Текст книги "Сердце зверя"

– Как в пани Вершинской?

– Да вы сделались настоящим циником, мастер Берг. – Злотников посмотрел на него с насмешкой. – Куда подевался тот дамский угодник, которого я помнил по Перми? А если говорить о пани Вершинской, то вы ведь не станете отрицать, что при всей своей… – он не договорил, улыбнулся обернувшейся к ним Эмме Витольдовне, – …уродливости она весьма полезна. Мари совершенно не интересует ведение хозяйства, с некоторых пор она утратила интерес к жизни, увлеклась всякой мистической чепухой…

– Мистической чепухой? – Август скосил взгляд в сторону Мари и незнакомца.

– Уверен, ваше внимание уже привлек этот тип. – Злотников говорил насмешливо, но вот взгляд, которым он смотрел на незнакомца, оставался настороженным.

– Кто это? – спросил Август.

– С недавних пор духовный наставник и друг моей дражайшей супруги. – Губы Злотникова скривились. – А давайте-ка я вас познакомлю. Поделитесь потом со мной своими впечатлениями! – Не дожидаясь согласия, он подхватил Августа под руку, едва ли не силой увлек за собой, сказал с усмешкой:

– Мари, я хочу познакомить этих двух выдающихся мужей!

– Выдающихся? – Мари смерила Августа брезгливым взглядом и тут же улыбнулась своему собеседнику. – Я вижу здесь лишь одного выдающегося мужа. Право слово, майстер Шварц, этот паяц не стоит вашего внимания.

– Дорогая, позволь мне решать, кто чего стоит. – Злотников поцеловал руку жены, вот только ласки в его взгляде не было – одно лишь глухое раздражение.

– Конечно, любимый. – Мари обиженно поджала губы.

– Майстер Шварц, рад представить вам Августа Адамовича Берга, гениальнейшего архитектора наших дней.

Надо же, майстер Шварц! Наверняка фамилия у майстера вымышленная, специально подобранная под образ этакого человека в черном.

– Вы мне льстите, Сергей Демидович. – Август смущенно улыбнулся и руку к груди прижал, смущение свое демонстрируя.

– Приятно познакомиться, герр Берг. – Майстер Шварц говорил медленно, с сильным немецким акцентом. И мастером Августа не назвал намеренно, явно давая понять, что мастер тут только один. – Надо полагать, что этот дом, – он развел руками, – ваше детище?

– Мое.

– Оно великолепно! В нем чувствуется… – майстер Шварц замолчал, подбирая правильное слово, – …мощь! Но место… Вы построили дом в темном месте, и душа его тоже темна.

– Простите?.. – Августу почти и не пришлось изображать растерянность, майстер Шварц его в самом деле удивил.

– Майстер Шварц известный алхимик и прорицатель, – сказала Мари, не глядя на Августа. – И если говорить о гениях, я считаю, что ему нет равных…

– Мари, вы переоцениваете мои заслуги. – Голос майстера звучал ровно, усыпляюще, а на бледном лице не дрогнул ни единый мускул, словно столь лестное высказывание нисколько его не взволновало.

А Август, пользуясь случаем, разглядывал его медальон. Ничего выдающегося, если уж на то пошло, простой диск с множеством символов, таких мелких, что прочесть их не представлялось никакой возможности. Глупость, пыль в глаза…

– Моя жена пригласила майстера Шварца пожить в нашем доме, – сообщил Злотников, и по голосу его было не понять, одобряет он решение супруги или осуждает.

– Меня всегда интересовали места с темной аурой. Квинтэссенция зла… Это завораживает. – Майстер Шварц погладил свой медальон. – Про остров, на котором вы построили свой дом, герр Злотников, ходят удивительные истории.

– Глупые россказни, – отмахнулся Злотников. – Впрочем, Август Адамович наверняка со мной не согласится, он тоже склонен наделять обыденные вещи мистическими силами.

– Неужели? – Впервые майстер Шварц посмотрел на Августа с интересом.

В ответ тот развел руками.

– Думаю, такова особенность всех творческих натур, мы ищем необычное в обыденности.

– Майстер Шварц поселится в башне, – перебила его Мари, которую разговор этот явно раздражал. – Дорогой, ты ведь не станешь возражать?

