Текст книги "Вранова погоня"

Татьяна Корсакова
Вранова погоня

© Корсакова Т., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Полуденное солнце жгло немилосердно. Если бы не налетающий временами ветерок, было бы совсем тяжко, а так ничего, терпимо. Впрочем, не боялся Архип ни солнца, ни ветра, ни черта лысого. А чего боялся, о том никому не рассказывал. Кому надо, кого просил о прощении денно и нощно, тот и так все знал, все видел.

Архип замахнулся, лезвие топора с сухим хрустом вошло в березовое полено, расколов его на две почти идеально ровные половинки. Гора из наколотых дров неуклонно увеличивалась, часа через два придет Сережка, станет складывать дрова в аккуратную поленницу. Архип это дело не любил, помахать топором – всегда пожалуйста, а чтобы потом порядки наводить – это не для него. Хотя, если бы отец настоятель велел, он бы не ослушался, сделал все, как должно. Но отец настоятель в такие дела не вмешивался. Так и получалось, что вроде как у каждого послушание есть, но послушание это по сердцу, а не поперек души. Не должно быть в монастыре ничего поперек души. Души тут частенько и без того надломленные, их лечить надо, а не наказывать. Так говорил отец настоятель.

Архип слушал, головой кивал, а сам думал, что, может, оно и лучше, чтобы через наказание. Ему, наверное, точно было бы лучше…

За спиной послышался шорох, и рука сама, непроизвольно, покрепче сжала топор. Не отпускало прошлое – что ты сделаешь! – прокралось за Архипом в монастырь, заставляло вспоминать то, чего вспоминать не хотелось.

Разворачивался он нарочито медленно и топор так же медленно положил на старый колун. От греха подальше.

– Э… уважаемый… – Невысокий, какой-то плюгавенький с виду человечек замер на безопасном расстоянии, прикрылся дерматиновым портфелем. Тоже, наверное, от греха подальше. – Архип Белобородов, надо полагать? Меня из канцелярии сюда направили, сказали, вы тут… дровишки колете. – На гору дров человечек посмотрел едва ли не с отвращением, свободной от портфеля рукой утер пот с высокого лба, ослабил узел василькового цвета галстука.

Галстук Архипу понравился, а вот человечек – нет. Было в нем что-то склизкое, неприятное. И манера эта смотреть искоса, по-птичьи. Нехорошая манера.

Отвечать Архип не стал, молча потянулся за топором. Дело нужно делать, а не разговоры разговаривать. Топор со свистом прочертил в воздухе дугу и впился в полено. Полетели щепки. Тихо ойкнул человечек. Ойкнуть-то ойкнул, а Архипа в покое не оставил, топтался позади, сопел. Вот же настыра!

– Я это… Я к вам, господин Белобородов, по делу.

Господин Белобородов… Ишь, что удумал! Никто еще Архипа господином не называл, не того он полета птица. Впрочем, в монастыре перед Богом все птицы равны, что высокого, что низкого полета.

– Меня предупредили, что вы разговаривать не станете. – Голос человечка сделался жалобным и одновременно решительным. Архип поставил новое полено на колун, замахнулся. – Но вы и не разговаривайте. Вы меня послушайте, а потом распишитесь, где покажу. Вот и вся недолга, уважаемый.

Хрясь… Треснуло полено, на сей раз ровненько, совсем без щепок. Архип обернулся к человечку, посмотрел раздраженно.

– Вот и ладушки! Вот и чудненько! – Человечек с нежностью погладил пузатый бок своего портфеля. – У меня к вам, господин Белобородов, имеется деловое предложение. То есть не у меня лично, а у моего клиента, вашего, так сказать, будущего заказчика.

Будущего заказчика, значицца… Ну-ну…

Архип отложил топор, повел плечами, одним ударом прихлопнул овода. Овод доставал его уже давно, отвлекал от работы. Вот точно как этот человечек.

