Текст книги "Полтора килограмма соли"

Первым переломным этапом стала новая школа. Элитная по тем временам, с математическим уклоном. Леша победил в какой-то олимпиаде – и перевелся. И вот там его ждал сюрприз. В три ряда сидели в классе не те ребята, что курили на завалинке и сплевывали сквозь зубы, а такие же отличники. Наиотличнейшие какие-то отличники, один отличнее другого. Полкласса соревнуется за право попасть на Доску почета. Да и мало того! У них еще и своя компания сбитая, и девушки все красивые только с ними дружат, и книжки там у них из портфеля в портфель ныряют… Что-то он таких в прокопьевской библиотеке не видел…

И Коваленко стал брать эту высоту. Не мог он заснуть спокойно, не выучив параграфа, не прочитав заданного. А еще воображение бередила Лиза Боярина – первая умница в классе. Не ответить там чего-то у доски – когда она смотрит! – смерти было подобно.

Это сформировало его характер. Стремление быть не хуже других переросло в желание быть непременно лучшим. В школе, в вузе, в научной карьере, в поэзии. Не говоря уж о любовном поприще…

…Они его приняли. Как равного, а может, и как первого среди равных. Леша был старостой, как и потом в университете. Таинственные книжки стали гостить и у Леши под одеялом. При свете фонарика он читал Пастернака и Мандельштама, и тогда-то открылся ему тот самый мир, который должен же был существовать, непременно где-то и когда-то должен был. И тогда же в школьные тетрадки стали ложиться первые строки – про «лунные сны», «морозный воздух» и все то, с чего начинают молодые и влюбленные.

С Лизой у них до выпускного развивалась любовь-соревнование. Кто вперед учебник освоит… Кто лучше экзамен выдержит… А когда вступительные были сданы выездным комиссиям, Лиза выбрала Новосибирск, а Леша – томский мехмат. Уперлись оба, и никто не хотел ради другого поменять маршрут.

Коваленко всегда был очень упрям.

На первых каникулах они увиделись, но «все уже было не то». У него уже тогда появилась Ангелина. Одногруппница. Профессорская дочка. Поженились они на втором курсе. Кажется, в ту эпоху так было принято. Но свою последующую крамольную любвеобильность Коваленко объяснял именно этим:

– Я не догулял. До жены у меня была всего одна женщина. А потом только Ангелина, и так десять лет. И я начал бояться: а что, если я только с ней могу? А как же другие, красивые, разные?

Дальнейшая жизненная канва – дипломы, рождение детей, аспирантура, защита, преподавание. Какие-то перемещения в пространстве, выкраивание жилплощади, обмены… Коваленко написал и докторскую, но защитить ее не удалось. Об этом рассказал, морщась. Даже вспоминать ему это было тягостно.

– Я полдетства провел в больницах. Меня мучили желудочные кровотечения. От отца досталось. Он с отрядом в сорок пятом попал в окружение. И две недели они жрали одну клюкву. Так у него желудок и угробился. А у меня первый раз в шесть лет произошло. Представь себе, совсем пацан, а лежу в больнице и ничего есть не могу. А потом как нервы – так приступ, больница. Перед докторской вообще чуть не помер. Жена спасла, вовремя «скорую» вызвала… Сделали резекцию желудка. Врач сказал, чтобы плюнул я на докторскую, если жить хочу.

И Коваленко плюнул.

А потом девяностые годы – и совсем другая песня. Доцентской зарплаты стало не хватать, и Коваленко пошел в бизнес. Открывал какие-то банки с Яшкой Богдановым, наживал миллионы, прогорал, сталкивался с бандитами… Тогда же в его жизнь хлынул просто невероятный поток красавиц, которых теперь он не мог перечислить и назвать по именам. И тогда же Коваленко попал к писателям, зайдя к Ярославцеву по чьему-то совету. И хотя дебют был комически поздним, Коваленко быстро влился в среду и крепко полюбился нашим писателям. Особенно, конечно, поэтессам…

Этот момент он называет вторым переломным в своей жизни. Тогда-то и сформировался «современный» Коваленко, которого я повстречала. Первого Коваленку, советского, я воображала с трудом. Тем более что он не показывал мне семейные альбомы, а в те редкие детские фотографии, которые мне довелось увидеть, было сложно поверить. Что это он – тонкий задумчивый юноша с темными волосами.

Советский Коваленко, наверное, носил пиджаки и галстуки. К своим студенткам приставать не догадывался. Кормил семью, строил дачу, воспитывал детей и, если бы не увлечение женским полом, которое шло по нарастающей, был бы образцовым гражданином и примерным семьянином.