– С чего бы мне возражать? – Злотников радушно улыбнулся. – Майстер Шварц, мой дом – ваш дом!

– Благодарю, герр Злотников. Я позволил себе наглость осмотреться в башне. Меня все устраивает, там достаточно места для моей алхимической лаборатории. На днях должно прибыть необходимое оборудование. Надеюсь, вас не затруднит распорядиться, чтобы его доставили на остров в целости и сохранности? Конечно, все самое ценное я привез с собой, – майстер Шварц снова погладил свой медальон, – но в багаже есть очень хрупкие вещи.

– Разумеется, не затруднит. Как только багаж прибудет, просто дайте мне знать, я распоряжусь. А теперь, майстер Шварц, прошу прощения, у нас с Августом Адамовичем есть кое-какие дела, не терпящие отлагательств. Надеюсь, Мари не даст вам скучать в этот прекрасный вечер.

В ответ майстер лишь величественно кивнул и устремил затуманившийся взгляд в пространство перед собой. Мари же в благоговении прижала ладони к груди, не рискуя нарушить это внутреннее уединение.

– …Ну, что скажете, Август Адамович? – спросил Злотников, когда они отошли на достаточное расстояние от Мари и Шварца.

– Алхимик и прорицатель… – Август поправил шейный платок.

– Моя несчастная жена думает именно так. Мы встретили Шварца в Варшаве на приеме у барона фон Экхарта. Там он устраивал спиритический сеанс и поразил почтенную публику своим артистическим талантом.

– Артистическим? – Август удивленно приподнял брови.

– А вы думаете спиритическим? Не смешите меня, мастер Берг, ведь очевидно же, что Шварц мошенник, этакий граф Калиостро наших дней. Очень талантливый и очень ловкий мошенник. Надо признать, кое-какие его трюки впечатлили даже меня, но я уверен, что это всего лишь трюки. К сожалению, моя жена считает иначе. Да вы и сами видели. Шварц пообещал Мари… – Злотников замолчал, поморщился, а потом все-таки продолжил: – Пообещал, что с его магической помощью она сможет стать матерью. Лучшие врачи Европы не помогли, а он поможет. Блажь, не находите?

Август вежливо улыбнулся в ответ. Стремление женщины стать матерью было ему понятно, ему не было понятно, какой матерью может стать Мари.

– Блажь, – ответил Злотников сам себе. – Но я надеюсь, блажь безобидная. Пока этот майстер не станет мне слишком докучать, пусть живет. Все ж таки личность он презабавная, а я, как вы знаете, люблю окружать себя необычными людьми. Кстати, вы решили вопрос с памятником? – спросил он тут же, безо всякого перехода, и на Августа посмотрел в упор.

– Решил. – А шейный платок он повязал зря, шею сдавливает, да и душно с ним.

– Вот и хорошо, а то не хотелось мне… – Злотников многозначительно замолчал.

Хотелось, еще как хотелось! Чужое горе ему за счастье, такова его звериная суть.

– Душно. – Август не выдержал, дернул узел платка.

– А и в самом деле душно. Давайте выйдем на воздух. – Не дожидаясь согласия Августа, Злотников направился к выходу.

Снаружи уже стемнело. Узкий серп нарождающейся луны и редкие звезды не могли дать достаточно света.

– Темно как! – сказал Злотников, запрокидывая лицо к небу. – Где ни бывал, нигде не встречал таких темных ночей, как здесь, на острове. Или это мне так просто кажется?

– Не знаю. – Захотелось выпить, хоть Август и знал, что выпивка не поможет, не принесет облегчения. – Так о чем вы желали со мной поговорить?

– Помнится, я просил вас показать мне дом, а вы так нелюбезно мне отказали, передоверив все Эмме Витольдовне. Я повторяю свою просьбу. Покажите мне дом, мастер Берг.

– Дом? – переспросил Август. – Вы до сих пор не изучили дом?

– Не весь. – Воцарилось молчание. Оно не было неловким, скорее опасным. – Покажите мне подвал. Ведь в каждом уважающем себя замке должно быть свое подземелье.

Подземелье было. И не одно. Но о том ли спрашивал его Злотников?

