Текст книги "«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIХ века"

И еще один момент. Несмотря на невозможность найти ответы на ряд конкретных вопросов относительно нашей истории конца XVIII – первой половины XIX века в научной литературе, все же в ходе изучения темы у меня укреплялось убеждение, что современная украинская историография подошла к такому уровню, который позволяет перейти от бинарных оценок событий, лиц, процессов, от «реабилитационного» этапа к изучению дворянства в широком контексте социальной и интеллектуальной истории, направлений, наиболее близких замыслу этой книги. Об изменении историографической ситуации на отечественной почве в последние годы красноречиво свидетельствует, например, появление таких периодических изданий, как «Социум» и «Эйдос», на страницах которых не только декларируются устремления украинских гуманитариев ретранслировать эпистемологические новшества современной мировой историографии теоретически, но и делаются попытки воплотить их на конкретно-историческом материале. К сожалению (или к счастью), это не касается избранного мной периода, на мотивах временнóго определения которого уместно остановиться, прежде чем я перейду к объяснению собственных представлений о научно ориентированном толковании проблемно-тематической конкретики в постановке темы настоящей книги.

* * *

Восьмидесятые годы XVIII – первая половина XIX века не случайно хронологически очерчивают тему. Такой выбор носит принципиальный характер, а потому необходимо остановиться на этом более подробно и присмотреться к существующим в историографии образам эпохи, в значительной степени, по моему мнению, детерминирующим ее изучение. Предварительно замечу, что выставленные временны́е рамки тесно связаны не просто с данной эпохой украинской истории в целом, а с конкретным регионом – Левобережной Украиной (Левобережьем, Малороссией, Гетманщиной), – выбор которого будет обоснован ниже.

Как ни странно, избранный период до сих пор остается недостаточно изученным, в чем любой убедится, пролистав специальные периодические издания, научные сборники, учебники, обобщающие труды по истории Украины. Разумеется, для историков второй половины XIX – начала XX века он еще не был в полной мере историей, они преимущественно занимались накоплением материалов. Довольно часто в работах авторов того времени, в предисловиях к публикациям источников можно встретить выражения надежды на усилия будущих специалистов, к сожалению, пока не оправдавшейся. Насколько слабо представлена история данного региона за данный период в советской историографии, можно убедиться, просматривая библиографические указатели академических изданий по истории Украины – в них насчитывается относительно мало позиций3232
  Видання Академії наук УРСР (1919–1967). Суспільні науки. Бібліографічний покажчик. Київ, 1969; Бібліографія основних видань Iнституту історії України НАН України 1936–2001. Київ, 2002.


[Закрыть].

И до сих пор этот период очень слабо обеспечен монографическими исследованиями, если не принимать во внимание работы по истории декабристского движения, Кирилло-Мефодиевского братства и по поводу некоторых других общественно-политических сюжетов, и то описанных преимущественно в советское время. Более крупные труды, посвященные социально-экономическим проблемам эпохи, созданы еще в 50‐е годы XX века. За последнее время не появилось почти ни одной серьезной книги, если не считать работ Зенона Когута3333
  Когут З. Російський централізм і українська автономія. Ліквідація гетьманщини 1760–1830. Київ, 1996.


[Закрыть] и монографий Валентины Шандры3434
  Шандра В. Малоросійське генерал-губернаторство, 1802–1856: Функції. Структура. Архів. Київ, 2001; Вона ж. Генерал-губернаторства в Україні. Київ, 2005.


[Закрыть] (речь не идет об исследованиях по истории исторической науки, а также западноукраинских регионов).

На целостность этого временнóго отрезка в отечественной историографии фактически не обращалось внимания, хотя он четко определяется весьма специфической социальной и идейной ситуацией. И в дореволюционной (либеральной и народнической), и в советской историографии эта специфика в полной мере не учитывалась и общественно-политические и социально-экономические процессы в украинских регионах исследовались преимущественно в общероссийском контексте. Отсюда вытекало то, что данный период частично вписывался в так называемый дореформенный этап эпохи феодализма, ограничиваемый преимущественно первой половиной XIX века (до 1861 года).

В традициях же национально ориентированной историографии данный отрезок почти совпадает с так называемым первым этапом украинского национального возрождения, с этапом, основное содержание которого заключается в «собирании наследия» и начале формирования модерного национального самосознания. Ограниченность такого подхода в отношении не только данного периода, но и всего XIX века уже подчеркивалась в научной литературе. Например, А. П. Оглоблин по этому поводу писал: «Таким образом, широкая и полноводная река исторического процесса переходила в узкий, хотя и сильный и быстрый поток, за пределами и в стороне от которого оставалась почти целая общественная жизнь тогдашней Украины»3535
  Оглоблин О. Проблема схеми історії України XIX і XX століття. С. 5–6.


[Закрыть], т. е. история сословий в целом и дворянства в частности, формирование национально-территориального и экономического организмов, культуры, проявлений социальной активности и др. Позже подобные мысли высказал и Георгий Касьянов: «…у нас XIX век фактически превращается в историю „национального возрождения“, тогда как в рамках глобальных событий XIX века – долгого XIX века, то, что мы сейчас называем национальным возрождением, было явлением маргинальным. То есть выделяется то, что было маргинальным, и становится магистральной историей»3636
  Образ Iншого в сусідніх історіях. С. 177.


[Закрыть].

Итак, рассматривая указанный период в первую очередь с точки зрения общественно-политических движений, украинского национального возрождения, современные историки иногда забывают, что важнейшим вопросом общественной жизни, общественного внимания того времени был не национально-культурный – занимавший умы лишь незначительной части «украинской интеллигенции», а так называемый крестьянский вопрос3737
  Замечу, что те же деятели национального движения к этому вопросу относились не без значительного интереса. Д. Чижевский в 1953 году в работе «Неизвестный Гоголь» не только остановился на «хозяйственном мировоззрении» великого писателя, стараясь пояснить его апологию и проповедь «эксплуатации», но и обратил внимание на разительные параллели со взглядами Г. Квитки-Основьяненко, П. Кулиша, которые касались «крестьянского вопроса» в некоторых своих работах (см.: Чижевский Д. И. Неизвестный Гоголь // Русские философы (конец XIX – середина XX века): Антология / Сост. Л. Я. Филонова. М., 1996. Вып. 3. С. 314–315). Исследование Татьяны Портновой также подтверждает значительное внимание деятелей национального возрождения к базовым социальным проблемам украинского общества того времени (см.: Портнова Т. В. Любити і навчати: селянство в уявленнях української інтелігенції другої половини XIX ст. Дніпропетровськ, 2016).


