад. Я стала лучшей версией себя самой – хотя любой пастор, реши я исповедаться, пришел бы к обратному заключению, уличив меня в грехопадении. Но что такое грех как не способ познания мира?

Вы задумывались о том, чего по-настоящему желаете? Денег? Власти? Любви? Мне всегда хотелось чего-то смутного, не поддающегося определению. Приключений? Да, отчасти. Избранности? Способности идти дальше, чем большинство? В том числе. Но не ради протеста как такового. Протест – всего лишь одна из форм самоутверждения. А мне хотелось не самоутверждаться, а просто жить – весело и упоительно.

Меня со страшной силой увлекает тема апокалипсиса, только не теологического характера, а природного. Фильмы про астероиды, пандемию, инопланетных захватчиков, землетрясения и прочие цунами – это то, отчего у меня потеют ладошки и горят глаза. Стоит ли говорить о том, что масштабность моих снов просто зашкаливает – это обязательно раскалывающаяся земля, реки магмы и драматические прощания. Самое занятное, что в таких кошмарах я никогда не испытываю страха, не убегаю, не мечтаю спастись. Я чувствую комфорт и небольшое волнение, словно я долго стремилась к цели и наконец та замаячила на горизонте. Не знаю, что мое подсознание пытается мне донести. Может быть, то, что я и так уже давно поняла?

Апокалипсис. Меня возбуждает даже одно звучание этого слова. Неудивительно, что и свою собственную жизнь я постаралась сделать максимально на него похожей.

Меня вообще часто тянет порассуждать на грандиозные, философские темы. Мы часто спорили с Дональдом о таких понятиях, как хорошее и плохое. Чего больше в природе человека – склонности творить добро или причинять зло? Во что бы превратился мир, не сдерживай его рамки морали и законов? В какую сторону качнулась бы стрелка весов? Да и как, собственно, объективно оценить, что такое хорошо, а что плохо?

– Нельзя зацикливаться на чем-то одном, – любил рассуждать Дональд, разместившись в мягком кресле и вытянув длинные ноги. – Однообразие ведет в тупик. Когда все время творишь добро, то неизбежно черствеешь. Посмотри хотя бы на докторов, ежедневно спасающих чьи-то жизни. Приходилось ли тебе беседовать с ними по душам? Это страшные люди! Они способны абстрагироваться от величайшей драмы – потому что величайшие драмы для них рутина, окружающая их атмосфера. Нельзя заполнять себя добром до самой макушки. Нужно ограничивать количество добра, привносить в свою жизнь какой-то противовес. Добро должно доставлять тебе удовольствие (как и все, что ты делаешь), а это возможно лишь в том случае, когда добро – это фрагмент, хобби, а не монотонный труд, не работа.

– А мне нравятся добрые люди, – обычно возражала я. – Они трогательные и предсказуемые.

Дональд смотрел на меня с улыбкой – он знал, что я разделяю его позицию.

Понедельник

Краснодар, Россия

Леся проснулась рано. Солнце уже взошло, рассеивая по палате прозрачное сияние, но еще не припекало. Зной начнется после полудня, и чтобы удержать прохладу от работающего кондиционера, окно придется закрыть. Леся зевнула и потянулась, садясь на постели. И тут же вспомнила о лежавшей на прикроватной тумбе записке. Леся взяла ее и снова перечитала, чувствуя приятное возбуждение – хоть какое-то приключение в унылой лечебнице.

«Беги».

Очень многозначительно. Сразу возникают три вопроса:

1. В буквальном или переносном смысле «беги»?

2. Кто это написал?

3. Зачем?

Леся понимала, что, скорее всего, это чья-то шутка, но от скуки стремилась придать происшествию больше значения, чем оно заслуживало. Чисто теоретически подбросить послание мог какой-нибудь пациент из тех, кому разрешалось свободное перемещение. Леся прикинула, кто бы подошел на роль шутника, но ни одно предположение не выглядело жизнеспособным. С другой стороны, это все-таки психиатрическая клиника.

Она поднесла руку к лицу, чтобы откинуть упавшую на глаза прядь, и оцепенела. Обручальное кольцо! Вчера она вышла замуж! Как же она могла позабыть? Кольцо было самое простое, гладкое, тонкое, из желтого золота. Именно о таком она всегда и мечтала. Что у нее в голове щелкнуло, если она дала втянуть себя в такую авантюру? Ведь это серьезный шаг, а серьезных шагов Леся стремилась избегать.