– Зачем вам, Сергей Демидович? – Август вдохнул, выдохнул, стараясь унять внутреннюю дрожь.

– Затем, что это мой дом, – Злотников подошел так близко, что Август учуял запах дорогого коньяка, от него исходящего, – и я хочу знать о нем все. Ну, так что, покажете мне подземелье?

– Не боитесь? – спросил Август, понимая, что дерзость такую Злотников может ему с рук не спустить, но поделать с собой ничего не мог.

– Вас? – Тот усмехнулся снисходительно.

– Подземелий.

– Подземелий должен бояться тот, кого мне вздумается туда заточить.

Вот, значит, как. Даже в собственном доме ему нужен застенок. Для кого, хотелось бы знать?

– Покажу. Следуйте за мной.

Войти в подвал можно было и снаружи, имелся один тайный вход, но показывать его Август не стал, повел Злотникова к кладовке, расположенной на первом этаже рядом с людской, открыл неприметную дверцу. Заправленная керосинка предусмотрительно стояла на полке в кладовке, но света от нее было мало. Или это подвал был слишком велик?

Они снова шли по лестнице, только не вверх, а вниз. И ступени на сей раз были не железные, а каменные.

– Пришли. – Август остановился посреди просторного, кое-где все еще заваленного строительным мусором помещения. – Вот оно – ваше подземелье.

Злотников поднял над головой керосинку, осматривая сводчатый потолок и прячущиеся в глухой тени коридоры.

– Прекрасно, – сказал удовлетворенно. – Много места. – Он замолчал, прислушиваясь, а потом спросил: – Что это журчит?

– Не знаю, может быть, подземный ручей, а может… – Август пожал плечами. – Мы ведь на острове посреди озера, здесь кругом вода.

– Дом надежен? – Злотников приблизился, поднес керосинку к лицу Августа. Его собственное лицо при этом оставалось в тени и казалось серым невыразительным пятном.

– Вы интересуетесь, не уйдет ли он под воду? Не уйдет.

– До меня доходили слухи, что не так давно на острове случилось что-то вроде землетрясения.

– Это всего лишь слухи. Не доверяйте глупым россказням.

– Иногда россказни бывают очень полезны.

Керосинка ослепляла, и Август отодвинул руку, ее удерживающую.

– Мне сказали, объявилась ваша родственница, мастер Берг.

Август не сразу понял, о ком идет речь. Наверное, от этого изумление его получилось вполне искренним.

– У меня нет родственников.

– А у вашей покойной жены? Мне передали, что к вам за помощью обратилась некая юная особа.

– Вы про ту девчонку? Она не родственница ни мне, ни Евдокии. Жена Дуниного племянника…

– Того, что сгнил на каторге? – Лицо Злотникова Август видеть не мог, но некоторое напряжение в его голосе услышал.

– Не графа Шумилина, – Август мотнул головой, – настоящего племянника. Парень умер, сказать по правде, плохо кончил. Убили из-за карточного долга. А девчонка – его вдова.

– И вы, мастер Берг, оказались так добры, что приютили ее в своем доме?

– Не в своем доме. Тот дом принадлежал Евдокии, мне он не нужен.

– А новоиспеченной вдове?

– Не знаю. Если ее что-то не устроит, она вольна уехать.

Август открыл глаза, он говорил и наблюдал, как темнота за спиной Злотникова обретает форму. Албасты улыбалась улыбкой хищной и безумной, а коса ее уже свивалась змеиными кольцами. Пришла, как и обещала. Не забыла. Не забыла бы еще о том, что Злотникова трогать нельзя. Даже кончиком косы.

– Зря вы так, мастер Берг. – Злотников поежился, в подвале и до появления албасты было не жарко. – Боитесь привязаться?

– К совершенно чужому человеку?

– Когда-то и Евдокия была для вас чужим человеком.

Он бил в самое больное место, сыпал раскаленные угли на незаживающую душевную рану и прекрасно это понимал.

– Вы нужны мне трезвым и способным к работе, мастер Берг. И если хоть что-то может удержать вас от беспробудного пьянства, я буду этому только рад.