– Я Никопольский, – представился человечек, но руку протягивать не стал. – Никопольский Яков Исаакович. Делопроизводитель. – Он неожиданно ловким и выверенным движением открыл свой портфель, двумя пальцами выхватил из него картонную папку, протянул Архипу. – Вот почитайте. Здесь условия контракта. Я старался, чтобы получилось коротко, без лишней, так сказать, бюрократии. Да вы почитайте, почитайте, уважаемый!

Наверное, картонная папка с надписью «Дело №» придала делопроизводителю Никопольскому смелости, потому что на Архипа он наступал с отчаянной решимостью. Папку Архип взял, повертел в руках, раскрыл. Прежде чем изучить ее содержимое, уселся на колун, подставляя солнцу бурую от загара спину. Читал долго, вдумчиво. Сначала пробовал по диагонали, а потом неожиданно для самого себя увлекся. Контракт, условия которого делопроизводитель Никопольский и в самом деле описал максимально кратко и максимально четко, был любопытный. В другие бы годы Архип, пожалуй, ухватился за него с превеликой радостью, но те годы давно минули, и радости в его жизни нынче были совсем другие.

Закончив чтение, он аккуратно вернул бумаги в папку, отрицательно мотнул головой.

– Нет? – спросил Никопольский не то удивленно, не то удовлетворенно. – Не заинтересовались, значит?

Архип снова мотнул головой, положил ладонь на отполированную до блеска рукоять топора.

– Я так и думал, хотя и надеялся, что сумею вас заинтересовать. – Никопольский спрятал папку обратно в портфель, но через мгновение извлек на свет божий другую, на сей раз вполне современную, из темно-синего пластика. – Тогда извольте изучить и вот эти документы. Не беспокойтесь, тут совсем немного бумаг. Да считай, тут нет ничего, кроме списка участников проекта. Да вы посмотрите-посмотрите, вдруг увидите знакомую фамилию. Мало ли что…

Эта папка была холодной и по-змеиному скользкой, брать ее в руки не хотелось, но Архип все равно взял, открыл не сразу, а после небольшой заминки.

Никопольский не обманул, список и в самом деле был небольшой. Архип просмотрел список раз, потом другой. В ушах зашумело, а перед глазами закружили золотые мухи. Он отмахнулся от мух широкой ладонью, крепко зажмурился и почти забытым жестом похлопал себя по карману штанов. Сигарет в кармане давно не было, а вот привычка, оказывается, осталась.

– Стоит ли мне расценивать это как согласие, господин Белобородов? – Голос Никопольского окончательно разогнал золотых мух. От голоса этого во рту появился кислый металлический привкус. Архип не выдержал, не открывая глаз, сплюнул себе под ноги.

– Так вы согласны? – зудел над ухом Никопольский.

Глаза пришлось открыть. Он вытер пересохшие губы тыльной стороной руки, словно это могло вернуть ему душевное спокойствие. Не могло, а вот список в руке делопроизводителя мог. Точнее, не список, а человек, чья фамилия в нем значилась.

– Ну как? – А Никопольский уже совал ему в руку дешевую шариковую ручку. – Контракт перечитывать будем или подпишем сразу?

Был этот контракт избавлением или договором с дьяволом? Архип не знал и не хотел знать. Свою подпись он поставил недрогнувшей рукой. Послушание… Вот и появился в его никчемной жизни смысл. Отец настоятель поймет, отпустит в мир послушника-ослушника Архипа Белобородова. Надо только дрова доколоть…

– Вот тут все координаты и контактные данные, а также номер открытого на ваше имя счета. Сумму вы уже видели. – Никопольский положил на колун рядом с Архипом еще один лист бумаги, аккуратно прижал его березовой полешкой. – Мой клиент очень на вас рассчитывает, господин Белобородов. Не подведите его, пожалуйста.

Не подведет. И не потому, что не посмеет нарушить контракт, а потому, что заинтересован в нем ничуть не меньше, а то и больше, чем какой-то там клиент.

* * *

День не задался. Нет, не так! Не задался не просто день, а целый месяц. Если не сказать год! Год этот – чего душой кривить? – выдался так себе. Бывали у Лешего годы и получше, и поинтереснее, и похлебнее. А тут полный провал…

Экран включенного ноутбука подмигнул словно бы с издевкой, показал статистику, на которую смотреть совсем не хотелось. Хреновая статистика! И с каждым днем все хреновее. Новых подписчиков у канала все меньше, а старые куда-то разбегаются. Да не куда-то, а к конкурентам. Черт бы их всех побрал!