[Закрыть], который именно с конца XVIII века и на правительственном, и на общественном уровне начал ставиться и активно обсуждаться3838
  Если подыскивать понятие, под углом зрения которого избранный период может быть представлен наиболее адекватно, то, думаю, как раз такое, как «крестьянский вопрос», и должно рассматриваться в числе первых. Проблематизируясь, оно может выступать в качестве инструмента исторического анализа. Важность приема маркировки эпохи с помощью ключевого понятия, изучение ключевых понятий, концептов, определенного набора идей, которые доминируют в интеллектуальной жизни целого поколения, ряда поколений или даже исторической эпохи и воспринимаются как ее репрезентанты, не только подчеркивается в научной литературе. Такой подход вполне успешно реализуется (см.: Козеллек Р. Iсторія понять і соціальна історія // Козеллек Р. Минуле майбутнє. Про семантику історичного часу. Київ, 2005. С. 115–134; Репина Л. П. Интеллектуальная культура как маркер исторической эпохи // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории [далее – ДВ]. М., 2008. Вып. 22. С. 15; Селунская Н. А. Интеллектуальная история, история концептов, итальянистика // Там же. С. 21).


[Закрыть].

Вместе с тем конец XVIII и первая половина XIX века стереотипно воспринимаются как время, главным содержанием которого был процесс «втягивания», инкорпорации украинских регионов в систему Российской империи3939
  Наиболее полно данное явление представлено в монографии Зенона Когута «Російський централізм і українська автономія. Ліквідація Гетьманщини 1760–1830» (Київ, 1996). Причем магнетизм работ этого автора сказался на позициях его последователей, а также привел к восприятию Украины данного периода зарубежными и отечественными исследователями через «очки» уважаемого историка. (См.: Каппелер А. Образование наций и национальные движения в Российской империи // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология. М., 2005. С. 409–410; Лор Э. Российское гражданство: от империи к Советскому Союзу. М.: Новое литературное обозрение, 2017. С. 56; Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М.: Новое литературное обозрение, 2002; Миллер А. И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб., 2000, и другие работы этого автора; Рибер А. Социальная идентификация и политическая воля: русское дворянство от Петра I до 1861 г. // П. А. Зайончковский (1904–1983 гг.): статьи, публикации и воспоминания о нем. М., 1998. С. 283; Rieber A. The debate over the southern line: economic integration or national security? // Synopsis: a collection of essays in honour of Zenon E. Kohut / Еd. by S. Plokhy and F. E. Sysyn. Edmonton; Toronto, 2005. P. 371; Рябчук М. Від Малоросії до України: парадокси запізнілого націотворення. Київ, 2000. С. 51–59, – и др.)


[Закрыть]. Причем показательно, что хронологически он определяется историками несколько по-разному. Если Зенон Когут интеграционные усилия российского правительства завершает 1830‐ми годами, а современные российские специалисты, опираясь на Когута, – 1830–1840‐ми4040
  Остапчук О. А. Изменение государственных границ как фактор формирования языковой ситуации на Правобережной Украине в конце XVIII – первой половине XIX в. // Регионы и границы Украины в исторической ретроспективе. М., 2005. С. 54.


[Закрыть], то Валентина Шандра продлевает их и до 1850‐х, а иногда и до 1860‐х годов4141
  См.: Шандра В. Малоросійське генерал-губернаторство. Относительно Правобережной Украины в составе Российского государства, В. Шандра отметила, что судебная система этого региона «находилась в медленном процессе адаптации к имперским условиям» вплоть до судебной реформы 1864 года (см.: Шандра В. С. Совісний суд на Правобережній Україні кінця XVIII – першої половини XIX ст.: структура та судові практики // Український історичний журнал [далее – УIЖ]. 2009. № 2. С. 83–96).


[Закрыть]. Не подключаясь к дискуссии по этому поводу, все же отмечу, что внимание преимущественно к политико-правовой, административной и общественно-политической стороне проблемы4242
  Определяя конец XVIII – начало XIX века как «время великих политических и социальных изменений», Я. Грицак, что характерно, их первопричину также разместил в политической, в частности геополитической, плоскости (см.: Грицак Я. Й. Нарис історії України. С. 16). В. Маслийчук, рассматривая тот же период под углом зрения своей темы, удивился его спокойствию: «…на самом деле (время это. – Т. Л.) удивляет своей стабильностью». В таком различном восприятии одного и того же периода двумя историками-современниками нет, по моему мнению, ничего удивительного. Ведь один прислушался, воспользуюсь образами А. Толочко, как ветер шумит в могучих кронах столетних деревьев, пригибая и ломая их, а второй, занимаясь своим сюжетом с позиции не политической, а социальной истории, услышал «тихий шелест на земле». Не соглашаясь с тезисом о «стабильности» и относительно социальных процессов, все же в контексте именно социальной истории считаю вполне уместным замечание В. Маслийчука: «Очевидно, что история слома XVIII и XIX веков еще требует кропотливых научных исследований» (см.: Маслійчук В. Розправа над військовополоненими-мусульманами у Валках 1812 р.: видимі та приховані механізми конфлікту початку XIX ст. // Соціум: Альманах соціальної історії. Київ, 2003. Вип. 3. С. 137; Толочко А. Киевская Русь и Малороссия в XIX веке. Киев, 2012. С. 31).


