Текст книги "Дом у Чертова озера"

Барбаре было семнадцать, когда Ненавистный положил на нее глаз. Он начал с подарков: сначала черепаховый гребень, который больно царапался и рвал волосы. Она выбросила его в реку, а отцу сказала, что потеряла. Потом платье цвета запекшейся крови, оставляющее грудь почти полностью открытой. Платье понравилось отцу намного меньше гребня, но это был подарок Ненавистного, и отец счел его добрым знаком.

Бедный отец, он смел надеяться, что такой человек, как Ненавистный, захочет взять в жены дочку хозяина постоялого двора. Отец в своей слепоте и наивности желал ей лучшей доли и не понимал, что Ненавистный не умеет отдавать, он умеет только брать.

…Ее он тоже взял. Прямо на сырой после недавно прошедшего дождя земле, под аккомпанемент проклятий ее умирающего в жутких мучениях отца. В его черных глазах полыхало адское пламя – отражение ее догорающего дома. Он смеялся и называл ее своей маленькой кошечкой, а она молила господа о смерти. Но господь остался глух к ее мольбам, и тогда она решила вершить правосудие своими силами. Пусть она всего лишь маленькая кошечка, но у кошечек есть когти…

Ненавистный забрал ее с собой в страну дикую и страшную. Она не пыталась бежать. Куда? Да и зачем, когда вот она, ее главная цель – Ненавистный. Когда-нибудь, когда ее воля окрепнет, а его бдительность ослабнет, она исполнит клятву, доберется до его горла и насладится вкусом его черной крови. А пока надо ждать, прятать клыки и когти под шкурой ягненка, не отпускать от себя Ненавистного и тешить душу мечтой о мести.

Ее никто не учил быть женщиной, она научилась сама. Кроткий взгляд из-под полуопущенных ресниц, кошачий изгиб поясницы, платья, больше обнажающие, чем скрывающие, гибкое тело и сладкие речи женщины, продавшей душу дьяволу. Все для него единственного – Ненавистного…

Это был первый и единственный подарок, который пришелся ей по вкусу. Медальон в форме кошачьей головы, диковинная безделица, подчеркивающая красоту и белизну ее шеи. Ненавистный хотел, чтобы она стала настоящей кошкой. Она старалась, его желание было для нее законом. Она засыпала и просыпалась с мыслями о нем, Ненавистном. Она даже завела котенка, маленького черного приблудыша, чтобы учиться у него быть кошкой.

Она уже почти достигла цели, когда судьба ударила во второй раз. Беременность не входила в ее планы. Беременность лишала ее сил и отдаляла сладкий миг мести. Ребенок от Ненавистного был таким же ненавистным.

Она испробовала все: и тяжелый холопский труд, и снадобье местной знахарки, но все равно в положенный срок родила сына.

Ребенок оказался похож на нее и ничем не напоминал Ненавистного. Она назвала сына Владиславом, в честь своего несчастного отца, и на время отказалась от планов мести. Если бы она знала, что приготовил ей с сыном Ненавистный…

Ненавистный решил построить дворец. Он так и говорил: не дом, а дворец. Он даже нарисовал чертежи. Она не верила, что в этом богом забытом краю дремучих лесов и деревянных изб найдутся люди, способные построить такое. Она недооценила Ненавистного и его стремление добиваться желаемого любой ценой. Он привез мастеров из какого-то далекого города, вместе с семьями поселил в деревне, осыпал милостями. Очень скоро они узнали цену его милости: когда один из мастеровых сделал что-то не так, Ненавистный велел запороть его до смерти в назидание остальным, а потом еще два дня не разрешал убирать со двора тело.

Дом начали строить весной, сразу, как только с Чертова озера сошел лед. Ненавистному не терпелось увидеть свой дворец, а мастеровые боялись перечить, помнили науку. Дом был уже в рост взрослого мужчины, когда одна из стен рухнула. Ненавистный запорол еще одного подмастерья, а с мастеровыми имел долгий разговор.

Она играла во дворе с годовалым сыном и кошкой, единственной своей подружкой, когда увидела мастеровых. Лица двоих младших были белее снега. Старший, широкоплечий мужик с длинными жилистыми руками, казался мрачным и полным решимости.