Конкурентов своих Леший знал по именам. Точнее сказать, по никнеймам. Мало кто из ютьюбовской братии использовал свое настоящее имя. Леший подозревал, что вообще никто не использовал. Даже Илья Демидов, наипервейший конкурент, наверняка в миру звался каким-нибудь Васей Пупкиным и был не матерым сталкером-первопроходцем, а каким-нибудь никчемным дрищем, которому просто повезло с голосом. Мужественному баритону Демидова Леший завидовал едва ли не сильнее, чем количеству его подписчиков. Полтора ляма – это силища! Силища и, что немаловажно, реальные деньги. Когда-то и у самого Лешего было под два ляма. Давно, почти полгода назад, еще до виртуальной войны, в которую его втянули. Нет, не так – его выбрали в качестве жертвы, мальчика для битья…

Тот день Леший запомнил очень хорошо, хотя сначала не придал ему особого значения. Негативные комменты под его роликами появлялись и раньше, дебилов в Интернете всегда хватало. Обидные комменты он стирал, а особо рьяных просто банил. Но в тот день под пост про старую «заброшку» с призраком, на которую Леший возлагал особенные надежды, набежало как никогда много хейтеров. И «заброшка» его – фуфло! И история про призрака, который на этой заброшке обитает, – баян-баянище! И аппаратура у Лешего – отстой, а сам он замшелый и никому не интересный хрен с убогими байками, от которых нормального человека с души воротит! Те комменты Леший старательно потер, оставил лишь несколько для подогрева конфликта и интереса. Как ютьюбер со стажем, он прекрасно понимал, что черный пиар – это тоже пиар. Но первый звоночек уже прозвенел. Сначала он был тонкий, как назойливый писк комара, но с каждым новым постом делался все мощнее, все оглушительнее. Пока не грянул гром, пока однажды статистика канала не просто испугала, а ужаснула. Народ побежал от Лешего на каналы конкурентов и там начал рассказывать, какой Леший отстойный. Сначала побежал народ, а следом рекламодатели. И вот это была уже реальная проблема, решать которую нужно было как можно быстрее, пока канал его и в самом деле не покрылся паутиной забвения.

Леший отхлебнул давно остывший кофе, нашарил в завалах рабочего стола коробку с обветрившейся пиццей, не глядя, сунул в рот большой кусок, но вкуса не почувствовал, а кофе так и вовсе поперхнулся. Если не везет, то не везет по всем фронтам. Вот и Алинка ушла и уже две недели носа не кажет. А ведь когда-то бегала за ним собачонкой, добивалась сначала в виртуале, а потом и в реале. Красивая ведь девка была, почти модель. А Леший еще и нос воротил, перебирал, игрался. Потому что таких Алинок у него тогда был вагон и маленькая тележка. Потому что тогда он был крутейшим блогером. Был… вот ключевое слово. Был да сплыл! И Алинка сплыла вслед за подписчиками и спонсорами, оставила Лешего один на один с реальностью и насмешливо подмигивающим экраном ноутбука.

На канал Ильи Демидова он заглянул от безысходности и из мазохистских каких-то соображений. Зашел и взвыл, потому что Демидов посягнул на святое, сунулся в ту самую давно закрытую психушку, на которой Леший когда-то сделал себе имя и аудиторию.

Ему тогда и в самом деле несказанно повезло, в полуразрушенном здании на окраине провинциального, ничем не примечательного городка удалось заснять нечто. Сказать по правде, Леший тогда чуть не обделался от страха, но это не главное. Главное, что тот ужас, что он испытал в темных коридорах психушки, выплеснулся на экран и в души его тогда еще немногочисленных подписчиков. Нечто, которое заглянуло темными провалами глазниц в камеру Лешего, не было человеком. Если только в прошлой, давно закончившейся жизни. А в жизни настоящей оно было… призраком? Неприкаянной душой замученного в застенках психушки пациента?