[Закрыть] мешает выяснению особенностей всего спектра интеграционных процессов и не дает возможности в полной мере ощутить их конкретное человеческое измерение, ведь, даже когда исследователи прибегают к персонологическому подходу, все общественное напряжение эпохи подается через призму условных и, думаю, достаточно неопределенных и схематических понятий – вроде «традиционалисты» и «ассимиляторы»4343
  Предложенные З. Когутом маркировки – возможно, эффективные на определенном этапе исследования процесса инкорпорации, – кажется, сыграли с современными украинскими специалистами злую шутку. Безоглядно воспринимая эти «инструменты», не прибегая к их критической проверке эмпирическим материалом, историки упорно «расселяют» деятелей второй половины XVIII – первой половины XIX века по «квартирам», даже не замечая, что таким образом и малороссийский генерал-губернатор Н. Г. Репнин-Волконский, и войсковой канцелярист, и архиепископ Георгий Конисский, и другие просто оказываются в одной «комнате». Причем, что интересно, не ссорятся. Более того – наверное, легко «осваивают» позиции друг друга. Но очевидно, что при таких выхолощенных подходах не удается не только выявить смысл какой-либо маркировки, но и вообще разобраться, чем же они там занимались, в этих «комнатах», что же с ними происходило. Кстати, на проблематичность, противоречивость использования указанных понятий самим Когутом уже обращали внимание в научной литературе (см.: Журба О. Політичні ідеали малоросійського дворянства другої половини XVII – першої половини XIX століття в історіографії // Historia-mentalność-tożsamość: Studia z historii, historii historiografii i metodologii historii / Pod red. K. Polasik-Wrzosek, W. Wrzoska і L. Zaszkilniaka. Poznań, 2010. S. 165–173).


[Закрыть], «реставраторы» и «модернисты»4444
  Галь Б., Швидько Г. «…Мысли мои о крае сем…» (С. М. Кочубей і його записка про Малоросію) // Схід–Захід: Iсторико-культурний збірник. Харкiв; Київ, 2004. Вип. 6. С. 102.


[Закрыть]. Из поля зрения выпадает также вся сложность, разнонаправленность социальных процессов4545
  В связи с этим необходимо сказать, что, рассматривая процесс инкорпорации Гетманщины в систему Российской империи, современные российские исследователи, авторы книги, посвященной проблемам взаимодействия имперской власти и местных региональных сообществ, совсем обошли вниманием его экономическую составляющую, хотя в разделах, где затрагивается Правобережная Украина, о данной составляющей говорится (см.: Западные окраины Российской империи. М., 2006). По моему мнению, это не случайно – одной из причин могло стать отсутствие соответствующей научной литературы. Альфред Рибер, со ссылкой на И. С. Коропецкого, экономическую интеграцию Украины также отнес к неизвестным аспектам отношений между центром и периферией Российской империи (см.: Rieber A. The debate over the southern line. P. 372).


[Закрыть]. Например, оформление крепостнической системы в украинских регионах проходило одновременно с ее разложением. Отсюда для всех социальных групп, и в большей степени для дворян-помещиков и крепостных крестьян, возникала проблема, так сказать, двойной адаптации. Кроме того, формирование крепостнического строя здесь сопровождалось, хотя и медленными, модернизационными процессами.

Помещики еще не успели в полной мере приспособиться к новым порядкам, усвоить новые роли, а уже вынуждены были инициировать сельскохозяйственные преобразования, втягиваться в обсуждение «крестьянского вопроса», думать о необходимости и возможности освобождения подданных, которые не только хорошо помнили традиции свободного передвижения, но и не могли не реализовывать это на практике, особенно в условиях пограничья с регионами новой колонизации. Укрепление, точнее формирование, дворянского сообщества, начавшееся с 80‐х годов XVIII века, т. е. фактически одновременно с падением Гетманщины, совпало с наступлением в империи на привилегии этого сословия и началом его перерождения4646
  См.: Беккер С. Миф о русском дворянстве: Дворянство и привилегии последнего периода императорской России. М., 2004; Кабытова Е. П. Кризис русского дворянства. Самара, 1997; Ливен Д. Аристократия в Европе. 1815–1914. СПб., 2000; Темірова Н. Поміщики України в 1861–1917 рр.


[Закрыть].

В это время не только завершается политико-правовая интеграция украинского общества в систему империи, но и происходит вписывание его в другие социокультурные, экономические реалии, т. е., по выражению Ф. Д. Николайчика, «в высшей степени интересный процесс культурной переработки»4747
  Николайчик Ф. Род Лашкевичей и дневник одного из них // КС. 1887. Декабрь. С. 697.


[Закрыть]. Перед элитой бывшей Гетманщины это неизбежно ставило проблему самоопределения, изменения социальных идентичностей, или, по выражению Оксаны Забужко, системы «идентификационных кодов», проблему усвоения новых социальных ролей (дворянин, чиновник, помещик – владелец крепостных душ и т. д.). Причем, в частности, Левобережью присуща хроническая незавершенность этого процесса.

Можно говорить не только об инкорпорации, но и о широкой внутриукраинской и украинско-российской интеграции, новых важных сдвигах в духовной жизни, связанных с изменением культурных эпох, образованием новой культурной идентичности, в том числе и сословной4848
  Об этом см.: Минц С. С. К вопросу об уровне классовой сплоченности российского дворянства в конце XVIII – начале XIX в. // Правительственная политика и классовая борьба в России в период абсолютизма. Куйбышев, 1985. С. 133–144; Сабурова Т. А. «Горизонты ожиданий» русских интеллектуалов первой половины XIX века // ДВ. М., 2008. Вып. 25/2. С. 23–38; Она же. Русский интеллектуальный мир/миф (Социокультурные представления интеллигенции в России XIX столетия). Омск, 2005; Она же. «Связь времен» и «горизонты ожиданий» русских интеллектуалов XIX века // Образы времени и исторические представления. С. 302–331.


[Закрыть], эмансипацией дворянской культуры и формированием в среде социальной элиты «индивидуальности, осваивающей свою суверенную частную территорию»4949
  Марасинова Е. Н. Н. И. Новиков («Частный человек» в России на рубеже XVIII–XIX веков) // Человек в мире чувств: Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала Нового времени. М., 2000. С. 476.


[Закрыть] и т. п. Как же переживался такой крупный социальный сдвиг украинским обществом, при узком взгляде на период остается непонятным. Более того, создание искусственных периодизационных и терминологических схем, не наполненных конкретно-историческим содержанием, не только не способствует пониманию, но и приводит к курьезам, когда рассматриваемое здесь время определяется и как один из периодов «упадка» или «антрактов» исторического бытия Украины, и как время «классического возрождения»5050
  Колесник I. I. Українська культура та історіографія: історія ментальностей // УIЖ. 2002. № 1. С. 33.


[Закрыть].

