Текст книги "Вранова погоня"

Вот только рыжая девчонка зависти не вызывала ни капли, даже жалости не вызывала – одно лишь глухое раздражение. Никита не сразу понял, что причина этого раздражения кроется в ее непохожести на остальных, в нежелании подстраиваться под систему.

Она ведь не подстраивалась! С самого первого дня вела себя так, словно она здесь ненадолго, словно очень скоро ее отсюда заберут. Вроде бы и не бунтовала, и режим не нарушала, но всегда была особняком, ни с кем из детдомовских ребят близко не сходилась. Да вообще не сходилась! За то и получала.

В дела мелюзги, да еще и девчонок, Никита не вмешивался, но до него доходили слухи, что пару раз рыжей Эльзе – это ж надо родиться с таким имечком! – ночами устраивали темную. Били не сильно, просто чтобы приучить, сломать и адаптировать. А она все никак не ломалась, синяки замазывала дешевым тональным кремом, не улыбалась никогда. Но самое главное, не жаловалась! Ни воспиталке, ни нянечке, ни директору. Жила себе в своей параллельной вселенной, и все.

Это сначала Никите казалось, что жила, уже потом, многим позже, он начал понимать, что не жила, а выживала. Как умела. А выживать-то она как раз и не умела.

День открытых дверей в их детдоме проводился не так чтобы очень часто, но достаточно, чтобы вызывать ненависть у тех, кому некого ждать. Никита был из таких. Когда тяжелые чугунные ворота детдома распахивались едва ли не настежь перед дорогими гостями и трехэтажный старинный особняк наполнялся бесцеремонными незнакомцами, Никита либо отсиживался на чердаке, либо уходил в самый дальний уголок старого детдомовского парка. Чтобы не видеть и не слышать. А вот в тот раз замешкался, оттого и стал свидетелем некрасивой сцены.

Тетка была дебелая, краснощекая, пышногрудая, с выбеленными кудрями, которые поправляла отвратительно кокетливым жестом. Тетка приехала к Эльзе. А вместе с теткой приехал плюгавый мужичок с незапоминающейся внешностью и толстый пацаненок, непрестанно жующий жвачку.

Родня! Что и требовалось доказать – у домашней девочки Эльзы имеется-таки родня. Странно только, что родственникам Эльза была явно не рада. Никите даже показалось, что она пыталась от них спрятаться. Почти так же, как и он сам пытался спрятаться от всей этой суеты. Но в отличие от Никиты, у рыжей Эльзы не было ни опыта, ни сноровки, да и территорию она не знала так хорошо, как он. Эльза попала. Сначала в неискренние объятья, а потом, когда последний представитель администрации скрылся из виду, в куда более крепкие тиски.

– Чего рожа кислая такая? – шипела пергидрольная тетка и тащила Эльзу в глубь парка, подальше от посторонних глаз. – А ну улыбайся! Улыбайся, я кому сказала!

Вот не собирался Никита подслушивать и подглядывать! Как-то само собой вышло, что он пошел следом. Да не просто пошел, а тихо и незаметно.

– И нечего тута из себя сиротку строить! – Оказавшись на заросшей подорожником тропинке, пергидрольная тетка совсем перестала сдерживаться и дернула Эльзу так, что та едва не упала. А пацаненок заржал таким мерзким смехом, что Никите захотелось ему врезать. – А по чьей вине ты сиротка?! Из-за кого папашку твоего непутевого пристрелили?!

– Пустите меня! – Эльза продолжала вырываться, и тогда тетка ее ударила. Ударила в живот, специально, чтобы не оставалось видимых следов.

Снова заржал малолетний дебил, мужичок смущенно отвернулся, Эльза сложилась пополам от боли, а Никита заскрежетал зубами.

– И не рыпайся мне! – Тетка поправила кудри, обтянула на груди кофту. – Опеку мы над тобой готовим. Как единственные родственники. Вот дядя Вася документы соберет… – Она ткнула мужичка в бок, и тот ойкнул. – Слышь меня, Васька?! Справку чтобы взял из бухгалтерии. Устала повторять уже!

– Я к вам не пойду! – Эльза выпрямилась, перебросила рыжую косу через плечо, сжала кулаки. – Вы мне никто!