– Она не удержит. – Ему даже врать не пришлось. Даже лицо девицы Софьи Ледневой уже стерлось у него из памяти. – Я сам себя удержу.

Албасты улыбнулась ему из-за плеча Злотникова почти по-дружески, острым языком облизала бескровные губы.

– Это хорошо. Потому что у меня для вас есть работа.

– Здесь, на острове?

– В городе. Я хочу изменить его до неузнаваемости. У меня планы, и мне нужен толковый архитектор. – Злотников подошел к одной из стен, мазнул по ней пальцами. – Сырые. – В голосе его не было упрека, скорее, удивление.

– Это подземелье, здесь не может быть иначе.

– Жить можете на маяке. Жить, а не прозябать. Вы меня поняли, мастер Берг? Открываются великие перспективы. Грядут значительные перемены. И если в вас осталась хоть капля благоразумия, вы будете на моей стороне. – Он снова поднес к лицу Августа лампу, от яркого света пришлось зажмуриться. – Знаю, что вы меня не любите. – Голос Злотникова звучал очень близко, прямо над ухом. – Знаю, что считаете меня своим врагом, но новым врагам я предпочитаю врагов старых, так сказать, проверенных временем и предсказуемых. Я присматриваю за вами, так и знайте.

Предсказуемый враг… Август едва сдержал улыбку. А вот албасты не сдержала, даже с закрытыми глазами он видел ее острозубый оскал…

* * *

– А места у нас, барин, тут красивые! Никаким столицам за нашей красотой не угнаться! – Мужичок, невысокий, рыжеволосый, весь, с макушки до пяток, усыпанный веснушками, подстегнул лошадку, покосился на Дмитрия и подкрутил вислый ус.

Если верить мужичку, до Чернокаменска оставалось совсем ничего, и Дмитрий, изрядно уставший от долгой дороги, даже успевший придремать на дне припорошенной душистым сеном телеги, взбодрился. Места и в самом деле были красивые. После выхолощенной, выверенной красоты Санкт-Петербурга они казались мрачными, диковатыми, но все равно прекрасными. Один только лес чего стоил! Дремучий, непроглядный, как в сказках.

Когда Дмитрию предложили работу в Чернокаменске, он не задумывался ни минуты. Во-первых, профессия его была такова, что предполагала далекие путешествия, перемены и приключения. Геологию Дмитрий Евгеньевич Рудазов выбирал сознательно, пошел по стопам отца, который за свою жизнь где только не побывал, чего только не повидал! Вот и Дмитрий с детства мечтал побывать и повидать. А маме хотелось, чтобы он оставался в Петербурге, чтобы служил в какой-нибудь теплой конторе, остепенился, женился на благовоспитанной барышне, которая непременно станет уважать мамино мнение, слушаться ее и во всем поддерживать. И барышень таких, добропорядочных и воспитанных, мама находила превеликое множество, заставляла Дмитрия проводить с очередной претенденткой долгие и нудные часы, которые можно было бы потратить с куда большей пользой. Он являлся хорошим сыном, маму свою любил и к слабостям ее относился снисходительно, но всему есть свой предел! Не хотел он ни теплой конторы, ни бесед с благовоспитанными барышнями. И уж тем более он не желал обременять себя семьей! Отчасти оттого, наверное, и сбежал. Захотелось воли, пожить своим умом, своими силами.

Было еще одно обстоятельство, которое повлияло на принятое решение. Давний товарищ Виктор Серов больше года назад уехал сюда же, в загадочный, затерянный посреди тайги Чернокаменск. Уехал и в Петербург больше не вернулся. Значит, понравилось, значит, зацепил его чем-то этот суровый край.

С Виктором они и попрощаться толком не сумели. Стыдно признаться, но перед самым отъездом приятеля Дмитрий слег с банальнейшей ветрянкой. Болел жестоко, с высочайшей температурой, сыпью по всему телу и невыносимым зудом. Стоит ли говорить, что на проводы товарища мама его не отпустила? Да он бы и сам не дошел, так плохо ему тогда было. Но связь с Виктором у него сохранилась, имелось даже одно письмо, краткое, по-мужски скупое на эмоции. Но веяло от этого единственного письма чем-то особенным, взрослым чем-то веяло, настоящим. Словно бы только в Чернокаменске Виктор стал жить в полную силу. Дмитрию тоже хотелось в полную силу, а тут такое предложение!