Избранный для рассмотрения период условно, в контексте данной темы, можно назвать «от борьбы за закрепощение крестьян к борьбе за их освобождение». В историографии не бесспорным, но как бы устоявшимся является мнение о фактическом существовании крепостного права в Малороссии еще до его официального, законодательного оформления указом Екатерины II от 3 мая 1783 года. И все же, даже если стоять именно на таких позициях, надо признать, что механизмы социального взаимодействия между землевладельцами и зависимыми от них крестьянами после 1783 года и Жалованной грамоты дворянству 1785 года существенно изменились (другое дело, что на Левобережье крепостное право фактически в полной мере установилось почти одновременно с началом активного обсуждения вопроса о его ликвидации5151
  Игнатович И. И. Помещичьи крестьяне накануне освобождения. М., 1910. С. 184.


[Закрыть]). Получая права и привилегии российского дворянства, элиты украинских регионов вместе с этим должны были привыкать и к новому уровню, даже бремени, ответственности, быть «отцами» своим подданным. Ведь российский дворянин-помещик не только пользовался значительными правами, но и имел широкий круг обязанностей по отношению к государству и своим крестьянам. В результате для малороссийских дворян, земле– и душевладельцев, «крестьянский вопрос» встал в несколько ином измерении и приобрел дополнительную актуальность. К социально-экономической составляющей этого вопроса постепенно добавлялась морально-идеологическая, а к региональному измерению – общероссийское.

В то же время часть дворянства не только начала осознавать необходимость освобождения крестьян, но и делала с данной целью конкретные шаги. Это выразилось в создании разнообразных хозяйственных, хозяйственно-статистических, социальных записок, статей, проектов, которые еще не полностью поставлены на учет и практически не были предметом специального исследовательского анализа. Иными словами, эта не обработанная историками сфера интеллектуальной активности дворян региона фактически не повлияла на историографический образ периода, что, я уверена, мешает взглянуть на него по-другому и таким образом попытаться поискать ответы на целый ряд непростых вопросов. Например, истоки крепостнической системы и ее характер в каждом из украинских регионов не могут считаться до конца выясненными. Даже значение самого акта 3 мая 1783 года для отношений между сословиями оценивается в украинской историографии по-разному. Точка зрения А. П. Шликевича5252
  Шликевич А. П. Лучше ли жилось в Малороссии за сто лет назад? // Земский сборник Черниговской губернии. 1890. № 11–12. С. 174–179.


[Закрыть], отрицавшего утверждение А. М. Лазаревского о закрепощении крестьян казацко-старшинской верхушкой еще до издания Екатериной II упомянутого документа, была оставлена в начале XX века без внимания. А в советской историографии практически полностью восприняли тот взгляд на этот вопрос, который принадлежал Лазаревскому, первому историку социальных отношений Малороссии. В дальнейшем проблема не только не актуализировалась, но и поднималась лишь некоторыми зарубежными историками5353
  Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 500–501; Каменский А. Б. От Петра I до Павла I: реформы в России XVIII века (опыт целостного анализа). М., 1999. С. 400.


[Закрыть]. Отношение к ней накануне Крестьянской реформы не было таким уж единодушным. Понятно, что крестьянская проблема не потеряла своего значения и после ликвидации крепостного права. И все же, несмотря на это, с 1861 года начинается новый этап в истории крестьянства, крестьянско-дворянского социального взаимодействия, которому в украинской историографии уделено больше внимания.

С точки зрения истории дворянства данный хронологический отрезок также представляется целостным и важным. Именно с 80‐х годов XVIII века началась деятельность комиссий по разбору дворянства и активное вписывание панства в новые социальные реалии, российское правительство Жалованной грамотой дворянству юридически признало за элитой края сословные и экономические права и привилегии. Еще в конце XIX века Д. П. Миллер убедительно показал, насколько широкими правами пользовалась элита Гетманщины5454
  Миллер Д. Очерки из истории и юридического быта старой Малороссии. Превращение козацкой старшины в дворянство // КС. 1897. Январь – апрель.


[Закрыть]. Де-факто в течение XVIII века она присвоила себе привилегии шляхты польских времен. Жалованная грамота 1785 года добавила здесь не так много, если не считать сам факт признания российским правительством благородного статуса малороссийской социальной элиты. Но главное, что изменилось, – малороссийская элита получила право владеть крепостными крестьянами, в связи с чем необходимо было активно вживаться в роль, которая для большинства была новой, – в роль помещиков-душевладельцев, что не могло не сказаться на системе ценностей, социокультурных представлениях.

После того как «громадный корабль 19 февраля 1861 года был спущен на воду»5555
  Именно такой образ Крестьянской реформы 1861 года, который полностью соответствует масштабности сдвигов в Российской империи, привел в своих воспоминаниях публицист и писатель, издатель газеты «Гражданин», князь В. П. Мещерский (см.: Мещерский В. П. Воспоминания. М., 2001. С. 82). Этот образ, вероятно, был достаточно распространенным. Во всяком случае, В. О. Ключевский также писал, что стороннему наблюдателю Россия в то время «представлялась большим кораблем, который несется на всех парусах, но без карт и компаса» (см.: Ключевский В. О. Русская историография 1861–1893 гг. // Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. Т. 7. С. 383).


[Закрыть], начинается качественно новый этап, связанный с окончательной потерей дворянством монопольных прав на землевладение, с необходимостью перестраивать хозяйство и свою жизнь, со стремительным «размыванием» сословия, что уже сделалось предметом научной рефлексии в украинской историографии5656
  Темірова Н. Р. Поміщики України в 1861–1917 рр.; Донік О. М. Промислове підприємництво дворянства України (1861–1900 рр.) // Проблеми історії України XIX – початку XX ст. Київ, 2006. Вип. 12. С. 103–118.


[Закрыть]. Поэтому начало 60‐х годов XIX века и стало для меня верхним временны́м рубежом.

Такие хронологические рамки к тому же вполне соответствуют традиции, принятой в историографии дворянства5757
  В частности, известный историк дворянства С. М. Троицкий, анализируя исследования американского русиста Роберта Джонса, полностью согласился с выделенными тем этапами в истории дворянства (см.: Троицкий С. М. Рецензия на книгу американского историка Р. Джонса «Освобождение русского дворянства. 1762–1785 гг.» // Троицкий С. М. Россия в XVIII веке. М., 1982. С. 137). Правда, если для российского дворянства 1785–1861 годы считаются третьим периодом, то для дворянства украинских регионов – как для привилегированного социального слоя – это был первый и фактически последний период.