– Мы тебе кто! – процедила тетка. – Мы тебе единственные родственники. Васька мой твоего непутевого папашки двоюродный брат. Стало быть, твой любимый дядюшка. Вот комиссии ты так и скажешь, что любимый, единственный дядюшка, что ничего ты так в этой жизни не хочешь, как воссоединиться с семьей.

– Вы мне не семья! – Эльза попятилась, наверное, готовилась к новому удару. Никита тоже приготовился. Пусть она чужая, пусть слишком домашняя, слишком «хорошая девочка», но ударить ее еще раз он не позволит.

Вместо ответа тетка коротко хохотнула, а мужичок по-собачьи преданно заглянул ей в глаза, сказал жалобно:

– Януся, ну ты чего? Она ж малая, не понимает ничего.

– Не понимает, так поймет! – Януся перестала смеяться, уперла кулаки в бока. – Да тут и понимать нечего, Васька! Твое дело – справки собрать, ее – помалкивать в тряпочку. А вот мое дело самое тяжелое, самое важное – убедить всех, как сильно мы эту гадину малолетнюю любим, что заботиться об ней будем лучше, чем об своей родной кровиночке. – Кровиночку она нежно потрепала по пухлой щеке. В ответ кровиночка состроила рожу.

– Я молчать не буду, – Эльза говорила и продолжала пятиться.

– Будешь! И знаешь почему? Потому что папашки твоего псину мы себе забрали, чтобы она с голоду не подохла.

– На даче он у нас живет, – поддакнул мужичок.

– На цепи сидит. – Кровиночка перестала кривляться, начала ковыряться в носу.

– Марса нельзя на цепь, он не выживет! – Кажется, впервые за все время Эльза испугалась. – Его выгуливать нужно два раза в день…

– Вот ты и выгуляешь! – отрезала Януся. – Как только мы тебя отсюда заберем, так и пожалуйста, гуляй сколько влезет! А если будешь кобениться, я его на живодерню сдам, мне лишняя пасть без надобности.

– Не надо на живодерню! Пожалуйста! – Все-таки она заплакала. После «темной» не плакала, а тут разрыдалась, как маленькая.

– Значит, скажешь, как я велю. Еще и умолять станешь, чтобы тебя нам под опеку отдали. Включишь фантазию, придумаешь что-нибудь такое… особо трогательное, а мы с Васькой подтвердим. – Януся снова поправила свои кудри, сказала уже совсем другим, ласковым тоном: – Ну что, милая, погуляли, и хватит. Давай возвращаться! – А потом прошипела: – И рожу вытри! Не хватало, чтобы они там что-то заподозрили.

Как Эльза прощалась с родственничками, Никита тоже видел, специально выбрался из укрытия, чтобы посмотреть. Лучше бы не смотрел, потому что большей мерзости и лицемерия он еще не видел. А директор ведь поверил! Вон как умильно улыбается. Директор у них мужик неплохой, только слишком доверчивый. Его даже Никита вокруг пальца обведет, не то что эта Януся.

С Эльзой он заговорил тем же вечером, подкараулил после ужина, едва удержался от желания дернуть за рыжую косу, вместо этого дернул за рукав. Она испуганно шарахнулась в сторону, но даже не пискнула. Вот такая выдержка.

– Марс – это твой пес? – Так себе начало беседы. Да и не беседы, если уж на то пошло, а знакомства. Просто ничего другого в голову не пришло.

– Ты подслушивал? – А она ведь даже не удивилась. И шарахаться перестала, стояла смирно.

– Я слышал, – сказал он с нажимом на слово «слышал».

– Марс – это овчарка. Это папы моего пес… Я думала, его уже нет, что его забрал кто-нибудь или еще чего хуже, а он, оказывается, у этих…

– Родственников, – подсказал Никита.

– Они мне никто! Когда папа был жив, они даже не общались.

Может, накипело, а может, Никита выбрал подходящий момент, но девчонка заговорила. Полгода молчала как партизан, а теперь словно прорвало. Она говорила и даже не замечала, как он тащит ее в парк, подальше от посторонних. Не то чтобы он стеснялся, просто не хотел ненужных разговоров. А разговоры непременно начнутся, если кто-нибудь из ребят увидит его с этой… рыжей.

