Текст книги "Путь пешки 3. Смена короля"

Глава 4

Мы очень долго шли по лесу – где-то поворачивали, где-то пролезали под поваленными деревьями – я давно уже перестала ощущать ход времени и расстояния. Если на прогалинах и лужайках еще были хоть какие-то отблески света неба, то в самом лесу стояла непроглядная мгла. Мы шли гуськом, держась за руки – Ефим, Мила и я. Ефим уверенно вел нас, как он различал дорогу – я даже не бралась и гадать. Далеко позади периодически были слышны автоматные очереди – оставалось только надеяться, что Турка под них не полезет.

Наконец мы дошли до их домика – в такой темноте я бы его и не заметила и прошла мимо. Мила завела меня в дом – я до сих пор не могла отойти от общения с Сашкой и от дневных событий – смерти Домушки и, возможно, Олега. Жить не хотелось вовсе – я просто шла за Милой, а она тащила меня за руку. Мы зашли, а Ефим остановился в дверях:

– Милка, никакой печи или свеч! Они могут заметить дым из трубы или свет. Залезайте на печь и ложитесь, а я останусь снаружи – чтобы они не застали нас врасплох… До рассвета протянем – а там видно будет.

– Хорошо, любимый – звук долгого поцелуя.

– Ох, Милка – ну и устроила ты сегодня тому бедолаге в избушке… Хорошо, что он до тебя так и не добрался…

– Так – для дела нужно было, ты же понимаешь… – еще поцелуи.

– Хорошо – иди уже, не оставляй ее одну. Я подержу дверь, пока вы залезете на печь.

Все это время я стояла спиной к ним, уставившись в кромешную тьму домика. Скудный лунный свет из двери все же заходил сюда и я видела свою тень на печи. Мила подошла ко мне сзади и взяла за руку – я даже вздрогнула от ее прикосновения.

– Танюш, полезай на печь. Давай поспим – утро вечера мудренее.

Мила помогла мне залезть на скамейку, а оттуда – на печку. Печка была не совсем холодной – видимо, сегодня ее топили. Убедившись, что я залезла и улеглась – Мила тоже быстренько взобралась ко мне.

– Все, девчата, доброй ночи! – сказал от двери Ефим и закрыл ее.

В домике воцарилась кромешная мгла. И тишина. Пока мы шли по лесу – были слышны наши шаги, дыхание и разговоры моих спутников, редкие крики ночных птиц, шелест крон вверху – а теперь меня окутывала мертвая тишина. Я медленно, но верно погружалась в прострацию – казалось, весь мир исчез, и я проваливаюсь в темную молчаливую пропасть.

Неожиданно сбоку я почувствовала какое-то движение – что-то легонько подталкивало меня, и после нескольких неудачных попыток Мила нашла мою руку и взяла ее в свою. Так как зрение и слух сейчас вообще ничего не воспринимали, я вдруг очень ярко ощутила – насколько ее рука теплая, сухая и гладкая. Она была как островок суши в мрачном темном океане, куда меня неотвратимо затягивало.

– Танюш, давай поговорим… Помнишь – как ты со мной тогда, у обрыва? Ты ведь тогда удержала меня… Поговори со мной – хоть о чем-нибудь, тебе нужно отвлечься… Подумай о себе и о ребеночке внутри тебя…

Мне абсолютно не хотелось ни о чем разговаривать – в голове было звонко и пусто… И вообще – казалось, что я и говорить-то теперь не умею. Но Мила не отступала:

– Тань, пожалуйста – не молчи… Это ты после того урода в избушке такая, да? Изнасилование – страшная вещь, я знаю… Мужчинам никогда этого не понять, они думают, что проблема только в том – больно или нет… А все намного серьезнее. Как говорил Учитель – во время этого процесса мужчина выступает как вампир и опустошает женщину, оскверняет ее. Акт любви и радости превращается в мрачное действо, лишающее… э… энергии и жизненной силы женщину… Именно поэтому многие потом кончают с собой – не от боли, не от позора, а от пустоты – они не могут найти в себе сил жить дальше…

Хм… Интересно – это что, старик на такие темы с Милой общался? Явно его обороты и энергия, о которой он все уши прожужжал. Мила же не умолкала, казалось – она сама хотела выговориться:

– Помнишь, ты меня тогда просила рассказать о себе? Да как-то у нас разговор не в ту сторону пошел… Так вот, Тань – я тебе все сейчас и расскажу. Не знаю – понимаешь ли ты меня и вообще слышишь ли… Но, я думаю – хуже не будет, а мне тоже легче станет… Так вот – с чего бы начать? Начну сначала…

***

Мила все говорила – ее низкий грудной голос, такой переживающий, такой доверчивый – понемногу вытягивал меня из черной пустоты – и мне уже не казалось, что я оглохла.