[Закрыть]. В указанный период в Российском государстве завершается процесс формирования дворянства как отдельного привилегированного сословия общества5858
  Фриз Г. Л. Сословная парадигма и социальная история России // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период. Антология. Самара, 2000. С. 137.


[Закрыть]. В каждом из украинских регионов он имел свои особенности, исследование которых практически не ведется. Причина этого кроется, видимо, в незначительном внимании к элите как к социальной категории, что отмечено рядом историков5959
  Оглоблин О. Проблема схеми історії України XIX і XX століття. С. 12–13; Пріцак О. У століття народин М. Грушевського // Україна модерна [далее – УМ]. 2007. № 12 (1). С. 180–181; Забужко О. Notre Dame d’Ukraine. С. 291; Когут З. Проблеми дослідження української еліти Гетьманщини. С. 32, 34.


[Закрыть]; в устойчивом представлении, несмотря на отдельные возражения6060
  Анализируя современное состояние исследования «имперской истории» Украины, Г. Касьянов не только заметил, что этого направления «как некого познавательного домена» не существует в украинской историографии, но и акцентировал необходимость преодоления «порожденного патриотической диаспорной историографией и уже порядком надоевшего, хотя и живучего стереотипа о „национальном“ предательстве „старых“ элит» (см.: Касьянов Г. «Пикник на обочине»: осмысление имперского прошлого в современной украинской историографии // Новая имперская история постсоветского пространства: Сборник статей / Под ред. И. В. Герасимова, С. В. Глебова, А. П. Каплуновского и др. Казань, 2004. С. 90, 105).


[Закрыть], о русификации или ополячивании собственной элиты, которая в таком случае не могла быть лидером в жизни украинского общества; в обобщениях на материалах Левобережной Украины6161
  В концентрированном виде несоответствия, ставшие результатом такой историографической ситуации, проявились в терминологически путаных рассуждениях Андреаса Каппелера. Он довольно своеобразно показал эволюцию самосознания «казачьего дворянства», которое из «украинцев» в начале XVIII века превратилось в «малороссов», а затем в «хохлов», переходивших «в более высокий класс», делавших карьеру в России и «соединявших лояльность по отношению к императору и государству и приверженность русской культуре с лояльностью к Украине и ее традициям». «Эту важную группу, трудно поддающуюся анализу по источникам и потому систематически не изучавшуюся, – писал историк, – составляли в большей или меньшей степени русифицированные украинцы. С национальной точки зрения они анахронически считались коллаборационистами». Одновременно царское правительство и российское общество считали их хохлами, малороссами, мазепинцами. (См.: Каппелер А. Мазепинцы, малороссы, хохлы: украинцы в этнической иерархии Российской империи // http://litopys.org.ua/vzaimo/vz11.htm.) Можно согласиться с уважаемым исследователем, но разве что относительно отсутствия систематического изучения этой группы украинского общества. Все остальное, в том числе и невозможность источниковедческого анализа, и положение о том, что в XIX веке в глазах россиян «массы украинцев стали прототипом нецивилизованного крестьянства», вызывает большие сомнения, даже возражения. Очевидно, именно неизученность проблемы и превратила в целом необходимые терминологические штудии во всего лишь жонглирование понятиями, которое ничего не проясняет.


[Закрыть], когда под именем «украинского» выступают представители именно малороссийских фамилий – Капнисты, Полетики, Ломиковские, Тарновские, Галаганы, Чепы, Марковичи, Белозерские и др.

Четкое определение хронологии работы, разумеется, не означает, что в случае необходимости я не буду позволять себе выходить за основные временны́е границы. Но в данном случае было важно обратить внимание на этот отрезок как на самодостаточный исторический срез, который требует, говоря словами Ю. Л. Бессмертного, «имманентного истолкования (курсив мой. – Т. Л.), исходя из его собственных идеалов, его собственных критериев и ценностей»6262
  Бессмертный Ю. Другое Средневековье, другая история средневекового рыцарства (материалы к лекции) // Homo Historicus: К 80-летию со дня рождения Ю. Л. Бессмертного: В 2 кн. М., 2003. Кн. 1. С. 80–81.


[Закрыть], а также на возможность существования (создания, развития) еще одного образа периода.

* * *

Сама формулировка названия книги уже отражает определенные исходные методологические принципы, поскольку речь идет об осознании возможности функционирования таких условных (искусственных) явлений, как «крестьянский вопрос», в качестве структурообразующих, иначе говоря – факторных, элементов истории. Употребление этого словосочетания в современном исследовательском поле не является следствием самостоятельных выводов историка, его наблюдений за определенным кругом источников, а лишь результатом принадлежности к определенной историографической традиции или определенному дискурсу либо субдискурсу. В таком случае подобные термины уже наполнены понятийным содержанием и выполняют роль методологической функции. Однако, несмотря на широкое употребление в литературе, необходимо отметить, во-первых, некоторую размытость этого понятия, а во-вторых, хронологическое совпадение процесса оформления «крестьянского вопроса» в XVIII веке в Российской империи и рефлексии по этому поводу. Поскольку же в эпоху Просвещения все проблемы начинали решать в научно ориентированном стиле, то и реформаторы, и противники реформ действовали, мыслили под эгидой науки. Одним из проявлений этого были различные записки, которые, во-первых, «работали» на обсуждение задач, а во-вторых, становились элементами историографического процесса изучения «крестьянского вопроса». То есть обладали полифункциональностью: были и частью реформ, и сразу же их историографией.