Я прижалась к коваленковскому плечу. Слушала размеренный стук сердца. Голова моя чуть приподнималась на его вдохе и опускалась на выдохе. Я просунула руку под его футболку и водила пальцем по шраму, тянущемуся от грудины в низ живота.

И мы долго молчали. Из форточки чуть веял ветерок. За окошком стрекотали августовские кузнечики. В камине алели угольки.

– Знаешь, чем мы сейчас занимались? – тихо спросил Коваленко.

Я кивнула.

29:66
Саша, которая любит Балабанова

Кстати, и не все мои друзья алкоголики. И даже не все с нетрадиционной ориентацией. Есть люди вполне традиционные и ничем не злоупотребляющие. Нормальные то есть.

Саша Сказкина ждет меня в «Депо». Это такая кафешка-трамвай. Компостеры там по стенам, поручни, на полу рельсы проложены и даже крышка от канализационного люка вмонтирована. Для антуражу. Саша любит туда ходить, потому что без ума от трамваев. Почему от трамваев? Потому что трамваи постоянно мелькают в фильмах Балабанова, а Саша…

Я про нее так всегда и говорю: «Саша, которая любит Балабанова». Рассказывая одним своим знакомым про других, мы сами не замечаем, как клеим ярлычки: «Леля, с которой мы жили на Боровой», «Янка, которая выпивает семь банок за вечер». Ну и так далее. Особенно самой Саше всегда приходится пояснять, потому что знакомить ее со своими друзьями я не решаюсь. Но она быстро выучила всех этих персонажей заочно и уже сама переспрашивает:

– Федя? Это тот, что живет неподалеку?

– Нуда, да, – радуюсь я ее памяти и внимательности.

Нет, я бы не могла собрать воттак всех своих знакомых, предположим, на день рождения и как ни в чем не бывало пригласить Сашу. Миша напьется и забузит, Федя станет хамить. Леля будет говорить об одиночестве. И вообще все мы курим прямо в комнате.

Другое дело – Саша. Она нормальная. Ну абсолютно нормальная, понимаете? Она не курит, не пьет, как все вокруг меня. Вовремя выучилась, а не скакала из одного вуза в другой. Не сидит в депрессии месяцами, не ищет истерически спутника жизни. Работает в редакции, книжки по медицине вычитывает, а не чем попало занимается. Правда, Саша любит Балабанова.

С Балабанова-то, кажется, мы и начали общаться.

Вообще в институте у нас с дружбой было не очень. Вечерние занятия как-то не располагали к общению. Все работают, а после учебы спешат домой. Я садилась за парту с Лидой, как-то по привычке, а еще потому, что мы с ней в группе были самые старшие. Саша садилась одна где-то сбоку или позади меня.

На вид Саша очень спокойная, даже невозмутимая. Так прямо и чувствуется, какое у нее ровное, глубокое дыхание. Все черты лица Саша, кажется, взяла от папы, как я заключила, когда увидела и маму, и папу. У Саши темные пышные вьющиеся волосы, которые она подбирает ободком. Густые брови вразлет. Широкие покатые плечи. На занятиях Саша надевала очки, чтобы видеть то, что пишут на доске. В остальное время она щурилась, пытаясь рассмотреть, что происходит на горизонте. Одевается Саша не очень молодежно, а как-то так: блузки, полудлинные юбки, обувь на широком каблуке. Поэтому кажется, что она выглядит старше своих лет. По крайней мере, на фотографиях они с мамой выглядят не то как сестры, не то как подружки.

Во время диплома я стала к ней приглядываться: мне показалось, что Саша медленно округляется и становится если нетолстой, то какой-то дородной. Прямо уже можно сказать: «Кровь с молоком». Или так: «В теле». Ладно, думала я, это, наверное, от нервов. Может быть, Саша волнуется и каждый вечер ест пирожные. Такое бывает. Вот когда Лидину дочку сбила машина, Лида располнела за несколько дней. И потом она в прежнюю форму уже не вернулась. Саша тоже не вернулась, даже после успешной защиты диплома.

Учились у нас хорошо человек пять, и в это число входили и Лида, и я, и Саша. Но Лида не особо читала книжки, а Саша читала. И как-то случайно я это обнаружила. Стой поры мы стали перед занятиями о чем-нибудь переговариваться: о литературе, о работе… И о фильмах Балабанова. Я о них ничего не знала, так, крутилось в памяти что-то вроде «Брата-2», и то смутно.

В Саше разгорался миссионерский интерес, и она предлагала:

– Давай я тебе принесу посмотреть.

