Текст книги "Картонная Мадонна"

Лиля поняла не сразу.

Наконец, подъехали к доходному дому на Таврической. Она расплатилась. Почему-то извозчик посмотрел на нее с жалостью, будто хотел что-то сказать. Но передумал, и залетная умчалась.

До полуночи нужно было еще ждать. Лиля, прячась в тени, встала у Башни, от нечего делать вглядывалась в окна и зябла, больше от волнения. Шестой, подкупольный, этаж светился вовсю. К дому на извозчике подъехал чернявый молодой человек в белом фартуке официанта, выгрузил большой короб с надписью «ВЕНА, ужины на заказ» и поволок короб в парадное.

Затем стали съезжаться гости.

Лиля совсем оробела. Как она явится в незнакомый дом, ночью, такая непохожая на этих элегантных людей? А что, если ее сразу же развернут? Где искать извозчика? Ужас! И почему она не расспросила Волошина обо всем подробно? Скорей бы он приехал!

Гости зачастили, Лиля уже не успевала рассмотреть фигуры и лица. Наконец, решилась, пересекла дорогу и открыла дверь парадного под скульптурами атлантов.

Освещение лестницы было обильным: Лиля загляделась на бра и светильники, на огромный ковер под ногами, на голландскую изразцовую печь, на широкую мраморную лестницу с чистой дорожкой, на телефонный аппарат, стоявший на гладком столике, на плетеное кресло рядом…

– Позвольте ваше пальто! – обратился к ней швейцар, – Или хотите снять наверху?

Швейцар открывал двери всем входящим, а в промежутке сидел на маленькой табуретке. Вот и сейчас он приподнял перед Лилей фуражку с золотым околышем и протянул руку, готовый помочь.

Лиля разрешила снять с нее пальто, оно перекочевало на большую вешалку в глубине вестибюля.

– Я в квартиру двадцать четыре.

Швейцар кивнул, подвел ее к двери лифта и нажал на кнопку.

– С пятого этажа пешочком-с.

Лиля вошла в лифт, он плавно понесся вверх.

* * *

В квартире № 24 было шумно. Лиля поднималась по лестнице, чувствуя запахи табака и пудры – на площадке у мраморных статуй трех богинь томно курила женщина в вечернем платье и жемчужной нитке, а мужчина во фраке пожирал ее глазами. Лиля поздоровалась.

– Интересно, – хмыкнула женщина на Лилины «бриллианты».

Лиля холодной рукой дернула колокольчик. Дверь открыла горничная с гладкой прической.

– Прошу, – сказала она сухо и пропустила Лилю в переднюю.

Лиля обрадовалась, что ничего не нужно объяснять прислуге, прошла, заметила вешалку с множеством пальто, особняком висела облезлая меховая накидка. Свет коридора был приглушенный.

– Прошу, – пригласила горничная снова.

Лиля пошла за ней. Стены украшали картины, среди них – огромный, в рост, портрет дамы-львицы в траурной раме. Лиля невольно задержалась у портрета.

– Вам сюда, – горничная указала на дверь, за которой слышалось чье-то заунывно-ритмичное чтение.

В дверь снова позвонили, горничная пошла открывать.

Лиля разглядывала портрет, отступив в небольшую нишу коридора. Сказать по правде, она медлила, все надеялась, что вот-вот появится Макс и возьмет ее под опеку. И тут, из ниши, Лиля вдруг увидела, как в квартиру стремительно вошла, почти ворвалась стройная женщина.

– Постойте, к нему нельзя! – неслась за ней горничная, но женщина не обращала внимания.

Лиля посмотрела им вслед: незнакомка была в темном облегающем платье, в шляпке с вуалью, из-под шляпки вились блестящие медно-красные локоны.

Обе скрылись за поворотом коридорного лабиринта. И тут, наконец, появился Макс.

…Он сам открыл незапертую входную дверь, повесил шляпу на вешалку, вид у него был озабоченный.

– Максимилиан Александрович! – обрадовалась Лиля.

– О! – изумился Волошин, – Что же вы прячетесь? Пойдемте, пойдемте!

Взял Лилю за плечи, подвел к двери в гостиную и распахнул ее.