– А теперь что? – Никита посадил, почти толкнул ее на скамейку, сам плюхнулся рядом, нашарил в кармане контрабандную пачку сигарет, закурил. Курил он редко, но сейчас особенно хотелось казаться старше и сильнее.

– А теперь им нужна наша квартира, – сказала и всхлипнула. – Квартира нужна, а я нет. Понимаешь? – И глянула этими своими глазюками. Именно тогда Никита впервые и рассмотрел их цвет.

– Понимаю. – Что же тут непонятного?! Квартирный вопрос испортил не только москвичей. Вот тебе и странное стремление к опеке над бедной сироткой. Все просто!

– Я не хотела. – Она перестала всхлипывать, подобранной веткой принялась что-то рисовать на земле. Никита не сразу понял, что собаку. Не просто собаку, а самую настоящую овчарку. – Я даже тем людям, что меня расспрашивали, сказала, что никуда не хочу, что мне тут хорошо.

– А тебе хорошо? – спросил Никита неожиданно для самого себя.

– Мне нормально, – ответила Эльза и дорисовала собаке ошейник. – Мне нужно было продержаться два года до совершеннолетия. Я бы сумела. Как-нибудь…

– …Продержалась, – закончил он за нее.

– Да. А теперь не могу. Если у них Марс, я его не брошу. Ты не знаешь Янусю, это она только с виду такая сладкая и улыбчивая, а на самом деле она… – Эльза сделала глубокий вдох, выпалила: – Она сволочь!

– Сволочь, – Никита согласно кивнул.

А Эльза уже стерла собаку и принялась рисовать что-то новое, он пока не мог понять, что именно.

– А в принципе ничего не изменилось! – сказала она неискренне бодрым тоном. – Мне осталось продержаться все те же два года, только в другой тюрьме.

– Здесь не тюрьма. – Никите вдруг стало обидно за свой детский дом. Это ведь и в самом деле был очень хороший детский дом. И относились к ним здесь хорошо, и учили так, что вот, например, он, Никита, занял первое место на городской олимпиаде по биологии. Если бы плохо учили, разве бы занял?!

– Прости, я не хотела. – А рисовала она дом, только не современный, а что-то старинное, кажется, на берегу реки. Или озера.

– Ты сама виновата, – сказал он зло и сам удивился своей злости. – Тут нормальные все.

– Нужно быть как все. Я понимаю. – Она говорила, не поднимая головы. – У меня просто не получается.

Что-то ведь случилось в ее жизни. Что там орала Януся? Что-то про то, что Эльзин отец погиб по ее вине. Просто так орала или правду говорила? Если правду, то даже представлять не хочется, что там сейчас творится у Эльзы на душе. Представлять не хочется, а спрашивать как-то неловко. Да и не его это дело.

Поэтому вместо расспросов Никита сказал:

– Здесь тебя больше никто не обидит.

Она оторвалась от своего рисунка, посмотрела на него очень внимательно, словно видела впервые, а потом сказала:

– Спасибо, Никита, но я здесь ненадолго…

Так и вышло. Документы на опеку Януся оформила в рекордно короткие сроки, за два месяца. Но эти два месяца Никита за Эльзой приглядывал и малым наказал, чтобы не обижали. Ее и не обижали, просто сторонились. А Эльзе, кажется, только это и было нужно, чтобы оставили в покое. Общалась она исключительно с Никитой. Встречи их проходили то в парке, то на чердаке. Никита однажды отвел ее на чердак, показал свой «кабинет». «Кабинет» был сооружен из старой мебели, выглядел довольно нелепо, но Никиту это не волновало. Куда важнее для него была возможность уединиться, отдохнуть от внешнего мира. Биологию с химией он тоже большей частью учил на чердаке, чтобы никто не мешал, не отвлекал от мечты. А мечта у него была одна, но очень большая: Никита хотел стать врачом. И не просто врачом, а хирургом, чтобы спасать жизни и все такое…

Эльзе «кабинет» понравился. На самом деле понравился! Она села на старый диван с продавленными пружинами, сложила веснушчатые ладони на коленках, посмотрела в пыльное чердачное окно.

– Надо помыть, – сказала очень серьезным тоном. Она вообще была серьезная, почти никогда не улыбалась.

– Зачем? – удивился Никита.

– Чтобы видеть небо. Небо сейчас яркое, весеннее, а из-за грязи кажется, что там зима.