В Чернокаменск ему надлежало явиться не позднее июля, предстать пред ясны очи одного из крупнейших на Урале промышленников Сергея Злотникова. Работа предстояла немалая, Злотников собирался разрабатывать новые месторождения железной руды. Геологи ему требовались опытные, и Дмитрий стал единственным из молодых. Протекцию ему – чего уж скрывать! – составил отец, который на склоне лет остепенился, получил профессорское звание и вот уже пятнадцатый год преподавал в Горном институте. У отца было имя и вполне заслуженный авторитет. С таким авторитетом Дмитрию не составило бы труда сделать карьеру в столице, но он предпочел другой путь, и отец его в этом поддержал, даже мамы не испугался. А с мамой у них разговор получился тяжелый, с увещеваниями, мольбами и слезами. Выстояли! Дмитрию повезло больше, через неделю он уехал, а вот отцу придется еще очень долго выслушивать мамины упреки в том, что «мальчик себя сгубит в этой глуши». Не сгубит! Как же можно сгубить себя, когда кругом такая вот первозданная красота и никаких благовоспитанных барышень!

В какой момент широкая, торная дорога превратилась в узкую, едва проходимую для телеги тропу, Дмитрий не понял, просто вековые ели вдруг обступили их со всех сторон, широкими лапами закрыли солнце, погружая в сумрак яркий день. Лошадка, и до того неспешная, сейчас еще сильнее замедлила шаг, замотала головой, тихонько заржала.

– Что это ты, голубушка? – Мужичок не испугался, скорее удивился. – Дом уже совсем рядом. Чуешь?

Чуяла. Вот только чуяла что-то совсем иное. Так показалось Дмитрию, который, сказать по правде, в лошадях совсем не разбирался. Упрямилась, не хотела идти вперед, пятилась.

– Да что ж ты будешь делать! – Мужичок добавил еще одно крепкое словцо и спрыгнул с телеги. – Вы, барин, посидите, я сейчас… я с ней погуторю…

Сидеть не хотелось. Коль уж появилась передышка, так грех ею не воспользоваться. Дмитрий тоже выбрался из телеги, до хруста в суставах потянулся, присел, разминая затекшие ноги, и только сейчас заметил, как тихо стало в лесу, как тревожно. Впрочем, что он, городской житель, понимал? Может, оно так и должно быть.

А мужичок суетился, гладил заупрямившуюся вдруг лошадку по холке, шептал на ухо что-то успокаивающее, оглядывался по сторонам. Дмитрий тоже огляделся, вдохнул полной грудью смолистый лесной воздух, шагнул в сторону от телеги и почти сразу же заметил то, что до этого учуяла лошадка. На кустах с мелкими, больше похожими на колючки листьями виднелись бурые следы. Стоило бы отвернуться, запрыгнуть в телегу и забыть об увиденном, решить, что примерещилось спросонья, но Дмитрий не отвернулся, наоборот, склонился над кустом, присматриваясь.

Он еще ничего толком не понял, но сердце дернулось, понеслось в галоп. И дышать стало тяжело. На ветках и узких листьях была кровь, давняя, уже запекшаяся, почти неприметная. Не заупрямься вдруг лошадка, не реши Дмитрий размять ноги, не увидел бы ничего. Но раз увидел, нужно убедиться. Стоило лишь сделать несколько шагов в сторону, как в зарослях кустарника обнаружилась брешь из поломанных, пожухших веток. Кто-то ломился сквозь эти вот кусты. Ломился и истекал кровью.

Животное? Животных в тайге несметное количество, Дмитрий специально интересовался перед поездкой, хотел знать, с чем придется иметь дело во время экспедиций. А отец, видя этот его интерес, подарил свое собственное, во многих передрягах побывавшее охотничье ружье. На удачу! Хорошо, что мама не видела этот подарок, а то бы одним лишь скандалом дело не ограничилось. Ружье, разобранное и надежно упакованное, лежало на дне телеги среди остальных вещей Дмитрия, и он вдруг пожалел, что вот прямо сейчас не сможет вскинуть его на плечо, почувствовать его успокаивающую тяжесть. А пролом в кустарнике все ширился, и крови становилось все больше. Теперь она была не только на ветках, но и на земле. К терпкому аромату еловой смолы примешивался сладковатый, тошнотворный запах, от которого к горлу подкатил колючий ком.

