Текст книги "Блистательные Бурбоны. Любовь, страсть, величие"

– Богу не угодно – я люблю оружие, хотя и ненавижу кровь. Своей крови я не берегу, но щажу моих подданных.

– Итак, надобно предупредить кровопролитие – от всего сердца я послушаюсь вашего совета, – с торжеством заключила королева.

Ради этого брака она решилась на многое. Испанский король Филипп II писал своему послу в Париже: «Дайте понять королеве, что, следуя этому курсу (потворства протестантам. – Примеч. авт.), ее сын потеряет свое королевство и лишится повиновения со стороны своих вассалов». Папа Пий V обращался к Карлу IX с посланием: «Наш долг повелевает никогда не соглашаться на этот союз, который мы рассматриваем как оскорбление для господа». Генералу ордена иезуитов было дано конфиденциальное поручение убедить потенциальную невесту – Маргариту – что если она выйдет замуж за Генриха, то пожертвует спасением души. Если же она будет умницей, то Рим в этом случае обещал устроить ее брак с королем Португалии.

Смерть Пия V не внесла перемен в позицию Рима, и тогда Екатерина решила помочь провидению. Так как разрешения на брак не было, да и быть не могло, то королева приказала изготовить фальшивое письмо французского посла в Риме, якобы извещавшего, что скоро ожидается присылка папой нужной бумаги. Кардинал Бурбон легко купился на нехитрый подлог – ему очень хотелось, чтобы его племянник женился на сестре короля. Без особого труда нашли и священника, готового произвести обряд венчания. Как женщина предусмотрительная, королева отдала приказ губернатору Лиона де Мандело задерживать всех курьеров, следующих из Италии и в Италию до 18 августа, т. е. до дня свадьбы. Этот приказ снимал возможность неприятного сюрприза – получить письмо нового папы Григория XIII, запрещающего брак, и помешать папскому нунцию в Париже сообщить Григорию XIII о скором бракосочетании.

Параллельно с форсированной подготовкой свадьбы королева вплотную была занята и организацией убийства адмирала, ибо убедилась, что сладкоречивый, умный, талантливый Колиньи успел полюбиться ее сыну. Война с Испанией становится все более решенным делом. Командование же войсками Карл IX намеревается передать адмиралу, сам же хочет поехать в армию научиться в боевых действиях у гугенота воинскому искусству. В любом случае, с точки зрения Екатерины, война была безумием, ибо, вероятнее всего, Франция проиграет, но если даже случится чудо и победа отвернется от Испании – вся слава достанется адмиралу, и он окончательно завоюет сердце короля, не оставив там места для нее, Екатерины. Поэтому Колиньи должен умереть. Этому способствует и его беспечность – он уверен, что война неизбежна и Франции без него не обойтись, и общая эйфория гугенотов, видящих в браке Генриха и Маргариты прежде всего свою силу.

Брак состоялся, через шесть дней Колиньи был тяжело ранен. Карл IX, бредящий военными подвигами и именно поэтому так торопившийся со свадьбой сестры, надеясь, что она развяжет ему руки в войне с Испанией, с недвусмысленной угрозой пообещал организаторам покушения жестокие кары. Он не знал, что за этим стоит его мать, и угрожал лидерам католической партии. Угрозы шли из лагеря протестантов – его руководители намекали и на Гизов, и на Екатерину (кто попроще – на герцогов, кто мыслил тоньше и политичнее, тот видел в покушении прежде всего политические расхождения), массы рядовых протестантов угрожали всем католикам без разбора.

В этой ситуации Екатерина приняла единственно правильное решение – организовать всеобщую резню протестантов. Тем самым она покрывала меньшее преступление большим, обрубая концы, и имела неплохой шанс примирить вероисповедания путем задействования второго варианта решения вопроса, т. е. уничтожение одной из противодействующих сторон.

Вожди католиков согласились на этот план мгновенно и с восторгом. Они ручались за энтузиазм своих подчиненных, но Екатерина торопила их – мог и адмирал выздороветь, и концы нити сыскаться, но она не требовала невозможного и предлагала отвести на подготовку хотя бы несколько дней. Гизы не обещали ей их – энтузиазм после покушения на адмирала в их стане был всеобщим, курьеры в ряд городов уже посланы – важно и опередить протестантов, которые также начинают задумываться об ответной акции. Бойня начнется завтра – в ночь с 23-го на 24‐е.