Тот ролик произвел в Сети настоящий фурор. Его комментировали, просмотрели миллион раз, постили и пытались разоблачить его создателя. Но все те разоблачения пошли Лешему лишь на пользу. «Призраком из психушки» заинтересовались историки и фотоэксперты. Не самые маститые, но широко известные в узких кругах. Фотоэксперты в один голос сказали, что ролик не фейковый, а историки раскопали про психушку такое, что им с Лешим хватило еще на десяток роликов: уточняющих, разоблачающих, объясняющих необъяснимое. Они тогда даже нашли в архивах кандидата на роль призрака, сопоставили архивное фото с изображением того, кого заснял Леший, и убедили всех в своей правоте. А потом придумали этому челу страшную историю с энкавэдэшными пытками, зверскими экспериментами и прочей дикой атрибутикой. И пипл схавал! Пипл поверил каждому кадру, каждому сказанному слову! Пипл подхватил одуревшего от счастья Лешего на руки и поволок на самый ютьюбовский Олимп.

Кто ж знал, как больно будет падать с этого Олимпа…

…А Демидов на своем канале со своим харизматичным баритоном бродил по той самой психушке, разоблачал и обличал выдумщика Лешего. И лайки под его видео множились как снежный ком, а Леший мечтал лишь об одном – чтобы из-за вон того темного угла выступил «его призрак», выступил, вцепился Демидову в глотку и порвал на мелкие клочки прямо на глазах у многотысячной толпы наблюдателей. И пусть бы это было самое звездное видео Демидова. Леший бы пережил, даже поставил бы лайк, как эпитафию на виртуальной могиле конкурента. Но призрак не появился, Демидов выжил, проведя целую ночь в заброшенной психушке, и тем самым вбил последний гвоздь в крышку гроба Лешего…

Яростного взмаха руки хватило, чтобы со стола слетело все, что на нем стояло. В самый последний момент Леший успел подхватить ноутбук. Отключить бы все это… всю эту мерзость. Вот прямо сейчас!

Не успел. Громко тренькнуло уведомление о новом сообщении, в углу экрана призывно замигал значок конвертика. Скорее всего спам, но мало ли. Леший навел курсор на значок, кликнул мышкой.

Это был не спам. Леший очень хотел, чтобы увиденное и прочитанное оказалось не чьим-то злым розыгрышем. Убедиться в этом ему предлагалось сразу, достаточно было изучить указанные в письме реквизиты и проверить счет, который неведомый благодетель открыл на его имя. Реквизиты оказались настоящими. А счет… На счету лежали такие деньги, которых Леший не видел ни от одного из своих спонсоров. И эти деньги станут его, стоит лишь согласиться с предложением благодетеля. А предложение такое, что только дурак от него откажется!

Леший никогда не был дураком. Возможно, однажды он побывал неудачником, но точно не дураком. И чутье на хороший материал он не растерял. А материал, который ему предлагали осветить и опубликовать, был не просто хорошим, а шикарным! И финансовое сопровождение, без которого любой шикарный материал рискует остаться лишь нереализованной задумкой, Лешему обещали такое, что хоть на Луну лети, снимай там замаскированные под кратеры базы инопланетян. И это помимо той суммы, что уже лежала на счету у Лешего!

– Вы принимаете наше предложение? – вежливо поинтересовался невидимый собеседник.

И Леший, не раздумывая ни секунды, написал:

– Разумеется!

Еще около часа они вели сугубо деловую переписку, согласовывали детали и нюансы, а когда все самые важные вопросы были решены, Леший включил видеокамеру.

– Други мои! – Он говорил громко и уверенно. Почти таким же бархатным баритоном, как и ненавистный Демидов. – Други мои, я начинаю невероятный по масштабам проект. Это будет нечто! Это будет реально! Это изменит ваше представление о жизни и смерти! Это превратит вас из лузеров в настоящих выживальщиков! Вам лишь нужно последовать за мной!