Гостиная была полна народу. Кто-то стоял, кто-то сидел в викторианских, обитых гобеленом, креслах, кто-то полулежал на многочисленных подушках прямо на полу. В комнате горели десятки свечей, от них пахло медом, воском и сладким запахом индийских ритуальных курений.

Все лица были обращены в центр гостиной, куда-то вниз. Оттуда – от пола – шел отрывистой, гнусавый, будто лающий, голос:

 
– Верю, дерзкий! Ты поставишь
 По земле ряды ветрил.
 Ты своей рукой направишь
 Бег планеты меж светил.
 И насельники вселенной,
 Те, чей путь ты пересек,
 Повторят привет священный:
 Будь прославлен, человек!
 

Раздались аплодисменты, впрочем, довольно прохладные. Макс продвинул Лилю чуть вперед, и из-за спин она увидела мужчину, сидящего на ковре с видом маленького Бонапарта.

– Брюсов, – шепнул Лиле Волошин, – издатель «Весов». Весь в хлопотах – журнал закрывается. Поэт он хороший. Но слишком изнуряет себя: пишет каждый день определенные часы, горд собой ужасно. Жаль его.

Лиля узнала Брюсова: к этому широкоскулому, похожему на купца-азиата, редактору несколько месяцев назад она носила свои стихи. Отверг, не объясняясь, сказался занятым. Но Лиля хорошо запомнила его оценивающий взгляд.

– Валерий Яковлевич, пишите прозой! – насмешливо произнес молодой человек, чем-то напоминающий пасторального пастушка, он лениво жонглировал апельсином, – Не грешите поэзией.

На «пастушка» зашикали – Брюсов поднялся, казался задетым.

– Городецкий. Ревнив ко всем, особенно к тем, кто обласкан хозяином, – шепнул Лиле Макс.

– А мне ваши стихи нравятся! – сказал жеманный, щуплый человек в годах, с мечтательными, чуть скошенными глазами навыкате и пунцовым, точно крашеным помадой, ртом.

– Кузмин… – шепнул Волошин, – Что о нем сказать, чтобы не смутить вашу невинность? А, знаю! Прекрасно поет.

Рядом стоял мужчина лет сорока с зализанными на пробор волосами.

– Стихи не должны нравиться – они должны пленять! – возразил он Кузмину.

– Костя Сомов, отличный портретист… – продолжал сообщать Макс.

– Да вы его не слушайте, – вступился импозантный джентльмен, – в ваших стихах есть ощущение полета в неизведанные пропасти будущего. Эта оглушенность сознания, обнаженность закаленных нервов, которая превращает человеческий мозг в аппарат…

– Маковский, – шепнул Лиле Макс, – критик. Знатный сердцеед.

– Право, скучно! Одно и то же! А давайте в слона! – воскликнула какая-то дама.

– Анюта, сундук! – закричали наперебой, и началась кутерьма.

Кто-то из мужчин выбежал в коридор и тотчас вернулся, помогая горничной втаскивать плетеный короб. Из короба во все руки стали доставать куски разноцветной материи, сооружать чалмы и драпироваться, наподобие индийцев.

– Уберите свечи подальше! Дайте мне эту шаль! Какой вы неуклюжий, Всеволод, и как вас выносят зрители?! – закричали вокруг.

– Запоминайте, – шептал Макс Лиле на ухо, – Этот носатый – Мейерхольд, стихов не пишет, но, кажется, из него выйдет толк в театре. А вот тот, похожий на клоуна – Белый. А теперь взгляните туда – видите, в кресле у окна сидит старик с головой Дон Кихота? Это Анненский, инспектор Петербургского учебного округа. Лучший поэт современности, уж мне поверьте. Вот вам, Лиля, наш «зверинец».

Мейерхольда, угловатого и длинного, обрядили в слона, с ушами и хоботом, приставили к нему еще одного – второй парой ног, сверху кинули серый плед – слон пошел гулять по гостиной, шатаясь и топая прямо на дам в чалмах, те с визгом разбегались.

Лиля заметила среди гостей и Толстого, он в общей потасовке не участвовал – стоял с бокалом, переговаривался о чем-то с щегольски одетым худым молодым человеком, его Лиля видела на вечере в Горном институте. Макс проследил взгляд.