Мыть окно не хотелось, поэтому Никита в ответ лишь пожал плечами и закурил.

Окно Эльза помыла сама на следующий день. Помыла, подтащила к нему Никиту, велела:

– Смотри!

Он не сразу понял, куда смотреть, а потом увидел зеленое море из колышущихся верхушек лип, золотую маковку старой церкви. И все это на фоне пурпурного, полыхающего закатом неба. Красота! Ведь и в самом деле красота!

А на следующий день Эльзу вызвал к себе директор, и Никита понял – все, Януся добилась своего. Вечером Эльза пришла в его «кабинет», села на старый диван, закрыла лицо ладонями. Она не плакала, даже не всхлипывала, просто сидела вот так, молча и неподвижно. Никита сел рядом, осторожно погладил ее по плечу, сказал:

– Ты только не реви, Элли.

– Не буду. – А ладони от лица она так и не отняла. – Меня папа называл Элли. Как в сказке про волшебника Изумрудного города.

– На самом деле она Дороти, но Элли мне нравится больше.

– Папа тоже так говорил. – Все-таки она убрала руки от лица, посмотрела на Никиту одновременно решительным и несчастным взглядом. – Они меня завтра заберут.

– И что будет? – На самом деле он прекрасно понимал, что будет, просто не знал, что сказать.

– Ничего особенного, наверное. Пойду в свою старую школу, буду гулять с Марсом.

– Вот видишь, все не так плохо. – Никита снова ее погладил, а потом осторожно потрогал за кончик рыжей косы. – Пройдут два года, и ты станешь свободной. Сама будешь решать, как жить дальше.

– Сама буду решать. – Она улыбнулась, покивала головой. – Два года – это ведь не срок, правда?

Что он мог ей ответить? Сказать, что два года – это очень большой срок, или снова соврать, что все будет хорошо? Он видел Янусю, видел, какая она сволочь, понимал, что рядом с ней два года могут показаться десятилетиями. Вместо этого он сказал:

– Все будет хорошо, Элли.

И она снова кивнула, а потом смущенно поцеловала его в щеку. Это же надо! Поцеловала и убежала из «кабинета», оставив его в полном душевном раздрае.

А утром следующего дня за ней явилась Януся с супружником и мелким дебиленышем. Попрощаться они так и не успели. Наверное, оно и к лучшему. Слишком странной, слишком мимолетной была их дружба, чтобы придавать расставанию какое-то особое значение.

В «кабинет» Никита поднялся только вечером. Захотелось побыть одному, посмотреть на закат сквозь идеально чистое чердачное окно. На диване лежал карандашный набросок, прощальный подарок Эльзы. Оказывается, портреты она тоже рисовала красивые. Себя Никита признал сразу, несмотря на белый медицинский халат и небрежно перекинутый через шею стетоскоп. Он еще только мечтал, а Эльза уже воплотила его мечту в жизнь…

…Для сна Никита облюбовал себе все то же кресло. Оставлять спящую Эльзу одну на ночь он не хотел, опасался, что она может снова сигануть в окно. Ночью, да еще в такое ненастье, отловить ее будет куда сложнее. Заблудится чего доброго. Наружную дверь он закрыл на замок, ключи положил в карман джинсов, сунул под голову подушку с совами, закрыл глаза и услышал, как кошка запрыгнула на кровать. Прогонять зверюгу смысла нет, как и не пускать в комнату, эта хвостатая не отступится, всю ночь будет выть под дверью. Пусть уж лучше так, вместе с Эльзой, под присмотром.

На спокойную ночь он не рассчитывал, но и того, что случилось, не ожидал…

* * *

Разбудил его вой. Кажется, только глаза закрыл, и вот тебе – пожалуйста…

В комнате было темно, освещалась она лишь далекими грозовыми сполохами. Выла кошка. Конечно, кошка! Кто ж еще?! И плевать, что вой этот до того жуткий, что аж мурашки по коже. Дернулась, заметалась привязанная ремнями Эльза. Никита по звуку понял, что заметалась, в темноте хрен что разглядишь. Но это вопрос решаемый, нужно лишь встать с кресла и включить свет.

Свет не включался. Наверное, какой-то порыв на линии из-за грозы. Гроза, похоже, сейчас начнется небывалая, вот уже и грохочет.