Услышав эти речи, королева вздохнула с облегчением. Она, опасаясь подозрительности Гизов, которая может дать всплески гениального прозрения, дала им искренний совет – подготовиться не торопясь. С нахрапу такое дело не провернешь. Но и главы католической партии были правы, желая упредить противника. Здесь уже воля отдельных людей переставала играть доминирующую роль. Екатерина сделала свое дело – столкнула камень с горы, теперь ничто не в силах остановить камнепад.

За грохотом каменной лавины к тому же не будет слышно тихих мыслей королевы, благословляющей торопящихся, ибо в этом случае Гизам не придет в голову мысль, что королева, организуя покушение на Колиньи, надеялась на ответный ход протестантов. Тогда бы одним ударом она могла ликвидировать лидеров обеих партий и стать сильным арбитром между их спорами. Но ее сын и непонятная медлительность гугенотов, которые пока только угрожающе вопили и шушукались по углам, заставили ее начать разыгрывать иной пасьянс. Торопливость же католиков оставляла надежду, что они не смогут пройтись сплошной железной метлой по всей Франции, и гугеноты, хоть и в меньшем количестве, будут все же играть роль противовеса амбициям Гизов.

Так все и случилось, как она задумывала. Избиение протестантов в Париже и ряде провинциальных городов сняло вопрос об инициаторах покушения на адмирала – теперь сам народ расправился с ним. Вопрос о войне с Испанией отпал сам собой. Генрих Гиз, признанный лидер католической партии, мог бы стать некоронованным владыкой Парижа раз и навсегда. Он и стал им, но не навсегда – Екатерина упросила сына помиловать Генриха Наваррского и принца Генриха де Конде: противовес для будущего балансира не был уничтожен. Впереди были возможны новые варианты.

Утро у ворот Лувра. Художник Э. Деба-Понсан

Но из происшедшего желательно выкачать максимальную пользу – и Екатерина пишет Филиппу II, что меры, принятые ее сыном (она – щедрая мать и всю славу отдает любимому чаду) в Варфоломеевскую ночь, усилят «дружбу, связывающую две короны». Она даже повела разговор о возможном браке своего любимца – сына Генриха Анжуйского – на дочери Филиппа II. На этот раз подобное не возбранялось, ибо Филипп принимал французского посла и, услышав новость, разразился радостным смехом и не скрыл от посла своего «большого удовольствия».

Казалось, что все кончилось к удовольствию дома Валуа, и теперь Екатерина может пожинать плоды своих предвосхищений. Однако, помимо непрограммируемых эскапад католиков и гугенотов – а поступки фанатиков человеку, рационально мыслящему, не всегда можно предугадать, – беспокойство королеве стал доставлять ее сын король Карл IX. Со все возрастающими удивлением и тревогой Екатерина стала замечать, что все ее уроки по искусству управления державой, оказывается, пропали втуне, и Карл IX позволил пустить в своей душе корни чувству, гибельному для правителя – раскаянию. А ведь она сколько раз ему говорила, что, раз свершив что-либо, монарх не может предаваться бесцельным сожалениям, ибо тем самым он демонстрирует своим подданным собственную слабость, слабые же монархи могут и не усидеть на горних вершинах трона.

Король начал оказывать знаки милости гугенотам – и здесь королева-мать его одобряла, ибо это было удерживающим фактором для амбиций Гизов, но Карл IX делал это искренне, обещая искупить и загладить свою вину. А это допустить было никак нельзя: король не может быть виноватым перед своими подданными. Кроме того, Карл начал выражать вслух недовольство Екатериной и своим братом Генрихом Анжуйским, который был также в чине главных подготовителей Варфоломеевской ночи. В речах короля все явственнее зазвучали угрозы по отношению к матери и брату, заявления о необходимости переосмысления многих положений политики государства, которые закладывались самой королевой.