– Ну, с Толстым вы знакомы. А рядом – Коленька. Мы зовем его Гумми, Гумилев. Очень интересный поэт, все у него такое, знаете, благородное, рыцарское…

Слон завалился набок, началась свалка. Лиля удивлялась: что за ребячество?

– Ах, ну это уже совсем надоело! – капризно объявила другая дама, – Здесь стало слишком скученно. Право, не знаю, стоит ли еще приезжать сюда?

– Это не из-за скученности, милая, – вздохнул Городецкий, – это из-за его траура. Нас покинул дух Лидии. А она была душой компании.

Лиля вопросительно взглянула на Волошина.

– Вы ведь видели портрет в прихожей? Лидия – покойная жена хозяина дома.

– Но что же Вячеслав? Где он? – произнес кто-то.

– Вячеслав! – раздались голоса хором, – Вя-че-слав!

Лиля заметила, что по лицу Волошина пробежала тень, и он вдруг загорланил:

– Вячеслав! Явись на наш зов, наконец!

Волошин открыл дверь в коридор и остолбенел: как раз в этот миг мимо, едва сдерживая рыдания, прошла та самая женщина в вуали и выскочила из квартиры. Лиля увидела ее мельком. Хотела спросить у Макса, он явно знал ее. Но в гостиную уже вошел Вячеслав – его приход встретили аплодисментами. Лиля тоже восторженно захлопала. А Макс прошептал:

– Вот и самый артистичный позер, какого я встречал, настоящий чародей, magister.

* * *

Лиля изумилась: Вячеслав был слабой копией Шекспира со старинных английских гравюр. Только вместо волевого шекспировского взгляда – квелость ребенка, беспомощный, часто зависающий взгляд. Определить, какого возраста этот человек, постороннему не представлялось возможным.

– Здравствуйте, здравствуйте! – Иванов приветствовал гостей нерадостно, маленький рот с губами девственника едва открывался, – Прошу меня извинить. Заставил вас ждать.

– Вячеслав, мы соскучились! Валерий Яковлевич читал стихи! – почти пропел «пастушок».

– Знаю, знаю. Прекрасно, прекрасно. Что ж, приступим. Рассаживайтесь, господа.

Все стали послушно рассаживаться, у многих в руках появились тетрадки и карандаши. Вячеслав подошел к шторке на стене, сдвинул ее – за шторкой висела большая доска. Он взял мел и стал писать, произнося вслух:

– «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она завоет. То заплачет, как дитя». Образность, друзья мои, это еще не все. Существуют правила технического оформления стиха. Вот у Пушкина. Стихотворение в первой строке имеет «женскую» рифму, а во второй – «мужскую». Значит, – и он принялся писать формулу, – по классическому построению четверостишья это выглядит так: 1–3: 2–4. И если в первой строке восемь слогов, а во второй семь, то и в дальнейшем нельзя выходить за рамки этого счета…

Вячеслав вдруг оцепенел, рука с зажатым мелком стала съезжать по доске.

Прошла минута.

– Но сегодня я не хочу стихов, – Вячеслав обернулся к своим гостям с болезненной полуулыбкой, – я приготовил сюрприз.

Иванов прошел к большому креслу, женским движением погладил его деревянную спинку: днем тут сидела пифия.

– Сюрприз?

– Да.

Казалось, поэт прислушивается к собственному голосу, ловит последний тающий звук. Он улыбнулся чему-то внутри себя.

И тут из глубины квартиры послышались звуки пианино. Играли, безусловно, Бетховена. Музыкальный Кузмин сморщился, но остальные пораженно вслушивались в нарастающую симфонию. Эффект неожиданности или завораживающий змеиный взгляд Вячеслава сыграли свою роль – но всех моментально поработила музыка.

– Господа, – произнес хозяин дома, – я уверен, мой сюрприз доставит вам ту же радость, что и мне. Идемте! Идемте, идемте!

Вячеслав вышел из гостиной, гости, переговариваясь, отправились за ним.

* * *

Вслед за Ивановым прошли в отдаленную комнату. Когда Вячеслав открыл дверь, показалось, что в комнате никого нет. Но чиркнула спичка, чья-то рука зажгла свечу, и свет от свечи выхватил из темноты показавшуюся очень старой женщину. Она сидела за большим столом, вкруг стола стояли стулья с высокими спинками.