Воспоминания о вчерашнем дне расплывались, смазывались, будто подернутые туманом. Цельная, последовательная картина не восстанавливалась, в памяти всплывали лишь отдельные фрагменты. С чего все началось? Утром позвонил отец, поздравил ее с днем рождения и посетовал, что не может прийти, потому что находится за семь тысяч километров от нее. Он пообещал, как только вернется из деловой поездки, сразу же навестить свою дочурку. К полудню приехал Виктор, они сели в машину, после чего воспоминания утрачивали свою четкость. Глупо и странно. Больше странно, конечно. У Леси бывали свои причуды, но рассудок ее не подводил, что бы там ни заявляли врачи.

Она покрутила кольцо, позволяя солнцу играть на его гранях. Виктор хороший. Очень. Но они друг другу совсем не подходят! Леся взяла мобильный и долго колебалась, прежде чем набрать номер. Она должна попросить у Виктора прощения и объяснить ему, что совершила ошибку, поддавшись на его уговоры. Брак необходимо расторгнуть.

– С пробуждением! – «Добрая» медсестра без стука вошла в палату, неся стаканчик с таблетками. – Как вам спалось?

– Хорошо, спасибо. – Леся отложила телефон, решив, что позвонит позже, когда наберется храбрости и подберет правильные слова. Нужно сделать все мягко, чтобы не ранить Виктора слишком сильно. Она поступила легкомысленно и заслуживает порицания, но, в конце концов, всегда можно оправдаться помутнением разума. В психиатрическом учете есть свои плюсы.

Она проглотила таблетки.

– Спускайтесь на завтрак, – напомнила медсестра и покинула палату.

Леся неохотно встала, умылась, оделась и вышла в длинный широкий коридор. Здесь всегда горели электрические лампы – окна располагались в самом конце, отчего коридор напоминал мрачный подземный тоннель. Леся спустилась на первый этаж, в столовую. Большинство пациентов не покидали свои палаты, многих из них Леся ни разу не видела – только слышала во время рецидивов их болезни. Остальные пациенты лечились на санаторных условиях – обедали в общей столовой, пользовались библиотекой и кинозалом, выходили на прогулки.

Леся взяла порцию овсянки с вареным яйцом, булочку с чаем и уселась за столиком возле окна. Обычно в это время ее уже поджидала Марго – молодая женщина, лечившаяся от депрессии после двух попыток суицида. Она была немножко странной, грустной и какой-то пришибленной. Не то чтобы они сильно общались – в иные дни Марго не выходила из своей палаты, – но когда у обеих совпадало настроение, они обсуждали погоду или фильмы, делились планами на будущее. О прошлом Марго не рассказывала, а Леся не настаивала. Было очевидно, что для нее это неприятная тема.

Сегодня Марго отсутствовала. Леся покрутила головой, надеясь увидеть ее за другим столиком, но в столовой Марго не было. Леся поела без аппетита – ей хотелось поведать своей знакомой о вчерашнем приключении. Позвонить подругам она не могла – те мгновенно напрягались, словно опасаясь, как бы ее болезнь не передалась им через телефонную трубку. Занятно, только попав в клинику, Леся поняла, что друзей-то у нее, собственно, и нет.

Через пару часов в расписании стоял персональный сеанс у психолога, а вечером – групповые занятия. У Леси имелась уйма времени, которое следовало чем-то занять. Она наведалась в комнату отдыха и, не найдя там Марго, поднялась на второй этаж. Остановилась у палаты номер семнадцать и деликатно постучала. Ответа не последовало, и Леся, краснея от собственной наглости, тихонько приоткрыла дверь и заглянула внутрь.

Марго полусидела на койке и неподвижно смотрела в пространство. Леся не сразу заметила странность ее напряженной позы и, лишь подойдя ближе, увидела сковывавшие ее запястья ремни.

– Марго? – Леся шагнула ближе и вздрогнула от резкого оклика за спиной.

– Что вы здесь делаете? Вам нельзя здесь находиться! – «Злая» медсестра стояла в проеме двери, буравя ее суровым взглядом.

– Раньше нам разрешали заходить друг к другу в палаты, – проблеяла она, растерявшись. – Что с ней случилось?

– Немедленно покиньте палату! – приказала медсестра. У нее были круглые, широко расставленные глаза, вздернутый нос и выступающий подбородок, отчего ее лицо напоминало морду брабансона.

Медсестра угрожающе покачнулась и шагнула вперед. Леся стушевалась и прошмыгнула мимо нее в коридор, опасаясь, как бы та не вцепилась в нее своими челюстями. Некоторые люди рождаются для того, чтобы пугать других.