Утро следующего дня выдалось ярким и солнечным. Тогда она еще не знала, что видит солнце в последний раз. Она шла к Чертову озеру за чередой, чтобы выкупать в ней сына. Кошка увязалась следом, ее кошка была вернее и преданнее всех собак на свете.

Будущий дворец Ненавистного стоял почти у самого озера. Ну как не подойти, не посмотреть? У кургана из отесанных камней сидели трое – давешние мастеровые. Они сидели и ничего не делали, точно чего-то ждали. Или кого-то…

– Вот она – первая встречная, – завидев ее, самый старший встал.

От слов этих вдруг повеяло могильным холодом. Пучок череды выпал из разжавшихся пальцев. Кошка припала к земле и зашипела.

…Она не успела убежать, эти трое оказались быстрее: догнали, скрутили, потащили к дому. Не помогали ни мольбы, ни угрозы. Их не испугало даже то, что она – женщина Ненавистного. Грязные холопы решили позабавиться с полюбовницей хозяина…

Если бы позабавиться… Она бы это пережила. Но они задумали иное…

Она поняла это, когда увидела узкий колодец, сделанный в фундаменте дома специально для нее, для первой встречной…

Вот что надумал Ненавистный. Чтобы этот проклятый дом стоял вечно, он решил принести ее в жертву. Господи, помоги…

Она была сильной и сопротивлялась отчаянно, но не совладала с троими мужиками…

Если встать на цыпочки, края каменного мешка доходили ей до подбородка.

– У тебя есть дети? – разговаривать нужно было с их старшим. Это в его руках была сейчас ее судьба.

– Годовалая дочка, – в его голосе почудилась жалость, и она посмела надеяться.

– А у меня маленький сын.

– Хозяин очень лют, ты же знаешь.

– У меня есть золото, я могу заплатить. – Она перешла на жаркий шепот. – Я заберу сына и убегу, а вы скажете ему, что исполнили приказ.

– Ничего не выйдет, – старший невесело улыбнулся, – он велел оставить в стене щель. На закате он придет, чтобы убедиться, что все сделано правильно. Прости.

Небо казалось синим-синим. А люди говорят, что со дна колодца можно увидеть звезды. Бедный Владислав, бедный ее сын…

– Тогда убейте меня, – ладони прижались к нагретому полуденным солнцем камню. – Убейте и оставьте здесь. Обещаю, что прощу вас.

– Жертва должна быть живой…

– И умереть в муках?!

– Он придет убедиться…

Небо утратило синеву и стало черным, как сажа. Чернота просочилась в ее колодец и в ее душу. И когда душа стала черной, она увидела звезды.

– Красивая вещица, – шершавые пальцы мастерового царапнули шею.

– Что тебе нужно, несчастный?

– Зачем это тебе? – Он не сводил взгляда с медальона.

– А тебе?

Он усмехнулся мечтательно, как мальчишка:

– У моей жены никогда не было ничего подобного.

На мгновение шее стало больно, а потом медальон оказался в его руке.

– Нельзя! – Двое других в ужасе отпрянули от колодца. – У жертвы ничего нельзя брать, это не по правилам…

– Цыц! – Старший спрятал медальон за пазуху. – Что же такой красоте-то зазря пропадать?!

– Любишь свою жену? – Она запрокинула голову, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Больше жизни.

– Это хорошо, так ты будешь дольше мучиться, потому что я ее проклинаю! – чернота и звезды сделали ее голос сильнее набатного звона. – Проклинаю жену твою и весь род твой до тринадцатого колена!

– Замолчи! – Мастеровой испуганно перекрестился.

– Твоя жена умрет, как только твоя дочь перестанет пить материнское молоко! И дочь умрет! И дочь дочери! А потом я восстану, и последняя из твоего рода займет мое место! Радуйся, добрый человек, вместе со мной ты обрек на вечные муки ту, которую любишь больше жизни!

– Ведьма! – В его руках оказался камень, большой, грубо отесанный, а она вместо того, чтобы испугаться, рассмеялась.

– Хочешь меня убить, добрый человек? Убивай!

Бесконечно долгое мгновение мастеровой боролся с собой, а потом отшвырнул камень прочь.

– Скоро ты сама умрешь, ведьма! Будешь гореть в аду!