– Рассаживайтесь, господа, не спрашивайте ни о чем.

– Вячеслав, вы интригуете, – начала было одна дама, но Иванов так посмотрел, что она умолкла.

Задвигали стульями, сели. Лиля оказалась рядом с Максом, это успокаивало. Она уже при входе в темную комнату разволновалась так сильно, что пошатнулась, Макс вовремя подхватил.

Наступила тишина.

– Мысль – это сила, – начала женщина, лицо ее, похожее на маску, освещалось свечой и казалось плоским, – Невозможное в пространстве трех измерений возможно в четырехмерном пространстве. Если кто-то хочет покинуть комнату – покиньте ее сейчас.

Никто не решился уйти.

Вошла горничная с серебряным подносом, положила на стол белую фарфоровую тарелку с нарисованной стрелкой и круг медиума, эти круги продавались в специальных оккультных лавках. Горничная открыла форточку, взяла поднос и встала у стола.

– Снимите все металлические предметы! – велела медиум.

На поднос начали падать перстни, кольца, диадемы, бусы. Лиля сняла свое единственное украшение – фальшивые бриллианты.

– Этот перстень носил сам пророк Мохаммед, наместник Аллаха, – пошутил Волошин, свинчивая с толстого пальца кольцо с сердоликом.

– Тише! – приказала медиум, – Пусть зажгутся свечи!

По мановению ее руки сами собой вспыхнули свечки, стоящие по углам. Публика ахнула.

– Соединим наши руки и призовем Силу!

Все взялись за руки. Лиля вложила ладонь в широкую руку Волошина и вся сосредоточилась на этом телесном сближении…

Прошла, наверное, минута. Медиум начала мычать и раскачиваться. Вибрация от ее мычания все нарастала и нарастала, слышать это становилось невыносимо. Вдруг будто сквозняк прошелся по свечкам, в воздухе запахло горящим воском, раздалось постукивание.

– Кто здесь? – спросила женщина.

Она взяла блюдце, нагрела его на огне свечи, поставила на ребро и слегка крутанула. Блюдце упало ровно в центр круга. Медиум положила на него пальцы и призвала всех сделать то же. Лиля с сожалением разорвала цепь рукопожатия с Максом. Как и остальные, прикоснулась к блюдцу. Оно тут же задвигалось по кругу. Это было удивительно!

– Назовись! – потребовала женщина.

Блюдце двинулось к букве «Л». Затем – к «И». Лиля заметила, как безумно засветились глаза Иванова.

– Лидия! – выдохнули все, когда слово сложилось.

– Приветствую тебя, Лидия! – изменившимся баритональным голосом сказала медиум, – Готова ли ты открыть нам тайны будущего?

– Да! – ответило «блюдце», и вдруг лихорадочно заметалось от буквы к букве, соединяя их в слова.

Все читали эпистолу с того света, затаив дыхание.

– Мессия здесь! – заявило «блюдце».

В комнате воцарилось гробовое молчание.

– Кто это?

Блюдце проехалось по кругу, почему-то задержавшись возле Лили, и резко дернулось к Иванову, упершись в него стрелкой. Дверь со скрипом приоткрылась, в темном коридоре мелькнула черная тень.

А потом случилось и вовсе странное: стол начал шевелиться. Кто-то из дам упал в обморок, остальные с визгом бросились вон.

* * *

Лиля знала, что трюк со столом был шуткой Макса. Сначала он слишком сильно сжал ее руку, потом чуть-чуть толкнул ногой в темноте, будто приглашая развлечься. И стал подпирать стол мощной коленкой, отчего тот и затрясся. Сейчас Макс, как ни в чем не бывало, озирал взволнованную сверхъестественным происшествием компанию.

Ставила ли Лиля под сомнение остальное? Макс затмил и даму-медиума с ее волшебством, и невероятное предсказание «духа» и даже пугающий момент, когда всем вдруг почудилось, что в проеме двери мелькнула тень – воплощенная Лидия.