Громыхнуло в самом деле очень громко. Никита даже не сразу понял, что это не гром, а что-то другое.

– Не надо! – закричала Эльза. Закричала дурниной, точно так же, как дурниной выла ее кошка. Сумасшедший дом какой-то! – Я не разрешаю!

– Эй, все в порядке. – В темноте, почти на ощупь Никита добрался до кровати, протянул руку, наткнулся на что-то шипящее и пушистое, чертыхнулся. – Эльза, это всего лишь гроза. Успокойся.

– Развяжи! – Всем телом она дернулась ему навстречу. Никиту аж сквозняком обдало от этой ее порывистости. И кошка уже не завыла, а зарычала по-тигриному. – Развяжи меня, пожалуйста! Не надо! Не надо меня так оставлять…

Еще как надо. Если ее сейчас развязать, потом хлопот не оберешься. Придется в темноте ловить по всему дому, а домик, надо сказать, немаленький.

– Развяжу, – пообещал Никита. – Вот ты успокоишься, и развяжу.

– Ты их не видишь? – Эльза перестала кричать, перешла на сиплый шорох. – Ведь не видишь, правда?

Галлюцинации… А Ильюха говорил, что получится обойтись без глюков. Не получилось…

– Эльза, я ничего не…

Договорить не вышло, снова громыхнуло. Только как-то странно, неправильно громыхнуло. Словно бы молния ударила прямо в оконное стекло. Или не молния? Никита сделал осторожный шаг к окну. Кошка метнулась следом, черной тенью запрыгнула на подоконник, зашипела.

А по стеклу растекалось что-то густое и темное – непонятное. Подумалось, что это хулиганит кто-то из местных, швыряется в окна комьями грязи. Вот только не грязи, совсем не грязи… В свете очередной молнии Никита увидел птицу. Она была крупная, не то ворона, не то галка. Крупная и искалеченная, с переломанными крыльями. Словно бы кто-то невидимый швырялся в окна птицами.

Кошка шипела, металась туда-сюда по подоконнику, не давала Никите рассмотреть в деталях то, что происходило снаружи. А снаружи определенно что-то происходило. Снаружи кружили птицы. Кружили, с разгона бились в оконное стекло, оставляя на нем кровавые разводы. Вот такая дикая мистерия! Рассказать кому, не поверят. Да и как такое рассказывать?

Эльза тоже билась, рвалась из своих пут, кричала.

– Отпусти! Никита, отпусти меня! Ну, пожалуйста!

Отпустит. Теперь уже точно отпустит, вот только кое-что уточнит…

– Что ты видишь, Элли? – Он склонился над ней, в темноте нащупал влажный и холодный от пота лоб. – Скажи мне, что ты видишь?!

Вообще-то в этой почти кромешной тьме она не могла ничего видеть. Разве только слышать, но почему бы не спросить?

– Птицы… – Ее голос упал до сиплого шепота. – Я вижу птиц.

Значит, птиц… Уже хорошо. Уже не галлюцинации. Хоть и странно. Никита потянулся к ремню на Эльзином запястье.

– От них очень тяжело спрятаться. Но если ты под кайфом, они не могут тебя найти… А я не под кайфом! Из-за тебя и твоих чертовых капельниц я чистая! – Она снова дернулась ему навстречу. Никита даже испугался, что она может вывихнуть запястья. – Развяжи меня!!!

– Это всего лишь птицы.

Всего лишь птицы… У Хичкока тоже были всего лишь птицы, но Эльзе об этом знать не нужно.

– Темно… Он приходит, когда темно… Приходит и приводит с собой птиц…

– Кто приходит? – Никита убрал руку от ремня. Похоже, рано ее отвязывать…

– Человек… Черный человек приходит ночью и приводит птиц! И становится темно! Вокруг него всегда темнота!

Да, развязывать ее рано…

– Темно, Элли, потому что гроза. Может, пробки выбило. Я сейчас посмотрю.

– Нет! Не уходи, не оставляй меня тут одну! – Если раньше Эльза боялась, то сейчас… Это был не страх, это была квинтэссенция страха. Нужно попробовать включить свет. А пока… Никита нашарил телефон, включил фонарик, положил на тумбочку рядом с Эльзой.