– В том мире, где я жила – богатые черкески зачастую растили дочерей с определенной целью – продать потом дочь в гарем османского султана. Тем более если дочки получались хорошенькими… Девочки не сталкивались с тяжелой работой, чтобы сохранить нежной кожу на руках, приглашали учителей танцев, литературы, музыки и, конечно же – османского языка, который девочка должна была знать в совершенстве. Честолюбивые матушки взращивали свое чадо, втайне мечтая – что однажды их дитя станет женой султана, ну а если даже и не станет – то в гареме ей обеспечена сытая привольная жизнь. С самого раннего возраста девочек соответственно настраивали, что это и есть смысл их жизни – стать женой или хотя бы наложницей великого султана…

Помню, когда мне было всего десять лет – в наш дом пришел богато одетый иностранец, осматривал меня, щупая кожу, волосы – и даже сказал моей матери раздеть меня. Она как ни в чем ни бывало сняла с меня одежду и несколько раз развернула голой перед этим чужим дядькой. Мне было ужасно стыдно, хотелось убежать и куда-нибудь спрятаться – но куда бежать-то? Ведь здесь моя мама – и значит, она делает, как лучше… Мать бегло говорила по-османски, я же тогда только начинала учить этот язык и могла лишь уловить – речь шла о ланях, о талии и луне…

С тех пор моя жизнь изменилась – если до того я просто бегала свободным ребенком, то после меня начали учить… Учить многому, в том числе обольщению мужчин – и четко обозначили – зачем и для кого… А на мои робкие возражения «Мама, я не хочу к султану – я хочу жить с тобой» – мать довольно резко отвечала, что я еще мала и не понимаю своего счастья… Так и проходило мое детство – в уроках и занятиях… У нас был хамам и чуть позже, когда я уже стала девушкой – меня натирали маслами и благовониями и даже учили специальным упражнениям, развивающим мышцы… э… лона…

Однажды я застала мать в печали и растерянности. Нужно сказать, что я очень любила ее – у меня не было отца, не было братьев и сестер – а мама была самой красивой, умной и всемогущей… Ну, по крайней мере – в нашем доме… Так вот, я подошла к ней – а мне было на ту пору пятнадцать лет – и поинтересовалась, что же случилось. На что она мне с нескрываемой досадой ответила «Султан-то умер… А у нас с агой уже все договорено было…» Так как мне прожужжали все уши о том, что султан – это смысл и цель моей жизни, мой нареченный и что для него я готовлюсь – то в моем воображении он конечно был статным, молодым и красивым… Я спросила маму «А как же – его враги убили, да? Погиб на поле боя?» На что мать с кривой усмешкой ответила «Да нет, малышка – от старости он скончался. От старости, похоти и обжорства»… Я была просто в ужасе – во-первых, как оказалось – меня готовили для старого похотливого обжоры, и кто – моя мама! А во-вторых – я вообще впервые видела, чтобы она так разговаривала. Моя мать всегда говорила как «курлычущая голубка» и меня так же учила – что женщина не должна высказывать ни злости, ни раздражения.

Все это было самым первым потрясением в моей жизни. Вторым – и тоже очень страшным – была затронувшая нас война. В один прекрасный весенний день на улице послышались выстрелы, а потом в дом ворвались русские солдаты. Они убили всех мужчин из числа слуг и отлавливали, уводили или насиловали женщин. Мама и я спрятались в саду – но бежать было некуда – через стену забора мы перелезть не могли и оказались пойманными в собственном доме. Солдаты рубили, жгли и пили, мочились в фонтан и продолжали насиловать всех попавших в поле зрения женщин. Одна из служанок повесилась на ближайшем к нам дереве. Мать сказала, что это самый страшный грех в глазах Аллаха и чтобы я и думать не смела. На второй день нас нашли. Солдаты содрали с моей матери ее дорогие одежды и, не снимая сапог – по очереди оприходовали ее. Я от ужаса не могла даже дышать и прижималась к земле под кустом в надежде, что меня не заметят или сочтут мертвой. Я, никогда не знавшая никакого горя или даже расстройства – оказалась не готова к таким испытаниям и лишилась чувств…