Медиум при свете электрических ламп оказалась тучной неряшливого вида женщиной, сейчас она сидела в кресле рядом с Вячеславом и успокоительно гладила его нервную тонкую руку. Случившееся на сеансе взбудоражило гостей настолько, что обсуждение затянулось до рассвета. Пили кофе, устроили то ли слишком поздний ужин, то ли слишком ранний завтрак, доставленный из «Вены», и говорили, говорили…

– Господа, – горячился Маковский, – не кажется ли вам знаменательным, что именно на Вячеслава выпал перст в тот момент, когда Россия так нуждается в новом издании?

Иванов, пораженный откровениями ночи, выглядел усталым, взгляд его блуждал где-то в эмпиреях – он будто свиделся со своей покойной женой и пребывал под впечатлением.

– «Мир искусства» и «Новый путь» – в прошлом! «Весы», уж простите, Валерий Яковлевич, дышат на ладан. «Золотое руно» доживает век, господин Рябушинский наигрался и бросил. Все помнят, как жилось редакции «Золотого руна» под покровительством Рябушинского?

Помнили все, и даже Лиля – ее и к порогу его кабинета не допустили, когда она пришла в «Золотое руно». Будучи издателем самого дорогого и роскошного русского журнала, «меценат» и по совместительству редактор использовал журнал исключительно ради щегольства в свете.

Зерно упало в готовую почву: заговорили разом.

– Нужен новый журнал-манифест!

– Журнал, в котором могли бы сосуществовать литература и живопись!

– Его целью будет утверждение самоценности искусства!

– Он должен соответствовать скоростному ритму современности! И поддерживать новые таланты среди молодежи!

– И ставить в приоритет вопросы мастерства! И опираться на опыт предшественников!

– Главное, чтобы журнал читался всеми, независимо от социального положения! – веско произнес Анненский.

– Совершенно с вами согласен! – Маковский воодушевлялся все более, – Господа, все, здесь присутствующие являют собой сильное и жизненное российское искусство! Но без собственного рупора мы как бездомные дети. Итак, виват! Наш журнал должен иметь демократическое оформление. Никакой роскоши «а-ля Рябушинский»! Должна быть самая доступная для любого интеллигента цена! Скажем, в рубль! Возьмем тиражом!

Вячеслав Иванов возглавлял отдел поэзии в «Золотом руне», но, как и большинство сотрудников, критиковал Рябушинского за отсутствие четкой концепции, и склонялся к «Весам», с которым «аргонавты» из «Золотого руна» состояли в перманентном конфликте.

– О, я уже вижу его! – вскричал Белый, – Нужно звонкое имя, такое, чтобы в нем звучала наша позиция!

Все задумались над именем. А медиум тем временем поманила Лилю.

– Дух отметил вас, – вкрадчиво шепнула она, – В вас есть что-то особенное. Дайте ваши руки.

Девушка протянула руки, улыбаясь через плечо Максу: он следил глазами, и это нравилось Лиле.

– Чем вы занимаетесь?

Лиля задумалась. Сказать про стихи?

– Мадам, я преподаю в гимназии, в младших классах. Мечтаю…

– Не волнуйтесь так, дитя мое, – голос оккультистки стал совсем бархатным, – вы можете обращаться ко мне по имени. Меня зовут Анна-Рудольф.

Лиля кивнула.

– Спасибо, мадам.

– Я хочу вас предупредить. Вы притягиваете духов. Это чудесный дар. Но с ним стоит быть осторожней. Приходите, пожалуй, сюда когда-нибудь еще – Вячеслав великодушно предложил мне пристанище.

– Хорошо, мадам. Непременно. Благодарю.

Литераторы перебирали варианты названия.

– Нет ли у вас идеи? – спросила медиум Лилю.

У Лили давно вертелось словечко, но она не смела произнести вслух.

– Может быть, Аполлон?

Женщина скривилась в гримасе, приподняв верхнюю губу и показав желтые зубы. Лиля растерянно удалилась в сторону, провожаемая насмешливым взглядом Толстого.

– Аполлон? – расслышал Маковский и объявил торжественно и взволновано, – Господа. Аполлон!

Имя древнегреческого бога, покровителя искусств, олицетворявшего солнце, понравилось всем, кроме Иванова и Анны-Рудольф, оба высказались, что для названия журнала оно звучит слишком эстетски. Но общим голосованием имя тут же узаконили: все в эту ночь решалось, будто по указанию свыше.

– Нам нужен редактор, – напомнил Городецкий, – Человек, авторитету которого подчинятся все, – и он с нескрываемым обожанием посмотрел на Иванова.