– Не бойся, я быстро. А тебе вот, фонарик.

Фонарик мигнул и погас. А вслед за ним погас экран. Наверное, села батарея. Даже наверняка села, он просто не обратил внимания.

В дверь постучали. Будто бы несколько раз с силой ударили кулаком. Эльза издала странный звук, словно бы у нее в легких резко закончился воздух, а потом прохрипела:

– Никита, не ходи. Это он…

– Это соседи. – Это ж каким нужно быть идиотом, чтобы ходить в гости в такое ненастье?

Про запертые на электронный замок ворота Никита подумал уже в тот момент, когда подходил к входной двери. Разумеется, он не собирался ее открывать ни перед злоумышленниками, ни даже перед потенциальными соседями. Но посмотреть-то ведь можно. Вдруг кому-то снаружи стало плохо.

Снаружи было тихо. Раскаты грома не в счет. К грому он уже привык.

– Эй! – позвал Никита шепотом и усмехнулся. С кем поведешься, от того и заболеешь. Эльзе мерещатся всякие черные человечки. Вот и ему теперь… – Есть кто живой?! – спросил он уже громко и уверенно.

Мгновение ничего не происходило, а потом дверь содрогнулась, словно в нее ударили тараном. Или Никите просто так показалось в темноте? Оказывается, в темноте мир меняется радикально. Оказывается, в темноте даже взрослый мужик может почувствовать себя маленьким испуганным мальчиком. Пусть всего на мгновение, но все же…

Вместо того чтобы оставаться у двери, Никита шагнул к окну. Про окно нужно было подумать сразу, но он как-то не догадался. Растерялся из-за всей этой чехарды…

Снаружи стоял человек. Черный и в черном. Разглядеть в темноте хоть какие-нибудь подробности не получалось, света от молний не хватало. Единственное, что Никита успел заметить, это то, что у человека не было лица. Или было, но какое-то неправильное, гротескное, с непропорционально большим носом, почти клювом…

Кажется, он только моргнул, а незваный гость уже исчез, растворился в пелене дождя. Или вот в этой черной туче. В туче Никита не сразу признал птичью стаю, такой плотной, такой монолитной она была. Сколько бы он так стоял, любовался, неизвестно. В реальность его вернул сначала странный шорох, а потом отчаянный крик Эльзы.

Обратно в комнату он летел, не разбирая в темноте дороги, натыкаясь на углы и на мебель. В голове вертелась лишь одна мысль: он так и не отвязал Эльзу, оставил ее одну в беспомощном состоянии. Кошка не в счет.

Как оказалось, сбрасывать со счетов кошку не стоило. Вот только понял это Никита далеко не сразу. Сначала он вообще ничего не понимал. По комнате носились тени, черные мазки на еще более черном. Что-то острое задело Никите щеку. Задело и, кажется, распороло. Птицы?! Он бросился к кровати, ориентируясь только на Эльзин крик. Подоспел вовремя, в темноте почти у самого Эльзиного лица поймал что-то трепыхающееся, остроклювое, яростное. Поймал и свернул шею. Как-то само получилось, наверное, от неожиданности.

– Не бойся! – прокричал он в темноту. – Сейчас я тебя развяжу!

Мертвая птица шмякнулась на пол, Никита наступил на нее ногой, захрустели кости.

– Ты их видишь? – Она больше не кричала. Кажется, собственная участь отныне ее не волновала. Ее волновало лишь это. – Ты видишь птиц?!

Никита справился с первым ремнем, потянулся ко второму, потом подхватил Эльзу, прижал к себе. Ему казалось, что так будет надежнее и безопаснее для нее. А он уж как-нибудь отобьется от этих тварей.

– Ты их видишь?! – заорала Эльза прямо ему в ухо.

– Да! Я их вижу! – заорал он ей в ответ. – И черного человечка я тоже видел.

Мгновение ее спина была напряженной, позвоночник под влажной от пота футболкой натянулся как струна, а потом она вдруг как-то вся обмякла, сказала шепотом:

– Хорошо.