– Я уже в аду. – Смех царапал горло, но она не могла остановиться. – Торопись, добрый человек, твоей жене недолго осталось. Не теряй времени зря…

Она смеялась до тех пор, пока не оказалась замурованной в узком колодце. Скудный свет в ее могилу теперь просачивался лишь сквозь небольшое оконце. Через это оконце она могла видеть груду камней, берег Чертова озера и самый краешек неба. Это все, что оставили ей ее палачи. Это да еще клок сена на каменном полу…

Какое-то время еще были слышны голоса мастеровых, а потом, когда они стихли, скудный свет, льющийся из оконца, на мгновение померк, и на колени к ней прыгнуло что-то мягкое и пушистое. Кошка, которая вернее всех собак на свете, не захотела оставлять ее в одиночестве.

– Хозяйка! Эй, хозяйка! – послышалось снаружи.

Только один человек называл ее хозяйкой. Мальчишка-художник, который по приказу Ненавистного рисовал ее портрет. На портрете она получилась очень красивой, гораздо красивее, чем в жизни, наверное, потому, что мальчишка был в нее немножко влюблен.

– Хозяйка, это я, Пантелей.

Она встрепенулась, вскочила на ноги, прильнула к оконцу. Взгляд уперся в босые, перепачканные озерным илом ступни.

– Ты видел? – спросила она шепотом.

– Видел, прятался в кустах. – Босые ноги исчезли, а через мгновение прямо на уровне оконца появилось веснушчатое лицо. – Хозяин ничего не знает, я ему расскажу. Ты потерпи.

– Он знает, – ей даже удалось улыбнуться. – Это по его приказу…

Мальчишка испуганно ойкнул.

– Чем я могу помочь тебе, хозяйка?

Он мог помочь, мог стать ее глазами.

– Узнай, что с моим сыном.

На закате пришел Ненавистный. Первой его почуяла кошка, выпустила когти, зашипела.

– Барбара, ты здесь?

– Твоими стараниями, любимый.

– Я не знал, что так выйдет. Зачем ты пошла к озеру, Барбара?

Она ничего не ответила. Какая сейчас разница – зачем? Ненавистный не изменит своего решения.

– А может, так даже лучше. Теперь ты останешься со мной навсегда. В моем сердце и в моем доме. Ты чего-нибудь хочешь, Барбара? Проси, я исполню твою последнюю волю.

– Милый, – прильнула она к оконцу, – поклянись, что не оставишь нашего сына.

– Сына? Хорошо, клянусь.

Она вздохнула с облегчением.

– Спасибо.

– Ты удивительная женщина, Барбара. Неужели тебе не страшно умирать? Неужели ты не хочешь попросить чего-нибудь для себя?

– Не обижай моего ребенка. Помни, ты дал клятву, – рукавом платья она вытерла набежавшую слезу.

– Оставайся с богом, Барбара.

С богом?.. Туда, где она сейчас, господь не заглядывает. Пусть он остается с ее мальчиком, а она уж как-нибудь сама…

Ночь прошла без сна. В своем каменном мешке она могла либо стоять, либо сидеть с поджатыми ногами. Ее смерть не будет легкой. Ей повезет, если она сойдет с ума раньше, чем дом примет эту жертву. Говорят, сумасшедшие ничего не боятся…

Кошка уходила на охоту, а под утро вернулась с мышью-полевкой в зубах. Ее маленькая подружка, последняя верная душа…

Нет, не последняя, на рассвете пришел мальчишка-художник.

– Хозяйка, – его голос дрожал, – у меня дурные вести. Прости.

– Что?.. – горло свело судорогой.

– Вчерась днем хозяин гневался, двух холопов насмерть запорол, Игнату Нефедову все зубы повыбивал. Челядь шепчется, что все из-за тебя. Что ты с полюбовником утекла и ребенка с собой забрала. Может, он не знает правды, хозяйка?

Воздуха в легких не осталось, обдирая в кровь спину, она сползла вниз по шершавой стене, рванула ворот платья.

– Хозяйка! Родненькая! – тихо скулил снаружи мальчонка.

– Что еще? Рассказывай! – Она нашла в себе силы подняться.

– Сначала думали на няньку Ульяну. Ну, что это она дите украсть помогла, а потом ее в амбаре удавленной нашли. Вот все и решили, что это ты ее с полюбовником…

– Ненавистный…

– Хозяйка, ты что?! Не надо, хозяйка! Может, он еще найдется.