– Нет, увольте, административная должность не для меня, – отмахнулся тот.

– Назвали бы «Дионис» – так согласился бы сразу, – шепнул Лиле Волошин.

– Но вы давно уже наш литературный вождь! – настаивал Городецкий, – Кроме того, ваша стезя определена не нами, это сказала Лидия…

Иванов сложил руки в раздумье. Все смотрели на него, ожидая ответа. Наконец, он поднял посветлевший взгляд.

– Я несу траур, господа, и не могу согласиться на ваше предложение, хоть и считаю его чрезвычайно лестным. Но я готов принять самое деятельное участие в художественном управлении журналом наряду с нашим уважаемым Иннокентием Федоровичем.

Анненский встал и отвесил поклон в знак согласия.

– А на пост редактора нет более подходящей кандидатуры, чем Сергей Константинович, – на эти слова польщенный Маковский развел руками и заулыбался, – Он на редкость предприимчив. И, кажется, это будет первый в России молодой редактор, обычно ставят седовласых. Вот такой триадой мы и поднимем наш журнал.

Гости зааплодировали, будто дело было уж решено.

– Позвольте, но где взять денег на издание? – всполошился Белый, и все зашумели.

Маковский поднял руку, успокаивая присутствующих.

– Господа, пусть вас это не волнует. Меценат найдется. И это не Рябушинский.

Гостиная разразилась аплодисментами. К Маковскому шагнул Анненский, схватил его за руку и стал трясти, говоря с неожиданной для этого замкнутого человека горячностью:

– Еще раз хочу сказать, с каким восторженным чувством я отношусь к нашему союзу! Восхищен вашей энергией!…

…На рассвете Лиля, взволнованная всем, что открылось для нее, ехала домой. Она была уверена, что присутствовала при рождении чего-то колоссального, способного открыть новую эру в литературе. И, главное, в этом светлом будущем и ей нашлось место! Макс на прощанье поцеловал ее руку и сказал, что ждет стихов. С губ Лили не сходила счастливая улыбка…

Когда она переступила порог квартиры, ее встретила мать: на голове повязка, глаза впалые, взгляд гневный: сама великомученица!

– Спать, спать! Хотя бы один час! – Лиля прошла к себе, предоставив обескураженную мать ее собственным домыслам.

Засыпая, Лиля слышала пение утренних птиц. Жизнь прекрасна!

* * *

«По особому отделу. Совершенно секретно. Список лиц, подозреваемых в организации анархистско-оккультистского кружка, собирающегося по адресу: Таврическая, 25, квартира 24, следующий…».

Далее шел длинный перечень недавних гостей на «среде» Иванова, с адресами проживания, указанием места службы, описанием внешности, особых примет и подмеченных привычек, с приватными подробностями относительно интимных связей и наклонностей характера. Несколько персон, впрочем, имели лишь обрисовку внешности. Еремченко внимательно перечел записку.

– Медников!

Адъютант тут же открыл дверь в кабинет, шаркнул ногой.

– Зови.

В кабинет вошел мужичок, из-под старенькой кепки торчали обросшие немытые волосы, на испачканном сажей лице – козлиная бороденка. Ноги в дырявых сапогах, на плечах – рваное пальтишко, подпоясанное веревкой, в руке – палочка…

Еремченко покачал головой.

– Это кто ж такой?

Мужичок отдал честь с выправкой молодца.

– Теперь узнаю. Артист! Садитесь. Хотя, нет, лучше постойте. Неизвестно, что за тряпье на вас.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие. Да насекомых нет, сам брезглив.

– С вашим докладом я ознакомился. Дельно. А теперь хочу услышать подробности. Вас не заподозрили?

– Никак нет. Хозяин осведомился, кто таков, но горничная сказала: вместо заболевшего официанта Павла. Больше вопросов не возникло.

– Должно быть, Павел этот много чего там соображает?

– Никак нет, я проверил. Тупой как валенок, ваше превосходительство.

– Ну, ну. Вы впредь-то не шустрите, тоже… изображайте.

– Я свое дело знаю, ваше превосходительство, – без церемоний ответил «мужичок».