Ничего хорошего в этом не было. Одной рукой Никита продолжал прижимать к себе Эльзу, а второй отбивался от пернатых тварей. Твари, все как одна, рвались к Эльзе. Он шкурой чуял, что именно к ней. И кошка ревела в темноте с поистине тигриной яростью. На мгновение Никите даже показалось, что это и есть тигр. Ну или пантера, на худой конец. А что? Ворвались же в дом птички. Почему бы пантере не заглянуть?..

А еще ему думалось, что долго они так не продержатся, нужно забирать Эльзу и тащить в комнату без окон. Например, в ванную. Болела макушка и разорванные птичьими когтями руки. Проклятый Хичкок со своими проклятыми птичками!

– Элли, нам нужно убираться! – проорал он. Хотел сказать спокойно, но не получилось. – Эти твари сейчас выклюют мне мозг.

Ей бы испугаться, проникнуться драматизмом момента, а она вместо этого расхохоталась.

– Выклюют мозг… – Она хохотала и одновременно вырывалась из Никитиных объятий. – Если мне не выклевали, то и тебе не выклюют… – Ох, все-таки рано он ее отвязал. Остались еще симптомы!

– Убирайтесь! Вон пошли! – Он и не заметил, как смех перешел в крик. На сей раз не испуганный, а яростный. Почти такой же яростный, как кошачье-тигриное рычание. – Я вас не боюсь!

Не боится – это замечательно. Наверное, это тоже хороший признак. А вот он, Никита, боится! И за себя, и за Эльзу, и за чертову кошку, мечущуюся в тишине.

В тишине… А когда это наступила тишина? Когда прекратился птичий клекот и шорох крыльев? И сверху на голову больше никто не пикирует…

– Они ушли? – шепотом спросила Эльза. Никита все никак не мог привыкнуть к этому ее переходу от крика к шепоту и обратно. Да и привыкать, если честно, не хотелось. – Улетели, да?

– Кажется. – Свободной рукой он потрогал свою макушку.

– Мозги на месте? – все так же шепотом спросила Эльза.

– Вроде да. – Голова болела страшно, и по виску горячей струйкой стекала кровь.

– А ты как? – спросил он все так же шепотом.

– Я нормально. Замечательно я!

– Если ты сейчас засмеешься, я тебя снова привяжу.

Никита разжал объятья, сполз с кровати, побрел к той стене, на которой, помнится, был выключатель. Выключатель щелкнул, и комнату тут же залил нестерпимо яркий, как в операционной, свет. Вот только комната не была похожа на операционную. Она больше походила на поле битвы. Пол был усыпан мертвыми, искореженными птичьими телами. Вороны, галки, воробьи и, кажется, даже сова. Охренеть! В раскрытую дверь вошла кошка, в зубах она волокла птичку, превосходящую ее по размеру едва ли не вдвое.

– Это ты их всех, что ли? – ошалело спросил Никита. Можно подумать, ему не о чем было больше спрашивать и нечему было больше удивляться.

Кошка посмотрела на него полным презрения взглядом, швырнула птичку на пол, запрыгнула на колени к Эльзе, заурчала громко, как трактор, принялась тереться башкой об ее расцарапанные ладони. Выходит, Эльзе тоже досталось. Не так сильно, как ему, но все же. Надо будет осмотреть раны, но сначала обойти дом. Птицы ведь как-то проникли внутрь.

– Я сейчас осмотрюсь и вернусь, – сказал он, мысленно уже приготовившись к истерике. Вот только истерики не последовало. Эльза, да и кошка вели себя на удивление спокойно и здраво. – Я быстро!

К открытому окну кухни Никита шел по дорожке из окровавленных перьев. Кошка свое дело знала! То тут, то там на полу валялись мертвые птицы. Никита глянул в клубящееся снаружи ненастье, не увидел ничего подозрительного, запер окно, под раковиной нашел рулон мусорных пакетов и хозяйственные перчатки. Сначала следовало очистить поле боя, а боевые раны могут и подождать.

В общей сложности он насчитал тридцать две мертвые птицы. Кошка не только знала свое дело, кошка была рекордсменкой! За это ей полагался сытный ужин, вот только Никита подозревал, что она уже и так наелась на пару дней вперед. Мусорный мешок он поставил у запертой двери, выходить наружу не было никакого желания. Да и дел у него еще полным-полно.