Не найдется. Зачем Ненавистному байстрюк? Он хочет остаться в этих диких землях навсегда, жениться на какой-нибудь толстозадой купеческой дочке. Ему не нужна ни любовница, ни ее отродье…

– А к Чертову озеру народ ходить боится, – зачастил мальчишка. – Мастеровые пустили слух, будто тут бесы шалят, утопленники на берег даже среди божьего дня лезут. А подьячий говорит, что это все из-за тебя, что ты – ведьма, хозяина колдовскими чарами одурманила и воду в Чертовом озере заговорила.

Она расхохоталась. Ведьма! Дикие люди!

– Хозяйка, а я тебе хлеба принес.

– Не надо.

– Но как же?..

– Мне другое нужно. – Она просунула в оконце руку, коснулась чумазой мальчишеской щеки.

– Все, что прикажешь. – По щеке скатилась крупная слеза.

– Принеси мне нож.

– Это только завтра, сегодня я и так насилу утек. А может, все-таки покушаешь?

– Уходи. – Она опустилась на пол, погладила дремлющую кошку, та тихо мурлыкнула в ответ.

«Оборотиться бы кошкой, – мелькнула шальная мысль, – кошки всюду ходят, все видят…»

Мастеровые в тот день не приходили – испугались, окаянные. Ближе к ночи пожаловал Ненавистный. Или ей почудилось? От жажды мутилось в голове, ноги затекли и болели, а еще слышались голоса. Чтобы заглушить их, она начала разговаривать с кошкой.

– Барбара, ты здесь?

А где же ей еще быть?

– Ты меня обманул. – Опираясь о стены, она поднялась, привстала на цыпочки, но ничего не увидела – только темноту и звезды.

– О чем ты? – В голосе Ненавистного послышался страх.

– Где мой сын?

– Откуда ты знаешь? Люди толкуют, что ты ведьма. Может, они правы?

– Ты давал клятву. Клятвоотступник!

– Барбара, он всего лишь мальчишка. Подумай о себе. Я хочу, чтобы ты не держала на меня зла. После смерти ты должна стать вернее цепного пса. Если пообещаешь служить мне верой и правдой, я постараюсь облегчить жизнь твоему сыну. Хочешь, я научу его всему, что умею сам?

– Убивать и насиловать?!

– Присягни мне, поклянись, что не будешь чинить мне зла после смерти!

– Клянусь! – Из последних сил она подтянулась на руках. – Я клянусь, что, как только утрачу оковы плоти, изведу тебя и весь твой ненавистный род! Ты умрешь молодым, и дети твои будут умирать молодыми! Но тебе будет во сто крат хуже, чем им. Клянусь!

– Умолкни, ведьма! – На пальцы обрушился тяжелый кованый сапог, захрустели ломающиеся кости, но она не почувствовала боли.

– Душу дьяволу… обещаю! Изведу тебя и весь твой род! И только посмей тронуть моего сына! Не оставлю в покое и на том свете, буду душу твою черную рвать на лоскуты… У-у-у, проклинаю!

Напуганная ее криком кошка метнулась вверх, прыгнула сначала ей на плечо, потом в оконце. Снаружи испуганно взвыл Ненавистный.

– Проклинаю… – Она без сил опустилась на пол своей темницы, прижала ладони к лицу. Руки были липкими и непослушными…

Ночь прошла в бреду. Дом с ней разговаривал, теперь она это точно знала. Дом терпеливо ждал, когда она умрет и станет его полновластной хозяйкой. Уже скоро, мальчишка-художник должен принести нож…

Под утро вернулась кошка, прыгнула на колени, ткнулась холодным носом в ее горящие огнем ладони, тихо мяукнула. Кошачья шерсть была мокрой, а она так хотела пить.

Сил почти совсем не осталось, но она заставила себя подняться, просунула искалеченные руки в оконце, сложила ковшиком, ловя крупные капли дождя. Вода тонкими ручейками стекала по рукам, приятно холодила кожу. Ей не удалось напиться вдосталь – дождь закончился, – но она больше не умирала от жажды. Теперь она умирала от боли. Ничего, недолго осталось, только бы мальчишка-художник не подвел.