Заведующий Особым отделом Департамента полиции внимательно смотрел на собеседника. Взяли его – студентом, он и сейчас числится по Горному институту. Конечно, умен и пронырлив, как бестия. И на жаловании у полиции уже с год. Но все будто особняком. Впрочем, такова его роль: тайный агент – игрок-одиночка, без осмотрительности погорит. Для Еремченко каждый такой сотрудник был словно замужняя любовница, которую следует беречь от чужих пересудов как зеницу ока. А уж этим мелким бесом он дорожил особенно.

– А что это у вас тут, – Еремченко вернулся к докладу, – есть дамы без описания.

– Одна – новичок, кажется, учительствует, молода, глупа, попала случайно. А вторая… Вторая стоит внимания. Но проследить место жительства не удалось…

Еремченко округлил глаза.

– Как это – не удалось?

– Ушла до спиритического сеанса. Некому было перепоручить слежку.

Еремченко взял на заметку: надо прикрепить к парню несколько верных людей, продумать средства связи.

– Значит, господа решили журнальчик открыть. А что – спиритка? Как она вам показалась?

– Наблюдаю, – коротко ответил «мужичок», – выводы пока преждевременны. Но шумихи наделает.

В последние годы каждый конюх и каждая кухарка полезли в спириты. Вера в реальность общения с душами умерших достигла предела. Но ладно бы оккультисты занимались частными делами своих клиентов, в конце концов, если кто-то вбил себе в голову эту ересь и желает общаться с покойниками – пусть себе общается. Однако медиумы, как сговорившись, нагнетали в обществе тревогу. И ведь известно, что всякие спиритические «чудеса» идут либо от бессознательных движений, либо от сознательного обмана – еще в конце прошлого века так постановила специально созданная «Комиссия для изучения медиумических явлений». Но народу на выводы научных комиссий чихать – он суеверен и падок до сенсаций.

– Что ж, работу продолжайте. Помощников вам подберу.

– Лучше б мне деньжат подкинуть, – весело сказал «мужичок», – одни костюмы чего стоят!

Еремченко молча достал свой бумажник и вытащил «четвертную» купюру с нахмуренным портретом Александра Третьего.

– Да, главное. Старайтесь отслеживать все, что вещает эта спиритка относительно членов императорской семьи. Для нас любой контакт Романовых с ней крайне нежелателен.

* * *

Для Лили теперь каждый день приносил радость. Мать только узила глаза: она не узнавала дочь.

В гимназии все шло замечательно. Лиля иной раз ловила на себе взгляды старших гимназисток, когда сталкивалась с ними в вестибюле или коридорах. Но теперь девочек распирало любопытство: Лиля лишь улыбалась! К тому же приближался май, настроение было превосходное…

Сашенька Орлова очень сблизилась с Лилей. Она как раз находилась в состоянии, близком к нервным припадкам.

– Моя жизнь невыносима! – жаловалась она при каждом удобном случае, – Муж – тиран. Любовник – хам.

Далее – бесконечные жалобы и слезы.

Лиля и жалела бы бедняжку, не называй та Макса любовником. В том, что Волошин играл с Орловой, как кот с мышью, она не сомневалась, но слушать Сашенькины излияния было крайне досадно. Тем более что из-за этой самовлюбленной особы Максу теперь грозила опасность.

– …И тогда муж бросился на него, как зверь, и чуть не придушил! – в который раз рассказывала Сашенька историю, случившуюся в ресторане «Вена», – Они сцепились прямо на моих глазах! Не пожелаю такого никому… – вздыхала она, втайне гордая тем, что двое мужчин готовы из-за нее драться.

Лиля, конечно же, прочла об этом инциденте в газетах. Там происшествие подавалось совсем под другим соусом, а само описание вызова походило на фельетон. Ну, пусть так, от шутовского тона газетчиков опасность не становилась меньше. Нужно было что-то предпринять. Орлова утверждала, что Максу физически противно любое оружие, единственное, чем он владеет – кулачный бой. Но муж ее слишком tiffany natures, чтобы драться на кулаках. Пистолеты – не иначе. Дата дуэли еще не назначена – супруг целыми днями рыщет по оружейным магазинам в поисках подходящей пары.

Волошин становился центром Лилиной вселенной.

– Хотите, я помогу вам все уладить?