Лес и в самом деле затаился. Замолкли птицы, не слышно было насекомых, и даже хруст веток под ботинками Дмитрия звучал глухо. Зато на устланной ковром из прошлогодней иглицы земле теперь был отчетливо виден след. Словно бы кто-то пытался уползти прочь от дороги. Или кого-то пытались от дороги оттащить. Второе предположение казалось более правильным, если судить по узким бороздам в земле, оставить которые могли бы человеческие пальцы… Деревья расступились внезапно. Идя по кровавому следу, Дмитрий даже не заметил, как густой ельник сменился осинником, а осинник поредел, выводя не лесную поляну.

Сначала Дмитрий увидел корову. Когда-то белая шкура побурела от запекшейся крови. Над шкурой этой и над страшными рваными ранами вились мухи. Подернутый белесой пленкой коровий глаз смотрел на Дмитрия с упреком. Рядом с коровой валялись ошметки чего-то коричневого, лохматого. Он не сразу понял, что это собака. То, что от собаки осталось… Сердце замерло, сбиваясь с галопа, а колючий ком в горле сделался еще больше. Дмитрий зажал нос рукавом. Казалось, если не станет этого удушающего запаха, остальное он легко сможет пережить. Он просто еще не знал, что увидел не все…

За спиной послышался треск, Дмитрий резко обернулся, готовый отражать атаку неведомого зверя, а увидел своего возницу. Тот был взъерошен, в рыжих волосах его застряла иглица, а лицо так побледнело, что даже веснушки, кажется, полностью утратили цвет.

– Вот вы где, барин, а я уже думал… – Мужичок не договорил, замер с открытым ртом, разглядывая случившееся на поляне побоище. – Что это?

– Это я вас хотел спросить. – Дмитрий уже взял себя в руки. – Какой-то хищник?

– Зверь… – К мертвой корове мужичок подходил осторожно, боком, словно боялся, что она может ожить.

Дмитрий шел следом. Как ни странно, чужая растерянность придала ему уверенности. Если зверь и был, то уже ушел. Раны давние, кровь давно свернулась. И запах…

– Может быть, медведь? – Про медведей он читал. Знал, что они могут быть опасны, но представить такое вот никак не мог. – У вас тут водятся медведи?

Мужичок не ответил, обошел корову по кругу, присел на корточки, рассматривая раны, покачал головой.

– Или волки? – Не так уж и велик был запас его знаний. Кто там есть из хищников? Медведи? Волки? Кабаны? Вот рыси еще, кажется, опасны.

А мужичок, изучая какие-то одному ему видимые следы, уже направился к противоположному краю поляны. С каждым шагом он шел все медленнее и медленнее, пока наконец не застыл на месте как вкопанный, сказать ничего не сказал, но вздохнул громко, с протяжным свистом, и перекрестился размашисто. Он стоял еще над одним телом, на сей раз не звериным, а человеческим, изорванным, выпотрошенным, обезображенным до неузнаваемости. И в этот самый момент Дмитрий испугался по-настоящему, словно бы до этого была всего лишь страшная игра, а сейчас началась настоящая жизнь, еще страшнее…

Мужичок нагнулся, поднял с земли кнут с украшенной резным орнаментом рукояткой, сказал едва слышно:

– Ерошка Скворцов…

– Кто?..

– Ерошка, вдовы Скворчихи сын. Его это вещь… – сказал и кнут отшвырнул, словно боялся запачкаться, а ладони вытер о штаны. – Давайте-ка, барин… пойдемте-ка отсюдова… – Рука его, влажная от пота, вцепилась в запястье Дмитрия. – Не нужно нам туточки оставаться.

Он говорил и тащил Дмитрия за собой, прочь от растерзанного тела несчастного Ерошки Скворцова.

– Но как же?.. – Дмитрий обернулся.

– Ему уже ничем не помочь, а мы, барин, живые. Вот живыми бы и остаться.