Наверное, получилось убедительно. Или просто Фортуна снова вспомнила, что он ее баловень, потому что лайки под этим коротеньким видео посыпались словно из рога изобилия.

– Вот так-то! – рявкнул Леший и врезал кулаком по столу с такой силой, что вздрогнул не только ноутбук, но и, кажется, вся вселенная…

* * *

Холодный, мерзкий дождь все моросил и моросил, а толстый поп над разверстой могилой все гундел и гундел. Анжелике было скучно и холодно. Маленькое черное платье, купленное в Париже еще пару месяцев назад именно на такой вот скорбный случай, сидело на ней идеально, но совершенно не грело. На носки дизайнерских лодочек налипли комья рыжей глины. Наверное, туфли придется выбросить. Не отмывать же их от кладбищенской земли.

Анжелика поежилась, поправила темные очки. Солнцезащитные очки в дождь – это, конечно, несусветная глупость, но во всех фильмах, которые ей довелось посмотреть, скорбящие вдовы провожали своих почивших супругов именно в таком виде – элегантном и трогательном одновременно. Конечно, можно было бы обойтись без очков, выбрать шляпку с вуалеткой, но ни шляпки, ни вуалетки Анжелике категорически не шли, а выглядеть в глазах мужниной родни убогой побирушкой она не собиралась.

Она не убогая! И уж точно не побирушка! Особенно теперь, когда на девятом десятке, после целого года семейной жизни благоверный отдал наконец богу душу, оставив Анжелику весьма обеспеченной вдовой. Потерпеть осталось совсем немного. Похороны, поминки, оглашение завещания, содержание которого Анжелика давно уже знала наизусть. А потом можно наконец улететь скорбеть на Мальдивы от этой беспросветной питерской хандры, от этой отвратительной погоды.

Анжелика вздохнула, грациозным, тщательно отрепетированным жестом поднесла батистовый платочек к сухим глазам. Вот и очки пригодились, не нужно выдавливать из себя слезу, хватит одного лишь платочка. И за стаей родственников из-за темных стекол наблюдать удобно. Слетелись все, точно воронье на падаль. Ждут, надеются. Вот братец Иванушка обнимает сестрицу Аленушку за костлявые плечи, шепчет на ушко что-то успокаивающее. Это со стороны кажется, что успокаивающее, но Анжелика-то знает правду. Эти двое – самые главные ее соперники и враги. Родные внуки почившего благоверного. Братец Иванушка, старый сорокалетний хрыч, ее, тридцатилетнюю Анжелику, порывался назвать бабушкой. Это еще до того, как пытался ее облапать, получил за это по роже и возненавидел еще сильнее, чем в первые минуты знакомства. Но с того раза лапать и обзываться перестал, усвоил урок. Особенно после того, как Анжелика пригрозилась нажаловаться мужу и деду соответственно. Перед дедом и братец Иванушка, и сестрица Аленушка лебезили, потому что финансово полностью от него зависели и без регулярных дотаций стали бы теми, кем были на самом деле – никчемными заурядностями. Конечно, Анжелика могла бы сделать так, чтобы в заурядностей родственнички превратились очень быстро. Ночная кукушка и все такое… Но не стала, пожалела внучков. А вот они бы не пожалели. Вон как зыркает на нее сестрица Аленушка. Даже шум дождя, даже бормотание попа не могут заглушить скрежет ее зубов. Ненавидит и боится. И правильно делает, что боится. Потому что теперь все их с Иванушкой будущее зависит от Анжелики и ее подачек. Разумеется, благоверный оставил кое-что на жизнь и внучкам, чтобы совсем уж не пропали, но по сравнению с тем, что наследовала Анжелика, – это сущие крохи!