Снаружи послышались шлепающие шаги, а потом голос:

– Эй, хозяйка, я пришел!

Пришел! Слава тебе господи!

– Принес?

– Вот он, – в проеме оконца показался нож, сердце забилось быстрее.

– Дай его мне!

– Хозяйка, – нож исчез, – зачем он тебе?

Зачем? Неужели не понятно? Она не хочет больше мучиться, не хочет служить Ненавистному после смерти.

– Ты хочешь убить себя? – жалобно всхлипнул мальчишка.

– Дай мне нож. – Она высунула из оконца руку, снаружи послышался испуганный вскрик:

– Что с твоими пальцами, хозяйка?

– Нож! Отдай мне его, мальчик!

– Если ты убьешь себя, то не попадешь на небеса и не заслужишь вечного спасения.

– Если я не убью себя, – сказала она ласково, – то буду умирать в адских муках. Ты знаешь, каково это – не иметь возможности двигаться, не видеть солнечного света и разговаривать сама с собой? Ты видел мои руки, как ты думаешь, они сильно болят?

– Это страшный грех, – повторил мальчишка упрямо.

– Гнить заживо в каменном мешке – вот это грех! А то, что я задумала, – это спасение!

– Ты не понимаешь, хозяйка. – Мальчишка, прижавшись щекой к влажной после дождя земле, заглянул в оконце. – Жизнь души важнее жизни плоти. Я спасу тебя, не позволю сгубить твою душу. – По грязной щеке скатилась крупная слеза.

– Дай мне нож! – закричала она.

– Я буду молиться за тебя, хозяйка. – Он сказал это жестко, по-мужски, и она поняла, что в своей слепоте он пойдет до конца. Ее последний друг оказался предателем. Какая жестокая несправедливость…

– Ты слепец, – сказала она обреченно, – тебе дано видеть, но ты отринул этот дар. Хорошо, хочешь быть слепцом, будь им. Ты и твои дети смогут чувствовать то, что не дано остальным, но они не смогут видеть. А теперь уходи, слепец!

…Она прожила еще четыре дня. Только это была не настоящая жизнь, а блуждание на меже между тем и этим миром. Теперь она могла разговаривать не только с домом, но и со звездами, колючими и равнодушными. Звездам не было дела до ее мучений, но иногда они все-таки снисходили до разговора. Жаль только, что она не понимала, что они говорят…

Каждое утро приходил Слепец, и каждый вечер приходил Ненавистный. Они тоже что-то говорили, но она не слушала. Намного приятнее было засыпать под колыбельную, которую пел ей дом.

Она умерла на рассвете. Душа скользнула вверх по первому солнечному лучу, но улетела недалеко, невидимый аркан поймал ее и вернул обратно в стены дома, ее вечного пристанища и вечной темницы. Она больше не Барбара, она дух этого дома, но Ненавистному рано радоваться, все еще только начинается…

Быть кошкой здорово! Переход из бестелесного в телесное пьянит сильнее крепкого вина. Ей еще придется многому научить это неуклюжее тело. Например, оборачиваться ночным туманом или самой черной мглой. Жаль только, что ее существование ограничено стенами дома, это невыносимо скучно. Но ничего, очень скоро дом наполнится жильцами, и тогда она повеселится…

* * *

…Когда деревья перестали кружиться, Влад очутился в подвале. Пахло сыростью и тленом, мышцы сковывал холод. Ступеньки ведущей вниз лестницы были такими крутыми, что для того, чтобы не упасть, приходилось держаться за стены, а царящая в подвале тишина казалась такой плотной, что даже не верилось, что всего минуту назад отсюда доносился крик.

Лестница закончилась внезапно, просто оборвалась в густой темноте, и Влад упал. От боли в ушибленном колене из глаз посыпались искры, он застонал. Откуда-то из глубины подвала, точно в ответ, послышался слабый стон. Опираясь рукой о слизкую стену, Влад встал, вглядываясь в царящую вокруг тьму.

То ли глаза привыкли к смене освещения, то ли в подвале был какой-то дополнительный источник света, но спустя несколько мгновений темнота больше не казалась однородной и кромешной, она пульсировала и отсвечивала зеленым. Влад сделал неуверенный шаг, потом еще один, нашарил в кармане джинсов складной ножик.