Она преодолела небольшое расстояние до своей палаты и нырнула внутрь, судорожно захлопнув дверь. Запереться изнутри было нельзя – однако сам факт того, что она находится в помещении одна, мгновенно успокоил ее. Всего лишь иллюзия защищенности, но иногда достаточно и ее.

Леся подошла к окну. Во дворике было пусто, лишь у ближней скамейки семенили голуби, клюя хлебные крошки. Это Федор Михайлович с утра уже успел поделиться с ними угощением. Сухонький тихий старичок, бывший преподаватель литературы, воображал себя писателем Достоевским. Хлопот он врачам не доставлял, мирно прогуливался по территории, обдумывая новый роман, и лишь иногда, робко спросив разрешения, мог зачитать наизусть отрывок из «Идиота» или «Братьев Карамазовых» и поинтересоваться мнением.

Тридцатью минутами позднее Леся сидела в кабинете психолога, в мягком глубоком кресле, больше располагающем ко сну, нежели к оживленной беседе. Медлительный, пожилой доктор с добрыми глазами расспрашивал ее о самочувствии, просил поделиться мыслями. Его звали Петр Петрович, но она мысленно переименовала его в Пепе.

– Вас что-то тревожит? – с благожелательной улыбкой предположил он, машинально водя пальцами по гладкой поверхности стола, обходя стопку бумаг и карандаши, будто ласкал ее.

– Что-то случилось с Марго…

– С Марго? – Его добрые глаза сощурились, и на долю секунды в них сверкнул хищный интерес.

– Женщина с депрессией.

– Да, я догадываюсь, о ком вы говорите. – Он многозначительно кивнул. – Так что с нею случилось?

Леся замешкалась, подбирая слова:

– Ее зачем-то привязали к кровати, хотя она никогда не проявляла агрессии! Мы с ней всегда мило беседовали. А сегодня я пробовала с ней заговорить, но она не отреагировала. Только пялилась в пространство стеклянным взглядом.

Доктор перестал водить пальцами по столу, взял карандаш и что-то быстро записал на листке.

Леся умолкла, и мужчина поспешно поднял голову:

– Продолжайте, я вас внимательно слушаю. Вы ведь знаете, что можете быть со мной абсолютно откровенны.

Не то чтобы Лесе сильно хотелось откровенничать, но какие еще варианты у нее имелись? Чтобы поскорее выйти из клиники, она должна сотрудничать и позволять специалистам делать свою работу.

– Меня это испугало и огорчило.

– Почему?

– Почему? – Леся помолчала. – Потому что она мне небезразлична, я хорошо к ней отношусь. И я не вижу поводов, чтобы к ней применяли те же методы, что к буйным пациентам.

Они разговаривали в течение часа, и, когда сеанс закончился, Леся с трудом встала с кресла. Последние минуты она сидела как на иголках, воображая, как шершавая ткань обивки прирастает к ее бедрам и спине, словно хищное кресло пыталось удержать ее, не дать уйти.

До обеда она читала, по нескольку раз возвращаясь на предыдущую страницу, потому что плохо вникала в суть написанного. Пообедала внизу, недолго погуляла во дворе – было слишком жарко. Несколько раз набирала номер Виктора, но тут же сбрасывала, не понимая, чего по-настоящему хочет. Раньше она не была такой нерешительной. Возможно, ее болезнь накладывала свой отпечаток…

Ей нечасто требовалась чья-то компания. Леся не страдала от одиночества, и собственное общество не тяготило ее. Но даже неисправимому интроверту иногда требуется поговорить по душам. Жаль, что родители не подарили ей сестренку. Они бы стали лучшими подружками и делились сокровенными тайнами, понимали бы друг друга с полуслова.

Леся попыталась представить, как бы выглядела ее родная сестра. Наверное, так же, как она сама: невысокая, русоволосая, с губами чуть тоньше, чем нужно, с широкими скулами, высоким лбом и слегка раскосыми, «пьяными» серыми глазами. Только характерами они бы отличались. Сестра непременно была бы веселой и энергичной, постоянно тянула бы Лесю за собой. Леся бы сопротивлялась и делала вид, что недовольна, но про себя жмурилась бы от удовольствия. Она не считала себя ведомой – у нее было собственное мнение и принципы, – но бросаться вперед, прокладывать дорогу в неизученном пространстве без проводника не решилась бы.

Эта фантазия испортила ей настроение. Сестры у нее никогда не будет. А единственная приятельница, с которой она сошлась, превратилась в тыкву.

После групповых занятий, где чокнутые изображали нормальных людей и нормальное общение, Лесю навестил Пепе и сообщил, что с завтрашнего утра они попробуют новое лечение.

– А что, старое не работает? – удивилась она. – Я чувствую себя хорошо.