На ключевых этапах истории России и Украины, этапах обострения социальной проблематики (подготовка реформы 1861 года, революция 1905 года, другие социальные сдвиги) крестьянский вопрос бытовал в разных терминологических упаковках: «аграрный вопрос», «аграрно-крестьянский вопрос», «крестьянская проблема», «земельный вопрос». Его обсуждение часто приобретало политическую, публицистическую актуальность6363
  В том, что проблема «крестьянского вопроса», Крестьянской реформы 1861 года, сути крепостного права не потеряла своей остроты и в наше время, пришлось убедиться, слушая 10 марта 2007 года по радио «Эра» передачу с участием В. Шандры и С. Грабовского, где, особенно устами последнего, эмоционально воспроизводились существующие в общественном сознании стереотипы-обвинения: Россия – рабовладельческое государство (имеется в виду и XIX век), ведь там существовало не крепостное право, а рабство; крепостничество на украинских землях внедрялось русскими (следовательно, собственная элита оказывается ни при чем и тем самым лишается главного признака элитарности – субъектности); реформу 1861 года нельзя назвать освобождением крестьян, так как они не получили политической свободы; аристократия стремилась к проведению Крестьянской реформы исключительно в своих интересах; реформы 60–70‐х годов XIX века непоследовательны, поскольку перед этим не было создано программы, и т. д. Интересно также, что накануне семнадцатой годовщины независимости Украины, откликаясь на предложение редакции газеты «Левый берег» назвать пять наиболее значимых событий истории, которые способствовали укреплению нашего государства, профессор С. Кульчицкий, рядом с Люблинской унией 1569 года, Октябрьским переворотом 1917-го, 9 мая 1945-го и 1 декабря 1991 года, назвал и Крестьянскую реформу 1861 года (см.: Кульчицький С. П’ять найбільших подій української історії (Від унії до референдуму) // Левый берег. 2008. № 16 (22–28 августа). С. 8–9).


[Закрыть], что во многом определяло и интенсивность, и направленность его как научной проблемы. Все это добавляло мне трудностей в создание аналитической структуры «крестьянского вопроса» в качестве рабочей гипотезы. Построение этой структуры стало возможным только на основе историографического анализа, который будет представлен отдельно.

Предварительно лишь отмечу, что «крестьянский вопрос», стержневая общественная проблема в конце XVIII – первой половине XIX века, в контексте украинской истории не был предметом специального профессионального рассмотрения. Констатируя, что именно он «в дореформенный период был одним из самых острых и важных вопросов, от решения которого зависело дальнейшее развитие страны»6464
  Барабой А. З. Iсторіографія інвентарної реформи 1844–1848 рр. // Iсторіографічні дослідження в Українській РСР. Київ, 1969. Вип. 2. С. 138; Гуржій I. О. Розклад феодально-кріпосницької системи в сільському господарстві України першої половини XIX ст. Київ, 1954. С. 364.


[Закрыть], украинские историки, как ни странно, довольно фрагментарно освещали процесс его постановки и обсуждения. И сейчас приходится довольствоваться историографическим наследием, оставленным в этой области дореволюционными и советскими учеными. Украинская историческая наука не может похвастаться здесь не только качественными, но и количественными показателями. Все, что написано, можно отнести к жанру «малых форм», т. е. статей, небольших очерков, лаконичных сюжетов или просто упоминаний в монографиях, диссертациях, посвященных положению крестьянства, истории дворянства, экономической мысли, внедрению в жизнь Крестьянской реформы.

Сказанное относительно «крестьянского вопроса» касается и других элементов названия темы, в частности «дворянства Левобережной Украины». Как это ни банально звучит, но, используя такое словосочетание, автор уже исходит из представления, что дворянство или определенные социальные слои имеют какое-то особое место в этом «крестьянском вопросе», и из возможности именно социального измерения этого вопроса, причем в его идеологической плоскости. Кроме того, если посмотреть на такую постановку темы, как «дворянство Левобережной Украины», не с точки зрения дани принятой регионализации пространства украинской истории, а с методологической, то речь идет об априорных представлениях, что совокупность региональных особенностей может повлиять на особое понимание и формирование специфической региональной идеологии по конкретному вопросу.

Соединение двух основных составляющих темы – «дворянство» и «крестьянский вопрос» – не случайно. Еще в период активного обсуждения и попыток решения «крестьянского вопроса», в середине XIX века, такое единство хорошо осознавалось, что подтверждается источниками. В частности, активный деятель реформы 1861 года Г. П. Галаган воспринимал этот вопрос не иначе, как «крестьянско-помещичий»6565
  Институт рукописи Национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского [далее – ИР НБУВ]. Ф. III. № 11092. Л. 2 об.


[Закрыть]. П. И. Капнист, пытаясь определить «главные предметы», которые обсуждались в прессе в 1862 году, в своем обзоре в первую очередь выделил «крестьянский» и «дворянский вопрос»6666
  Капнист П. И. Краткое обозрение направления периодических изданий и отзывов их по важнейшим правительственным и другим вопросам за 1862 г. СПб., 1862.


[Закрыть]. Анализируя публицистику 60–70‐х годов XIX века, В. Г. Чернуха вторым по значению для тогдашнего общества называла «дворянский вопрос», обсуждение которого началось еще накануне 1861 года, преимущественно как составляющей части проблемы эмансипации. Приобретая в пореформенный период самостоятельное значение, данный вопрос оказался органично связанным как с крестьянской, так и с аграрной проблемой в целом, а также с проблемой сословий6767
  Чернуха В. Г. Проблемы внутренней политики в русской публицистике 60–70‐х гг. XIX в. // Общественная мысль в России XIX в. Л., 1986. С. 136.


[Закрыть]. Свидетельством осознания единства этих вопросов может быть и целый ряд работ конца XIX – XX века6868
  См., например: Антонович А. И. Вопросы земледельческой промышленности и дворянского землевладения в России. М., 1898; Мельгунов С. П. Дворянин и раб на рубеже XIX века // Великая реформа (19 февраля 1861 – 1911). Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем: В 6 т. М., 1911. Т. 1. С. 24–260; Пресняков А. Е. Дворянский и крестьянский вопрос в наказах // Там же. С. 191–203; Сторожев В. Н. Раскрепощение дворян и закрепощение крестьян // Там же. С. 80–107.


[Закрыть]. Очевидно оно и для ряда современных историков. «Можно сказать, что крестьянский вопрос и дворянство – это две стороны одной медали», – отметила Р. А. Киреева, подчеркивая тесную связь и переплетение исторических судеб двух ведущих сословий аграрного общества6969
  Киреева Р. А. Государственная школа: историческая концепция К. Д. Кавелина и Б. Н. Чичерина. М., 2004. С. 379.


[Закрыть]. Итак, изучать их можно, лишь понимая, что «их прошлое, стоя в тесной связи, представляет одну общую картину. Их нельзя разделить. Они тогда только обрисуются рельефно на тусклом фоне своего прошедшаго, когда будут стоять рука об руку»7070
  В-цкий Н. Очерки дореформенного быта в Полтавском побережье // КС. 1896. Июль – август. С. 124.