…Облаченная в лохмотья женщина с длинными седыми волосами стояла на коленях в дальнем углу подвала. Вся фигура ее была немыслимо, вопреки всем законам физики, прозрачна. Влад прижался спиной к стене, футболка тут же насквозь пропиталась потом и прилипла к телу, в памяти всплыли рассказы о старом доме, и немедленно захотелось бежать куда глаза глядят. Он бы побежал, если бы в тот самый момент, когда решение уже окрепло, женщина не обернулась. Она смотрела на него яркими, отсвечивающими зеленым глазами и улыбалась. Она была красивой, очень красивой – всем бы призракам такую красоту – и улыбалась ласково, точно родная мать.

– Влади́слав, мальчик мой, – она назвала его именно Влади́славом, с ударением на втором слоге, – ты стал таким взрослым…

Парализующий страх вдруг отступил, ему на смену пришло совершенно иррациональное, но от этого не менее четкое осознание того, что эта призрачная женщина не причинит ему зла. А вместе с этим необъяснимая, какая-то кошачья, способность видеть все в деталях. Рядом с незнакомкой на грязном каменном полу подвала лежала Варя. Глаза закрыты, голова запрокинута, руки скрещены на груди, как у покойницы… Влад сделал шаг…

Женщина-призрак грустно улыбнулась, коснулась Вариного запястья, в воздухе отчетливо запахло паленым, а Варино тело выгнулось дугой, точно в судороге.

– Как я истосковалась по тебе, Влади́слав, – женщина поднялась с коленей, и Влад как-то отстраненно заметил, что на самом деле она не стоит, а парит над полом.

– Отпусти нас. Пожалуйста… – Его голос дрожал от страха, но не за себя, а за Варю.

Медальон на ее шее пульсировал, точно это и не медальон вовсе, а самое настоящее сердце.

– Ты не знаешь, какая черная кровь течет в ее жилах, мой мальчик, – грустно улыбнулась женщина. – Проклятая кровь…

– Отпусти…

И волосы у Вари поседели, он отчетливо видел ярко-белую прядь.

– А ты смелый… и упрямый. Такой когда-то давным-давно была и я. Хорошо, мой Влади́слав, ради тебя… – Женщина приблизилась, коснулась призрачными губами его лба, и Влад закричал…

* * *

Сознание вернулось резко: рывок – и вот она уже не Барбара, а Варвара. Лежит скрючившись на засыпанном штукатуркой полу, со связанными за спиной руками.

Что с ней произошло? Почему она ощущает жизнь и смерть Барбары как свои собственные? Даже пальцы болят, точно это на них пришелся удар кованого сапога Ненавистного.

Ненавистный – вот как она называла Себастьяна Гуано. Ненавистный…

– Очухалась? – Над Варей склонился Эйнштейн, ласково, точно родная мать, заправил ей за ухо выбившуюся прядь. – А то я уже начал переживать, что не рассчитал силы.

– За что? – спросила она, хотя уже обо всем догадалась.

– Хочешь знать, почему оказалась на месте Барбары? Потому что она этого хотела. Она предсказала это триста лет назад, а я всего лишь исполнил предначертанное. Если хочешь знать, я слепое орудие возмездия. – Он горько усмехнулся, опасливо покосился на лежащие на полу останки и, перейдя на шепот, добавил: – Это очень необычное место. Правда, Барбара?

– Я не Барбара! – Она протестующе мотнула головой, и стены подвала качнулись в такт ее движению.

– Нет, теперь ты – это она. И совсем скоро ты станешь духом-хранителем этого дома. Тебе осталась самая малость – умереть в муках, а потом воскреснуть в иной ипостаси.

– Я тринадцатая в роду того самого каменщика? – Она вперила взгляд в Эйнштейна. – А медальон принадлежал Барбаре, так?

– Умная девочка, все ловишь на лету, – кивнул Эйнштейн.

– Почему я на нее так похожа?

– Потому что тебе предначертано занять ее место.

– А Ворон? Он кто?

– Ворон у нас везунчик. – По безмятежному лицу Эйнштейна пробежала тень не то зависти, не то сожаления. – Он прямой потомок Барбары, поэтому только ему позволено выйти невредимым из этой истории. Меня всегда поражало то, что он не чувствовал исходящей от дома опасности. Ты же вот чувствовала?

Варя молча кивнула.