Я соглашалась, брала, но смотреть мне было негде, и я ждала момента, когда пойду к кому-нибудь в гости, где будет видик, или мне оставят квартиру присматривать за кошками, и там будет компьютер с сидиромом. У меня в ноутбуке сидиром был давно сломан.

Кино я вообще не очень люблю. Чтобы посмотреть фильм – это надо меня очень долго уговаривать. Я настолько далека от языка кинематографа, что первые десять минут вообще не понимаю, что там творится на экране. Кто кому кем приходится. В чем интрига. Иногда я даже переспрашиваю товарищей, что происходит. Тогда все начинают нервничать и ругать меня. Нажимают на паузу и кричат: «Таня! Ё-пэ-рэ-сэ-тэ!» Поэтому я избегаю кино, как могу.

А тут еще и Балабанов. Я вообще не понимала, о чем эти фильмы. Ну зачем все это и к чему. Что хотел сказать автор. Но смотреть мне нравилось. Вот ничего не понимаю, а нравится смотреть – и все. Музыка такая! Хотя иногда там ужасы всякие показывали, хотелось зажмуриться и не видеть. Но я не зажмуривалась.

И вот Саша носила мне диски, а я через месяц добросовестно докладывала о своих впечатлениях. Саша слушала с горящими глазами.

Потом между нами завелись книжки. Я что-то приносила ей, она – мне. Если мы приходили раньше всех и ждали начала занятий на лавочке, Саша обычно спрашивала:

– Ох, Таня, ну что ты новенького прочитала?

Я доставала из сумки книгу, и у нас завязывался диалог. Но как-то этим все и ограничивалось. Не решалась я пригласить Сашу в гости, тогда еще на Боровую. Я знала, что она живет с родителями в Ольгино в собственном доме. С участком, наверное. Роскошество такое. А тут я со своей коммуналкой. Ну и вот выпьем мы весь чай, съедим все пряники, поговорим о книжках – ясно же, что после этого наступает какой-то другой этап. Надо рассказывать о себе. А что я ей расскажу? Про своего бывшего мужа? Про вредные привычки? Про Коваленко?

Рядом с Сашей я чувствовала себя какой-то потрепанной жизнью и очень несвежей. Все осложнялось тем, что она младше меня на целых пять лет. Мне даже мерещилось, что я на нее плохо повлияю. Что мама и папа просто запретят ей со мной общаться. Все-таки Саша нормальная, а я не очень.

Однажды я все-таки решилась. Ну что это такое, в самом деле, что я, совсем что ли, того? Не могу нормального человека в гости пригласить? Поговорим о книжках, черт с ним. Не обязательно рассказывать, что на выходных мы с Лелей ходили в «Грибоедов» и вернулись в пять утра.

Сперва Саша перебрала всю мою книжную полку, потом мы съели все пряники. Через час постучалась Леля:

– Можно?

Я сбегала за третьей кружкой и налила Леле чай.

Шла какая-то незамысловатая беседа, я уж думала, что вот, все прошло хорошо. Как вдруг Леля брякнула:

– А помнишь, Танька… – и захохотала, – а помнишь, как на Звездной на тебя раковина свалилась? Ты еще тогда с бодуна была?

Как не помнить. Я вылезала из ванной, мокрая, с дрожащими руками, оперлась на раковину, а она отвалилась, и так мы вместе в обнимку и рухнули на бетонный пол. Не очень было приятно.

Я наступила Леле на ногу и перевела взгляд на Сашу:

– Ну а что, Саш, как у тебя курсовая продвигается?

Саша охотно стала рассказывать, сама то и дело внимательно поглядывая на Лелю.

В конце концов мы с Сашей окончательно подружились и стали ездить друг к другу в гости.

После первого моего к ней визита я вернулась домой и вовсе деморализованная. Выяснилось, что не только Саша нормальная, но и мама у нее нормальная, и даже папа нормальный. Вообще абсолютно нормальная семья. Я такого уже тысячу лет не видела. Папа постоянно шутит, мама постоянно улыбается. Папа сам ремонтирует дом, мастерит авторскую мебель и даже шьет маме платья. Мама угощает нас супом по какому-то затейливому рецепту.

Саша живет в отдельной комнате, где все очень лаконично. Вдоль стены тянутся шкафы с семейной библиотекой. Мягкий диван. Стул, стол, на столе ноутбук и стопка книг, педантично разложенных в порядке очередности к прочтению.

Над столом портрет Сергея Бодрова.