Пока Никита возился с птицами, Эльза прибралась в комнате, вымыла полы, затерла кровавые пятна. На ее футболке тоже кое-где виднелись следы крови. Он очень надеялся, что птичьей. А еще надеялся, что они сегодня не подцепили какой-нибудь орнитоз или, не дай бог, бешенство! Ведь нормальные птицы себя так не ведут.

– Нужно будет привиться, – сказал он, подходя к Эльзе.

– От чего? – спросила она.

– От бешенства. На всякий случай.

– Ты их не выбросил?

– Кого?

– Птиц.

– Пока нет. Утром закопаю где-нибудь в лесу. А парочку отвезу в город на экспертизу.

– Хорошо. – Эльза вздохнула с явным облегчением. Она вообще выглядела странно, словно бы произошедшее не напугало ее до чертиков, а, наоборот, приободрило.

– Что же тут хорошего? – Никита поймал ее руку, принялся изучать раны. Ничего особенного, поверхностные царапины. У него покруче будут, похоже, останутся шрамы.

– Мне нужно будет утром убедиться. – Эльза тоже рассматривала его раны. С каким-то почти садистским удовольствием рассматривала!

– В чем убедиться?

– В том, что это все, – она обвела комнату взглядом, – настоящее.

– А моих боевых ран тебе мало?

– Птицы важнее.

Он ничего не ответил, лишь молча пожал плечами. Хотя, сказать по правде, ему бы тоже убедиться в том, что все это настоящее. Уж больно мало оно на настоящее походит. А вот Эльза – удивительное дело! – выглядит хорошо, почти нормально выглядит. Кризис миновал? Или клин клином вышибают, и теперь у них с ней один глюк на двоих? Или на троих, если считать кошку. Кстати, кошка в этой вакханалии тоже пострадала, на тощем боку Никита заметил запекшуюся кровь. Эту рану тоже стоило бы обработать, но, памятуя о тридцати двух мертвых птичках, Никита не решился. Залижет, если что. Или пусть Эльза с ней сама разберется.

Впервые за день он подумал об Эльзе как о нормальном человеке, а не как о человеке, нуждающемся в психиатрической помощи. Может, оно как-нибудь само собой рассосется?

– Мне нужно в душ. – Он посмотрел сначала на свою окровавленную футболку, потом на Эльзу. – Ты ведь не наделаешь глупостей?

Привязывать ее снова ох как не хотелось, но если придется…

– Не волнуйся, я не наделаю глупостей. – Она продолжала гладить свою кошку, вид у нее был серьезный и сосредоточенный.

– Вот и хорошо. – До окончательного «хорошо» было еще далеко, но уже хоть что-то. – Я быстро.

– Никита! – Он уже стоял в дверях, когда Эльза его окликнула: – Никита, как он выглядел?

– Кто?

– Человек, который привел птиц.

Формулировка вопроса была как минимум необычной. Человек, который привел птиц… Но с другой стороны, этого человека Никита видел своими собственными глазами. И птичек тоже видел.

– Я его не рассмотрел. Было темно.

– Но ты видел! – Эльза напряглась, перестала гладить кошку, и та недовольно заворчала.

– Кого-то видел. Кажется.

– У него нет лица. Вместо лица у него такая-то маска с огромным клювом, как у чумного доктора.

– У чумного доктора еще есть шляпа. – Сказал и сам удивился тому, что сказал.

– А у Черного человека есть плащ! – Казалось, Эльза сейчас или снова рассмеется, или разрыдается. Никита не хотел видеть ни того, ни другого, поэтому спешным порядком ретировался в ванную.

Мылся он быстро, с полуприкрытой дверью. Мылся и прислушивался к тому, не донесутся ли снаружи какие-нибудь странные звуки и шорохи. Звуки определенно доносились, кажется, с кухни. Испачканную футболку он сунул в стиральную машину, наспех вытерся, влез в джинсы и вышел из ванной.

На кухне горел свет, отблески его падали на плитку коридора, подкрашивали ее золотом. Никто не кричал и не выл, и гром гремел уже едва слышно, где-то совсем далеко. На всякий случай Никита заглянул в спальню-палату – ни Эльзы, ни кошки там не оказалось. Или снова сбежали, или перебазировались.

Перебазировались. Кошка заняла наблюдательную позицию на подоконнике, а Эльза сидела на барном стуле, с отстраненной сосредоточенностью смотрела на газовую плиту.