Орлова хотела. И Лиля пообещала, что завтра же у нее будет спасительное средство.

Что для этого требовалось? Сущий пустяк: письмо от женщины, ставшей причиной раздора. Написанное так, чтобы угодить «и вашим, и нашим».

Дома Лиля поставила на стол фотографию Волошина, купленную в книжной лавке – теперь Макс как бы стал частью ее быта. И принялась листать книжку его стихов.

Он открывался ей с каждой строчкой все более. Да, именно так она чувствовала его: человеком мира, веселым китом, вспенивающим океан, птицей, играющей в небе. Он был восхитителен, потому что душа его была красива – каждая строка подтверждала это.

Лиля взяла бумагу и перо, села писать.

«Максимилиан Александрович! Я чрезвычайно ценю Вас как художника и поэта, и, признаться, невольно поддалась очарованию Вашего таланта, перенеся это очарование на Вашу личность. Но Вы должны простить мне минутное заблуждение. Ибо я принадлежу и буду принадлежать лишь моему супругу. Этот великодушный человек отвечает мне горячей и верной любовью. Я не могу ставить под удар мое семейное счастье даже ради того, чтобы Ваша муза вдохновилась на следующие стихи. Простите меня. И оставьте. Видит Бог, между нами ничего, кроме дружбы, не было, и быть не могло. Но ореол скандала, сопровождающий наши платонические отношения, доставляет мне много душевной боли. Клянусь, я на краю пропасти…».

Лиля усмехнулась: не столкнуть ли Сашеньку? Тут же представила ее, летящую куда-то вниз…

«Я прошу Вас, умоляю – откажитесь от дуэли! Каков бы ни был ее исход, моя душа не вынесет тяжести груза. С одной стороны – обожаемый муж. С другой – значительный поэт, утрата которого станет невосполнимой для России. Уверяю Вас, я покончу с собой еще до исхода Вашей дуэли. Только так я смогу доказать мужу, что невинна. Прощайте навсегда! Саша Орлова».

Ну что ж. Вроде бы, и вашим, и нашим.

На следующий день Орлова инсценировала попытку самоубийства, которая, конечно же, окончилась более чем благополучно: муж не только «спас» Сашеньку, но и прочел ее «прощальное» письмо к Волошину. Никто не хочет знать правду: рогоносец не был исключением, и предпочел принять слова, аккуратно переписанные женой, на веру.

Письмо с посыльным отправилось к Волошину.

Макс все эти дни брал уроки стрельбы у Гумилева: они уезжали за город и Гумилев методично внушал ему прописные истины дуэлянта.

– Макс, учти, дуэльный пистолет пробивает насквозь восемь сухих дюймовых досок. Если этот господин хоть раз выезжал стрелять уток, у тебя против него нет шансов.

Волошин затыкал уши от пальбы Гумилева: тот бил точно в мишень – круг, нарисованный мелом на широкой доске. Волошин стрелять ленился. Николай терял терпение.

– Вставай! И молись Богу, чтобы вы стрелялись с двадцати пяти метров, а не в упор.

Волошин нехотя принял в руки пистолет с удобной рукоятью.

– Коля, я не могу. Это против моих принципов.

– А против моих принципов оставлять тебя беззащитным. Итак, стойка. Встань вполоборота, ноги расставь, немного наклонись вперед, чтобы погасить отдачу. Расслабься. Почувствуй воздух. Твое оружие точнее, чем рука.

Гумилев пружинисто встал рядом, показывал – целился в мишень. Он был натренирован с детства и, кажется, абсолютно бесстрашен. Волошин залюбовался. Раздался выстрел – Макс выронил пистолет. Гумилев был вконец раздосадован.

– Мне жаль, Макс. Для дуэли ты не годен.

– Коля. Что же делать? Может, ну его? Он дурак, а с дураками вязаться – себе дороже.

Николай сказал сухо:

– Ты уже связался.

Макс почесал затылок, поднял пистолет, прицелился.

– Твоя правда. Как ты сказал: оружие точнее, чем рука?

Волошин выстрелил – наугад, отвернувшись от мишени и даже зажмурившись. Открыл глаза.

– Мимо?

Гумилев кивнул.

– А, Коля! Надоела мне эта дрессировка. Поехали лучше в «Вену». Я голоден, как собака…