Очнулась я на корабле, в каком-то грязном полутемном помещении с дощатыми стенами, со связанными над головой руками, одежда отсутствовала вовсе. На мне корячился какой-то прыщавый подросток в одной рубахе и сапогах. Он больно сжимал мою грудь – а она уже и так была синего цвета с зелеными переливами – видимо, не ему первому так понравилось ее сжимать. Я чувствовала жуткую боль промеж ног. Только когда он закончил, то поднял на меня взгляд – увидев, что я смотрю на него, он даже отпрянул, испугался и с криком «Братцы, османская шлюха очнулась!» – вскочил на ноги, потряхивая своим хозяйством чуть ли не у меня перед лицом. В общем – их было шестеро, они приходили по очереди и развлекались. В промежутках я с безразличием осматривала свое тело – свернувшаяся кровь на ногах, синяки разных цветов… Но мне уже было все безразлично – я чувствовала себя мертвой, мое тело не имело никаких потребностей – ни жажды, ни голода, ничего… Мне казалось, что все это продолжается вечность, что я уже давно умерла и со стороны наблюдаю за этой вакханалией под шелест волн за стеной…

Однажды все закончилось – в помещение зашел новый человек – чистый, трезвый, в мундире и белых перчатках. Разглядев меня в полумраке, он какое-то время смотрел на меня со смесью сострадания и брезгливости на лице. Потом гаркнул «Купор!» Подбежал один из моих знакомцев, стоя перед новеньким навытяжку. «Что это?! Убрать! Сгною гадов!» – после чего меня отвязали и куда-то понесли за руки и за ноги.

Двое вынесли меня на улицу – яркий солнечный свет слепил мои глаза. Нарядный офицер накрыл меня каким-то тряпьем, потом дал одному из матросов позвякивающий мешочек и сказал:

– Найди кого-нибудь, кто позаботится о ней. Отплываем через полчаса. Все понял? И смотри мне… – офицер замахнулся на нерадивого подчиненного. Тот испуганно закивал и куда-то убежал – наверное, искать… Офицер опять смерил меня жалостливым взглядом, резко развернулся на каблуках и взошел обратно на корабль. Я осталась лежать прямо на досках пирса – надо мной по чистому небу пролетали кудрявые облака – казалось, я лечу вместе с ними и давно уже покинула свое многострадальное тело… Я его совсем не чувствовала – ни боли, ничего…

Наконец к пирсу подъехал на телеге мужик, а вместе с ним на козлах – один из моих мучителей. Он быстренько спрыгнул, зашвырнул меня на телегу, где оказалось сено, и обратился к мужику:

– Отвези ее куда-нибудь, а? Ну – в больницу, или в монастырь какой…

– Так она ж еле живая! А ну как отойдет?

– А отойдет – так закопаешь. На вот – этого тебе хватит за хлопоты – и он передал мужику все тот же мешочек.

***

И мы поехали. Мне было все равно – куда и зачем, мне казалось, что хуже чем есть – уже никогда не будет. Мы очень долго ехали, судя по меняющемуся рельефу – в горы. Потом мужик остановил лошадь.

– Эй, девка! Может – по нужде сходишь или как? Ты вообще жива еще? Воды будешь?

– Да… – еле слышно выдавила я из себя.

– Ты сама-то откуда? Из родных есть кто?

– Черкеска я.

Как же тяжело было разговаривать… Тем более, что в то время русского я почти не знала. Понимать-то понимала, в общих чертах, а сама разговаривала коряво – меня этому языку учили очень поверхностно.

– А-а-а – разочаровано протянул мужик – басурманка… То-то я смотрю – черноглазая какая… В монастырь тебя не возьмут, наверное… Так это что они тебя – через море везли, аж от султанского берега? Жалко мне тебя, девка, да вот не знаю даже – куда тебя и везти… Домой привезу – так и там тебе будет несладко – война ведь, а тут вражескую девку в деревню привез… Да еще избитую и попорченную… Я бы денег тебе этих и отдал, что за тебя заплатили – да вот только чем они тебе помогут-то?

Крестьянин надолго затих. Наступала ночь, я все так же лежала на телеге. Очень тяжело было держать открытыми веки и я их закрыла. Где-то недалеко шумел мужик, ходил, шурша ветками… Потом запахло костром… Иногда слышалось дыхание лошади. Так я и заснула.