Да, сначала был Бодров, с этого все началось. Но я так думаю, ребята, что и это все было абсолютно нормально. В тринадцать лет всякой школьнице положено клеить на стену постеры и любить какую-нибудь звезду. У меня тоже над кроватью висел плакат с Джоном Траволтой. Так что любить Бодрова – ну что тут непонятного, все ясно. Такие вещи проходят сами собой. Сегодня ты любишь какого-нибудь артиста или рок-музыканта и носишь фенечки с атрибутикой, а завтра замечаешь, что у тебя симпатичный сосед. Или мальчик из старших классов. Ну, а потом первые дискотеки, а потом институтская компания, все дела. А потом выходишь замуж за одногруппника. Нормально.

Но Саша не успела отлюбить Бодрова, потому что он погиб.

Она долго плакала, но продолжала делать то, что положено: ходить в школу, потом поступать в институт… В институте, кстати, у нас совсем не было мальчиков. Все они отчислились после первого курса. А со школьных времен у Саши сохранились подружки и даже близкий друг Антон. Саша меня с ним познакомила. Я вострила ушки и надеялась, что тут какие-то амуры. Но оказалось, что Антон любит не Сашу, а Леонарда Коэна, так что какие уж тут амуры, в самом деле.

И вот однажды Саша заговорила о Балабанове. На него она вышла через Бодрова, без конца пересматривая «Брата». «А что за режиссер?» – подумала, наверное, она. И понеслось!

Как бы ни шла любая беседа, все сводилось к нему, к Балабанову. Это уже менее понятно, да? Во-первых, режиссеров не любят так истово, как актеров. Да и что он, Балабанов? Низенький такой, бородатенький, весь под козырьком своей кепки.

Нет, и главное, почему Саша Сказкина – и Балабанов? Ну пусть бы… да я не знаю кто! Но вот такая Саша, как из колыбели, и – на тебе! Там же, в этих фильмах, людей убивают пачками! Или вообще какой-то невыносимый затяжной пи*дец, как в «Грузе 200».

Саша маниакально просмотрела все фильмы Балабанова и с нетерпением ждала новых. День она начинала с того, что изучала новости в Интернете на тему Балабанова: интервью, творческие планы, фотографии со съемочной площадки…

Я пыталась прощупать почву: ну, что это за любовь такая?! Вот мама мне рассказывала, что во времена ее юности все девочки хотели выйти замуж за Муслима Магомаева и родить от него детей. «Мусенька!» – мечтательно вздыхала мама. Слава богу, мама вышла замуж не за Магомаева, а за папу, и на свет появилась я. Я внимательно смотрела на Сашу и понимала, что нет, она вовсе не хочет выйти замуж за Балабанова и родить от него детей. Более того, Саша вообще не собирается выходить замуж и рожать детей.

Тут мне стало казаться, что Саша не такая уж и нормальная.

Я говорила:

– Саш! Нуутебя же ведь перед глазами твоя счастливая семья. Мама любит папу, папа любит маму. Они любяттебя. Дом – полная чаша. Разве тебе не хочется так же? Завести свою семью?

– Нет, – решительно обрубала Саша, – нет, не хочется.

– Ну а как твои родные к этому относятся? Не влияют на тебя? Не пилят?

Мама у Саши работает детским психологом. Мне кажется, что при таком раскладе мама уже давно должна приглядываться к дочери и подсовывать ей женихов.

– Нет пока. Ну вот бабушка все время спрашивает, почему у меня нет молодого человека.

– И чё? И четы отвечаешь?

– Да я что уж только не отвечала. В конце концов мне надоело, и я сказала: «Потому что у меня нет полового влечения».

– А она?

– А она сказала, что это не причина!

Саша высоко подняла брови и возмущенно засмеялась.

Мы с ней вообще постоянно смеемся, даже когда не особо смешные вещи обсуждаем. Да, мы дошли и до не очень смешных вещей. Однажды я решила сделать каминг-аут и изложить вехи своей биографии.

– У моего бывшего мужа дважды была белая горячка, – сказала я, и Саша расхохоталась. – А сейчас у меня женатый мужчина. С двумя детьми и кучей внуков…

– Ну Таня, ну Таня, – стала приговаривать Саша, и мы уже ржали на два голоса. Ну а что делать? Плакать?

Вот в ту пору, раз уж я раскрыла Саше свою душу, я решалась осторожно выспрашивать и про Балабанова. Потому что ведь загадка какая-то. Если это не подростковый фанатизм, то что?