[Закрыть].

Подобный взгляд на проблему не только декларировался. В некоторой степени он реализовывался исследователями и в контексте истории общественной мысли, и в контексте социальной истории, точнее – социально-экономической, когда, например, анализировались взгляды того или иного представителя дворянского сословия на крестьянский вопрос. Но в таком случае историков больше интересовало не столько само дворянство или крестьянство, сколько соответствие (или наоборот) позиций героя исследовательским представлениям о содержании определенного идейного направления.

Поскольку в данном случае берется во внимание не столько социально-экономическая сторона проблемы «дворянство и крестьянский вопрос», сколько ее идеологический аспект, необходимо сделать некоторые пояснения относительно понятия «идеология». Попав в восточноевропейское пространство в конце XVIII века, оно претерпело значительную смысловую эволюцию: «наука об идеях», в марксистской литературе 80‐х годов XX века – система взглядов определенной социальной группы, класса, партии или общества в целом7171
  Колесов В. В. Язык города. М., 2005. С. 135.


[Закрыть], многочисленные толкования различных специалистов. Андрей Зорин даже ощутил значительный избыток литературы, посвященной истории этого понятия, в том числе и той истории изменений его значения, которая написана с социологических позиций. Он привел также ряд определений термина «идеология», почти наугад выбранных из литературы последних лет английским исследователем Терри Иглтоном. Среди них наиболее близкими к контексту данной работы могут быть такие: корпус идей, характеризующих определенную социальную группу или класс; формы мышления, мотивированные социальными интересами; конструирование идентичности; социально необходимые ошибки; среда, в которой наиболее активные субъекты осмысливают мир; набор убеждений, программирующих социальные действия; процесс, благодаря которому социальные отношения возникают в качестве естественной реальности7272
  Зорин А. Кормя двуглавого орла… Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М., 2004. С. 9–10.


[Закрыть].

Таким образом, в данном случае речь идет об идеологии не как о системе, а как о совокупности идей, взглядов, представлений, поскольку, по моему мнению, дворянство так и не успело выработать целостной идеологии7373
  Определенным ориентиром здесь стали также некоторые замечания по поводу взаимосвязи между «идеями» и «идеологиями», высказанные, в частности, О. Ю. Малиновой. Во-первых, о том, что современники «века идеологий», как называют XIX столетие, и участники процесса формирования нового типа политических коммуникаций чаще всего не осознавали себя в качестве создателей тех или иных «измов», названия которых (либерализм, консерватизм, социализм) «появились и получили современный смысл значительно позже того времени, когда, по нашим представлениям, уже обрела вполне отчетливые, „классические“ черты та или иная доктрина». А во-вторых, что «„сцепление“ идей в единые „пучки“ смыслов происходило не по рациональным причинам… в процессе складывания идеологий был элемент произвольности, определявшийся главным образом особенностями интересов… предполагаемого субъекта социального действия». Причем «элемент произвольности» в большей мере проявлялся именно на начальных этапах, когда в действительности идеологии представляли собой «некоторые „пучки“, „связки“ идей, сцепленных друг с другом скорее ситуативно, нежели логически» (см.: Малинова О. Ю. Когда «идеи» становятся «идеологиями»: К вопросу об изучении «измов» // Философский век: Альманах. СПб., 2001. Вып. 18. С. 11–26).


[Закрыть]. Подобный подход позволяет лучше понять социальную мотивацию поведения, проблемы отношений между основными сословиями, уточнить и расширить представления о характере этих отношений и таким образом выйти за рамки традиционной для украинской историографии констатации антагонистического противостояния дворянства и крестьянства, узкокорыстных интересов дворянства и т. п.

Дополнительным аргументом стало то, что в нашей исторической литературе практически не уделялось внимания изучению общественных настроений в провинции7474
  Мухина Е. Н. «Человек толпы» // Стогов Э. И. Записки жандармского штаб-офицера эпохи Николая I. М., 2003. С. 21.


[Закрыть]. А если и уделялось – в частности, в связи с анализом публичного обсуждения дворянством Крестьянской реформы, – то в основном с позиций прямолинейного и жесткого определения взглядов в категориях «либерал», «прогрессист», «консерватор», «крепостник» и т. п. Интерес к идеологическому аспекту проблемы связан еще и с тем, что идеологии, выработанные в связи с «крестьянским вопросом», определили не только характеристики, качество общественного мнения, но и практики общественной, хозяйственной, а опосредованно и политической жизни середины XIX – XX века. Думаю также, что, изучая точки зрения людей на конкретные актуальные для своего времени вопросы, можно попытаться выявить особенности процесса адаптации дворянства к новым политическим и социокультурным реалиям и, соответственно, особенности формирования новых идентичностей7575
  Подкрепляю собственные предположения мнением А. Я. Гуревича: «…изучение истории невозможно вести одними только методами внешнего описания. Вскрывая социальные и экономические структуры, существенно важно выявлять также и собственную точку зрения людей, которые образовывали эти структуры, действовали в них. Необходимо знать их мировосприятие, их мыслительные и эмоциональные реакции» (см.: Гуревич А. Я. Социальная история и историческая наука // Гуревич А. Я. История – нескончаемый спор. Медиевистика и скандинавистика: Статьи разных лет. М., 2005. С. 312).


[Закрыть].

Итак, сказанное выше наметило новый круг теоретико-методологических проблем, связанных уже с дисциплинарными измерениями темы. Речь идет о внутренней полидисциплинарности – внутри структуры исторической науки.

* * *

Дисциплинарное поле данной работы предварительно можно определить как историю общественной мысли и социальную историю. Структура усложняется и при горизонтальном разрезе дисциплинарного образа темы. Безусловно, речь идет об истории Украины, но в контексте истории Российской империи7676
  Замечу, что расхожее восприятие России как «тюрьмы народов» с особой актуализацией на ее – колониальной по своему характеру – политике по отношению к украинским землям не является, на мой взгляд, как минимум продуктивным для целей данного исследования, ориентированного на так называемую новую имперскую историю, направление, последовательно пропагандируемое «Ab Imperio». При таком подходе снимается проблема «приоритетов» (кто первый?) или «влияний» (кто от кого заимствовал?) и исследовательская энергия переносится на изучение адаптаций и рецепций (см.: Вишленкова Е. Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому». М., 2011. С. 1–12; Каменский А. Б. Подданство, лояльность, патриотизм в имперском дискурсе России XVIII в.: исследовательские проблемы. М., 2007. С. 3 и др.).