– Ну вот, и я чувствовал, и даже Жуан с Сивцовой. А ему все было нипочем. Баловень судьбы… – Эйнштейн надолго замолчал.

– Зачем все это? – Она должна была задать этот вопрос. Она отчетливо видела прошлое, но настоящее, а тем более будущее, скрывала пелена. – Зачем было отстраивать дом, собирать здесь всех нас? Я понимаю, Поклонский – потомок того мальчика-художника, на нем тоже проклятье. Но кто ты, Эйнштейн, почему ты так поступаешь?!

– Слишком много вопросов. – Он болезненно поморщился, а потом расплылся в улыбке. – Но, думаю, ты имеешь право знать ответы. Я начну по порядку, с того, кем на самом деле был Поклонский. Да, он потомок Пантелея Поклонского, но, кроме этого, он – мой отец. Да, да, не удивляйся. Вы считали, что у меня нет отца. В смысле, он, конечно, есть, но чисто теоретически. До недавнего времени я тоже так думал, пока он сам меня не нашел и не рассказал правду об этом доме. У моего отца было все, что могли дать человеку деньги. Изобретатель, технический гений, его патенты стоят огромных денег и принадлежат теперь мне. У меня действительно нет никакой финансовой заинтересованности в этом деле. Когда этот проклятый дом отойдет в городскую собственность, я не стану убиваться.

– Тогда зачем тебе все это? – Она все еще не понимала главного.

– Мотивы мои предельно ясны. Знаешь, что нельзя купить за деньги? Здоровье! Мой отец ослеп, и я тоже слепну. Еще чуть-чуть, и мне уже ничего не поможет. Таково проклятье моего рода. А мне без зрения никак нельзя. Я – визуал, зрительные образы для меня все. Кстати, Жуану тоже не повезло. Ему еще только тридцатник – и уже такой букет болезней. Его папашка умер от инсульта в тридцать семь. Барбара не мелочилась, когда раздавала проклятья. – Эйнштейн порывистым движением поправил сползшие на кончик носа очки.

– Зачем нужно было отстраивать дом? – Варя прижалась виском к шершавой стене.

– Затем, чтобы собрать под одной крышей вас всех. Чтобы дать Барбаре возможность самой наказать детей своих обидчиков, отвести, так сказать, душу, насладиться местью. Ну и, разумеется, чтобы заманить в дом тебя – новую жертву. Уверен, Барбаре пришлась по вкусу наша с отцом идея.

– Твой отец погиб в этом доме, – напомнила Варя.

– Да, это очень прискорбно, – по тону Эйнштейна не чувствовалось, что он переживает. – Если бы у меня был помощник, было бы намного проще осуществить весь план. Но, с другой стороны, мне помогала сама Барбара. Все эти трюки с удавкой, черной кошкой и разнообразными видениями – ее рук дело. Единственное, чего я боялся, – это что она уничтожит вас раньше срока, но она старалась держать себя в узде. Кстати, мы с отцом все правильно рассчитали: в битве страха и жадности победила последняя. Скажи, если бы не наследство, ты осталась бы здесь хоть на минуту?

– Нет.

– Вот видишь. Поэтому и пришлось сделать дом таким дорогим, чтобы каждый из вас заглотил наживку. А тут еще эта строительная компания со своим весьма заманчивым предложением. В общем, все получилось как нельзя лучше.

– Почему мы должны были оставаться в доме шесть ночей? – спросила Варя.

– А ты не догадываешься? Барбара умирала шесть дней. Именно столько дней ей нужно было для обратного, так сказать, процесса.

– Какого обратного процесса? – К горлу подкатила горячая волна – предвестница грядущего приступа.

– Я не знаю, как именно это будет выглядеть, она не посвящала меня в детали.

– Не посвящала?..

– Да, мы решили вопрос коммуникации. – Эйнштейн расправил сутулые плечи. – Ничего особенного, никаких высоких технологий, обычная доска для спиритических сеансов. Надо признать, очень эффективная штука. Кто бы мог подумать?! Но мы отвлеклись, – он хлопнул себя по лбу. – Главное – обещание, которое дала нам с отцом Барбара. Она поклялась снять проклятье, если мы сделаем все так, как она велит.

Варя покосилась на лежащие в метре от нее останки и невольно содрогнулась от ужаса.