– Вам не о чем беспокоиться, – уклончиво ответил тот. – Предлагаю вам хорошенько выспаться, чтобы встретить новый день со свежими силами.

Перед тем как раздеться и лечь в постель, Леся позвонила отцу. Он не взял трубку, и она вспомнила, что не учла разницу во времени. Это в Краснодаре всего девять вечера, а у отца уже середина ночи.

Ее взгляд упал на свернутую записку, которую вчера кто-то просунул под дверь. Интересно все-таки, кто ее написал? Может быть, Люцифер из 205-й палаты? Любопытный персонаж. Привлекательный парень лет тридцати, насмотрелся сериалов про сверхъестественное и вообразил себя королем ада. Правда, Люцифер из него получился нестрашный, даже симпатичный.

– Я не творю зло, не совращаю людей на дурные поступки, – с грустью объяснял он. – Люди делают собственный выбор, а я лишь наказываю их за ошибки – и то лишь потому, что Отец заставил меня выполнять эту черную работу. Думаешь, кто-то согласился бы править преисподней по собственной воле? Я тоже был не согласен. Но разве он… – Люцифер вскидывал глаза к потолку, – разве он учитывает наши желания? Я единственный, кто попробовал проявить своеволие, доказать, что имею право на собственное мнение, и мы все видим, чем это закончилось. Я вынужден тысячелетие за тысячелетием иметь дело с самыми худшими из людей, выдумывать для них мучения и тратить на них все свое время. И никого не волнует, что я, быть может, предпочел бы более интересные занятия. Серфинг, например. Ты когда-нибудь каталась на серфе? – спрашивал Люцифер, и в этот момент его печальное лицо светлело.

Леся говорила бы с ним почаще, если бы он не повторял одно и то же изо дня в день. Нет, не стал бы он писать записку. Это ниже его достоинства. В его стиле было бы подойти и с надрывом Гендальфа крикнуть: «Бегите, глупцы, бегите!»

Укутавшись в одеяло, на грани яви и сна, Лесе припомнилась утренняя сцена в палате Марго. Психолог спросил, почему ее так напугало произошедшее, и она ответила не совсем честно. Она испугалась не потому, что хорошо относилась к Марго и переживала за нее – вернее, не только поэтому. Леся боялась сама оказаться на ее месте.

Из дневника В.

Во время сеанса беседуешь с человеком, хочешь ты этого или нет. Иногда диалог идет натужно, словно двое участников выполняют тяжелый труд и поскорее мечтают с ним покончить. А иногда слово цепляется за слово, совпадает настроение, и эмоции резонируют, как идеально настроенные струны. И вот ты уже с удовольствием ловишь чужой взгляд и с интересом слушаешь чужую историю – или делишься своей.

Впервые по-настоящему Дональд заговорил со мной спустя месяц после нашего знакомства. Он приходил на проверку каждую неделю, хотя уже после второго сеанса его колени перестали болеть, но по-прежнему оставался для меня проходящим клиентом, одним из многих. Позднее я спросила у него, почему он завел со мной тот странный диалог, и Дональд ответил:

– У тебя было такое грустное, отрешенное и вместе с тем сосредоточенное лицо, какое бывает у самоубийцы за секунду до того, как он отпустит перила моста.

Разумеется, он лукавил. Я никогда не помышляла о том, чтобы расстаться с жизнью. Но что бы ни послужило причиной его внезапной общительности, я рада, что Дональд тогда заговорил.

Я не помню ни единой фразы из той беседы – только общее впечатление. Меня заинтересовала его манера держаться – так, словно он знает ответы на все вопросы, но при этом не кичится своим знанием, разве что самую малость. Я по-прежнему не могла составить о нем определенного мнения. Есть люди, которые с одинаковой легкостью могут стать и твоим лучшим другом, и злейшим врагом, причем твое поведение никак не влияет на эту лотерею. Впоследствии мы испытали обе эти крайности. Бывали моменты, когда я искренне проклинала его, желала уничтожить. Сейчас я вспоминаю об этом с улыбкой.

На одном из сеансов я в шутку пожаловалась, что пока не обзавелась учебным скелетом для своего кабинета.

– Хорошие скелеты такие дорогие, что проще заманить в гости живого человека и сделать скелет из него. Не хотите, кстати, ко мне в гости? Посмотрите на отделку моего подвала.

Я всегда считала себя немного циничной. Не то чтобы я гордилась этим качеством, но оно помогало мне переживать душевные драмы легче, чем большинство моих ровесниц. Позже Дональд покажет мне, что такое настоящий цинизм. И я снова буду проклинать его. И благодарить.