Лошадка стояла, привязанная к дереву, от их появления испуганно шарахнулась в сторону, тоненько заржала.

– Да что ж это такое! – Мужичок распутал поводья, вскочил в телегу, безжалостно стегнул лошадку и велел: – Садитесь, барин, если не хотите пешью до Чернокаменска добираться.

И Дмитрий послушался, уже на ходу запрыгнув в телегу, оглянулся, всматриваясь в темную стену леса. Вдруг всего на мгновение померещилось, что из чащи за ними тоже кто-то наблюдает, смотрит с ненавистью. Мысль эта показалась ему такой дикой, что он прогнал ее безо всякого сожаления, подумал с горечью – вот и начались приключения…

Пока дорога шла лесом, лошадка неслась резвой рысью, ее даже подстегивать, как раньше, не приходилось, а мужичок молчал, хмурил рыжие брови, жевал ус.

– Так что это за зверь? – Дмитрий не выдержал, молчание и похожая на бегство скачка угнетала. Самому себе он казался трусом из-за того, что оставил в лесу несчастного незнакомого ему Ерошку.

– Волки это, барин. – Мужичок оглянулся и, кажется, вздохнул с облегчением. – Волки у нас и раньше лютовали, но больше в голодные годы и посеред зимы. А сейчас лето, живности в лесу полно, ешь – не хочу. А они вот повылезли… – Он замолчал, переводя дух, а потом снова заговорил: – Волки – они ведь твари умные, без лишней надобности, если не с голодухи, на человека нападать не станут. Был, правда, случай, когда Савву Кутасова, тестя злотниковского, вместе с евоным управляющим и егерем волчья стая порвала, но тогда зима была. Люди в лес на охоту отправились, а тут метель. Несколько дней мело, все думали, отсидятся в охотничьем домике, опытные были мужики, матерые. А как не вышли, дочка кутасовская отряд снарядила, чтобы отца отыскать, значицца. Нашли… вот такими, как мы, Ерошку. Земля им всем пухом.

– А Ерошка – это кто? – спросил Дмитрий.

– Да никто, полоумный, прости господи. Детина вымахал здоровый, а ума бог не дал. Промышлял, чем придется. Иногда ему и в городе работенка перепадала, но редко, вот он по лесу и бродил с псом своим. Корову материну пас.

– Так далеко от дома?

– А разве ж это далеко, барин? – удивился мужичок. – Пару верст всего. Вон уже и Чернокаменск виден.

И в самом деле, виден. На первый беглый взгляд, не город, а, скорее, деревня с разрозненными подворьями.

– Разочарованы? – Мужичок его удивленное молчание расценил по-своему. – Небось, думаете, что за город такой? Так это ж только окраины, дальше-то красивше пойдет. У нас тут все серьезно: и завод, и мастерские, и дома двухэтажные имеются, и усадьба кутасовская, и ажно две башни. – Тут мужичок поморщился, видно, башнями он не гордился, а вот Дмитрию, уже окончательно оправившемуся от потрясения, стало интересно.

– Что за башни?

– А, так… – Мужичок махнул рукой. – Построил архитектор один залетный в городе две башни, водонапорную и часовую. И обе бесполезные.

Мужичок, похоже, тоже оправился, осмелел, расправил плечи, но на покрытом веснушками лбу Дмитрий отчетливо видел бисерины пота. Может, от жары?

– Отчего же бесполезные?

– А оттого, что первая – водонапорная. Башня есть, воды нет. Вот и скажите мне на милость, зачем она нужна?

– А вторая?

– А вторая – часовая. В кутасовской усадьбе стоит. Тоже бесполезная, потому как, я так рассуждаю, ежели есть часовая башня, так она должна время показывать, а эта… Баловство одно, а не башня.

– Не показывает? – спросил Дмитрий. Ему уже хотелось увидеть обе башни залетного архитектора, пусть бы даже они и считались бесполезными.

– Куранты есть, фигуры какие-то на самой верхотуре под музыку крутятся, а толку нет. Проработали те куранты всего пару дней, пока сам же архитектор с башни по пьяной лавочке чуть не свалился. С тех пор там все на замке. Я же говорю, бесполезная вещь. Ну, а что у нас на Стражевом озере делается, вы сами скоро увидите. Там третья башня.