Проснулась я от движения – мы опять ехали. Мужик шел рядом с телегой и смотрел на меня – видимо, все не мог решить, куда же меня деть. Увидев, что я открыла глаза – он обрадовался, и его простодушное лицо расплылось в улыбке.

– О – живая! Проснулась наконец! А я-то боялся, что уже все… Выглядишь ты, конечно – краше в гроб кладут… Не замерзла ночью-то?

Моя рука выскользнула из-под тряпья – мужик взял меня за запястье и собирался уже засунуть руку обратно, под покрывало.

– А ручки-то барские, гладенькие… Не из простых ты, да? А это что? Это что у тебя на ладонях? А ну стой! Тпрууу!

Остановив лошадь, мужик судорожно сдернул покрывало с моих стоп, потом с переполненными ужасом глазами подошел опять к голове:

– А ну открой рот! Рот открой, я тебе говорю!

Я, ничего не понимая – открыла рот. Мужик ухватил меня за нижнюю губу и вывернул ее наружу. Лицо его побелело, глаза округлились от испуга:

– Так и есть… Язвы у тебя, девка – на ладонях, ступнях и во рту… Наверняка и на срамных местах, но я там смотреть не буду… Заразили они тебя, девка… Срамной болезнью заразили… Я-то ее знаю, в казармах насмотрелся…

Огорченный мужик отошел от меня в раздумьях. Где-то недалеко шумел водопад, оглушительно распевали птицы… Наконец он обернулся.

– Прости, не могу я тебя домой отвезти… У меня жена и пятеро ребятишек, мал-мала меньше… Да и других людей там полно. Боюсь я за них. Прости, милая – этот бесхитростный русский мужик стоял и плакал передо мной. – Знал бы – ни за что бы не взялся везти тебя… Я понимаю, что ты не виновата… Мне ведь солдат сказал – груз отвезти нужно… Да и заработать прилично… Будь прокляты они, кто тебя так попортил! – крикнул он в сердцах и стукнул кулаком по телеге. Потом опять отвернулся – наверное, плакал…

Видимо, все же решившись – он поплотнее завернул меня в покрывало, взял на руки и куда-то понес. Мы подошли к водопаду – я слышала его шум снизу. Мужик смотрел мне в глаза, по его обветренным щекам катились слезы.

– Как зовут-то тебя?

– Мила.

– Ты понимаешь, что я сейчас сделаю, Мила?

Я выразительно закрыла глаза.

– Прости меня, Мила. По крайней мере – это будет быстро и не больно. Ты ведь не жилец уже – ты это понимаешь? А деньги эти грязные я отнесу в больницу, на лечение людей с такой же вот болезнью… И свечку поставлю за упокой души твоей, Мила… Какой бы ты там веры ни была… Простишь ли ты меня?

Я опять закрыла глаза.

– Прости меня, Мила… И прощай. – Поднатужившись, мужик бросил меня в водопад.

***

Я пришла в себя, потому что кто-то тянул меня за ноги. Тянул по воде. Я попыталась вспомнить – что же со мной произошло, но память отказывала – только грохот водопада и окружающая меня вода… Приоткрыв глаза, я увидела спину мужчины с длинными седыми волосами в холщовой рубахе – он тащил меня куда-то, наверное – к берегу. На всякий случай я опять закрыла глаза – пусть лучше думает, что я мертвая. Вытащив меня на глинистый берег, он присел где-то рядом, а потом вдруг горько заплакал:

– Ну как же так можно?! Да что же вы за существа такие? Да какое же еще существо так относится к особям своего вида?! Ну как же можно было такое вот сделать? Девочка ведь еще, почти что ребенок… – человек плакал, горько и безутешно по чужой и незнакомой ему девушке. Я приоткрыла глаза. Увидев это, он вскочил с камня и вытер слезы.

– Так ты жива?! Ну, слава богу! Крепись, девочка – я тебе так просто умереть не дам! – Он подхватил меня на руки и куда-то понес. Я вспомнила крестьянина, предыдущего моего благожелателя – и решила предупредить:

– Болезнь у меня… Заразная…

– Да? А ну-ка, ну-ка… – сказал он совсем без испуга, а даже с каким-то интересом. Аккуратно уложив на траву, он принялся меня осматривать – ладони, живот, стопы, залез ко мне в рот и осмотрел губы и язык с нижней стороны, а потом даже завернул край… э… половых губ и туда тоже заглянул. Учитывая то, что я и так лежала перед ним голой, так как мое покрывало осталось где-то в водопаде – то меня это уже не особенно и смутило. Он сказал:

– Сифилис у тебя, дорогуша. И довольно запущенная стадия… За меня не беспокойся – сифилис в основном передается половым путем или через кровь. Ни так, ни эдак мы с тобой контактировать не будем. – он усмехнулся – Есть, конечно, и вероятность случайного заражения – но тут уже дело иммунитета, а он у меня в порядке. Так что обо мне не переживай – думай только о себе. Ты обязательно будешь живой и здоровой – просто прими это как данность…

Как ты уже догадалась – это был наш общий знакомый, Учитель. Я просто каждый день благодарила бога, что он послал меня к такому человеку. Очень долгое время я не могла прийти в себя – не могла ни ходить, ни даже вставать. Он принес меня в небольшой шалаш на берегу водопада – и там мы с ним и жили. Он не кормил меня, только поил водой из этого же водопада, каждый день заносил в него и мыл. Всю, как ребенка. Кроме того, с помощью стебля какого-то растения он устраивал мне клизмы, как он их называл. Но, чтобы я не боялась, он подробно рассказывал мне – что делает, зачем и как. Я совсем потеряла счет дням, один день был похож на другой – процедуры, разговоры, разговоры, разговоры… Причем односторонние, потому что я пока нее найти могла в себе ни сил, ни доверия – чтобы рассказать свою историю. Ограничилась только именем. Однажды я попросила дать мне какую-то одежду – я уже сама понемногу ходила – медленно, но зато сама. Учитель мне ответил:

– Я стар, Милуша – так что твое стеснение беспочвенно. И даже если бы я был моложе – я отношусь к тебе как к дочери и не вижу в тебе сексуального объекта. А других людей здесь нет. Так что не забивай свою прелестную головку всякой ерундой – и пусть твое бедное тельце получит максимум солнечной и воздушной энергии. Если уж совсем невмоготу – можешь ходить в одеяле, которым ты пользуешься ночью… Мне ведь больше нечего предложить тебе, разве что свою рубаху – но тогда я буду ходить голым, а это уже было бы некрасиво во всех отношениях – Учитель заразительно рассмеялся. Удивительный человек – он почти в любом событии умеет найти что-то хорошее, а плохое делает мелким и незначительным.

Мы долго жили там с ним – однажды я все же доверилась ему и рассказала всю мою историю. Он меня не торопил, вопросов не задавал и терпеливо ждал, когда я сама решусь.

Что удивительно – я ничего не ела все эти дни, а сил у меня прибывало. Учитель сказал – это потому что я «даю организму возможность восстановиться, а не заниматься перевариванием пищи и ее выводом». Со временем прошли внешние увечья – синяки и ссадины, зажили рубцы от веревки на руках. Позже начали сходить ужасно зудящие язвы на теле. И в один прекрасный день я поняла, что здорова – я не нащупала язв при купании. Нигде. Когда я сказала об этом Учителю – он очень обрадовался, посоветовал еще какое-то время поголодать «для полного обновления крови» и потом еще столько же выводил меня из голода – какие-то разбавленные соки ягод, причем разбавленные водой по-разному – в первые дни вкус почти не чувствовался, а потом все гуще и гуще… Ну и так далее – в итоге он вывел меня на еду, которую ел сам. Я провела вместе с ним все лето и начало осени. Уже стало холодать, и он отвел меня в деревню. Я боялась идти к другим людям, но он пообещал мне, что не даст меня в обиду… И мы пошли – я, замотанная в меховое одеяло, и мой Учитель и спаситель… Так что я ему обязана буквально всем. Ты как там – спишь?

За время Милиного долгого рассказа я полностью пришла в себя – как всегда, осознание того, что кто-то намного несчастнее меня и больше нуждается в сочувствии – вывело меня из комы, в которую я вошла, еще когда Сашка убил Домку…

– Нет, Мил – я не сплю. Твой рассказ, конечно – никого не оставит равнодушным. Мне очень жаль тебя, ты пережила действительно страшные события… Что касается меня – у меня все проще – ведь Сашка не чужой мне человек, мы с ним жили четыре года и регулярно спали, просто, конечно – не так грубо… Да и я – не молоденькая девственница, как ты была тогда…

– Ну вот видишь – ты уже и говоришь… Значит, не зря я рассказывала – устало произнесла Мила – а теперь давай спать, а то скоро и ночь закончится…

– Давай… – все еще сжимая ее руку, я заснула.