И тогда она решилась – пример видала Шартрского всегда был перед ее глазами. К тому же воспреемником Карла мог стать ее самый любимый сын – Генрих Анжуйский, недавно ставший польским королем. Екатерина решилась – и король вскоре неизлечимо заболел. Умирая, он вызвал к себе Генриха Наваррского и выразил ему свое раскаяние за все совершенное в ночь св. Варфоломея. Так что Екатерине оставалось лишь гадать: то ли болезнь подтолкнула его на раскаяние, то ли она удержала его от более решительных шагов.

На престол Франции вступил новый король – Генрих III.

В его правление Екатерина по-прежнему была на вершине пирамиды власти – сын полностью подчинялся ее влиянию. Вместе с ней он пережил четыре религиозные войны и был свидетелем разорения страны, разгула анархии. Екатерина изо всех сил пыталась этому противодействовать, ее политика уже стала устаревать – требовались новые подходы, королева же, столь долго пребывавшая у кормила власти, не могла этого понять, свято веря, что то, что было хорошо когда-то, не может быть плохо теперь.

Екатерина лично пыталась наводить мосты, разъезжая между представителями противоборствующих партий. Как-то раз в ходе таких разъездов она спросила у Генриха Наваррского:

– Принесут ли какой-нибудь плод труды, мною предпринимаемые для одного только покоя?

– Милостивая государыня, – отвечал Генрих. – Не я мешаю вам почивать на вашей постели, но вы не даете мне заснуть на моей. Труды, которые вы предпринимаете, для вас приятны и служат вам нишей. Покой есть величайший неприятель Вашей жизни.

Генрих совершенно точно подметил теперешнюю доминанту личности королевы – чувство реальности начинало иногда изменять ей, и она имитацию дела и суету вокруг него принимала за непосредственное дело. Но так было еще далеко не всегда. В большем числе случаев, признаем, она была еще на высоте.

Именно в это время она почувствовала склонность к чувственности, господствовавшей в обществе. естественно, не к личным ощущениям и испытаниям, а к страстно-холодному интересу к шалостям других. Она позволяла у себя в окружении предаваться прелестям Амура. Так, поэт Филипп Депорт прямо в покоях королевы сделал ее фрейлине Луизе де Лопиталь-Витри дочку. Будущий маршал д’Эстре, который, как говорили, переспал со всеми шестью своими сестрами, как-то, обидевшись на то, что Екатерина, поскольку его дед был гугенотом, не дает ему никакой должности, велел передать ей, что для его… и для его чести религия безразлична. И сошло. Она дает праздник, «на котором прекраснейшие и честнейшие женщины двора, полунагие и с растрепанными волосами, как новобрачные, были употреблены на услугу».

Она старела – разум понемногу начинал отказывать. Так, Екатерина потратила много сил, желая сделать своего сына Франсуа королем Алжира. Для этого она отправила посланника к султану с просьбой отдать Алжир. Кроме этого, предполагалось к Алжиру в дальнейшем присоединить Сардинию, получив ее от Испании взамен Наварры. Королю же Наваррскому в вознаграждение за Наварру предназначали другие владения во Франции.

Из плана этого ничего не случилось, да и герцог Франсуа скоро умер. А спустя некоторое время в один год (1589) умерла Екатерина и ее сын, последний представитель династии Валуа – король Генрих III. И на французский престол вступил Генрих Наваррский – король Франции Генрих IV, имевший, как уже отмечалось, своей первой женой дочь Екатерины Маргариту Валуа (1553–1615). Под этим непривычным, да, пожалуй, и не особенно знакомым почитателям Дюма именем скрывается первая супруга Генриха IV Маргарита Наваррская, знаменитая королева Марго. Конечно, великий романист сделал большое дело – и теперь каждый может сказать узнавательное – «А-а, та самая!», но он же в определенной степени и виновен перед нами, ибо, исповедуя принцип, что «история – это тот гвоздь, на который можно вешать все что угодно», он слегка исказил реальные черты этой, признаемся, не слишком ординарной дамы. Пожалуй, в немалых чертах более адекватно отразил ее облик – как внешний, так и внутренний – Генрих Манн в эпопее, посвященной жизни, деятельности и увлечениям короля Генриха IV.