От мыслей о Мальдивах и предстоящих приятных хлопотах Анжелика согрелась и даже едва не улыбнулась, что было бы совсем уж некстати, принимая во внимание маячащих по периметру папарацци. Этим только дай повод, снимут в таком ракурсе и с такой рожей, что потом сама себя не узнаешь. Так что надо потерпеть. Уже скоро…

Потерпела. Дотерпела аж до самого поминального ужина, строгого и пафосного одновременно, в лучших традициях высшего света. Теперь, после года замужней жизни, о традициях высшего света Анжелика знала если не все, то многое. Старалась, училась, присматривалась, чтобы никто, ни одна гадина не посмела сказать что-нибудь презрительное про «из грязи в князи». Это еще нужно разобраться, кто тут грязь, а кто князь. Почивший благоверный князем точно не был, а был старым похотливым козлом с ослабленной потенцией и затейливыми фантазиями. Из породы тех, кто и сам не гам, и другому не дам. Даже в брачном контракте особо выделил пункт о супружеской неверности. Анжеликиной неверности, разумеется.

На поминках «внучки» сидели с кислыми рожами – то ли скорбели по деду, то ли подсчитывали понесенные убытки. Анжелика поставила бы на второе. Старого козла никто не любил, даже внуки. Но денежки его любили. Денежки – это святое. Вот только Анжелика свои денежки отработала сполна, а этим двоим все валилось с неба, потому что повезло родиться с серебряными ложечками в зубах. Ну ничего, ложечки она поотбирает, церемониться не станет.

И только поздно вечером, оказавшись у себя в комнате, Анжелика расслабилась, откупорила бутылку шампанского, чокнулась со своим отражением в зеркале.

– Ну, подруга, будем! – сказала и подмигнула. – Мы с тобой это заслужили. Завтра у нас с тобой начнется совсем другая жизнь!

А завтра грянул гром. Беда пришла, откуда не ждали. Беда прикинулась плюгавым мужичком в дешевом костюме и нелепом бирюзовом галстуке. Мужичок сидел за переговорным столом между братцем Иванушкой и сестрицей Аленушкой, точно почетный гость. От такого соседства он не испытывал никакого неудобства и портфель свой обшарпанный поставил прямо на до блеска отполированную столешницу. У Анжелики даже руки зачесались сбросить портфель на пол, а мужичка выставить за дверь. И между лопатками зазудело, аж до боли. А это не к добру. Дурная примета еще с детства, когда батя приходил домой вдрызг пьяный и искал, на ком бы сорвать злость. Чаще всего удар принимала на себя мамка, но бывало, что и Анжелике, тогда еще Анжелке, доставалось. Это уже потом, когда мамка сначала тяжело заболела, а потом и вовсе умерла, Анжелика научилась чувствовать опасность шкурой. Той самой, что между лопаток. Из дому уходила еще до того, как пьяный батя переступал порог. И уворачиваться от ударов тоже научилась, а потом и отбиваться. Но это была уже совсем другая история, которую ей хотелось забыть и никогда больше не вспоминать. Теперь у нее были иные, куда более важные проблемы. Теперь она, как загипнотизированная, смотрела то на обшарпанный портфель, то на мужичка – вестника погибели.

Завещание огласили быстро. Ничего удивительного и неожиданного в нем не было, Анжелика давно выучила его наизусть. И вот бы всем встать, пожать друг другу руки и разойтись наконец. Но нет. Встал только плюгавый мужичок, откашлялся, открыл свой портфель. Он рылся в нем нарочито медленно, а Анжеликина шкура зудела все сильнее и сильнее.

– В завещании усопшего есть пунктик. – Даже голос у него был неприятный, такой же, как и он сам. – О супружеской неверности…

Шкура между лопаток больше не чесалась – она горела огнем. Этого не может быть! Это и случилось-то всего однажды. И не в России, где кругом враги и завистники, а в Риме, куда Анжелика полетела совсем одна, практически инкогнито. Тот итальянец был хорош. Так хорош и так обходителен, что не устоять. Особенно когда ты в Риме, особенно когда ты молода, богата и немного пьяна. Всего один чертов раз! В гостиничном номере, с наглухо задернутыми портьерами! Тогда откуда?..

– Вот, прошу убедиться. – На стол легла внушительная стопка фотографий. – Если желаете ознакомиться поближе, мои клиенты возражать не станут.