Оказалось, это что-то тотальное. Мало того что она постоянно смотрела его фильмы и читала в Интернете новости. Она еще и постоянно про него думала. Утром, просыпаясь, и вечером, засыпая. И в течение дня тоже несколько раз. В плеере Саша носила саундтреки к его фильмам. Посвящала ему стихи. И даже писала про него рассказы. Ну и вообще, она как-то насквозь пробалабанилась, так что об этом знали все родные и друзья, и даже коллеги. При встрече знакомые спрашивали ее, как дела у Балабанова, что новенького. Коллеги приносили ей газеты с заметками…

А потом Саша написала ему письмо. Я уж, правда, не знаю, что там именно было написано. Но так думаю, что очень целомудренно, все про творчество. Спасибо, мол, что вы есть…

Это письмо она ему передала на премьере фильма.

Ответа не последовало.

Хотя Саша ждала.

Я ее утешала:

– Наверное, ты ему не задала никаких вопросов. Поэтому ему и отвечать не на что было.

– Беда в том, Таня… Что он ненавидит, когда ему задают вопросы! Ты знаешь, как он интервью дает? Этих журналистов просто пугают Балабановым! Он же вообще не пуб-лич-ный человек.

Саша продолжала отслеживать все доступные публике шаги Балабанова. Говорила:

– А сегодня он будет в «Порядке слов»…

– Пойдем? – вопила я, сама уже испытывая какой-то восторг.

– Нет, – вздыхала Саша.

– Как это?

– Ну а чего я ему буду глаза мозолить? Письмо отдала… Что еще теперь?..

И мы шли нарочно в какое-нибудь другое место. Хотя, ясное дело, все это время Саша думала, что Балабанов – вот он, через несколько кварталов от нас сидит и дает журналистам каверзные ответы на простые вопросы.

И больше она ни на какие встречи с режиссером не ходила.

Зато мы стали поговаривать, что можно выйти на другой уровень развития. Во-первых, если Саша будет писать рассказы, то может начаться какая-то литературная жизнь. Во-вторых, можно взяться за сценарии – и тогда попасть в кинематограф. Саша даже подумывала съездить в Москву на курсы сценаристов.

– Да, – кричала я, – да, точно! У тебя получится!

Но Саша не спешила. Мол, не так это просто, там для допуска к экзаменам нужно просмотреть несколько сотен фильмов, классических… А она, кроме наших современных, ничего особо и не видела… Балабанов вот…

Сам Балабанов не раз говорил, что он болен и жить ему осталось недолго. Но умер он все равно как-то неожиданно. «Сегодня умер Балабанов», – написала мне Саша. Мной немедленно овладела паника. Бедная Саша! Как она там? Плачет? И, самое главное, как теперь все эти планы? Рассказы, сценарии, кинематограф?.. Куда все это?

И как-то казалось, что все это неправда, как будто вот это очередная новость от Балабанова. «Снимает фильм», «Сказал в интервью», «Пишет сценарий». И вот – «Умер». И то, что больше новостей не будет, – непонятно.

Саша ревела два дня. У нее поднялось давление. Мама отпаивала ее валокордином. Несколько суток Саша не выпускала трубку из рук и принимала соболезнования, как будто у нее умер близкий родственник. Друзья писали и звонили, сопровождали ее в церковь на отпевание и на кладбище.

И вот наконец мы решили встретиться.

Да нет, Саша вроде как всегда, только иногда на несколько минут как бы отключается и подвисает. О Балабанове думает, ясное дело.

– Ну как ты? – спрашиваю я.

– Плохо, Таня, плохо. Я даже читать не могу. Читаю – и не понимаю, что я читаю. Бесполезно…

– Ну это действительно плохо, Саш. Ты давай отвлекайся как-нибудь?

– Да как отвлекаться? Я все время про него думаю.

Я говорю какие-то общие фразы, что время лечит и еще, почему-то, что все там будем. Хотя это, кажется, слабое утешение, вообще не утешение, а черт знает что.

– Ну я ничего… мне все говорят – думали, что со мной хуже будет…

– Типа, недостаточно скорбишь?

– Ну типа да.

И мы хохочем.

– Но главное, – жалобно говорит Саша, – ведь ничего не будет больше, ничего… Ни фильмов… Что же теперь делать, Таня?

– Да то же самое делать, Саш, – неожиданно припечатываю я и сама пугаюсь своих слов. Типа, а что, в чем проблема, что переменилось? Жив Балабанов или нет – какая разница?

Ну а… в сущности… это же не мешает любить. Правда же? Ведь на этом любовь не заканчивается?

Я неловко опускаю глаза и думаю над тем, что я такое брякнула. Мне вообще очень неловко перед Сашей. Потому что я не смогла пойти с ней на отпевание, не оказалась рядом в трудную минуту, не поддержала и теперь вот несу всякую околесицу.

А не смогла я потому, что в этот день от меня уехал Коваленко.