– У меня, кстати, есть кое-какие идеи по поводу того, что должно сегодня случиться. – Эйнштейн проследил за ее взглядом. – Понимаю, что это несколько противоречит законам физики, но, скорее всего, Барбара просто заберет себе твое тело. Не знаю, что ты будешь при этом чувствовать, наверное, это покажется несколько дискомфортно. Знаешь, быть духом-хранителем не слишком приятно. Единственное развлечение – оборачиваться кошкой и пугать никчемных людишек. А может, у тебя и не получится трансформация, все-таки материализация – это высший пилотаж.

– Эйнштейн, что с тобой произошло? – От описанных перспектив горло свело судорогой. Интересно, он позволит ей воспользоваться ингалятором? – Ты же был нормальным парнем.

– Был, – он кивнул, – до тех пор, пока не начал слепнуть. Пойми, Савельева, я не имею ничего против тебя. В каком-то смысле ты мне даже симпатична. Но это сделка. Своя рубашка ближе к телу, ты уж извини.

– Она тебя обманет! – Воздуха не хватало катастрофически, перед глазами поплыли фиолетовые круги. – Она уже убила твоего отца!

– Это был несчастный случай! Он сам виноват, не нужно было лезть на лестницу.

– Эйнштейн, мне нужен мой ингалятор.

– А мне стопроцентное зрение. Каждому из нас что-то нужно.

– Дай мне ингалятор, пожалуйста.

– Не могу. – Он присел перед ней на корточки, заглянул в лицо. – Она запретила. По-моему, это даже гуманно, что во время обмена ты будешь без сознания.

Варя сделала глубокий вдох, потом резкий выдох. Надо успокоиться. Если она сейчас не сможет остановить приступ, если поддастся панике, ей конец. Вдох – выдох, вдох – выдох… Дышать стало чуть легче. Спасибо тебе, господи.

– А я смотрю, ты крепкий орешек. – Эйнштейн улыбался вполне дружелюбно.

– Что дальше? – Она должна знать, как будут развиваться события.

Эйнштейн глянул на часы, пожал плечами.

– Сейчас двадцать минут двенадцатого. Через десять минут я должен буду оставить тебя в подвале и вернуться в главный зал. Наверное, переселение душ – это очень интимный процесс, – сообщил он шепотом, а потом вдруг спросил: – А ты и в самом деле не помнишь, что случилось здесь тринадцать лет назад?

– Не помню.

– Барбара пыталась произвести обмен еще тогда, но ей не хватило времени и сил. Знаешь, чем питается призрак? Человеческими страхами. Вот зачем Барбаре понадобились эти шесть ночей – чтобы набраться сил. Вы стали идеальными донорами. А в то время, когда дом лежал в руинах, с донорами была напряженка. К тому же вслед за тобой нелегкая принесла Ворона, а он у Барбары в любимчиках, не могла же она травмировать свою любимую кровиночку. Но кое-что ей все-таки удалось сделать: ты начала меняться, в тебе уже есть частичка ее. Осталось завершить начатое. Ну что же, счастливо оставаться! – Он поднялся на ноги, отряхнул джинсы от пыли. – Может, еще свидимся…

* * *

Когда Влад открыл глаза, в прорехах сосновых лап виднелись звезды. Он рывком сел, сдернул с головы наушники. Сколько же он находился в отключке? Наручные часы показывали четверть двенадцатого. Скоро полночь!

К тому же непонятно, был ли это простой обморок. До того как отключиться, Влад слушал музыку, ту самую, что, по словам Эйнштейна, расширяет сознание и помогает вернуться в прошлое. Он вернулся в прошлое и вспомнил все: и призрак Барбары, и пробирающий до костей холод, и сладковатый запах горелой плоти, и парализующее ощущение от призрачного поцелуя…

Она существует на самом деле! Нет никаких голограмм и технических штучек, есть призрак, неупокоенная душа Барбары, женщины, связанной с ним кровными узами. А еще есть Варя, которая осталась в доме совсем одна…

Больше не думая о конспирации, Влад бросился к дому. В окнах первого этажа горел свет, на подъездной дорожке стоял байк Эйнштейна. Сам Эйнштейн нервно мерил главный зал шагами, иногда останавливался, к чему-то прислушивался и снова ходил из угла в угол.