– Мы не станем! – Сестрица Аленушка улыбалась гадючьей улыбкой, а братец Иванушка, похотливо облизнувшись, потянулся к фоткам. – Напротив, мы даже настаиваем! Потому что вопрос принципиальный. Наш бедный покойный дедушка предвидел вероломство этой женщины, – она брезгливо поморщилась. – Он был очень мудрым человеком. Мудрым и предусмотрительным! – На онемевшую Анжелику она посмотрела в упор, процедила сквозь сцепленные зубы: – У тебя час на сборы. И не вздумай прихватить хоть что-нибудь из нашего дома. Ты больше никто, и звать тебя никак. И кстати, на тот случай, если вдруг решишь судиться, у нас есть не только фото, но и видео. Любая экспертиза подтвердит, что вот это… – она постучала когтем по фотографии, – что вот эта падшая женщина – ты!

Про вариант с судом Анжелика потом очень хорошо обдумала, даже проконсультировалась с модным адвокатом, но оказалось, что доказательства ее супружеской неверности неопровержимы, а шансы урвать у «внучков» хоть что-нибудь минимальны. Оказалось, что целый год ее жизни прожит зазря, что одна-единственная оплошность стоила ей всего, и поделать с этим ничего нельзя.

Конечно, Анжелика не ушла в закат с голым задом, как надеялась сестрица Аленушка. Все-таки она была предусмотрительной девушкой и успела кое-что отложить на черный день. Было еще колечко с бриллиантом, изумрудное колье, норковая шуба и прочее дамское барахло, но этого было мало, ничтожно мало для той жизни, которую Анжелика для себя придумала и распланировала. Для нормальной, человеческой жизни! А теперь все придется начинать с нуля!

И злилась она не на плюгавого мужичка в идиотском галстуке, не на пронырливых и ушлых «внучков», а в первую очередь на саму себя. Как можно было оказаться такой недальновидной дурой! Ну ничего! Если жизнь ее чему-то и научила, так это тому, что человек – сам хозяин своей судьбы. Надо только немного поднапрячься и, возможно, сменить приоритеты. Хватит с нее богатых стариков!

* * *

– Позор… Такой позор, Олька, что хоть сразу в петлю… – Марфины руки дрожали так, что сначала никак не получалось донести сигарету до рта, а потом зажечь спичку. Они с подругой Олькой сидели на скамейке в скверике, недалеко от Марфиной работы. Бывшей работы…

– Не вздумай! – Олька отобрала и спички, и сигарету, прикурила сама, протянула Марфе. – Даже не смей о такой ерунде помышлять! Ишь, что выдумала – удавится она!

– Так ведь позор… Она ж меня с волчьим билетом, Олька… Она ж сказала, что на весь город меня ославит, что я грязная воровка, и никто меня теперь на работу не возьмет… – Марфа не выдержала, разревелась некрасиво, по-бабьи, громко всхлипывая и размазывая по лицу потекшую тушь.

Она и была бабой! Дурной, одинокой бабой, влюбчивой, а оттого глупой и доверчивой без меры. И всегда находились те, кто доверчивостью этой пользовался без зазрения совести, словно так и нужно. Вот как Мишка.

Мишка, Мишенька, Мишаня! Ах, какой они были красивой парой – Марфа и Мишаня! Весь подъезд им завидовал, жизни их удивительной, любви неземной! А оно вот что вышло из-за этой неземной любви…

– Брось реветь! – Олька тоже закурила, затянулась глубоко, по-мужски. – Радуйся лучше, что просто уволили, что без прокуратуры обошлось.

– За кусок масла прокуратура?.. – Марфа даже плакать перестала, так поразили ее подружкины слова. – Я ж никогда в жизни… И раньше, и сейчас бы никогда… Ты же знаешь про мои обстоятельства! Сама-то начальница фурами ворует, и ничего, уважаемая дама, в депутаты метит. – Она поперхнулась горьким, как ее доля, дымом, громко заикала. – А меня, значит, за кусок масла в тюрьму?!

– Так нет же тюрьмы! – Олька ласково и успокаивающе погладила ее по спине. – Не плачь, Марфа. Все забудется, все утрясется…

– Весь город судачит о том, какая Марфа Звонарева воровка. – Успокоиться никак не получалось. Душил и табачный дым, и обида.