[Закрыть]. А вместе с тем – и о региональной истории Украины и региональной истории Российской империи. С точки зрения теоретической особые методологические поля складываются вокруг интеллектуальной, социальной, региональной истории. Их определение и способствовало формированию методологических принципов работы. Отмечу, что на такое дисциплинарное измерение темы повлияли, помимо прочего, традиции изучения и преподавания истории общественной мысли, аграрной и региональной истории, сложившиеся на историческом факультете Днепропетровского национального университета.

Нельзя сказать, что названные направления являются совершенно новыми для нашего историографического пространства. В частности, внимание украинских авторов к социальной истории имеет давнюю традицию, заложенную еще трудами А. М. Лазаревского, В. А. Барвинского, И. Ф. Павловского, В. А. Мякотина, А. Я. Ефименко и др. Но эти труды можно отнести скорее к так называемой «ранней социальной истории». В 20‐е годы XX века были намечены пути исследования социальной истории, однако в то время она отличалась элементами социального вульгаризма, что во многом привело к отказу историков с развитым вкусом двигаться по этому пути. Теоретические поиски со стороны зарубежных социальных специалистов, начиная со школы «Анналов», если и были известны отечественным историкам, мало сказались на конкретно-исторических исследованиях в области украинистики. В то же время в рамках социально-экономической истории советские ученые, унаследовав традиции либерально-народнической историографии, продолжали с соответствующих методологических позиций анализировать структуры и процессы. Разработка же проблем опыта и деятельности людей прошлого осуществлялась в основном косвенно. При этом, как отмечал Юрген Кокка, характеризуя состояние зарубежной историографии социальной истории – историографии, для которой в 50–70‐е годы XX века были характерны аналогичные подходы, – связь структур и процессов с опытом и деятельностью учитывалась не всегда7777
  Кокка Ю. Социальная история между структурной и эмпирической // THESIS. 1993. Т. 1. Вып. 2. С. 185.


[Закрыть].

Однако даже уровень изучения структур и процессов оказался не вполне удовлетворительным. Например, и по сей день мы не имеем основательной истории сословий, классов, социальных групп. Несмотря на значительный интерес к социальным низам и определенные достижения народнической и советской историографии, можно сказать, что их комплексная история еще не написана. Попутно замечу, хотя это не совсем прямо относится к данной книге, что даже казачество, невзирая на центральное место его в украинской историографии, на популярность и некоторую конъюнктурность темы в последние годы, как социальная категория разрабатывается мало. Особенно это справедливо в отношении конца XVIII – первой половины XIX века7878
  Примечательно, что Сергей Плохий, думаю, вполне справедливо подчеркивая влияние национальной парадигмы на казаковедение и выделяя плюсы и минусы, которые привнесли «существенные искривления в область казацкой истории», в качестве «поврежденных» участков назвал социальную и культурную историю (см.: Плохій С. Козакознавство без кордонів: нотатки на користь порівняльного аналізу // Український гуманітарний огляд. Київ, 2004. Вип. 10. С. 68).


[Закрыть], времени, которое историками, думаю, не совсем точно определяется как «втягивание казаков в имперский социум»7979
  Когут З. Російський централізм. С. 241.


[Закрыть].

Двухтомная «Iсторія селянства Української РСР» («История крестьянства Украинской ССР»)8080
  Iсторія селянства Української РСР: У 2 т. Київ, 1967.


[Закрыть] вряд ли соответствует современным требованиям. Определенные утешительные шаги в направлении разработки истории крестьянства начали осуществляться с 1993 года в рамках научных чтений по вопросам аграрной истории Украины и России на историческом факультете Днепропетровского университета, посвященных памяти профессора Д. П. Пойды, а впоследствии стали предприниматься и Научно-исследовательским институтом крестьянства, репрезентантом работы которого является сборник с довольно удачным названием «Український селянин». Но часть статей этого издания, так или иначе касающихся темы, носит постановочный характер, другая же – подтверждает горькую справедливость оценок В. Кравченко относительно современных исследований по социально-экономической истории Украины8181
  Кравченко В. Україна, імперія, Росія… Огляд сучасної української історіографії // Український гуманітарний огляд. Вип. 10. С. 141–142.


[Закрыть]. Даже специалисты по истории крестьянства вынуждены подчеркивать нехватку методологических новаций и констатировать почти полную незыблемость традиции в его изучении8282
  Присяжнюк Ю. Ментальність і ремесло історика. Методологічна парадигма селянознавчих студій в Україні на зламі XX–XXI ст. Черкаси, 2006. С. 48.


[Закрыть].

Не стала прорывом и новая попытка создания обобщающей истории украинского крестьянства, предпринятая академическим Институтом истории Украины. И, хотя главный редактор подчеркнул, что это актуальное издание «нисколько не похоже на предыдущее»8383
  Смолій В. А. Передмова // Iсторія українського селянства: Нариси: У 2 т. / Під ред. В. А. Смолія. Київ, 2006. Т. 1. С. 5.


[Закрыть], т. е. на двухтомник 1967 года, для меня оно еще раз с очевидностью подтвердило необходимость более детальной историко-эмпирической разработки первой половины XIX века. Соответствующие разделы первого тома «Iсторії українського селянства» написаны преимущественно на основе трудов корифеев отечественной историографии, историков 50–70‐х годов XX века. Авторам седьмого и начала восьмого разделов (о других разделах не берусь судить) явно не хватало новейших разработок по истории крестьянства. Не случайно специалисты отмечают, что в этом двухтомнике «главный герой» представляется так же, как и столетием ранее8484
  Яременко М. Навчатися чи не навчатися? До питання про освітні стратегії посполитих Гетьманщини у XVIII ст. та пов’язану з ними соціальну мобільність // Соціум: Альманах соціальної історії. Київ, 2008. Вип. 8. С. 218–236.


[Закрыть]. К тому же историография крестьянства (шире – аграрной истории) все еще остается антиантропологизованной. «Техногенность» подходов к его (ее) изучению иллюстрируется и обложкой «Українського селянина», на которой нет не только антропоморфного образа крестьянина, но и людей вообще. Традиционного крестьянина здесь представляет пара волов, современного – комбайн.