– Тоже бесполезная? – усмехнулся Дмитрий.

– А как вы думаете, барин, нужен на озере маяк?

Про маяк, помнится, писал Виктор. Собственно, он и отправился в эту уральскую глушь, чтобы маяк наладить. Но тогда Дмитрий не особо задумывался, где этот маяк располагается. Выходит, на озере. И в самом деле странно.

А город приближался, ширился, но по-прежнему был похож на большую деревню. И даже далекие трубы железоделательного завода не могли замаскировать эту кричащую провинциальность. Про провинциальность Дмитрий сначала подумал, а потом сам же себя и одернул. Если хотелось жить в городе, так и оставался бы себе в столице, в теплой конторе, под родительским крылом. А коли выбрал романтику и самостоятельную жизнь, так и нечего…

Здесь, на открытом, залитом солнцем пространстве, воспоминания об увиденном в лесу не исчезли окончательно, но все же померкли настолько, что больше не заставляли сердце нестись вскачь. Даже успокоившаяся лошадка перешла с рыси на неспешную трусцу.

– С тем парнем, Ерошкой, надо что-то делать, – сказал Дмитрий.

– Сделаем. – Мужичок кивнул. – Вот сейчас вас до места доставлю и загляну к приставу. Пущай сам разбирается.

* * *

С домом Софья управилась быстро, прибралась, проветрила комнаты, вымыла полы, выбила половики, зажгла лампадку у образов, выставила во двор горшки с мертвыми цветами. Двор тоже привела в порядок, найденной в сарае косой покосила бурьян. Косить ее когда-то давно научил отец. Сказать по правде, отец многому ее научил, и за науку она была ему благодарна.

Стоило только закончить убираться, как во двор заглянула старушка, представилась Никитичной, назвалась соседкой Евдокии. Старушка смотрела внимательно, ждала объяснений. В Перми бы Софья никаких объяснений давать не стала, но этот маленький городок жил по своим законам, и в людском любопытстве не было ничего необычного. Из него даже можно извлечь кое-какую пользу. Если Софья собиралась здесь задержаться – а она собиралась! – то с соседями нужно жить в мире, да и старушка показалась ей славной, любопытство ее было бесхитростное, не злое. Зло Софья чуять умела. Тоже отец научил.

От приглашения заглянуть на чай Никитична не отказалась, но сразу в дом не пошла.

– Ты иди, а я сейчас, – сказала и вышла на улицу, чтобы через четверть часа вернуться с крынкой молока и краюхой белого хлеба.

К тому времени Софья уже успела накрыть на стол. Заварила чай, в кладовой нашла мед, из дорожной сумки достала еще в Перми купленные шоколадные конфеты. Шоколад она любила с детства, в то, что в Чернокаменске найдется хоть один приличный кондитерский магазин, не верила и поэтому конфет взяла с запасом.

Пригодились конфеты. Никитична на обертку из золотой фольги посмотрела с опаской, словно не верила, что внутри может быть что-то съедобное, и конфету в рот положила не сразу, долго ее разглядывала, удивлялась отлитым из молочного шоколада завитушкам. Ее испещренное морщинами лицо сначала напряглось в ожидании подвоха, а потом на нем отразилось изумление и почти сразу же блаженство.

– Угощайтесь, Акулина Никитична. – Софья придвинула к ней чашку с чаем и вазочку с конфетами, а себе отрезала большой ломоть хлеба, намазала его медом. Оказалось, что она изрядно проголодалась, и шоколад ее сейчас интересовал куда меньше, чем хлеб.

От угощения старушка отказываться не стала. Не много, наверное, в ее жизни нашлось радости, а Софье конфет было не жалко. Чаепитие с конфетами располагало к разговорам. Говорила в основном Никитична, а Софья большей частью слушала. Ей многое предстояло услышать. И про прежнего мужа Евдокии, который умер молодым, и про ее убитого сына, и про племянника, который оказался вовсе не племянником, а беглым каторжником. Про лжеплемянника было особенно интересно, Никитична это понимала, поэтому вопросам не удивлялась и отвечала на них подробно и обстоятельно.