– Подумаешь, город судачит! Сегодня он про тебя судачит, а завтра, глядишь, грохнут кого или авария какая… – Олька размашисто перекрестилась, – и забудут про тебя все.

– А работа? – Марфа достала из кармана носовой платок, громко высморкалась. – Где я работу теперь найду с волчьим билетом?!

Вот это был единственный вопрос, над которым стоило рыдать. В их крошечном городке найти хоть какую-нибудь работу – это уже радость. А чтобы хорошую, в тепле, в уюте, – так и вовсе невиданное везение.

– Я с Гришкой своим поговорю, он тебя вахтершей пристроит в общагу. Зарплата там, правда, три копейки, но зато спокойно, – продолжала увещевать Олька.

Да вот только не хотела Марфа в общагу вахтершей за три копейки, она хотела на кухню поварихой. Потому что поварихой она была от бога! О том и предатель Мишаня не уставал повторять, когда ее щи наворачивал. И бывший муж, который уже десять лет как чужой муж и чужой папка. А Марфа вот все одна и одна.

Была. Пока не повстречала Мишаню. Тогда, помнится, она в свое бабье счастье даже не сразу поверила, потому что мужчиной Мишаня был видным и обходительным. Цветы дарил, конфеты. В ресторан однажды сводил. В ресторане, правда, Марфе не понравилось. Стряпня такая, что просто стыд. Она тогда так и сказала, про стряпню. Сказала, что котлету по-киевски готовить нужно совсем не так.

– А как? – спросил ее Мишаня и придвинулся поближе.

И Марфа начала рассказывать как!

– Так ты приготовь, Марфуша, – попросил Мишаня, и руку с одним-единственным от мамки оставшимся серебряным перстеньком поцеловал, и в глаза заглянул. А Марфе показалось, что в самую душу. – Вот давай прямо сейчас пойдем к тебе, и ты мне приготовишь эту котлету по всем правилам.

И пошли! И котлет она ему нажарила! Не сразу, правда, а уже потом, после того, как краснея и смущаясь, точно девчонка, застелила впопыхах разложенный, до ужаса скрипучий диван. В тот день Мишаня остался у нее ночевать. В тот, и в следующий, и потом. Пришел с чемоданчиком, поставил у порога, улыбнулся светло и радостно, сказал:

– Эх, Марфуша, не могу я без тебя и без твоих котлет!

Это было как признание в любви. Даже больше! Это было как предложение руки и сердца, только не озвученное, но само собой разумеющееся.

Так они и стали жить-поживать да добра наживать! Точнее, наживала добро все больше Марфа, крутилась на работе как белка в колесе, а потом по ночам и выходным пекла торты на заказ. Торты у нее получались ничуть не хуже, чем котлеты по-киевски. Их Мишаня тоже очень уважал. Потому Марфа торты всегда пекла в двойном экземпляре: побольше – на продажу, а поменьше – любимому Мишеньке. Он ведь мужик, ему для сил и жизненного тонуса нужно совсем мало: чтобы в доме было тепло, сытно, чтобы баба была ласковая и сдобная. Вот Марфа и старалась. А от осторожных Олькиных расспросов о том, где Мишаня работает и кем, только отмахивалась. Где-то да работает, утром уходит, вечером возвращается. А когда ночная смена, так и утром может прийти. А что денег в семейную копилку не вносит, живет на всем готовом, на Марфином, так в том нет ничего удивительного, потому что они копят на квартиру, чтобы переехать из Марфиной старой однушки в двушку в новостройке. Так что все по-честному: на Марфины деньги они живут, а Мишанины откладывают.

И ведь Олька еще тогда пыталась ее вразумить, намекнуть, что ничего честного в этом нет, что надо бы Мишаню расспросить и про работу, и про квартиру, которую он якобы собирается купить. А Марфа тогда страшно обиделась на это «якобы». Что значит «якобы», когда все у них с Мишенькой наверняка и по-настоящему! Тот раз они с Олькой поругались впервые за всю многолетнюю дружбу, целую неделю не разговаривали.